---------------------------------------------------------------------------- Перевод В.А. Неделина СПб.: ООО "Издательство "Кристалл"", 1999. Серия Библиотека мировой литературы OCR Бычков М.Н.---------------------------------------------------------------------------- Есть сюжеты поразительно интересные, но и настолько кошмарные, чтолитература не может узаконить их, не отступив от своего назначения. Ипридумывать их писателю не следует, иначе он вызовет только досаду иотвращение. Только суровость и величие самой правды дает полную иблагоговейную уверенность в необходимости их воплощения. У нас духзахватывает от "мучительного упоения" описаниями переправы через Березину,Лиссабонского землетрясения {1*}, Лондонской чумы {2*}, резни вВарфоломеевскую ночь или гибели ста двадцати трех узников, задохнувшихся вЧерной яме в Калькутте {3*}. Но потрясает в этих описаниях именно факт,действительность, история. Окажись они выдумкой - мы прочли бы их сотвращением. Я привел из истории несколько классических примеров катастроф,поражающих нас своим величием, но особенно трагический характер сообщаюткаждой из них ее неслыханные размеры. Однако же в долгом, скорбном перечнечеловеческих несчастий немало найдется и таких, когда человек становитсяединственной жертвой страданий, еще больших, чем на этих несметных торжищахгибели и опустошения. Ведь есть та степень муки и такое бездонное отчаяние,до которых можно довести только одного, отдельно взятого человека, а немного народу сразу. От самых чудовищных мук страдают всегда единицы, а немассы, и возблагодарим Господа за это его милосердие! Самое же тяжкое из всех испытаний, когда-либо выпадавших на долюсмертного, - погребение заживо. А подобные случаи - не редкость, совсем нередкость, с чем люди мыслящие вряд ли станут спорить. Границы между жизнью исмертью темны и очень приблизительны. Кто скажет, где кончается одна иначинается другая? Известно, что при некоторых заболеваниях создаетсявидимость полного прекращения жизнедеятельности, хотя это еще не конец, атолько задержка. Всего лишь пауза в ходе непостижимого механизма. Проходитопределенный срок, - и, подчиняясь какому-то скрытому от нас таинственномузакону, магические рычажки и чудесные колесики снова заводятся. Серебрянаяструна была спущена не совсем, золотая чаша еще не расколота вконец. А гдеже тем временем витала душа? Но помимо вывода a priori {До опыта (лат.).}, что каждая причина влечетза собой свое следствие, и случаи, когда жизнь в человеке замирает нанеопределенный срок, вполне естественно, должны иногда приводить кпреждевременным похоронам, - безотносительно к подобным, чистоумозрительным, заключениям, прямые свидетельства медицинской практики ижитейского опыта подтверждают, что подобных погребений действительно несчесть. Я готов по первому же требованию указать хоть сотню таких случаев,за подлинность которых можно ручаться. Один из них весьма примечателен, ктому же и его обстоятельства, вероятно, еще памятны кое-кому из читающих этистроки, - произошел он сравнительно недавно в городке близ Балтимора, гдевызвал большое смятение и наделал много шума. Жена одного из самых уважаемыхграждан, известного адвоката и члена конгресса, заболела вдруг какой-тонепонятной болезнью, перед которой искусство врачей оказалось совершеннобессильным. Страдала она неимоверно, а затем умерла, или ее сочли умершей.Никто не заподозрил, да никому и в голову, конечно, не могло прийти, чтосмерть еще не наступила. Все признаки были как нельзя более убедительны.Лицо, как всегда у покойников, осунулось, черты заострились. Губы побелели,как мрамор. Взор угас. Тело остыло. Пульса не стало. Три дня тело оставалосьв доме, оно уже совсем окоченело и стало словно каменным. В конце концов спохоронами пришлось поторопиться, так как показалось, что труп ужеразлагается. Женщину захоронили в фамильном склепе, и три года туда никто незаглядывал. На четвертый год усыпальница была открыта - доставили саркофаг;но, увы! - какой страшный удар ожидал мужа, собственноручно отпиравшегосклеп! Едва дверцы растворились, фигура в белом с сухим треском повалиласьему в объятия. То был скелет его жены в еще не истлевшем саване. Послеобстоятельного расследования выяснилось, что она пришла в себя примерно навторые сутки после захоронения, билась в гробу, пока тот не упал с подставкиили специального выступа на пол, раскололся, и ей удалось выбраться. Налитаядоверху керосиновая лампа, которую по оплошности забыли в гробнице, всявыгорела, хотя масло могло и просто улетучиться. На площадке у входа, откудаступени спускались в эту камеру ужаса, был брошен большой обломок гроба,которым она, видимо, колотила в железную дверь, силясь привлечь внимание.