Студопедия — Глава тринадцатая. Вблизи степь не выглядела так сказочно красиво, как с первого,мимоходного пригляда
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава тринадцатая. Вблизи степь не выглядела так сказочно красиво, как с первого,мимоходного пригляда






Вблизи степь не выглядела так сказочно красиво, как с первого,мимоходного пригляда. Да, там, возле мглистого березового колка, где избелой мякоти выпутывалось заспанное солнце, золотело, пробужденно отливало,сверкало под солнцем, волнами перекатывалось бесконечное желтое поле. Новозле покинуто стоящих комбайнов, завязившихся в снегу, в смятой кошенине,все было в лишайных проплешинах, все прибито, разворошено, от всего веялотленом, и комбайны походили на допотопных животных, которые брели, брели посниклым хлебным волнам, но нет нигде берегов, нет на земле никакой пристани,никуда им не добрести, и остановились они, удрученно опустив хоботы. Хлебное поле, недокошенное, недоубранное, долго сопротивлялось ветру ихолоду, ждало своего сеятеля и пахаря до снегов. Ветер делался всепронзительней, все злее, безжалостно трепал он нескошенные стебли споникшими колосьями, и завеяло занозистой остью в воздухе, серой пыльюпокрыло пашенное пространство, заструилось из колосьев зерно на стылуюземлю. Однажды налетел вихрь с дождем, со снегом, доделал гибельную работу,опустошил хлебные колосья, покрыл подножья стеблей мокрым снегом, захоронилпод ними плотно слипшееся зерно, растрепал, пригнул, спутал меж собойоблегченные стебли. Соломинки, что посуше, хрупко сломались, что погибче,полегли возле дороги вразнохлест, каждая сломанная трубочка стебля, налитаядождем, держала в узеньком отверстии застывшую каплю, и словно бы тлели деньи ночь поминальные свечки над усопшим хлебным полем, уже отплакавшим слезамизерен. Бисерные, негасимые огонечки, сольясь вместе, сияли тихим, Божьимсветом из края в край, и совсем почти неслышный стеклянный шелест, невнятныйзвон землеумирания звучал над полем прощальным молитвенным стоном. О, поле, поле, хлебное поле, самое дивное творение человеческих рук!Тысячи, может быть, миллионы лет прошло, прежде чем нашла себе щелку наберегу моря-океана, комочек остывшей лавы меж скал и пронзила его корешкомживая травинка на планете, все еще с высот сорящей пеплом, охваченной огнеми дымом на грозно опаленных вершинах. И еще много, много лет и зим минуло, покуда вырастила травинка впазушке стебелька махонькое зернышко, а из него возникло невиданное творениеприроды: хлебный, рисовый, маисовый колосок или кукурузный початок. Будутеще и еще произрастать под солнцем плоды земные, и кусты бобов, и клубникартофеля, и кисточки проса, и хлебное дерево, и всякие другие чудеса, ноколосок, сам по себе являющий такую красоту, такое совершенство природы,матери-земле удалось сотворить только раз. Извергнувшись огнем и смерчем,приуготавливаясь к жизни, природа должна была сотворить чудо, и онасотворила его, выполнив предназначение судьбы, веление Бога, для жизни наземле. Будет еще и пламень, ее изжигающий, и лед, ее сковывающий, и смерч,ее разметающий. Но снова и снова воскресало на ней не смытое морской волной,диким камнем не раздавленное, холодом не умертвленное зернышко. Цеплялоськорешком за сушу, исторгалось оно долгожданным колоском, чтобы кормить тех,кто возникнет на земле и прозреет для жизни. Пшеница та была невзрачная навид и звалась полбой. Много раз пройдет по кругу своему Земля, много раз повернется боком кживительному солнцу, покуда существо под названием человек, размножаясь ирасселяясь по земле в поисках хлеба насущного, наткнется на тот колосок,выделит его из многочисленных уже трав и растений, разотрет клыками ипочувствует в малом зернышке такое могущество, которое способно вскормить нетолько род человеческий, но и скот, и птиц, и малых зверушек. Однажды, зажавв когтистой темной горсти зернышко земного злака, человек попытается понятьего назначение. Глядя на осыпающиеся пылинки трав, на кружащиеся в воздухекрылатые семена, на прорастающее новой травою, новым колосом с наливающимисяв нем зернами цветение, человек поковыряет сучком землю, высыплет из горстив черную ранку дикий злак. И восстанет перед двуногим существом маленькое поле колосьев. И с тогооколышка-пашни начнет совершаться по планете под названием Земля победноешествие пшеничного, просяного, ржаного, рисового семечка и многих-многихрастений, не дошедших до нас из утренних времен Земли. Организуясь в хлебноеполе, прорастающее зернами ржи, овса, ячменя, риса, кукурузы, гречки,неряшливо-хламная, где болотистая, где огнем оплавленная планета начнетприобретать обжитой, домашний вид, росточком прикрепит человека к земле, акаждый год спелыми хлебами шумящая пашня наградит его непобедимой любовью кхлебному полю, ко всякому земному