На краю.

Забайкалье. Сибирь – это судьба, а от судьбы, как известно, не убежишь. Географическое положение моего родного Забайкалья всегда совпадало с моим внутренним мироощущением. На краю, если в двух словах. На краю общества, на краю географии, на краю жизни.

В Забайкалье всегда чувствовалось островное положение, забытость от остальной России. Возможно это наследственное: передалось от первых поселенцев-колонизаторов за Байкалом – казаков, староверов и поморов.

Колонизация Сибири редко была централизованным явлением, а чаще всего была побочным явлением внутренней эмиграции русских людей. Недовольная властью и притесняемая часть населения уходила на окраины государства и на дальние, еще не освоенные территории, прежде всего, в Сибирь. Исторически забывается поразительный факт: русские мужики прошли территорию от Урала до Тихого океана за восемьдесят лет. С конца XVII века и в течении многих лет жизнь за Байкалом протекала как-то сама по себе. Внимание Империи обратилось на Восток в связи с освоением дальневосточных территорий лишь со второй половины XIX века. Забайкалье же, как было, так и осталось преимущественно каторжанским краем. В течении столетий за Байкал, словно за море-океан, ссылались лишь наиболее неугодные для официальной Церкви и Престола элементы. Интересно, что старожилы считали Байкал именно морем. Соответственно, пространство за Байкалом воспринималось как островное, затерянное в бескрайних степях Даурии. Вечные страдания и вечная каторга где-то между Западом и Востоком. Своего рода, Ultima Thule – остров на краю земли. Помню, как первые мои пребывания в Москве и Санкт-Петербурге казались мне поездками на материк, в другой мир.

Примечательно, что и центральная власть, стараясь забыть о своих врагах раз и навсегда, отправляла их за Байкал, к монгольской границе. Это и пугачевские бунтари, и декабристы, и Чернышевский, и Ходорковский (Прим.1.). Налицо, целая традиция в отношениях оппозиции и власти, где Байкал выступает пределом, чертой, за которую отправляют самых неугодных.

Немудрено, что в этих краях сложилась особая ментальность. Как пишет, сибирский поэт Леонид Мартынов:

Не осуждай сибиряка,

Что он угрюм и носит нож,

Ведь он на русского похож,

Как барс похож на барсука.

Сибиряки – это русские. Но иные русские. Качественные русские. С абсолютно интернациональным мышлением, и в силу этого быстро теряющие свою идентичность за пределами Сибири. В Москве, в Петербурге и, в целом, на Западе в бизнесе достаточно много выходцев из Сибири. Сильным сибирякам зачастую не хватает места дома, нет необходимой среды для самореализации. А после суровых нравов Сибири в реальность сытой и относительно цивилизованной европейской жизни они сплошь и рядом входят, как нож в масло. В Сибири еще пока нет устоявшихся социальных трат и нет социальной предопределенности. "Люди с потухшими глазами" – это не про нас, не про сибиряков. Здесь многое проще. Нет ссор "интеллигенции" с "народом", а значит, и нет политики и оппозиции. В том смысле, как ее понимают на радио "Эхо Москвы".

Варварские ценности. Основная особенность Забайкалья, даже на фоне остальной Сибири, заключается в том, что сообщества людей здесь исторически складывались в противостоянии с государством. Единство людей скреплялось внутренними связями, взаимовыручкой, социальной горизонталью, а не вертикалью власти. В совокупности со слабой экономикой это дает достаточно архаичное социальное пространство. Опасения архаизации общественных и социальных институтов, которые озвучивают мыслящие и образованные люди в связи с наплывом миллионов мигрантов из Средней Азии и выходцев из Северного Кавказа не актуальны для Забайкалья, поскольку общество здесь и сегодня остается архаичным. Люди здесь в большинстве своем разделяют ценности, которые усвоили вместе с воспитанием. Помимо того, чему учат в школе, здесь учат не сдавать и не сдаваться, недолюбливают государство и больше надеются на себя и друг на друга. Мужские ценности. Или варварские?

Сибиряк всегда немного варвар. В нем есть животная тяга к жизни, наперекор обстоятельствам, легкость на подъем, даже, если это касается антисистемного действия, чувство локтя и товарищество плеча. Из качеств другого рода – жёсткость, переходящая в жестокость, криминальный кодекс чести с его нелюбовью к лохам и легавым (Прим.2.), природная смекалка, переходящая в разбойничью страсть к легкой наживе.