Потом, выбившись из сил, она лишилась чувств или тогда же и умерла от ужаса,а когда падала, саван зацепился за железную обшивку с внутренней стороныдвери. В таком положении она и оставалась, так и истлела - стоя. А один случай погребения заживо произошел в 1810 году во Франции притаких обстоятельствах, которые убеждают в правильности поговорки, что правдавсякой выдумки странней. Героиней этой истории стала мадемуазель ВикторинаЛафуркад {4*}, молодая девица из знатной семьи, богатая и собою красавица.Среди ее бесчисленных поклонников был Жюльен Боссюе, бедный парижскийlitterateur {Литератор (франц.).}, или журналист. Его одаренность и обаяниеснискали ему внимание богатой наследницы, которая, казалось, полюбила еговсем сердцем; но аристократическая гордость рассудила по-своему - девушкаотвергла его и вышла замуж за некоего месье Ренелля, банкира и довольновидного дипломата. После женитьбы, однако, сей джентльмен стал относиться кней весьма пренебрежительно, возможно, и просто держал в черном теле.Несколько лет она влачила самое жалкое существование, а потом умерла... вовсяком случае, состояние ее настолько походило на смерть, что все быливведены в заблуждение. Ее схоронили - не в склепе, а в неприметной могилкена деревенском кладбище у нее на родине. Обезумев от отчаяния, терзаясьвоспоминаниями о единственной и несравненной, влюбленный едет из столицы вглухую провинцию, к ней на могилу, возымев романтическое намерение вырытьпокойницу и взять ее чудные волосы. Он прибывает на место. В полночьвыкапывает гроб, поднимает крышку и уже готов срезать волосы, как вдругзамирает на месте - глаза любимой открываются. Несчастную похоронили живой!Жизнь еще теплилась в ней, и ласки возлюбленного пробудили от летаргии,которую приняли за смерть. Боссюе тотчас же перенес ее в деревенскуюгостиницу. Будучи человеком сведущим в медицине, он понял, что длявосстановления ее сил нужны самые сильнодействующие стимуляторы - за нимидело не стало. И вот жизнь вернулась к ней. Она узнала своего избавителя. Иоставалась у него, пока здоровье ее понемногу не восстановилось. Женскоесердце не камень, и последнего урока, преподанного любовью, оказалосьдостаточно, чтобы смягчить его. Она принесла его в дар Боссюе. К мужу онауже не возвращалась и, так и не сообщив ему о своем воскресении из мертвых,бежала с возлюбленным в Америку. Двадцать лет спустя они вернулись воФранцию, уверенные, что годы изменили внешность Викторины настолько, чтодрузья не узнают ее. Но их расчеты не оправдались, и при первой же встречемесье Ренелль узнал жену и заявил свои супружеские права. Она отклонила еготребование вернуться, и суд взял ее сторону, решив, что, в силуисключительности обстоятельств дела и за истечением давности, брак можетсчитаться расторгнутым не только по совести, но и по закону. Лейпцигский "Хирургический журнал" - журнал в высшей степениавторитетный и заслуживший настолько добрую славу, что не мешало быкому-нибудь из американских книготорговцев заняться его переизданием у нас впереводе на английский, - помещает в последнем номере отчет об одномнесчастном случае, имеющем отношение к нашей теме. Некий артиллерийский офицер, мужчина гигантского роста и несокрушимогоздоровья, был сброшен необъезженной лошадью, очень сильно ударился припадении головой, тотчас же лишившись сознания; на черепе была легкаятрещина, но жизнь его была вне опасности. Трепанация прошла как нельзялучше. Ему отворили кровь и приняли все необходимые меры. Но он началцепенеть, положение становилось все более катастрофическим, и в конце концоврешили, что он умер. Погода стояла теплая, и схоронили его с поспешностью просто неприличнойна кладбище из тех, что попроще. Похороны состоялись в четверг. Ввоскресенье на кладбище повалили гуляющие, и к полудню какой-то крестьянинподнял страшный переполох, уверяя, что когда он сидел на могиле нашегоофицера, то ясно почувствовал толчки, словно кто-то возится под землей.