растению, ко всякой живой душе. Пробудит внем потребность перенять из природы звуки, превратить их в музыку,зачерпнуть краски земные и небесные и перенести на доску, на камень, выткатьузоры на холсте -- так создавалась душа человеческая. Творя хлебное поле, человек сотворил самого себя. Век за веком, склонившись над землей, хлебороб вел свою борозду, думалсвою думу о земле, о Боге, тем временем воспрянул на земле стыда не знающийдармоед, рядясь в рыцарские доспехи, в религиозные сутаны, в мундирыгвардейцев, прикрываясь то крестом, то дьявольским знаком, дармоед ловчилсяотнять у крестьянина главное его достояние -- хлеб. Какую наглость, какоебесстыдство надо иметь, чтобы отрывать крестьянина от плуга, плевать в руку,дающую хлеб. Крестьянам сказать бы: "Хочешь хлеба -- иди и сей", дазамутился их разум, осатанели и они, уйдя вослед за галифастыми пьянымикомиссарами от земли в расхристанные банды, к веселой, шебутной жизни,присоединились ко всеобщему равноправному хору бездельников, орущих омировом пролетарском равенстве и счастье. Выродок из выродков, вылупившийся из семьи чужеродных шляпников ицареубийц, до второго распятия Бога и детоубийства дошедший, будучи наказанГосподом за тяжкие грехи бесплодием, мстя за это всему миру, принесбесплодие самой рожалой земле русской, погасил смиренность в сознании самогодобродушного народа, оставив за собой тучи болтливых лодырей, не понимающих,что такое труд, что за ценность каждая человеческая жизнь, что за бесценноесоздание хлебное поле. Какой же излом, какое уродство, какие извращения, какие чудовищныеизменения произошли в человеческом сознании, когда пахарь и сеятель началтерять уважение к хлебному полю, перестал ему молиться, почитать его, дошелдо того, что начал предавать его огню, той самой силе, которая до него нераз уже разрывала и испепеляла земную плоть. Начавши завоевательный поход, степняки-кочевники, дикие и полудикиеплемена, пускали впереди себя пал, двигались, укрытые дымными тучами, воследревущему, все пожираю- щему огню. И все современные походы, все современные революции, затеянныепровозглашателями передовых идей, начаты с того же, с чего начинали войныполудикие косматые орды, -- с огня, уничтожающего труд человеческий. На Русивеликой всякого рода борцы за правду и свободу, унижая историю и разумчеловеческий, называли это дело с издевкой -- пустить петуха. Революция иреволюционеры зажгли русскую землю со всех сторон, и до сих пор она горит сзапада на восток, и нет сил у ослабевшего народа погасить тот дикий огонь,вот снова катится огненным валом по русской земле, по русским полям, бушуетпо всей Европе, перехлестываясь аж за океан, дикое пламя войны. Тот, кто не бывал в огне, не бежал от огня, пожирающего хлеб,настоящего страха не знал. Над полем выгорает воздух, удушливым смрадом исходит чадящий хлеб.Зерно накаляется, могучая плоть струит сине-сизый дым, прежде чем взорватьсяи затмить огнем и смрадом все вокруг. Рвет кашлем грудь пораженного ужасомчеловека, слезятся его глаза, останавливается удушенное дыхание -- то силынебесные карают чадо Божье за самый тяжкий грех: предание огню и гибелихлеба насущного. Выронив или выбросив из горсти колосок, взрастивший его крестьянинпотерял связь с пашней и утратил смысл своего существования. Пересталуважать и всякий другой труд, отбросил себя на миллионы лет назад, обрек наочередное умирание, на многомиллионнолетнее забвение. Как мать, убившая своедитя, не смеет называть себя матерью, так человек, убивший хлеб, значит, ижизнь на земле, не смеет называть себя человеком... Осиповское хлебное поле, разоренное, убитое, -- как оно похоже сейчасна смутой охваченную отчизну свою, захиревшую от революционных бурь, отпреобразований, от братоубийства, от холостого разума самоуверенных вождей,так и не вырастивших ни идейного, ни хлебного зерна, потому как на крови, наслезах ничего не растет -- хлебу нужны незапятнанные руки, любовно ухоженнаяземля, чистый снег, чистый дождь, чистая Божья молитва, даже слеза чистая. Хлебное поле едино в своем бедствии и величии, оно земной бороздойсоединено со всеми полями Земли, и воспрянет, воспрянет, засияет хлебноеполе на западе и на востоке, и в искитимской стороне, на сибирском привольевоспрянет. Земле-страдалице не привыкать закрывать зеленями и деревьямигари, раны, воронки -- война временна, поле вечно, и во вражьем стане, начужой стороне оно отпразднует весну нежными всходами хлебов, после огня иразрухи озарится земля солнечным светом спелого поля, зазвучит музыкойзрелого колоса, зазвенит золотым зерном. И пока есть хлебное поле, показреют на нем колосья -- жив человек и да воскреснет человеческая душа,распаханная Богом для посевов добра, для созревания зерен созидательногоразума. И осиповское поле воскреснет. Сеятель, вернувшись к