ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Ясным июньским утром Билл попросил Саксон надеть костюм для верховой езды, чтобы испытать новую верховую лошадь.

 

Ясным июньским утром Билл попросил Саксон надеть костюм для верховой езды, чтобы испытать новую верховую лошадь.

– Я освобожусь не раньше десяти, – отозвалась она, – когда отправлю повозку со второй партией овощей.

Несмотря на то, что дело быстро развивалось, Саксон обнаружила неожиданные способности и так умело распределяла работу, что у нее оставалось много свободного времени. Она нередко забегала к миссис Хэйл, – теперь, когда Клара Хастингс вернулась и постоянно бывала у тетки, эти посещения доставляли Саксон особенное удовольствие. Молодая женщина расцвела в дружеской атмосфере этого дома. Она начала читать и старалась разбираться в прочитанном; выкраивала время для книг, для рукоделий и для Билла, которого нередко сопровождала в его разъездах.

Он был еще более занят, чем Саксон, ибо дела требовали его присутствия в самых разных местах, но он все‑таки находил время следить за конюшней и за лошадьми жены. Билл стал настоящим деловым человеком, хотя зоркий взгляд миссис Мортимер при проверке его книг и обнаружил некоторые упущения в графе расходов. С помощью Саксон она в конце концов заставила его более тщательно вести записи, и теперь Билл и Саксон каждый вечер после ужина принимались за бухгалтерию. А потом, покончив с делами, Билл располагался в большом кресле, – он настоял на его покупке в первые же дни после заключения договора с кирпичным заводом, – Саксон усаживалась к нему на колени и тихонько перебирала струны укулеле. Иногда они подолгу беседовали о своих делах или строили планы на будущее. То Билл вдруг скажет:

– Знаешь, Саксон, я твердо решил заняться политикой. Стоит. Даю слово, стоит. И если на ту весну десяток моих упряжек не будет работать на постройке дорог и привозить мне денежки со всей округи, то я вернусь в Окленд и буду просить хозяина снова взять меня на работу.

То Саксон расскажет новости:

– Знаешь, между Калиенте и Элдриджем открывают первоклассную гостиницу; говорят, в горах хотят строить большой санаторий.

Или же:

– Вот ты провел воду на свой луг – теперь отдай его мне под овощи; я его арендую у тебя. Прикинь‑ка, сколько ты мог бы вырастить на нем люцерны, и я заплачу тебе за нее по рыночной цене с вычетом расходов на выращивание.

– Ладно уж, бери, – Билл подавлял вздох. – Я так занят, что мне некогда заниматься пустяками.

Это была явная ложь: ведь нашел же он время поставить плотину и провести воду.

– Право, так будет лучше, Билл, – утешала его Саксон, зная, что тоска по широким пространствам владеет им сильнее, чем когда‑либо. – Зачем тебе возиться с каким‑то несчастным акром земли? Участок в сто сорок акров – другое дело! Мы непременно купим его, когда умрет старик Шэвон. Ведь этот участок на самом деле принадлежит к ранчо «Мадроньо»; когда‑то они составляли одно целое.

– Я, конечно, никому не желаю смерти, – ворчливо заметил Билл, – но у него земля пропадает зря, и он только истощает ее своим непородным скотом. Я эту землю знаю всю, каждый дюйм. У него под лугами не меньше сорока акров, а воды в горах столько, что всю долину оросить молено. И кормов можно вырастить столько, что просто дух захватывает. Потом там есть по меньшей мере пятьдесят акров пастбища для моих племенных кобыл – и луга, и рощицы, и холмы… А еще пятьдесят акров у него под лесом – там и красивые уголки есть и дичь водится. Да и та старая глинобитная конюшня пригодится: покрыть ее заново, и в плохую погоду туда всю скотину можно загонять. Посмотри, какое никудышное пастбище за Пингом мне приходится арендовать для моих лошадей! А ведь они могли бы пастись на этих ста сорока акрах, если бы земля принадлежала мне. Интересно, не согласится ли Шэвон сдать ее в аренду?