Сначала на клятвенные заверения этого чудака почти не обращали внимания, ноужас его был неподделен, и он твердил свое с таким упорством, что народзабеспокоился. Мигом появились лопаты разрыть могилу, - до того неглубокую,что стыдно сказать, - было делом нескольких минут, и вот появилась голова еепостояльца. Казалось, он был мертв; но он почти прямо сидел в гробу, крышкукоторого после нечеловеческих усилий ему удалось приподнять. Его немедля доставили в ближайшую больницу, и врачи сказали что он жив,только в состоянии асфиксии. Через несколько часов он пришел в себя, сталузнавать знакомых и урывками рассказал, чего ему пришлось натерпеться вмогиле. По его словам выходило, что, очнувшись, он пробыл под землей более часав полном сознании, а потом лишился чувств. Могилу закидали на скорую руку,не утрамбовав рыхлую землю, так что воздух все-таки проникал, и офицер могдышать. Он услышал, как над ним топчется множество народа, и силился податьо себе весть. Глубокий сон слетел с него, рассказывал он, от громкого гуланад землей, и, едва придя в себя, он сразу осознал весь ужас своегоположения. Этот мученик, как сказано в отчете, шел на поправку и уже явно был напути к полному выздоровлению, но стал жертвой невежественного лекарскогоэксперимента. К нему подключили гальваническую батарею, и, в сильнейшихконвульсиях, которые это иной раз вызывает, он испустил дух. Поскольку речь зашла о гальванической батарее, мне припомнился один идействительно из ряда вон выходящий случай, замечательный тем, что именноэлектрический ток вернул к жизни молодого лондонского адвоката, двое сутокпролежавшего в могиле. Это случилось в 1831 году, и это происшествие долгооставалось злобой дня. Мистер Эдуард Степлтон скончался как будто от тифозной горячки,сопровождавшейся какими-то необычными симптомами, чрезвычайнозаинтересовавшими медиков. После того как смертельный исход, казалось, уженаступил, они обратились к близким за разрешением на вскрытие post mortem{Посмертно (лат.).}, но те отказали. Врачи же, которых, как известно,подобными отказами не смутишь, решили получить тело после похорон и вскрытьего тайком без помех. Договориться с одной из бесчисленных лондонских шаекпохитителей трупов было делом нехитрым, и на третью ночь числившийся впокойниках был отрыт из могилы в восемь футов глубиной и положен воперационной одной частной лечебницы. Уже сделали было легкий длинный надрез в районе брюшной полости, носовсем не обычный для покойника вид жертвы и полное отсутствие признаковразложения навели медиков на мысль попробовать на нем действиеэлектричества. Эксперимент следовал за экспериментом, но общая картина былатакой же, как обычно при действии током на труп; только разве раз-другойсудороги были почти как у живого. Времени оставалось уже в обрез. Вот-вот должен был забрезжить рассвет,и наконец решили приступить к вскрытию немедля. Но один студент жаждалпроверить собственную теорию и все приставал, чтобы батарею подключили кгрудной мышце. Сделали на скорую руку надсечку, однако, как только приложилипровод, покойник одним стремительным, но вполне собранным движением сорвалсясо стола и шагнул на середину комнаты; несколько секунд он стоял,осматриваясь вокруг тяжелым взглядом, и - заговорил. Понять, что он сказал,было невозможно, но то были явно какие-то слова, произнесенные совершенночленораздельно. Он умолк и тяжело повалился на пол. На миг врачи замерли от ужаса, но, сообразив, что действовать надо немешкая, тут же взяли себя в руки. Было ясно, что мистер Степлтон жив, и это- только глубокий обморок. Когда ему дали эфир, он пришел в себя: вскоре онпоправился и был снова в кругу друзей, от которых, однако, подробности еговоскрешения скрывали, пока опасность рецидива не миновала. Можно себепредставить их изумление, их восторги. Но самое поразительное в этой необыкновенной истории - одно утверждениемистера С. Он уверяет, что сознание ни на миг не покидало его полностью, и,хотя и смутно и путанно, но он понимал все, что