нему из огня войны,воспрянет для труда и проклянет тех, кто хотел приручить его с помощьюоружия да словесного блуда отнимать хлеб у ближнего брата своего. И когданажует жница по имени Анна или Валерия в тряпочку мякиша из свежемолотогохлеба, сунет его в розовый зев дитя, и, надавив его ребристым небышком,ребенок почувствует хлебную сладость, и пронзит его тело живительным соком,и каждая кровинка наполнится могущественной силой жизневоскресения -- тогдавот только и кончится воина. Комбайны были откопаны из снега, под ними горел огонь, и в где-тоотысканных комбинезонах на брошенных старых телогрейках под комбайнамилежали, подвинчивали гайки, стучали по болтам, натягивали шкивы и широкиеремни Вася Шевелев и Костя Уваров. С детства лепившиеся рядом с отцами натракторных и комбайновых сиденьях, в школьные еще годы обучившиеся нелегкомумашинному делу, привыкшие чинить и вдохновлять на непосильный труд аховуюколхозную технику, парни вдыхали жизнь в остывшие железные груди машин, и,кроме них, никто не верил, что этакое может сотвориться, что поседелые отпыли и снега, унылые машины могут согреться и начать работать. Комбайны должны были использоваться как молотилки: две скирдыскошенного хлеба, задавленные толстым слоем снега, уже раскопали ирастеребили веселые вояки с не менее веселыми девчатами. Прямо от деревни Осипово по ту и другую сторону слабо прикатанногозимника аж до горизонта белели две широкие полосы. Сплошь они были вбугорках, и если б не белехонький, нежностью исходящий снег, поле было быпохоже на сухое болото, покрытое снежными кочками, но вместо кочек подснегом таились копны скошенного хлеба. Примерзшие к земле сысподу,слежавшиеся, они трудно давались вилам, и, пока подъехало начальство в поле-- Иван Иванович Тебеньков, Валерия Мефодьевна Галустева и Щусь АлексейДонатович, -- охваченные трудовым энтузиазмом бойцы переломали большую частьчеренков вил и лопат, жгли возле скирды костер из обломковсельскохозяйственного инструмента и соломы, грелись, заигрывали с девчатами. -- Ах вы, так вашу мать! -- захлопал себя рукавицами Иван ИвановичТебеньков. -- Из таежных мест, видать. Руби, не береги! Да здесь дерево-тона вес золота... В это время хакнул густым дымом комбайн, хлопнул винтовочным выстреломпатрубок, содрогнулся всем неуклюжим телом полевой истукан и, чихая, охая,всасывая воздух, набирая чадного дыхания, согреваясь изнутри, как бы несовсем веря себе, пробно зарокотал, зашумел самоваром комбайн, шлепая ещесырым, к железу прилипающим ремнем, важно называемым трансмиссией. КостяУваров прибавил газу, маховик закружился резвее, громоздкая машиназакачалась утицей, окуталась осенней, пахотной пылью и мякиной, легкаяхлебная ость запорхала над комбайном, откуда-то из недр его, из самойутробы, высыпались на снег горсть-другая стылой, на залежалое золото похожейпшеницы. Народ, затаив дыхание, все еще не верящий в жизненные возможностиостылой машины, опустил выдохом грудь, загалдел возбужденно, кто-то пробовална зуб зерно, механики паклей чего-то подтирали в машине, гладили ее чернымируками, подлаживали, подвинчивали, подстраивали, и не было сейчас на полелюдей важнее и главнее их. -- Ах ты, ах ты! -- забегал, засеменил вокруг машины Тебеньков ИванИванович. -- Живой! Живой! -- И, шумя, гладил комбайн, не веря еще, чтозаработал орел степной, хотя и кашлял от пыли и застоя непрочищенным нутром,давился остью, захлебывался дымом, но рокотал уже ровнее. Иван Иванович Тебеньков пробовал перекричать гром машины, командыподавал, указующим перстом тыкал туда-сюда. Вася Шевелев и Костя Уваров --работяги-молодцы, механики-удальцы -- лишь снисходительно улыбались, оголяябелые зубы на чумазых лицах: они без начальника знали, что надо делать, кудачего лить, где чего подмаслить и как действовать дальше. Переведя машину намедленный ход, чтобы не рвались мерзлые ремни трансмиссии, они спустились наземлю, сказали Ивану Ивановичу: "С тебя пол-литра, товарищ начальник!" --"Будет, будет, -- радостно откликнулся директор, -- и пол-литра, и закуска.Как же без разгонной-то дело начинать?" Понимали даже те, кто вином небаловался: механики должны требовать то, что другим заказано, на то они имеханики -- отдельно и высоко существующий народ, рано для взрослой жизнисозревший, к ним и девки смелее льнут. Где остальным до них! "Ах, если бы мне в совхоз пару таких орлов, -- тараторил и в то жевремя грустно думал Иван Иванович. -- Что я с бабьем-то?" Но чтобы простотак, без напоминаний о власти от народа не уйти, на всякий случай погрозилмеханикам пальцем: -- У меня не балуй! -- Лан, лан, не пыли, начальник! Дак про поллитру-то не забудь! Щусь подозвал к себе Шестакова, Рындина, умеющих запрягать лошадь,велел вернуться в Осипово, брать подводы и ехать в дальний лес за черенкамидля вил и