Это воспитание пригодилось мне, когда я пришел в правое движение. Внутренняя тяга к варварству – стремление ощутимое в правой середе. Стать такими, как "чужаки", уровняться вместе с ними в их дикости. В конце концов, "они понимают лишь язык силы". Отсюда увлечение евразийством, песнями Муцураева и, в целом, исламом (Прим.3.), идеями пиплхейта. Все это, по сути, следствие желания обрести связь с самим собой, со своей этнической природой, архетипом, которые русские, в большинстве своем, в себе утратили. Среди нацболов (и тем более леваков) присутствует зацикленность на самоощущениях, смакование моментов преодоления себя – и чаще всего в рамках мелкого хулиганства. Все это от недостатка мужества или варварства. В современном обществе это стало одним и тем же. Правые в этом смысле являются русскими, сохранившими в себе варварство или уже идущие по пути обретения в себе необходимых качеств.

Контрасты природы и души. Но вернемся к Забайкалью. Обстоятельствам жизни здесь соответствует климат. Поэтические обыгрывания образов весны и осени здесь неуместны. Весны и осени как времен года здесь нет. И межсезонья нет. Есть зима и лето. Переход между ними резкий. Почти как чудо. На смену мрачной зиме приходит слепящее лето. И лето само по себе яркое, но слишком короткое. Уже к середине зимы оно вспоминается как чудо. Так и жизнь многих сибиряков – яркая вспышка юности, а далее – долгая зима отчаянья. Контрастам климата соответствуют контрасты национальной души. Речь идет об особенности и непредсказуемости русского характера, тайнах русской души. В общем, тема известная. И часто унылая. М.Горький ее более жестко, чем кто-либо обозначает: по его мнению, две болезни, два стереотипа отравляют русское общество – анархисты-сладострастники и полумертвые фаталисты. В связи с увлечением в обществе произведениями Достоевского (постановка романа "Бесы" в Художественном театре) вначале XX века он пишет:

«Неоспоримо и несомненно. Достоевский – гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и – противоположность ее – мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием, не без злорадства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою.» (Прим.4.).

На самом деле широта русской души, а по сути, девиантные формы поведения не связаны с разнообразием ландшафта или контрастом климата. Они были привнесены в русскую ментальность туранским (тюркским, татарским) элементом. Здоровому, монолитному, североевропейскому этносу были привиты болезненные формы поведения и ценности, характерные для восточных народов. Поэтому столь этнически неоднородное пространство как Русь после монголо-татарского ига могла удерживать лишь жестокая военизированная элита. Но то, что являлось сложностью в прошлом и, скажем, одной из причин распада советского государства, сегодня может стать преимуществом. Наличие широкого спектра стереотипов поведения, как в прошлом, так и в настоящем для русских пассионариев открывает пространство свободы и неожиданные решения.

Антисистема. У Л.Гумилева можно прочесть:

«В ареалах столкновений этносов, где поведенческие стереотипы неприемлемы для обеих сторон, повседневная жизнь теряет свою повседневную обязательную целеустремленность и люди начинают метаться в поисках смысла жизни, которого они никогда не ходят». (Л.Н.Гумилев "Конец и вновь начало".)

Сколь либо значимое количество подобных "лишних" людей и наличие ярких личностей способны заражать здоровые коллективы, общества, этносы самоубийственными идеями, порождать антисистемы. В этом смысле, Забайкалье крайне удачный регион для рождения разного рода антисистемных концептов и авантюр. Забайкалье – это пространство мистическое, несмотря на суровые природные условия, здесь присутствуют постоянные духовные поиски – древние и современные: шаманизм и древле- православие (старообрядчество), буддизм и сектантство самых разнообразных толков, тибетская медицина и знахарство, травничество. Забайкалье – это союз нордического Севера с глубинной Азией, русских с монголами (бурятами). Союз этот непостоянный и нестабильный, но в истории оставивший яркие события. Пример тому – благословение монгольским Богдыханом (лидером духовного сословия лам в Монголии) крестового похода белого барона Унгерна на большевизм. Годы неожиданно яростного сопротивления красной Москве казаков Семенова и старообрядцев. Идея построения срединного панмонгольского царства с включением Забайкалья, Монголии и Маньчжурии (Северного Китая) в свой состав в противовес разрушительным тенденциям современности – атеизму и материализму, олицетворением которых стал большевизм. Еще один пример уже наших дней – это Саид Бурятский. Его дневник можно найти в сети, в печати он запрещен как экстремистская литература. В нем все начинается с описания сцены отправки бурятского ОМОНа в Чечню: сначала служится молебен в православном храме, а затем, в том же составе омоновцы слушают напутственные мантры буддистских лам в дацане. У Бурятского эта ситуация вызывает безусловное отвращение и ненависть, как впрочем и вся реальность родной Бурятии (Забайкалья).