с ним было после того, какврачи констатировали смерть, и до момента, когда он упал в обмороке вбольнице. "Я жив", - вот что он безуспешно силился сказать, когда понял, чтопопал в операционную. Подобных историй можно было бы привести еще немало, но, по-моему, этоуже лишнее; факт, что преждевременные похороны происходят, и без тогосовершенно очевиден. Если же мы усвоим, что преждевременные похороны тем иотличаются, что узнать о них удается лишь в исключительно редких случаях, тонельзя будет не согласиться, что такие, которые так и остаются неизвестными,случаются, возможно, чуть ли не каждый день. Ведь право же, вряд ли укажешькладбище, на котором, если его случалось перекопать, не находили быскелетов, положение которых внушает самые ужасные подозрения. Страшные подозрения, но насколько же страшней оказаться и самомуприговоренным! Решительно ни при каких иных условиях нельзя представить себетаких неимоверных душевных и физических мук, как при погребении заживо.Нестерпимо теснит в груди, удушливы испарения сырой земли, все тело тугоспеленато саваном; со всех сторон сомкнуты твердые стенки последнего приюта,тьма вечной ночи, и все словно затоплено морем безмолвия, и он уже здесь,Червь-Победитель - его не увидишь, но он уже осязаем; а ты лежи и думай, чтона воле - воздух, трава, вспоминай милых друзей, которые примчались бы какна крыльях на выручку, прослышь они только о постигшей тебя беде, и знай, -не прослышат, и ты уже все равно что покойник; и, верьте слову, от такихмыслей в сердце, которое еще не перестало биться, проникает такойнечеловеческий, такой невыносимый ужас, перед которым должно отступить самоесмелое воображение. Мы не слышали, чтобы на земле были подобные муки, ничегохоть наполовину столь же ужасного не может привидеться нам и в снах 6бадской пучине. Вот почему все рассказы о преждевременных похоронах полны длянас глубокого интереса, который, однако, из-за благоговейного ужаса передсамой темой, поставлен в прямую зависимость от нашего убеждения в ихфактической достоверности. Теперь мне остается поделиться тем, что я узналсам, пережитым лично мной. Несколько лет подряд у меня были приступы необычной болезни, которуюврачи, за неимением более точного наименования, называют каталепсией. Хотяее возбудители, причины предрасположенности к ней все еще не выяснены, идаже диагноз в отдельных случаях затруднителен, внешние признаки и приметыизучены вполне. Формы, которые она принимает, отличаются одна от другой,если не ошибаюсь, главным образом большей или меньшей интенсивностью.Случается, что больной пролежит в резко выраженном летаргическом состояниивсего день или меньше. Он в полном забытьи и совершенно недвижим; носердцебиение, хоть и невнятно, все-таки прослушивается, тепло сохраняется,слабый румянец еще проступает на щеках, и, если поднести к губам зеркало,удастся заметить признаки потаенной, неровной, несмелой работы легких. Абывает, такой транс длится неделями, даже месяцами, и самый добросовестный ипроницательный врач фактически уже бессилен отличить состояние больного отпризнанного нами за полный и окончательный расчет с жизнью. Как правило,избавляет такого больного от погребения только то, что близкие знают о егонедуге, и это, естественно, заставляет их быть бдительными, тем более чтопризнаков разложения не появляется. Прогрессирует эта болезнь, к счастью, нетак быстро. Первые же ее признаки уже не оставляют сомнений, надо только неупустить их появления. Со временем приступы становятся все характернее ипродолжительнее. В этом - главная гарантия от погребения. Несчастного, укоторого первый приступ окажется - как иногда и случается - исключительнымпо силе, почти наверняка препроводят в могилу живым. Мой собственный случай не прибавит ничего существенного к описаниямэтой болезни в медицинской литературе. Временами я без всякой видимойпричины постепенно погружался в полуобморок-полупрострацию, и в этомсостоянии, - когда ничего не болит, но нет сил шелохнуться, и уже и немыслишь, а есть лишь смутное представление, что жив и рядом, у постели,люди, - я пребывал до наступления кризиса, который сразу возвращал меня кдействительности. А иной раз болезнь поражала меня внезапно и сразу. Вдругпоявлялась