лопат. -- Это вам не подошвы отрывать у казенных ботинок. Здесь симулянтов небудет. Я даже вояке Мусикову работу по душе найду! -- спокойно высказалсяон. Мусиков в тот же день был определен на зерновые склады -- провеиватьзерно. Но пока зерна не было, он лежал на горячей русской печи, надеясь, чтовсе время такая лафа и будет ему, про него, может, забудут. Хорошо бы и всювойну на печке пролежать -- сходил в столовку, поел и обратно на печь, ну ужесли совсем невмочь, до ветру еще сбегал, и вся тут тебе война и работа. Из деревни потянулись быки с телегами и березовыми волокушами. Парумедленных, на ходу спящих быков вел Васконян. Взяв веревочный повод подмышку, он вяло плелся впереди тягловой силы, засунув руки с рукавицами вкарманы, и время от времени дергал плечом, понукая быков: -- Н-ну, несчастные животные! Идите! Или же я вас удагю. Подремывая на ходу, Васконян не видел, как, взявшись за животы, хохочутребята, девчата, Иван Иванович, Валерия Мефодьевна, а командир войскаустыженно хмурится. Мимо поля, мимо комбайнов, мимо всего народа проследовалВасконян с быками. Его окликнули -- далеко ли? уж не на врага ли походомдвинулся? -- Вот именно! -- состывшимися губами ответствовал Васконян и, свернувв поле, бросил быков, подлез к огню, весь в нем растопорщился, распласталсянад пламенем, будто северный шаман. Огонь был соломенный, дикий, вспыхивал итут же гас, шевелил темные былки в прогорелом снегу. Васконян опалил в огнесвои черные, сросшиеся на переносице брови, на нем затлела шинель, с крикамисвалили его в снег, гасили загоревшиеся полы шинели, рукава. Даже шлем созвездою вояка умудрился подпалить. Хорошо хоть нашлись валенки по нему. КолеРындину валенок по размеру не сыскалось, выдали вояке из клубного уголкаобороны противоипритные мокроступы. Привычный к кожаным ичигам, Коля Рындиннадел диковинные бахилы поверх ботинок, обмоток, умело подвязал их ичувствовал себя куда с добром, и вообще старообрядец, попав в сельскуюместность, разом воспрянул духом и до такого дошел уровня бодрости, что дажепихнул плечом девчонок, те кучей свалились в снег. -- У-у, дубина стоеросовая! -- ругались девчонки. Коля поднимал девчат из снега по одной, галантно их отряхивал и каждойнапоследок отвешивал по заду громкий шлепок. Девчонки взвизгивали, ойкали,но с этих же пор и выделили воина, прониклись к нему свойскими чувствами. К вечеру Коля Рындин с Лешкой Шестаковым привезли воз черенков. Всовсем уж заглохшем, снегом захороненном сельце Прошихе честно заработалиони себе обед и полную аптечную бутыль самогонки. Лешка Шестаков проявилпролетарскую смекалку, подвез бабенкам соломы с поля и дровишек из лесу.Коля Рындин смотрел на своего разворотливого, мозговитого связчика суважением -- так в деревне на десятника смотрят, -- но выпивать не стал,зато, прежде чем сесть за стол, размашисто перекрестился двумя перстами накакого-то сумрачного угодника с копьем. То копье напоминало макет винтовкииз родимой бердской казармы, и ребятам грустно подумалось об оставшихся тамсотоварищах -- казахах, Алехе Булдакове, того вместе с начальником "хана"Яшкиным отправили в новосибирский госпиталь: Яшкина лечиться взаправду, ну аЛеху придуриваться. За столом парни еще раз переспросили название села -- Прошиха и,затихнув в себе, поинтересовались: не отсюда ли родом братья Снегиревы? Имответили, что в Прошихе Снегиревых половина селения, что касаемо братьевСнегиревых, близнецов, то семья эта разом вся загинула, изба ЛеокадииСаввишны была заколочена, нынче ж ее расколотили, заселили тудаэвакуированных. Ребята тяжело затихли, пряча виновато глаза, поели и после обеда, уже влесу, спросили у дедка, их провожавшего: -- А куда же саму Снегиреву-то? -- А увезли. На подводе. Че-то сынки ее натворили. Покатила беда --открывай ворота, уж после отбытия хозяйки похоронка на хозяина пришла.Сама-то Леокадия Саввишна, слышно, в тюрьме умом тронулась. Вроде бы по волосу и голосу старенький, но еще крепенький, ловкоуправляющийся с подводой житель деревни Прошиха, назначенный бабами в помощьсолдатикам, сообщив все эти новости, для многих в селе уже сделавшиесяпривычными, раскурил трубку, надев рукавицы и хлопая вожжами по бокамлошаденки, горестно вздохнул: -- Вот так вот. Была расейская хрестьянская семья, от веку трудовая, ине стало ее. Без дыму сгорела. Местность свою прошихинскую помощник знал хорошо, завел сани всмешанный лес, где было густо елового подлеска. Коля Рындин выбрал и срубилсебе черенок с оглоблю толщиной. Лешка Шестаков с дедом быстро навалили,обрубили елушек -- потому что береза на морозе хрустка, пояснил дед, -- и,пока кони, топтавшие снежный целик, отдыхали над охапкой сена, служивыеуспели еще и у костерка посидеть, картошек напекли, мерзлой рябинойполакомились. Продолжая наставления -- на то он и дед, чтобы