Онтология и методология теории Н.А. Бернштейна

Основное содержание онтологической картины концеп­ции Н.А. Бернштейна зафиксировано в самом ее названии — «физиология активности». Если действующие лица, на пер­вый взгляд, остались здесь прежними (Н.А. Бернштейн так же, как и И.П. Павлов, рассматривает схему «организм-среда»), то содержание ролей радикально изменилось: понятию организма и его основному отношению к среде даются совершенно новые интерпретации.

В то время как традиционная физиология, занимаясь поведением, ограничивалась, по существу, рассмотрени­ем отдельных приспособительных актов, в теории Н.А. Бернштейна горизонт физиологического умозрения расширяется до анализа жизни особи. Для этого пот­ребовалось в первую очередь пересмотреть сложившееся понятие организма, трактовавшее его как реактивно-урав­новешивающуюся систему.

В концепции Н.А. Бернштейна организм рассматрива­ется как организация, характеризующаяся двумя главны­ми свойствами. Во-первых, это организация, сохраняющая свою системную тождественность сама с собой, несмот­ря на непрерывный поток как энергии, так и вещества, субстрата, проходящих через нее. Несмотря на то, что ни один индивидуальный атом в организме не задерживает­ся в составе его клеток, организм остается сегодня тем же, чем был вчера, и его жизнедеятельность обусловли­вается всей его предшествующей жизнью.

Во-вторых, — развивает биологическую диалектику Н.А. Бернштейн, — организм на всех ступенях и этапах своего существования непрерывно и направленно изме­няется. Эта направленность онтогенетической эволюции неоспоримо доказывается хотя бы тем, что тысяча пред­ставителей одного животного или растительного вида раз­вивается в особей, одинаковых по своим основным или определяющим признакам, несмотря на иногда весьма резкую неодинаковость внешних условий жизни у разных индивидов. Что касается эмбриогенеза, то, начиная уже со стадии оплодотворенного яйца, организм обладает за­кодированной моделью будущего своего развития, оформления и закодированной же программой последовательных ступеней этого развития.

Самое же важное, по мнению Бернштейна, состоит даже не в этой «запрограммированности», а в том дина­мическом начале (в конце концов, вероятно тоже как-то закодированном и обладающим своим вещественным суб­стратом-носителем в клетке), которое создает у особи активное антиэнтропийное, преодолевающее стремление к реализации этой кодированной модели (Бернштейн, 1963,с. 313).

Какие следствия влечет за собой это изменение поня­тия организма для онтологической картины концепции? Ясно, что отмеченная выше тождественность результатов морфогенетического развития на фоне изменчивых усло­вий говорит о том, что организм активно преодолевает возможные и неизбежные внешние препятствия на пути программы своего морфогенеза. Экспериментальные фак­ты повреждений и частичных ампутаций (например, ко­нечностей) в эмбриогенезе, ампутаций, не мешающих этим органам развиваться в полноценную конечность; факты анатомических, а еще более функциональных ре­генераций; клинический материал — все эти данные го­ворят о том, что организм активно борется за свое выживание, развитие и размножение. Процесс жизни — это не уравновешивание с окружающей средой, как считал И.П. Павлов. Такое уравновешивание обрекло бы каждую особь на полную зависимость от среды и ее измене­ний, в результате чего о программном морфогенезе с удер­жанием стойких признаков вида нельзя было бы и думать. Процесс жизни — это преодоление среды, направленное при этом не на сохранение статуса или гомеостаза, анадвижение в направлении родовой программы развития и самообеспечения (Бернштейн, 1963, с. 314).

Такому общему взгляду на жизнь особи, на отношение «организм—среда», важнейшее в онтологии биологичес­ких дисциплин, полностью соответствует произошедшая в концепции Н.А. Бернштейна смена представлений об отдельном акте поведения, рассмотренная выше. Он су­щественно определяется средой, но никогда полностью не детерминирован ею. Активность — эта важнейшая чер­та живых систем (Бернштейн, 1966, с. 188) — на уровне отдельных поведенческих актов проявляется в их целеу­стремленности. Если понятие цели в концепции И. П. Пав­лова, как мы видели, в лучшем случае допускалось лишь в исследовательскую «кухню» как эвристический позна­вательный прием, то в физиологии активности Н.А. Берн­штейна это понятие онтологизируется. Без него факты сложного поведения животного, факты координации и управления собственными движениями попросту не­объяснимы.