В другие вечера Билл не заносился так высоко.

– Придется махнуть завтра в Петалуму, Саксон. На ранчо Аткинсона будет аукцион; может, удастся что‑нибудь подцепить стоящее.

– Тебе все еще мало лошадей?

– Разве ты не знаешь, что у меня две упряжки возят лес для новой винодельни? А Барней растянул себе связки. Чтобы поправиться, ему долго придется не работать. А Бриджет совсем выбыла из строя. Мне это совершенно ясно. Уде я ее лечил, лечил… она и ветеринара сбила с толку. Да и другим лошадям не мешает передохнуть маленько. Серые все время на тяжелой работе. А чалый, видно, этой проклятой травы наелся. Мы думали, у него зубы не в порядке, оказывается – нет. Беречь лошадей и вовремя лечить их – это верный способ сэкономить деньги, ведь лошади самые неясные создания на свете. Если я соберусь с деньгами, то выпишу из Колюзы партию мулов; знаешь – таких рослых, сильных. Их у нас здесь расхватают, как горячие пирожки; мне‑то они ни к чему, я их выпишу только на продажу.

Иногда Билл, будучи в более веселом настроении, принимался шутить:

– Кстати, Саксон, если уж разговор зашел о расчетах, то сколько, по‑твоему, стоят Хазл и Хатти? Ну, их рыночная цена?

– Зачем тебе?

– Я тебя спрашиваю.

– Ну… столько, сколько ты заплатил за них, – триста долларов.

– Так. – Билл погрузился в размышления. – Они, конечно, стоят гораздо больше, но пусть будет по‑твоему. А теперь возвратимся к нашим расчетам: может, ты мне выдашь расписку на триста долларов?

– Вот грабитель!

– Нисколько. Разве ты не даешь мне расписки, когда я уступаю тебе корм и сено? Всем известно, как аккуратно ты ведешь книги и заносишь в них каждый пенни, – продолжал он дразнить ее. – А раз уж ты такая деловая женщина, то тебе придется рассчитаться со мной и за этих лошадок. Я ими не пользуюсь уж не помню сколько времени.

– Но ведь тебе достанутся жеребята, – возразила она. – А мне в моем хозяйстве племенные кобылы ни к чему. В ближайшие дни Хазл и Хатти перестанут возить овощи, да и вообще они слишком хороши для такой работы. Присмотри мне другую пару вместо них. Вот на ту пару я тебе дам расписку, только без комиссионных.

– Хорошо, – согласился Билл. – Значит, я получу обратно Хазл и Хатти. Но уде ты, пожалуйста, выплати мне все за прокат, – ведь ты долго ими пользовалась.

– Если ты заставишь меня платить за прокат Хазл и Хатти, я предъявлю тебе счет за стол, – грозно заявила она.

– А если ты предъявишь счет за стол, я потребую с тебя проценты с денег, которые я вложил в этот дом.

– Не можешь, – рассмеялась Саксон, – это наш дом, наша общая собственность.

Он свирепо зарычал и сделал вид, будто задыхается от негодования.

– Удар прямо под ложечку! – пояснил он. – Сбила с ног! Но как это хорошо звучит, а? Наш дом… – Он с восторгом повторял эти слова. – Когда мы с тобой поженились, верхом наших мечтаний была постоянная работа, кое‑какие тряпки да немного жалкой мебели… как бы за нее выплатить, потертую да обшарпанную. Если бы не ты, у нас никогда не было бы никакой «общей собственности».

– Какие глупости! А что я бы без тебя делала? Ты прекрасно знаешь, что это ты заработал деньги на наше обзаведение. И ты платишь жалованье Гоу Юму, и Чан Чи, и старому Юхи, и миссис Пауль, и все это твоих рук дело, о чем тут говорить.