малыхнаставлять, да не на кого, видать, знание было обратить, -- заключил: -- В печи жарче березы нету дров. На черенок, на шест, на очеп длязыбки руби молодую елку -- гибкая лесина и вечная. Желательно на всякоеизделие, на избу, на баню, робята, всякое дерево валить в декабре, коды вдереве сок замрет, вся сила в ем для борьбы с морозом соберется под корой. На обратном пути, когда топтали дорогу, прямо из-под ног, взрываясьбелыми ворохами снега, вылетали косачи. Затрещит, захлопается птица в одномместе, застреляло вокруг: которые птицы мчатся дуром сквозь лес, которыещелкают о мерзлые ветки крыльями, которые тут же и усядутся на березы,головой дергают оконтуженно, таращатся на людей. -- Эк обсяли лес-то! Эк выставились! Ровно ведают, что охотников нету.А вы че, робятишки, приуныли-то? Че носы повесили? -- Да так... Тихим миром веяло от леса, от работы в лесу, от дедовых поучений нажизнь, на знание жизни, а в сердце томливо, виной сердце угнетено, видно, навсе оставшиеся дни та вина за убиенных братьев Снегиревых, мать их и отца,за всех невинно погубленных людей. Коле и Лешке, раз они черенки привезли, велено было и насаживать их навилы и лопаты. Провозились до глухого вечера. Тут уж сноровка была за КолейРындиным, ловко он орудовал топором, рубанком, но и Лешка лишним в деле небыл, тоже в свои года кой-какую работу испытывал, и связчик одобрителен кнему был, словоохотливо рассказывал про деревню Верхний Кужебар, про бабушкуСеклетинью и вообще про все, что было ему памятно и казалось достойновоспоминаний. Поздним вечером ввалились в барачную комнату, где Васконянчитал книгу, все продолжая байкать сморенного, на маму характером вовсенепохожего ребенка в качалке. Хозяйка квартиры, повариха Анька, побрасывалакастрюли, пнула кошку, бросила дрова на пол с артиллерий- ским громом. Колю Рындина Анька усмотрела вчера вечером, когда он по своей волеостался замывать котел, они хорошо повечеровали. Анька порешила заменитьквартиранта, но днем это дело провернуть не успела из-за большой занятости,от этого сердилась. Анька и Валерия Мефодьевна жили через стенку, на двоих содержали однуняньку, войной поврежденную девчонку из эвакуированных, за еду, угол иобноски. Наголодавшаяся, что курица, дергающая шеей от военного испуга,девчонка такой должности и сытому столу была рада, но боялась разговариватьс людьми, старалась никому ничем не мешать, на глаза хозяйке не попадаться. Увидев Колю Рындина и Лешку, Анька оживилась, захлопотала, забегала,защебетала: -- Ах, работники! Ах, ударники! Намерзлись, сердечные. Счас... счас...-- И в совершенный пришла восторг, когда со словами: "Вот, заработали!" --Лешка выставил тяжелую, на крупнокалиберный снаряд похожую бутыль. -- Вотпарни трудятся, промышляют, -- застрожилась Анька, глядя в сторонуВасконяна, впившегося в книжку. -- А некоторым курорт. Васконян швыркал огромным носом с давно обмороженным и уже незаживающимкончиком, на слова хозяйки никак не реагировал, будто и не слыша их. -- Людям некогда книжечки читать. -- И вздохнула как о человекеконченом или Божьем: -- Он, видать, и в военном окопе читать способен. А че,в политотдел угодит, дак... -- Я не угожу в политотдев, -- на минуту оторвавшись от книжки,перестав качать ребенка, заявил Васконян. -- Я слишком честен дляполитотдева. -- И как ни в чем не бывало продолжал свою работу -- качалребенка, снова впившись в книжку, на обложке которой виднелись слова "Былоеи думы". -- Тошно мне, тошнехонько, че говорит-то? Че он говорит? -- Ашот, иди за стол. Потом со мной к старикам Завьяловым потопаешь. Мытам с Хохлаковым квартируем, изба теплая, старики мировые. А тут, как мойотчим говорит, альянц. -- Лешка развел руками, усмехаясь. Коля смутился, опустил голову, чего-то пробовал бубнить оправдательное.Анька, видя такое состояние бойца, готовое перейти в раскаяние, прикрикнула: -- Лан, лан те альянц! У нас в Осипове это дело по-другому называется. Лешка налил самогона в четыре посудины. На "не пью" Васконяна и на "немогу" Коли Рындина, твердея смуглыми северными скулами, отстраненно молвил: -- Мы ведь в Прошиху попали, Ашот. Погибла семья Снегиревых.