ломота, все во мне немело, начинало знобить, голова кружилась, ия тут же терял сознание. А затем неделями только пустота, потемки, молчание,и одно вселенское Ничто. Словно меня не стало на свете. После подобныхприступов я приходил в себя лишь постепенно и тем медленней, чем внезапнейони меня настигали. Как одинокий бездомный нищий, неприкаянно проплутав поулицам долгую зимнюю ночь, ждет не дождется наступления дня, так же и ятомился, пока долгожданный рассвет не озарит душу. В остальном же здоровье мое как будто не оставляло желать лучшего, да иэти приступы в общем тоже не отражались на моем самочувствии, и единственнымболезненным симптомом была одна характерная особенность сна в обычном,нормальном состоянии. Проснувшись, я обычно долго еще не мог опомниться,ничего не соображал, был в полной растерянности, так как умственные моиспособности и особенно память восстанавливались не скоро. Физически я нисколько не страдал, но душевным мукам не было конца.Мрачные фантазии одолевали меня все больше. Я все твердил "об эпитафиях,гробницах и червях" {5*}. Я предался думам о смерти, и предчувствие, чтоменя похоронят живым, преследовало меня неотступно. Эта страшная угроза,нависшая надо мной, не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Днем эти мыслидоводили меня до изнеможения, ночью - сводили с ума. Едва на землю сходилазловещая мгла, меня начинало трясти от страха, я дрожал, как перья плюмажейна катафалке. Только после долгой, упорной борьбы, когда естество мое уже невыдерживало бдения, сдавался я сну, весь содрогаясь при мысли, что, бытьможет, проснусь я уже в могильном жилище. А заснуть - значило провалиться впучину кошмарных видений, над которыми, осеняя их огромными чернымикрыльями, владычицей парила сама потусторонность. Из бессчетного множества мрачных видений, которые мучили меня во сне,приведу одно-единственное. Помнится, что в тот раз мой каталептический трансбыл необыкновенно долгим и глубоким. И вдруг чья-то ледяная рука легла мнена лоб, и еле внятный голос шепнул мне на ухо слово "вставай!". Я сел и выпрямился. Тьма была кромешная. Я не мог разглядеть того, кторазбудил меня. И не в состоянии был припомнить, когда я впал в транс, гдеостался лежать. Я все сидел, не двигаясь, силясь собраться с мыслями, когдахолодная рука грубо схватила мою в запястье и нетерпеливо рванула, апрерывистый голос заговорил опять: - Вставай! Разве я не велел тебе встать? - А кто?.. - взмолился я. - Кто ты? - У меня нет имени в краях, где я теперь обитаю, - печально отозвалсяголос, - я был смертным, теперь - демон. Я был беспощаден, а стал жалостлив.Ты слышишь, как я дрожу. При каждом слове у меня зубы стучат, но не от стужив ночи бескрайней. А от невыносимого ужаса. Как ты можешь мирно спать? Я незнаю покоя от вопля этих вселенских терзаний. Видеть их свыше моих сил. Таквставай же! Вступим вместе в вечную ночь, и я отворю перед тобой могилы. Несама ли это скорбь?.. Смотри! Я вгляделся - и невидимый собеседник, все еще сжимавший мне руку,заставил разверзнуться все могилы на земле, и в каждой засветилось слабоефосфорическое свечение гнили, так что стали видны их сокровенные глубины, ия увидел закутанных в саваны покойников, почивших последним, скорбным сномсреди червей. Но, увы! Действительно усопшие были в меньшинстве, на многомиллионов было больше тех, что и не смыкали глаз, всюду слышаласьбеспомощная возня, и всем было тягостно и тревожно, и в глубинах каждой избессчетных ям слышался тоскливый шелест погребальных одежд. А среди тех,что, казалось, мирно почили, я увидел великое множество лежащих не в той илине совсем в той торжественной и принужденной позе, в какой укладываютпокойников в гробу. Я все смотрел, а голос снова воззвал ко мне: "Это ли...