У Б.Пастернака один из героев романа "Доктор Живаго", промышленник Кологривов во времена Российской Империи и деятель правительства Колчака в годы Гражданской Войны восторженно говорит о Сибири и Монголии. Для него она была мечтой, "диким Западом", как и для многих авантюристов в те годы.

«Сибирь, это поистине Новая Америка, как ее называют, таит в себе богатейшие возможности. Это колыбель великого русского будущего, залог нашей демократизации, процветания, политического оздоровления.

Еще более чревато манящими возможностями будущее Монголии, Внешней Монголии, нашей великой дальневосточной соседки.…Это поверхность в полтора миллиона квадратных верст, неизведанные ископаемые, страна в состоянии доисторической девственности, к которой тянутся жадные руки Китая, Японии и Америки… Китай извлекает пользу из феодально-теократической отсталости Монголии, влияя на ее лам хутухт. Япония опирается на тамошних князей-крепостников, по-монгольски – хошунов. Красная коммунистическая Россия находит союзника в лице хамджилса, иначе говоря, революционной ассоциации восставших пастухов Монголии.… Лично нас должно занимать следующее: Шаг через монгольскую границу, и мир у ваших ног, и вы – вольная птица.»

У одного японского писателя Х.Мураками в его "Хрониках заводной птицы" есть замечательные сцены из жизни соседних коммунистических России и Монголии. Офицер НКВД, европейского, наверное, прибалтийского происхождения со всей присущей ему холодностью и педантичностью перенимает практики монгольских пастухов. Одного из дикарей монгольской степи он забирает впоследствии с собой на западные рубежи Союза, чтобы там снимать живьем шкуры (в прямом смысле) с врагов Сталина. Как в старые добрые времена татаро-монгольского ига и поездок русских князей в Орду. Этот союз Севера с Азией шокировал даже японцев в годы их пребывания в Союзе в качестве военнопленных после 1945 г., хотя сами они прославились своей жестокостью (даже по меркам Азии) в Корее и Китае в годы войны. Отсюда идет традиция современной российской власти держать при себе совершенно невообразимых "оборотней в погонах". Эти "оборотни" нужны для устрашения законопослушных граждан и пострижения их аки овец (если речь идет о бизнесе). С другой стороны, "оборотни" ведут неформальные переговоры с наиболее неуёмными гражданами и в случае неясностей их устраняют. Древние механизмы власти – темные, как и все восточное для европейца.

Тьма. Характерно, что и сегодня для европейцев Россия – это пространство темноты, ночи и холода. У России особые отношения с тьмой. Мы приняли темноту как крест и карму, проникшись ей, сделали частью национального мифа и культурного кода – от романов Достоевского до фильмов Сокурова, от сумрака наших храмов до "черных досок" русской иконы с потемневшей олифой. Особенно это справедливо для Сибири, где зима долга как нигде, а день короток. Причем зима не слишком бела, разве что, в воспоминаниях детства да в первые часы снегопада. Реагенты, выхлопы, грязь превращают воздух в бурую взвесь, которая оседает на снегу, домах, асфальте и смывается только первыми майскими ливнями. Толпа у нас тоже темная под стать городской среде. Почему у нас так любят одеваться в черное? В лагерях зэки ходят в черном. Это практично – заехал в тюрьму и одежка вольная пригодится. Также это установка на незаметность, серость, нежелание выделяться из массы. Темнота и непрозрачность – это не просто качество света в наших широтах, это особое состояние закрытого общества, привыкшего прятаться от ближнего и государева ока. Отсюда же и дефицит улыбок на улицах и страсть к тонировке машин и любовь к разного рода шторам. Ну и конечно, справедлива точка зрения, что наша любовь к темноте и золоту идет с ордынских времен. Монголы наше неизживаемое проклятье (Прим.5.). С них же начинаются бесконечные метания русской души.

Выбор. Дилемма садизм-мазохизм, которую обозначил М.Горький актуальна для каждого русского. Подозреваю, что момент осознания выбора – либо садизм, либо мазохизм, и сам выбор для многих есть осознание своей национальной идентичности. Мол, мы же народ-богоносец, наша историческая миссия – терпеть, и страдание нас только возвеличивает. Рационально, конечно, всем хочется сделать выбор ближе к садизму, потому как кому хочется быть потерпевшим? Но иррациональное тоже имеет место в нашей жизни. Россия – страна иррационального и значит, общей массе предпочтительна прелесть страдания прелести насилия. "Заводной апельсин" совсем не про нас. Не встречают понимания и идеи успеха, господства. Гораздо ближе сирые и убогие.