Выкорчевали благодетели еще одно русское гнездо. Под корень. Васконян подошел к столу, сделал глоток, утерся рукавом и вернулся ккроватке, поник с зажмуренными глазами над ребенком. Коля Рындин,отвернувшись, истово перекрестился на мерзлое окно, прошептал какое-томолебство, разобралось лишь "и милосердия двери отверзи", но и этогодостало, чтобы Аньке оробеть. -- Че дальше-то будет? Когда эта война клятая кончится? -- попробовалаона запричитать. -- Когда чевовечество измогдует себя, устанет от гогя, нахлебаетсякгови... -- не открывая глаз, раскачиваясь в лад люльке, непривычно зло игромко произнес Васконян и внезапно в пустоту, во мрак изрек страшное: --Смоют ли когда-нибудь дочиста слезы всего чевовечества кговь со всегочевовечества? Вот что узнать мне хочется. Парни испуганно открыли рты, Анька, видя, что весь план ее нарушается,встряхнулась первая: -- Ой, ребятушки, уже поздно. Скоро Гринька проснется. Спокойной вамночи. Бежите, бежите, я самогонку спрячу... Коля Рындин, оробев от возникшей ситуации, начал искать рукавицы. -- Дак, ребята, я, это... стало быть... утресь на работу... -- Я разбужу, -- решительно снимая с Коли шапку, заявил верный связчикего Лешка Шестаков. -- Все ж таки неловко как-то, -- вытащившись в коридор, оправдывалсяКоля Рындин, видя, как непривычно напряглась хозяйка. -- Я тебе, помнишь, говорил, что неловко? -- посуровел Лешка. --Говорил? Коля Рындин напрягся памятью: -- Ковды? -- Ковды, ковды! Когда бабушка твоя Секлетинья в невестах ходила.Завтра напомню че да ковды. -- И, круто повернув Колю Рындина, Лешка поддалему коленкой в зад, провожая по направлению Анькиной комнаты, да так ловкоподдал, что Коля свалился на руки хозяйки, и та подморгнула Лешкеблагодарно. "Знает только ночь глубока-а-а-ая, ка-ак поладили они, р-расступи-ы-ысьты, рожь высокая, та-айну свя-то сохра-ани-ы-ы-ы", -- пел теперь на всюдеревню Осипово народ, потому как Анька-повариха убыстрила ход, нарядная,бегала к ребенку из кухни и от ребенка в кухню, громко на все село хохотала,но главное достижение было в том, что качество блюд улучшилось, кормежкадоведена была до такой калории, что даже самые застенчивые парни на девокначали поглядывать тенденциозно. -- Спасибо тебе, Коля, дорогой, порадел! -- вставая из-за столов,накрытых чистыми клеенками, кланялись Коле Рындину сыто порыгивающиеработники. -- Да мне-то за што? -- недоумевал Коля Рындин, но, разгадав тонкийнамек, самодовольно реготал: -- У-у, фулюганы! На работе мало-помалу все определилось и выстроилось. Парнивыковыривали копешки из-под снега, свозили их к комбайну, машина,захлебываясь всем железом, почти замолкая от смерзшихся хлебных пластов ильбодро попукивая, пускала синие кольца дыма, пожирала навильники сухого, изсередины копны валимого, мало осыпавшегося хлеба, неутомимо бросала ибросала мятую, на морозе крошащуюся солому за спину себе, под ногиотгребалыциков с вилами. Шустрые служивые волокли солому на вилах и вберемени к огню и почти всю сжигали, грея себя и девчонок, сплошь почти ужераспределившихся на работе по зову сердца. Коля Рындин, волохавший за полвзвода, изладил себе противень из ржавогожелеза, отжег его и на том противне жарил пшеницу, щедро угощал"товаришшэв". Закинувшись назад, пригоршней сыпал он в рот горячее зерно,хрустел так, что иногда молотильщики-комбайнеры озирались на машину -- уж неискрошились ли железные шестеренки. Подкормившись на совхозном и Анькиномхарче, жуя горячую пшеницу, Коля Рындин, притопывая, орал частушки: Все татары, все татары, а я русскай человек. Всем по паре, всем по паре, а мне парочки-то нет!.. Коля Рындин прокатывался насчет Васконяна, который так и не обзавелсядамой сердца, так и маялся с двумя волами, которые, волоча кучу копен, вдругостанавливались, глубоко о чем-то задумавшись. Васконян дергал повод,требовал движения. Стронувшись наконец с места по своей воле и охоте, быкироняли своего поводыря в снег низко опущенными головами, протаскивали понему охвостье березовой волокуши. -- Да они ж его изувечат, насмерть затопчут! -- ахнул Иван ИвановичТебеньков. -- Нарядите человека на другую работу. Щусь отрядил быков с Васконяном, помощником ему бывалого лесоруба ЛешкуШестакова, в березовый лесок, щеточкой выступающий за желтым полем в яснуюпогоду, по дрова. Всю солому труженики полей сжигают, на совхоз же, кромевсех бед, надвигается бескормица, весною солома понадобится какспасительница скота, да и с топливом в деревне, особенно в семьяхэвакуированных, плохо, в бараках люди мерзли и бедствовали, везде нужда,везде нужна помощь, а рабочих рук на селе все меньше и меньше. Тем временем подошла пора веять намолоченный хлеб, и утром, приворотиввоз березника к конторе, где его пилили на дрова распоясанные вояки,Васконян и Лешка определились в совхозный амбар, там на веялке работалредкостного усердия труженик Петька Мусиков да четыре женщины -- двемолодые, но уже смертельно усталые детные вдовы и две егозистые, недавноокончившие школу сибирские девки. Эти, не глядя на военную беду, по зовуприроды и возраста все норовили потолкаться, поиграть, в уголкахпошушукаться, не было игры у них заманчивей, как, сваливши служивого наворох хлеба, насыпать ему в штаны холодного зерна. -- Да что вы, девочки, мивые! -- взмолился Васконян, без того весьоколевший, мерзлые сопли на рукавицу размазавший, выгребая через ширинкупшеницу из штанов. Петька Мусиков матерился, кусался, отбиваясь от неистовых сибирячек. Игруньи