о! Это ли не печальное зрелище?" - но прежде чем я нашелся с ответом,неизвестный отпустил мою руку, фосфорические светильники погасли, и всемогилы были разом завалены, а из них неслись вопли отчаяния, сливаясь вединое стенание, в котором снова отдалось эхом: "Это ли... о Боже! Это ли несамое печальное из зрелищ?" Наяву же я влачил свои дни, изнывая под гнетом ночных кошмаров,подобных рассказанному. Нервы мои совершенно истрепались, я стал жертвойвечного ужаса. Я боялся ездить верхом, гулять, избегал всяких развлечений,если надо было выбраться из дома. По правде говоря, если рядом не былолюдей, знающих о моей каталепсии, я считал себя обреченным - случись у меняприпадок, меня, конечно, зароют, не дожидаясь, пока выяснится действительноеположение вещей. Я уже не полагался на заботливость и преданность самыхдорогих друзей! Я уже стал опасаться, не надоел ли я им, и как бы онитеперь, чего доброго, не воспользовались первым же затянувшимся припадком,чтобы избавиться от меня навсегда. И тщетны были их попытки разуверить менясамыми торжественными обещаниями. Я заставил их поклясться всем святым, чтоони ни при каких обстоятельствах не похоронят меня, пока разложение нестанет настолько явным, что дольше хранить тело окажется невозможным. Но ниголос рассудка, никакие увещевания не могли унять ужаса. Я тщательнопродумал меры предосторожности, которые необходимо было предпринять. В частности, я перестроил фамильный склеп, чтобы он легко открывалсяизнутри. Достаточно было малейшего нажатия на длинный шест, протянутый всамую глубь гробницы, чтобы железные створки у входа мгновенно распахнулись.Я позаботился, чтобы в склепе было много воздуха и света, специальныезапасники с пищей и водой были расположены так, что достаточно былопротянуть руку из приготовленного для меня гроба. Гроб этот внутри обилимягкой теплой прокладкой; крынка той же конструкции, что и наружная дверьсклепа, была снабжена пружинным механизмом, так что стоило лишь чутьшевельнуться в гробу - и вы оказывались на свободе. Кроме того, под сводомсклепа был подвешен большой колокол, веревку от которого, по моим указаниям,должны были, пропустив сквозь отверстие в гробу, привязать мне к руке {6*}.Но, увы, разве убережешься от того, что на роду написано? Как ни хитри, араз уж преждевременное погребение предопределено судьбой, то его и неминовать! Однажды я снова, как бывало уже не раз, вернулся из небытия, и сознаниеробко, неверно начало возвращаться ко мне. Медленно, с мучительнойнеторопливостью занималась в душе унылая, мглистая денница прозрения. Соннаяодурь. Тупая, гнетущая апатия. Равнодушие, безнадежность, немощность. Затемпоявился звон в ушах, а несколько погодя началось покалывание и пощипываниев конечностях, потом наступил блаженный покой; казалось, он длится вечность,но вместе с тем уже чувствовался прилив сил, уже можно было попытатьсясобраться с мыслями; затем, после нового короткого провала в небытие,сознание проясняется. Наконец вздрогнули веки, и фазу же словно токомударило, и меня охватил ужас, смертельный и безотчетный, от которого всякровь прилила к сердцу. И вот появляются первые связные мысли. Начинаетоживать и память. И вот что-то словно припоминается, сначала едва-едва, азатем уже настолько ясно, что я отдаю себе отчет в собственном состоянии. Ипредставляю себе, что это - пробуждение не просто от сна. Я вспоминаю, чтобыл приступ каталепсии. И тут же, словно яростный океанский прилив, мойсодрогнувшийся разум настигает и захлестывает сознание все той же жуткойопасности, все та же роковая, всеподчиняющая мысль. И весь во власти этого наваждения, я замер недвижно. А почему? Я нерешался шелохнуться. Я боялся убедиться, что на этот раз предназначенное мневсе-таки сбылось, но в глубине души уже знал, что так оно и есть -свершилось. Отчаяние, подобного которому никакое иное бедствие не можетвызвать, - только отчаяние дало мне наконец решимость поднять отяжелевшиевеки. Я открыл глаза. Было темно... тьма-тьмущая. Я чувствовал, что приступпрошел. Я знал, что перелом в ходе болезни давно наступил. Я понимал, чтозрение восстановлено, но не видел ни зги - одна только тьма, непроглядностъи беспросветность вечной ночи. Я крикнул было, но губы и присохший к гортани язык судорожно силилисьиздать крик, а голоса не было; легкие сдавило, словно на грудь мне взвалилицелую гору, я задыхался, каждый глоток воздуха стоил таких усилий, чтосердце заходилось. Приоткрыв рот, когда попытался закричать, я убедился, что челюсть уменя подвязана, как у покойника. Я почувствовал также, что лежу на каком-тожестком ложе, крепко стиснутый с боков. То я все не решался шевельнуть нирукой, ни ногой, теперь же яростно взметнул вверх обе руки, лежавшиескрещенными на животе. Руки ударились в тяжелую доску, протянувшуюся надомной не более чем в шести дюймах от лица. Все было ясно - меня все-такиупрятали в гроб. И тут, когда отчаянию уже не было предела, светлым ангелом снизошланадежда - я вспомнил о предпринятых мной мерах предосторожности. Я весьподобрался и резко рванулся, силясь откинуть крышку гроба, - она неподдавалась. Я ощупал запястья в поисках веревки от колокола, но ее не было.