Она ласково погладила его по плечам и мощным бицепсам.

– Вот они все это сделали, Билл.

– Какого черта! Твоя голова – она все сделала. Какой прок в моих мускулах, если бы не было головы, чтобы управлять ими? Только лупить штрейкбрехеров, избивать жильцов да выпивать, привалившись к стойке бара. Единственная умная вещь, до которой додумалась моя голова, – это жениться на тебе. Честное слово, Саксон, без тебя я бы пропал.

– Какого черта, Билл, – передразнила она мужа, к его великому удовольствию. – Что ждало бы меня, если бы ты не избавил меня от прачечной? Я бы оттуда не вырвалась. Ведь я была совершенно беззащитной девчонкой. Если бы не ты, я бы и сейчас там торчала. У миссис Мортимер было пять тысяч долларов, а у меня – ты!

– Женщине в жизни пробиться труднее, чем мужчине, – заметил он в заключение. – А я тебе вот что скажу: мы оба были нужны друг другу. Мы работали, как пара лошадок. Мы все делали вместе. Если бы нам пришлось действовать порознь, ты и сейчас гнула бы спину в прачечной, а я, в лучшем случае, служил бы в оклендской конюшне и слонялся бы по танцулькам.

Саксон стояла под «отцом всех мадроньо», наблюдая, как Хазл и Хатти вывозят из ворот полную повозку овощей, когда во двор въехал Билл, ведя на поводу гнедую кобылу, шелковистая шерсть которой вспыхивала в солнечных лучах золотыми искрами.

– Четырехлетка, породистая. Озорница, но без коварных штучек, – нахваливал Билл, остановившись рядом с Саксон. – Кожа тонкая, как папиросная бумага, морда атласная, но эта лошадь перегонит любого мустанга. Погляди, какие легкие! А ноздри! Зовут ее Рамона, – испанское имя: ее мать «Мореллита» моргановских заводов.

– И ее продают? – прерывающимся голосом спросила Саксон, восхищенно сжимая руки.

– Потому‑то я и привел ее, чтобы тебе показать.

– Но за нее, наверно, хотят очень дорого? – продолжала Саксон: ей казалось невероятным, чтобы у нее могла быть такая изумительная лошадь.

– Это уже тебя не касается, – отрезал Билл. – Она будет куплена на деньги кирпичного завода, а не на деньги с твоих овощей. Скажи одно слово – и Рамона твоя. Ну как?

– Сейчас, подожди минутку.

Саксон попыталась вскочить в седло, но лошадь нервно под ней заплясала.

– Постой, сейчас я привяжу свою, – сказал Билл. – Она не приучена к женскому обществу, в этом все дело.

Саксон крепко сжала поводья, схватилась за гриву, поставила ногу в сапожке со шпорой на ладонь Билла и легко вскочила в седло.

– Она привыкла к шпорам, – крикнул ей вдогонку Билл, – испанская порода. Сразу не осаживай, обращайся спокойно. И поговори с ней. Она благородных кровей, сама понимаешь.

Саксон кивнула, стрелой вылетела за ворота и помчалась по дороге. Проезжая мимо калитки «Тихого уголка», она помахала рукой Кларе Хастингс и продолжала путь к ущелью Дикарки.

Когда Саксон вернулась, лошадь была вся в мыле.