Меня скажу честно, как христианина мучили сомнения, что выбор в пользу страдания – это также христианский выбор. Печально, что христианское благочестие акцентировано на согбенности, на жестах униженности и подавленности. На самом деле в христианстве важна цель, ради которой идешь на страдания, а не сами по себе страдания (это мазохизм как раз). Проблема не в нашей вере, а проблема в ее носителях. В чудовищном несоответствии между субъектом веры и формами ее выражения. Между чистотой и высотой Евангелия и женственно-мутными практиками российского православия. Мне ближе традиция страстного исповедания веры, служение Христу сотника Лонгин, Иоанна Воина, протопопа Аввакума.

У Дмитрия Тараторина есть мысль, что в российской уголовной среде сохранился образ града Китежа. Отсюда много ценностного содержания в понятиях. Скажу честно, разглядеть град Китеж за колючкой нереально сложно. Но верно другое: тюрьма – это концентрация типов, концентрация сути. То, что в большом обществе не проявлено, в малом закрытом пространстве очерчивается предельно ясно. Опыт тюрьмы позволяет видеть механизм общественных и властных отношений. Сибирские лагеря в этом смысле почти идеальны. Здесь многое сохранилось в первозданной дикости в плане отношений. Как во времена ГУЛАГа.

Так вот, что касается выбора. В тюрьме ты сам делаешь выбор. Выбор перед тобой, он неизбежен и его необходимо сделать. В тюрьме проще в том смысле, что этой твой выбор. На свободе развращенная элита третирует мозг обывателя разговорами и правильности и лишает его самостоятельного выбора. В этом гнилая роль интеллигенции – что либеральной, что почвенной: она толкает, навязывает нам роль заведомо потерпевших. Страдальцев и неудачников, в общем. Хорошо, что сама интеллигенция подвержена разного рода метаниям русской души. На этом можно играть. Это можно использовать. Нашей интеллигенции во все времена были характерны поступки на грани юродства – будь то уход на войну, к цыганам, из деревни в город и обратно, или "хождение в народ". Нет ничего прекрасней этой родовой черты. То, что пробивается редким ключом, может хлынуть мощным потоком. Например, сейчас набирает силу мода на криминал, или, условно говоря, "хождение в тюрьму". Разные известные личности светятся на концертах для заключенных, под музыку условной группы "Бутырка" можно «поклубиться» в Москве, успешные дамы, пресытившись обыденностью, в поисках приключений отваживаются на переписку с заключенными. Звезды посещают лагеря концертами и оказывают гуманитарную помощь зэкам.

Всегда поражался тому, как любят наши люди криминальные сериалы и шансон, и как боятся при этом столкнуться с реальным преступником. Все дело в том, что вся эта публика чувствует на бессознательном уровне превосходство криминала над собой. Между страданием и насилием, терпением и бунтом, подчинением и господством преступник сделал верный выбор. Он преступил закон государства и, несмотря на свое периферийное положение в обществе, находится в более выгодном положении, чем многие другие. Так сложилось, что в современном обществе на периферии, на краю общества часто встречаются достойные люди. Тех, кто сохраняют четкие ориентиры, видит оборотную сторону социальной матрицы и способен вскрыть фальшь современности, философ А.Г.Дугин называет "радикальными субъектами". Нельзя его не процитировать:

«Он перемещается на периферию человеческого. Он еще не выделен как таковой из человеческого вида, сохраняет связи с человечеством, но принадлежит к сфере того, что называется "маргинализмом", "нонконформизмом" или "революционным подпольем", в широком смысле. Следы Радикального Субъекта в эпоху модерна можно обнаружить в закрытых эзотерических орденах, в экстремистских политических организациях, среди нонконформистов, художников, людей искусства, среди одиноких гениев и денди – одним словом, среди тех, кто находится на краю общества. Ницше говорил, что предвидит момент, когда последний благородный человек станет нижайшим "чандалой", "неприкасаемым";.

Но в буйстве последних аристократов, типа маркиза де Сада, в бешенстве радикальных философов и поэтов, типа Рэмбо, Лотреамона, Малларме, Батайя, в политических экстремистов (как левого, так и правого толка), в крайних социалистических, монархических или фашистских ячейках, среди художников и писателей авангардного направления, для которых "статус кво" отвратительно и неприемлемо, на периферии общества, среди контрэлиты можно увидеть далекий отблеск Радикального Субъекта, который не столько клонит к чему-то конкретному, сколько пребывает в том пространстве радикального несогласия, где он только и может находиться.»

(А.Г.Дугин "Постфилософия")

Будьте радикальными. Сделайте выбор. И… будет как в песне:

Магадан, запорошенный рай,

Магадан, заброшенный край.