Надежды-утешительницы как не бывало, и теперь отчаяние, еще болеебеспощадное, чем прежде, овладело мной полностью, ибо не мог же я неотдавать себе отчета в том, что значит отсутствие обивки, приготовленноймною столь любовно, а ко всему прочему, не оставляя ни малейшего сомнения,вдруг резко пахнуло сырой землей. Все стало беспощадно ясно: я лежал не всклепе. Приступ настиг меня где-то далеко от дома, среди чужих - где именнои каким образом, я не мог вспомнить; и незнакомые люди зарыли меня, каксобаку, заколотили в простой гроб и навеки оставили глубоко-глубоко вкакой-то плохонькой безымянной могиле. Как только эта страшная мысль проникла в сознание, я снова закричал чтобыло мочи. И на этот раз - во весь голос. Долгий, дикий, неумолчный крик,вопль смертельной муки отдался по всему царству подземной ночи. - Эй! эй, ты, - отозвался чей-то грубый голос. - Что еще за чертовщина? - произнес второй. - А ну, вылезай! - сказал третий. - Что ты орешь как резаный? - проговорил четвертый, и тут менясхватили, рванули безо всяких церемоний, - и я мигом очутился в обществесамого грубого мужичья. Очнулся я от забытья сам, и уже бодрствовал, атеперь, очутившись перед ними, вспомнил все как было. Приключение это случилось неподалеку от Ричмонда, в штате Виргиния. Мыс другом отправились поохотиться за несколько миль вниз по течениюДжеймс-ривер. К ночи нас настигла гроза. Единственным укрытием поблизостиоказалась каюта стоявшего на якоре небольшого* шлюпа, груженного огороднойземлей. Устроившись поудобней, мы заночевали на шлюпе. Я улегся на койке,которых на этой посудине и было-то всего две, а что за ложе на шлюпе вшестьдесят-семьдесят тонн водоизмещения, понятно без слов. Там, где яулегся, даже и подстилки не было. Поперек это ложе было не шире восемнадцатидюймов. На такой же примерно высоте приходилась над лежаком палуба. И я елевтиснулся туда. Но заснул крепко, и все, что мне представилось, было несном, не наваждением, а естественным следствием положения, в котором яочутился, моей навязчивой идеи и того, как долго и мучительно не могу яобычно прийти в себя и особенно овладеть памятью после сна. Выволокшие менялюди оказались командой шлюпа и рабочими, которых подрядили сгрузить землю.От этого груза и пахло землей. Повязка, которой я был затянут подподбородком, оказалась шелковым платком, которым я повязался за неимениемночного колпака, спать без которого не привык. Тем не менее, пока пытка моя длилась, она, без сомнения, ничуть неуступала мукам действительно попавшего в загробный мир. Они были так ужасны,что разум не в силах охватить их жути; но нет худа без добра - та жевстряска властно направила мои мысли по новому руслу, Я воспрянул духом,взял себя в руки. Я отправился повидать свет. Я зажил деятельной жизнью. Мнестало дышаться вольней. Мысли мои больше не обращались к смерти. Я бросилкниги по медицине. Бьюкена {7*} я спалил. И больше не зачитывался "Ночнымидумами" {8*} и никакой заупокойной риторикой, никакими страшными баснями втом же роде. Словом, стал другим человеком и жил по-человечески. С тойпамятной ночи я навсегда избавился от мрачных предчувствий, а там как рукойсняло и мою немочь, каталепсию, которая и была-то, пожалуй, больше ихследствием, чем причиной. Бывает временами, что даже ясному взору разума наша земная юдольпокажется мало чем уступающей преисподней; но воображение человеческое - неКаратида {9*}, которой дозволено вступать безнаказанно во все ее пещеры.Увы! Конечно же, вся темная рать страхов перед потусторонним - не толькоплод воображения; но как тех демонов, что были спутниками Афрасиаба {10*} вего путешествии по Оксусу {11*}, их нельзя будить, а то они пожрут нас; дапочиют они самым непробудным сном, иначе нам несдобровать.