Обнаружение и исследование «сложности движения» в своем методологическом звучании явилось открытием предметного характера движения. Тривиальный, но от этого не становящийся несущественным факт активного взаимодействия живого существа с вещами внешнего мира совершенно не учитывался павловской физиологией. Она видела, с одной стороны, движение (сводимое к реак­ции), с другой — предмет (сводимый чаще всего к раз­дражителю, условному или безусловному), но не видела живого предметного движения, то есть движения, во-пер­вых, удовлетворяющего некоторую жизненно важную потребность организма, а значит, в определенных своих параметрах жестко заданного этой потребностью, и, во-вторых, развертывающегося в предметном мире и вынуж­денного поэтому, чтобы быть успешным, соответствовать по своему составу объективным свойствам этого мира.

Сложное строение тела высшего животного, с одной стороны, и подвижное многообразие объективных обсто­ятельств, с другой, делают всякую поведенческую ситуа­цию практически уникальной, так что даже самый богатый репертуар врожденных реакций в принципе не мог бы обеспечить каждую из ситуаций адекватным движением. Движение должно быть всякий раз заново построено.

Нужно было коренным образом изменить представле­ние об организме и способе его жизни, как это сделал Н.А. Бернштейн, чтобы поставить в конкретно-научной плоскости проблему построения движений. Ее решение с логической необходимостью потребовало перестройки кон­цептуального аппарата физиологической науки в той его части, которая была предназначена для изучения поведе­ния. Сюда относится переход от схемы рефлекторной дуги к схеме рефлекторного кольца, развитие представлений о коррекции движений с помощью проприорецепторики (в широком смысле), что означало открытие важнейшей контрольно-корректировочной функции афферентации на­ряду с открытой И.П. Павловым сигнально-пусковой ее функцией. Наконец, в аппарат поведенческих дисциплин был введен ранее считавшийся крамольным комплекс понятий: цель, задача, «модель потребного будущего». Эти понятия, фиксируя важнейший механизм реализации слож­ного поведения, явились в то же время конкретным воплощением общей идеи активности — активного, дея­тельного, преодолевающего отношения организма к среде, — пришедшей на смену представлениям об этом отношении как об уравновешивании.

***

Столь значительный прогресс в теоретических пред­ставлениях был возможен лишь при овладении новыми, более мощными методологическими средствами. В этой методологической плоскости концепцией Н.А. Бернштейна был сделан шаг не меньший, чем в плоскости конкретно-научной. В науках о поведении это был шаг от методологии натуралистической к методологии деятельностно-ориентированной.

Центральная для методологии науки проблема де­терминизма была в физиологии активности решена па­радоксальным для классического физиологического натурализма образом: не столько законы функциониро­вания мозговой ткани определяют поведение животного, то есть его реальную жизнь, сколько сама эта жизнь, де­ятельное решение жизненных задач определяет функцио­нирование мозга, а в эволюционных масштабах и его строение.

Можно сказать, что Н.А. Бернштейн открыл для конк­ретно-научного физиологического исследования поведен­ческую реальность, сумев описать его единицу — «живое движение». Входящий в состав живого движения меха­низм «сенсорных коррекций» делает его движением «ум­ным», «зрячим», поэтически выражаясь — «исполненным очей», а психологически — осмысленным, изнутри про­светленным отражением предметной реальности. Но само это отражение, этот «ум» живого движения вовсе не са­мостоятельная, отдельная от собственно движения ин­станция, а «функциональный орган» (см. Зинченко, 1997; Зинченко, Гордеева, 1982), вне и помимо самого движения не работающий. Все это известные и житейскому са­монаблюдению вещи: так нога, нащупывая в темноте тропинку, одновременно и исполняет очередной шаг, и изучает предметную реальность, и гибко перестраивает свое движение в соответствии с этой реальностью. Впро­чем, то, что для житейского сознания просто, то неред­ко чрезвычайно сложно для точной научной фиксации.

Это, так совершенно устроенное у высших животных, внешнее поведение, в павловской теории, несмотря на ее претензии объяснить фундаментальные законы поведения, по существу изгонялось из физиологической на­уки. Реальное поведение (как действие, так и восприятие) низводилось в павловской системе до роли источника информации для мозга животного и индикатора гипотетических мозговых процессов (индукции, иррадиации, замыкания и т.п., чтоБ.Ф. Скиннер ядовито, но точно назвал «концептуальной нервной системой») для иссле­дователя.