 

И что бы ни произошло, вариант оказаться в среде антиэлиты, в компании с убийцами и ворами – с кем угодно, гораздо лучше, чем оставлять все как есть, оставаться в пространстве современной России.

Встретимся на краю.

Примечания.

Прим.1.

М.Ходорковский отбывал срок в г.Краснокаменске. Это Забайкальский край, ближе к монгольской границе, город славится высоким уровнем преступности и радиации, в связи с добычей урана в советское время. Со слов очевидцев, "Борисыч" шагал с "блатными", сделал евроремонт во всех бараках в лагере, жил в отдельной комнатушке-офисе и был всегда на связи. Это и немудрено, ведь Читинская управа одна из самых черных в России, а у Ходорковского, к тому же, общий, а не строгий, режим. Колония №10, в которой он проживал, прославилась в 2011 году на всю Россию: когда руководство управы, решило навернуть режим в этом лагере с помощью пришлых кадров из образцово-показательных регионов, то зэки бунтанули и сожгли лагерь дотла.

И вот, когда Ходорковский на пресс-конференции в Германии говорит, что ел "баланду", как все зэки, то я ни за что не поверю. Может быть это испытание постигло его в Карелии, но в Забайкалье в лагерях многие зэки за срок вообще ни разу не посещают столовую.

Прим.2.

В.Пелевин в книге "Священная книга оборотня" раскрывает тему гомофобии в нашем обществе в связи с этим:

«…большинство русских мужчин гомофобы из-за того, что в русском уме очень сильны метастазы криминального кодекса чести. Любой серьезный человек, чем бы он ни занимался, подсознательно примеривается к нарам и старается, чтобы в его послужном списке не было заметных нарушений тюремных табу, за которые придется расплачиваться задом.»

Прим.3.

Ислам сегодня является символом мирового варварства, именно этим он притягателен для левой интеллигенции. Не голодные дети Палестины вызывают жалость правозащитных организаций всего мира, их влечет мужское начало в исламе, к которому бессознательно стремится левый интеллигент, оторвавшийся от корней, от собственной традиции. Отдавшись стихии левого протеста и революции, он все же не может обойтись без внешней силы.

Прим.4.

М.Горький "О Карамазовщине" / Собр.соч. в шестнадцати томах. – М.: 1979, т.16, с.272.

«Главный и наиболее тонко понятый Достоевским человек – Федор Карамазов, бесчисленно – и частично, и в целом – повторенный во всех романах "жестокого таланта". Это – несомненно русская душа, бесформенная и пестрая, одновременно трусливая и дерзкая, а прежде всего – болезненно злая: душа Ивана Грозного, Салтычихи, помещика, который травил детей собаками, мужика, избивающего насмерть беременную жену, душа того мещанина, который изнасиловал свою невесту и тут же отдал насиловать ее толпе хулиганов.

Очень искаженная душа, и любоваться в ней – нечем.

Может быть она ищет некий стержень, прочное основание, которое укрепило бы, кристаллизовало, оформило ее, и потому бунтует, все разрушая, все грязня? Но грязью, мучительством, кровью не залечить своей раны, и пока эта безумная душа ищет себе стержня или наказния, - сколько она – попутно в монастырь или на каторгу – прольет в мир грязного яда, сколько отравит детей и юношества!

Достоевский – сам великий мучитель и человек больной совести – любил писать именно эту темную, спутанную, противную душу. Но все мы хорошо знаем, что Федор Карамазов и "человек из подполья". Фома Опискин, Петр Верховенский, Свидригайлов – еще не все, что нажито нами, ведь в нас горит не одно звериное и жульническое! Достоевский же видел только эти черты, а желая изобразить нечто иное, показывал нам "Идиота" или Алешу Карамазову, превращая садизм – в мазохизм, карамазовщину – в каратаевщину.

Платон Каратаев, как и Федор Карамазов, живые и по сей день живущие вокруг нас люди; но возможно ли существование народа, который делится на анархистов-сладострастников и на полумертвых фаталистов?»

Прим.5.

Граф Алексей Толстой один из первых осознал горечь монгольского наследия. Поэт и писатель (все советую его исторический роман "Князь Серебряный"), западник и славянофил, он был в аристократической оппозиции власти. Он дал нам азы национал-анархизма в своем творчестве, которые, к сожалению, до сих пор невостребованны.

«Когда я думаю о красоте нашего языка, о красоте нашей истории до проклятых монголов… Мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом!»

«И вот, наглотавшись татарщины всласть,

Вы Русью ее назовете!»