от него и от Васконяна отступились. Неперспектив- ные. Лешке ждоставалось. Он едва справлялся с двумя матереющими халдами, как их называлибабенки-вдовы, наставляя Лешку им самим насыпать пшеницы под резинку трусов,что он в конце концов и сделал. Визг поднялся, беготня по риге. Бабы,поддавая жару, кричали поощрительное. Весело сделалось, даже Васконянсморщил рот в улыбке. На этот трудовой шум явилась Валерия Мефодьевна. -- Весело у вас тут,-- сказала и увела с собой одну бабенку. -- Вот, доигрался! -- сверкая глазищами, укорили Лешкудевки-предательницы. Тем временем в поле нарастал трудовой напор. -- Десять копен на брата, -- определил упряг командир, -- и каксделаете норму, хоть до обеда, хоть до ночи прокопаетесь, -- так и домой, втепло. Никакой еще хитрой тактики в молодых беспечных головах не велось,навалятся дружно, пошел, пошел молотить, чтоб побыстрее домой, под крышу,затем в клуб. Девки тоже ударно трудятся, пластаются, сгребая снег с копен,тоже в клуб поскорее охота. Коля Рындин обходился без волокуш -- наворочает на свои вилищи двекопны (три не выдерживали навильники), взвалит на загривок и, двигаясь подэтим возом к комбайну, орет что-то героическое, ведет себя, словно отчаянныйтаежный ушкуйник, весь осыпанный крошевом грязной соломы, землею, снегом.Отряхнется у костра труженик, всыплет горстищей в рот поджаренной пшеницы,наденет рукавицы -- и снова за дело. "Мне бы такого работника в совхоз", -- снова и снова вздыхал ИванИванович Тебеньков, наблюдая, как играючи управляется с тяжелой ношеймогучий чалдон, да и все труженики из красного войска сплошь управлялись снормой до обеда, еще и в свежей, холодной соломе успевали с девчатамиповаляться, потискать их, повеселить. Всем на все хватало сил. Шагая по селуОсипово с вилами через плечо, молодые, хваткие работники и песню совместнодеранут, да не строевую обрыдлую песню, а свою, деревенскую, но не попонуждению старшины, по доброй воле и охоте споют. "Рано пташечка запела, кабы кошечка не съела!" -- съязвила однаждыАнька-повариха. Волохая на кухне с темна до темна да неугомонно ночью сКолей Рындиным трудясь, она до того уставала, что ноги у нее дрожали иподсекались. И накаркала, накаркала ведь, нечистая сила, усек полководецсвою промашку и, вспомнив еще в Тобольске слышанную пословицу: "Это неслужба, а службишка. Служба будет впереди", молвил войску: "Э-э, орлы!Пользуетесь моей хозяйственной безграмотностью. Шаляй-валяй нормуделаете!.." -- да и добавил сперва по две, потом по пять копен на брата.Норму осиливали уже тяжелее. Вечером возвращались домой без песен, длиннорастянувшись по сумеречной пустынной дороге. В риге на веянье зерна начали работать две машины. Работы прибыло.Лешка уже не мог отпускать Васконяна домой "на часок" -- погреться. Тот,схватившись за ручки веялки, мотался, мотался -- не понять было: он лимашину крутит, она ли его. И девчонкам уже совсем не до игр сделалось. Высушенное зерно ссыпали в мешки, буртовали их возле стен. Тут ужподставляли спину Лешка и молодая, но заезженная жизнью вдова -- девок подмешки не поставишь, Мусиков- трудяга падал под мешком. Девчонки сердешныевкалывали, отгребая навеянное зерно от веялок, стаскивая его на носилкахнаверх в сушильное отделение, рассыпая по полатям. У Лешки руки отламывало,кости на спине, в плечах саднило, думал: придет домой, сунется на лежак запечку и не пошевелится. Но, полежав после ужина на топчане, он разламывался,иссиливался, спешил в клуб и, к удивлению своему, заставал там своих юныхвеяльщиц -- они из другой деревни родом, но вместе росли, в школе сидели заодной партой, привыкли все делить пополам и ныне ревниво следили друг задружкой, натанцевавшись, неразъемной парой волоклись домой, ведя Лешку,будто больного, под ручки. С обеих сторон подцепившись, в теплой серединкедержа его, девки незаметно то слева, то справа прижимались к нему.Потоптавшись возле ворот, одна из подруг наконец роняла: "Ну, я пошла" -- истояла, стояла, переминаясь с ноги на ногу, тогда и вторая со вздохомобъявляла: "И я пошла" -- и раскатом во двор. Из-за ворот раздавалсяприглушенный смех, стукала дверь в сенках, скрежетал в петлях железныйзасов, затем отодвигалась занавеска на окне, сквозь мутное стекло Лешкевидно -- машут ему вослед, если бы виднее было, так кавалер разглядел бы:ему еще и язык показывают, толстущий, бабий. У одной юной труженицы по имени Дора в Осипове жила тетка, и брошенныена прорыв с центральной усадьбы девки у нее и квартировали. Тетка не держалаквартиранток строго. Она и сама в молодости удалой считалась, повольничала,набегалась с парнями вдосталь, потому и понимание жизни имела, потребностимолодого сердца ведала. -- Че парня на улке морозите? Созовите домой, да не одного, а двух,чтоб по-человечески было. Может статься, Бог послал вам первых и последнихкавалеров... "Все! Пускай сами с собой танцуют и сами себя провожают! Зачем мнедрыгать на холоду? -- негодовал Лешка Шестаков. -- Нашли громоотвод!.." Отступили морозы. Пригрело не пригрело, но метели тут как тут из-задальних перелесков на рысях вынеслись, зашумели, закружили снег, засвистелив проводах, загудели в трубах. У Завьяловых в одну из метельных ночей благополучно отелилась корова.