Ничего интересного от исследования строения самого поведения не ждали, весь интерес был направлен вглубь, за черепную коробку, содержащую, как думалось, в себе все тайны и законы поведения животного и человека.

Гносеологическая, лабораторная редукция поведения до роли источника информации невольно онтологизировалась, так что основной жизненной задачей животного счи­тались не действия, а ориентирование в среде, получение своевременной информации о появившихся раздражите­лях. (Да и то сказать, если весь репертуар врожденных ре­акций всегда в распоряжении животного, главное — своевременная информация, точная ориентировка, а уж за правильным приказом и его точным исполнением дело не станет.)

Эта «информационно-ориентировочная» парадигма, заданная павловской методологией, продолжала реали­зовываться в трудах его учеников и последователей, в первую очередь в теории П.К. Анохина, несмотря на, ка­залось бы, радикальные преобразования, внесенные этой теорией в павловские представления о поведении, — понятие акцептора действия, принцип обратной связи и пр. И все же, несмотря на бесспорную продуктивность и на новейшую для того времени кибернетически-информаци­онную терминологию, эти теории лишь закрепили глав­ный методологический порок павловского учения — неспособность научно увидеть самостоятельную, полно­весную реальность живых, предметных двигательных ак­тов, несводимых ни к каким условным сигналам, ни к какой информационной представленности в мозгу.

Кибернетического толка теории поведения при нео­правданной экспансии информационных абстракций склонны к замещению реальности информацией о реаль­ности, как в физиологическом мышлении И.П. Павлова реальное событие — раздражитель — легко замещалось нервным возбуждением афферентной клетки, а реаль­ное движение — возбуждением клетки эфферентной (вспомним павловский тезис: «Последняя инстанция движения в клетках передних рогов спинного мозга»). Будь этот биологический иллюзионизм справедлив, для бок­сера было бы безразлично, получает ли он информацию об ударе или удар, для экспериментального животного — получает ли оно информацию о пище или саму пищу. Корыстолюбивый предтеча такой информационной те­ории взаимодействия живого существа с миром, хозяин стамбульской харчевни требовал от бедняка расплатиться за запах шашлыка, но Ходжа Насреддин указал ему на методологическую непоследовательность, предложив получить плату не монетами, а звоном монет[29].

Но, возвращаясь к физиологии активности, можно спросить: разве сам НА. Бернштейн, особенно в последних своих работах, не использовал в качестве ключе­вой идею обратной связи и не подошел к информаци­онно-кибернетической методологии? Использовал и подошел, но стоит полностью согласиться с квалифика­цией А.Н. Леонтьевым этой переориентации взглядов Н.А. Бернштейна как «известного отступления от ранних работ, в которых развивался принцип активности...» (Леонтьев, 1972, с. 79). Дело в том, что представление о кольцевой регуляции «живого движения» с помощью сенсорных коррекций, осуществляемых на разного уровня «сенсорных полях», хотя и содержит в себе с формально-логической точки зрения одну из центральных идей кибернетики — принцип обратной связи, но для исследо­вания поведения намного продуктивнее и богаче этой идеи и сведена к ней быть не может.

Понятие обратной связи в физиологии поведения (ре­ализованное, в частности, в концепции акцептора действия П.К. Анохина) оперирует поведенческими со­бытиями как готовыми, атомарными сущностями. Дви­жение при этом попадает в поле зрения теории толькодоего начала (в виде цели) и после его завершения (в виде результата). Представление же о сенсорных коррекциях и сенсорных полях разных уровней ухватывает движения жи­вотного в его живом протекании, в его динамическом построении, которое вовсе не является суммой атомар­ных проб исполнения данного движения. Не случайно главный труд Н.А. Бернштейна так и назван «О построе­нии движений». Поэтому свести методологию «физиоло­гии активности» к идее обратной связи — значит пройти мимо самого интересного, творческого, глубокого и пер­спективного в ней.

Итак, на уровне уже философской, а не собственно методологической рефлексии теория условных рефлексов репрезентирует философию натуралистического иллюзи­онизма.

Физиология активности, мыслящая поведенческий акт как живой орган встречи с реальностью, функционирова­ние которого изнутри просветлено перцептивным отраже­нием этой реальности, а сама эта перцепция опосредована реальным предметным движением, — это теория, которая воплощает совсем другую философию — философию энергийного реализма.