Саксон обогнула дом, миновала вольеры, ягодные кусты и цветники и остановилась подле Билла, который, покуривая папироску, сидел верхом на своей лошади, у самой границы участка. Через просвет между деревьями они вместе взглянули на луг. Но это был уже не луг: он был разбит с математической точностью на квадраты, прямоугольники и узкие полоски, отливавшие всеми оттенками зеленого цвета. Гоу Юм и Чан Чи в широченных китайских соломенных шляпах сажали лук. Старый Юхи возился подле главной оросительной канавы, открывая мотыгой одни боковые канавы и закрывая другие. Под навесом, позади сарая, слышен был стук молотка, – это Карлсен, видимо, обвязывал проволокой ящики с овощами. Из дому доносилось сочное сопрано миссис Пауль, распевавшей псалмы, и жужжание сбивалки для яиц. Свирепый лай Поссума указывал, что пес где‑то продолжает ожесточенную и безнадежную войну с белками. Билл затянулся и выпустил дым, не отрывая глаз от луга. Саксон почувствовала, что он чем‑то встревожен. Его рука, державшая повод, лежала на луке седла, и Саксон мягко положила на нее свободную руку. Билл медленно перевел взгляд на взмыленную лошадь и, точно ничего не замечая, посмотрел на Саксон.

– Гм, – произнес он, словно просыпаясь. – Что касается интенсивного огородничества, то этим португальцам из Сан‑Леандро теперь нечем хвастаться перед нами. Посмотри, сколько воды. Знаешь, эта вода кажется такой вкусной, что мне иногда хочется встать на четвереньки и всю ее вылакать.

– Еще бы! Это в таком‑то климате и не нуждаться в воде! – воскликнула Саксон.

– И нечего бояться, что она убежит от нас. Если подведут дожди, под боком Сонома, она‑то никуда не денется. Все, что нужно, – это поставить насос с мотором.

– Но ставить его и не понадобится, Билл. Я как‑то спрашивала на этот счет старика Томсона. Он живет здесь с пятьдесят третьего года и уверяет, что в долине еще ни разу не было неурожая по случаю засухи. У нас дождь идет когда нужно.

– Давай покатаемся, – внезапно предложил он. – Ты ведь свободна?

– С удовольствием, но сперва расскажи мне, что случилось.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Ничего не случилось, – пробурчал он. – Впрочем, я вру. Да и не все ли равно? Рано или поздно ты узнаешь. Достаточно поглядеть на старика Шэвона: ходит как очумелый. Его золотые залежи иссякли.

– Какие золотые залежи?

– Ну, да его глина. Это то же самое. Он получал с кирпичного завода по двадцать центов за ярд.

– Значит, конец и твоему договору на доставку глины. – Саксон сразу поняла размеры постигшей их катастрофы. – А что говорят на заводе?

– Там совсем носы повесили. Хотя и держат все в секрете. Целую неделю они рыли и бурили землю в горах, а их химик японец ночами сидел над анализами всякого мусора, который они к нему волокли. Ведь им нужно совсем особую глину для их кирпича, такую не везде найдешь. Эксперты, которые исследовали глину Шэвона, сделали глупейшую ошибку, а может, им лень было поставить как следует земляные работы. Во всяком случае они здорово переоценили запасы этой глины. Да ты не расстраивайся. Как‑нибудь выкрутимся. Все равно ты ничем помочь не можешь.

– Нет, могу, – сказала Саксон. – Мы не купим Рамону.

– Это тебя не касается, – ответил он. – Я покупаю ее, и цена не имеет никакого значения при той крупной игре, какую я веду. Продать лошадей я всегда успею. Но они приносили мне порядочный доход, а этот договор с кирпичным заводом был и вовсе прибыльным делом.

– Слушай, а что, если бы сдавать лошадей напрокат для работ по прокладке дорог в нашем округе? – спросила она.

– Об этом я уже думал. И я тут своего не упущу. Есть слухи, что работы в каменоломнях возобновятся, а тот парень, который возил им камень, подался куда‑то к Пюджет‑Саунду. Не такая уж беда, если мне даже придется продать большую часть моих лошадей. У нас остается твой огород; это дело верное. Просто мы не сможем идти вперед полным ходом, как до сих пор. Вот и все. Теперь я уже не боюсь деревни. Пока мы добирались сюда, я понял, как много тут можно сделать. Нет, кажется, камешка на дороге, который бы нам не пригодился. А теперь скажи, куда мы поедем?