Как положено суеверным чалдонам, хозяева потаились два дня, после чегохозяйка размякшим голосом пропела: -- Н-ну, робятушки! Лехкое у вас сердце, глаз неурочлив. Телочку Богдал! И раз вы квартировали у нас при ее явлении, быть вам и крестными. -- Как это? -- А именем телочку нареките. Дед Завьялов тут как тут с поллитровкой, с законной по случаюблагополучного исхода в хозяйстве, хозяйкой выданной, -- дело-тоответственное, как его без градуса обмозгуешь? И приговорка у хозяина к разуи к месту готова: "За Богом молитва, за царем служба не пропадет". Имя телке придумал Васконян, да такое, что уж красивей и выдуматьневозможно, -- Снежана. Впрочем, хозяин с хозяйкой имя то распрекрасное тутже переиначили в Снежицу, потому как во дворе мело-порошило, снегом в окнобросало, сугробы на дворе намело, да и привычней крестьянскому языку и дворуэтакое подлаженное корове прозвище-имя. Несмотря на метель и ветер, к Завьяловым, черпая катанками снег,следовали и следовали из клуба посыльные -- нужен был Григорий Хохлак, безнего остановилась культурная жизнь. Пилит, правда, на басах Мануйлова,которая за два года учебы в областном культпросветучилище успела заиметьдвух мужиков, сделала от них два аборта, но больше никакой другой культуре иискусству не научилась. -- Неча, неча, -- махали на посыльных руками Завьяловы. -- Пущай хотьраз робята выспятся, вон уж поосунулись от работы на ветру да от вашихтанцев-шманцев. Было явление двух юных веяльщиц. Лешка на них ноль внимания. НадоХохлака, зовите Хохлака, вожжаться же с вами попусту -- дураков поищите вдругом месте. -- Ладно уж, жалко уж! -- заныли от порога девчонки. -- А ещесолда-аты: народа защитники! И ты, дед, хорош, и ты, баба!Завладели-иы-ы-ы... Васконян, человек, культуре обученный, смущенно пригласил напарниц повеялке раздеваться, составить компанию. -- Че нам ваша компания? Мы другу соберем! Но ничего у плакальщиц не выревелось, не собрали они компанию на этотраз, поздно хватились, и шибко метельно было. Назавтра в клубе ничего непроисходило из-за отсутствия дров -- убродно, метельно, подводы к лесу непробились. Мануйлова куда-то уехала или спряталась, заперев баян под замок. День в томлении и скуке прошел. Опустив глаза, девчонки- вязальщицы,виноватые во всем, Шура и Дора, вежливо, даже церемонно пригласили Лешку сдрузьями посидеть у тетки Марьи, попить чаю, поскольку клуб снова не топлен.Вызнав про компанию и про чай, сердитая оттого, что ее не позвали, Мануйловасамоглавнейший предмет местного искусства -- баян -- унесла домой и заперлав ящик. Ходили посыльные на квартиру главной начальницы, Валерии Мефодьевны,жаловались на руководителя культуры. -- Она, эта министерша, бездельница эта, добьется у меня! -- взвиласьна







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 392. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

Случайной величины Плотностью распределения вероятностей непрерывной случайной величины Х называют функцию f(x) – первую производную от функции распределения F(x): Понятие плотность распределения вероятностей случайной величины Х для дискретной величины неприменима...

Схема рефлекторной дуги условного слюноотделительного рефлекса При неоднократном сочетании действия предупреждающего сигнала и безусловного пищевого раздражителя формируются...

Уравнение волны. Уравнение плоской гармонической волны. Волновое уравнение. Уравнение сферической волны Уравнением упругой волны называют функцию , которая определяет смещение любой частицы среды с координатами относительно своего положения равновесия в произвольный момент времени t...

Объект, субъект, предмет, цели и задачи управления персоналом Социальная система организации делится на две основные подсистемы: управляющую и управляемую...

Законы Генри, Дальтона, Сеченова. Применение этих законов при лечении кессонной болезни, лечении в барокамере и исследовании электролитного состава крови Закон Генри: Количество газа, растворенного при данной температуре в определенном объеме жидкости, при равновесии прямо пропорциональны давлению газа...

Ганглиоблокаторы. Классификация. Механизм действия. Фармакодинамика. Применение.Побочные эфффекты Никотинчувствительные холинорецепторы (н-холинорецепторы) в основном локализованы на постсинаптических мембранах в синапсах скелетной мускулатуры...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия