Книга первая Красное на красном 12 страница

Сильвестр предполагал убийство, но кому понадобилось убивать священника и юношу, и как преступники умудрились спрятать тела, что их никто не нашел? В книгах и записях Германа многое крутилось вокруг событий четырехсотлетней давности. Сын Лилианы чуть ли не по минутам восстановил последние дни Кабитэлы. Были там и гороскопы, но Герман пошел дальше Домециуса, отслеживая судьбы потомков Раканов, Алвы, Приддов, Окделлов. Особенно его занимали сгинувший в Мон Нуар внук Рамиро Алвы и… Эгмонт Окделл.

Вряд ли можно списать на случайность, что в Агарисе сходит с ума астролог, копавшийся в жизни Раканов по просьбе наследника, а в окрестностях Олларии в то же время пропадает священник и историк, увлеченный той же эпохой. Только кто мог узнать о занятиях фабианского капеллана, если его штудии стали новостью даже для кардинала? Оставалось одно — шаг за шагом пройти путем Германа, пытаясь понять, что означают пометки на полях старых рукописей.

Сильвестр пригубил остывший шадди, придвинул внушительную книгу и склонился над чертежами, на которые умелая рука нанесла то, что творилось на небесах в миг рождения и в миг смерти пятерых человек. Астрология — не гадание со свечами и не разноцветные картинки, это — наука, в которой все строится на расчетах. Другое дело, что звезды не приказывают, а советуют, и что жизнь человека — это столкновение его воли с судьбой. Небо вытряхивает на новорожденного кучу возможностей, а какие пойдут в ход, зависит от множества обстоятельств. Одно и то же качество может проявиться совершенно по-разному.

Итак, Эрнани Ракан — последний талигойский король. Прожил сорок восемь лет и три месяца. Гороскоп твердил о его проницательности, уме и дальновидности, но слабое здоровье и покладистый нрав более приличествовали отшельнику, чем государю. Дальше шли комбинации и сочетания, которые можно было трактовать и так, и эдак. Небеса грозили покойному королю бездетностью, возможной гибелью первенца между девятью и десятью годами, его же распутством и непочтительностью. Эрнани мог остаться одиноким, но мог и жениться, его ждало неслыханное предательство и столь же неслыханная верность. Король должен был прожить до девяносто шести лет, если б не умер от тяжелой болезни в двадцать два года, в тридцать четыре года и в сорок, но назло всем звездам был предательски убит в сорок восемь, когда небо сулило ему всего лишь изгнание или изнурительную болезнь…

— Ваше Высокопреосвященство, — возникший на пороге секретарь явно побаивался своего патрона, — прибыл маршал Варзов.

— Просите, — кардинал с чувством школярского облегчения убрал фолиант в нижний ящик. Маршал принадлежит этому миру, с ним все ясно и понятно, он будет говорить об армиях Гаунау и Дриксен, мортирах, мушкетах, зимних сапогах. Ему нет дела ни до предчувствий, ни до старых загадок, и он прав — нужно думать о настоящем и будущем, а не о прошлом.

На печати красовались дубовая ветвь и секира. Наль! Кузен приглашал вместе с ним и его приятелями сходить в знаменитую на всю Олларию таверну «Острая шпора» посмотреть петушиные бои. Наль обещал ждать у ворот в пять часов пополудни, так как заходить в дом Алвы выше его сил. Времени оставалось в обрез, и Ричард, отложив письмо, принялся собираться. Петушиные бои восторга у Дика не вызвали, а матушка и Эйвон и вовсе почитали их развлечением «навозников», но эр Август говорил, что нужно вести себя так же, как и его сверстники. Сверстники пропадают в «Острой шпоре», значит, он пойдет туда же. Интересно, знает ли Эйвон, где бывает его сын? Вряд ли. Значит, и об их походе в Надоре не узнают.

Дик взглянул на свое черно-синее отражение, в который раз огорчившись, что не может носить цвета Ариго, и вышел. Кузен предупреждал, что в «Острой шпоре» не было конюшен, но Дика это лишь порадовало. Баловник не только не привык к столичной суете, но и с каждой поездкой становился все более нервным, доставляя своему хозяину прорву неприятных мгновений. Была и другая причина — короткохвостый жеребчик заметно проигрывал в сравнении с линарцами и морисками, на которых ездили молодые дворяне, а Дику не хотелось стать предметом насмешек, тем более, седло и сбруя помнили еще деда Ричарда. Зато платье оруженосца было отменным, его портил только герб Алвы.

Наль быстро оглядел родича, но не сказал ничего, только улыбнулся и представил своих знакомых. Высокий румяный Дитрих Ластерхафт спросил Дика, какой из боевых пород он отдает предпочтение. Ричард замялся, Наль быстро сказал, что нет петухов лучше серых из Тарнау. Кареглазый Леон Дюгуа возразил, что тарнау лучше многих, но до красных из Вернигероде им далеко.

— Только серый! — Наль с возмущенным видом обернулся к Дику. — Ставь на тарнау и никогда не проиграешь.

— Бред, — отрезал Леон, — Ричард, не делайте глупости, не ставьте на серого. И уж тем более на черного или синего. Бойцовый петух может быть только красным! Красный разделает всех!

— Кроме серого, — стоял на своем Наль.

— Надо смотреть не на цвет, а на самого петуха, — рассудительно заметил Дитрих. — Вы б еще сказали, что Ворон всех бьет, потому что у него волосы черные.

— Сравнил!

— А в чем разница? Алва самого Леворукого завалит, а красавчика Асканио можно веником пришибить, а масть у них одна. Я вам вот что скажу, Дик, выбирая петуха, смотрите не на цвет, а на гребень и шпоры. Ну и точный вес узнать не мешает.

Ричард благодарно кивнул, прикидывая, сколько из своих довольно-таки скудных средств придется оставить в «Острой шпоре». Талом или даже двумя он может рискнуть, но не больше. Леон и Наль продолжали свой спор, а Дитрих поучения. Дикон узнал немало нового о том, как выбирают и тренируют петухов, и кое-что постарался запомнить на случай, если кто-нибудь когда-нибудь спросит его мнение.

Когда они добрались до «Шпоры», голова Ричарда шла кругом от красных, синих, пестрых, серых, черных. Слуга в куртке, на которой была вышита петушиная голова, радостно приветствовал молодых господ и повел в глубь дома. Наль, Леон и Дитрих то и дело с кем-то раскланивались, было ясно, что здесь они частые гости. Помещение для боев оказалось большим, куда больше, чем думалось Дику, и представляло собой некое подобие амфитеатра с покрытым желтым сукном возвышением в пару бье^[103] посредине. Туда, как пояснил Дитрих, допускались те, кто следит за ходом боя с правом подзадоривания петухов. В центре были проведены линии боя. Вокруг сцены были расставлены скамьи, занятые дворянами, выше и сзади толпились простолюдины.

Со скамьи, к которой их провел слуга, было прекрасно видно место будущего сражения. Дик со странным чувством смотрел, как петухов взвешивают, замеряют в обхвате, разделяют на пары и вновь рассаживают по корзинам. Все птицы казались юноше одинаковыми, но знатоки загодя выискивали будущих победителей. Кто-то хвалил ноги, кто-то шпоры, кто-то смотрел, правильно ли подстрижены хвосты, крылья и «ожерелья», кто-то что-то ругал. Спор о цвете был хотя бы понятен, но это…

Сначала дрались совсем еще молодые петушки. В первом бою красный и черный, во втором — двое синих. Драки были совсем короткими — минут по десять, а ставок почти не было. Затем выпустили петухов-задир — черного и синего. Эти продержались минут пятнадцать, изрядно отделав друг друга. В конце концов синий нанес черному решающий удар, тот свалился замертво, и его унесли.

— Теперь гляди в оба, — шепнул Наль, — четвертый бой первый из главных.

Дик уже знал, что за вечер проводится шестнадцать боев, ни больше и ни меньше, и лучших петухов выпускают в четвертом, восьмом, двенадцатом и шестнадцатом. Помощники судьи вынули из корзин и высоко подняли противников — серого и красного. Дитрих заметил, что хороши оба. Гребни бойцов прямо-таки пылают, шпоры — острые и длинные, загнуты вниз, как и требуется для первоклассных бойцов.

— Сколько весит? — выкрикнул полный дворянин в годах, сидевший на первой скамейке.

— Две с половиной пессаны^[104], — ответил устроитель.

— Тарнау больше! — шепнул Наль. — Ему три года, а шпоры-то, шпоры! Острее не бывает.

— Шпоры, — передразнил Леон. — Красного, чтоб ты знал, последние два месяца тренировали, а потом дали отдохнуть. Он только и мечтает, чтоб подраться

— Громко кукарекнуть не значит хорошо ударить! — ответил поговоркой кузен.

— Тарнау лучше держится, и оперение у него попышнее, — встрял в разговор сидевший рядом гвардеец.

— Глупости, ничего это не значит, — возмутился Леон.

— И то верно. Не в корзинке счастье, а в петухе.

Наль и Дитрих все же сошлись на том, что нужно ставить на серого, тот и впрямь выглядел внушительней будущего соперника, но Ричард решил рискнуть. Если он поступит, как кузен, подумают, что у него нет своего мнения и он пляшет под дудку родича. В конце концов, тал не деньги, вернее не столь уж большие деньги, по крайней мере для столицы. Ничего стоящего на них не купишь. Когда заключали пари, Ричард слегка скривил уголки губ, как это делал его эр, и поставил на вернигероде.

Устроители одновременно посадили своих птиц на черту и отступили. Петухи отряхнулись и принялись недоброжелательно и пристально разглядывать друг друга, а затем, словно по сигналу, подскочили и бросились вперед, столкнувшись грудью. Полетели перья.

— Надо же… — выдохнул гвардеец. — Равные… Леворукий их побери!

— Тарнау трусит, — выкрикнул Леон.

— Вот еще, — вскинулся Наль, — он еще и не начинал.

Петухи, не обращая внимание на выкрики двуногих и бескрылых, продолжали молотить друг друга. Минут десять драка шла с равным успехом, затем серый рванулся вперед и задал красному жару.

— Тарнау, вперед! — заорал кузен.

— О, уже верхом…

— Умница!

— Разрубленный Змей, ну, что ж это такое?!

— Плакали твои денежки!

— Орел!

— Так его!

Тарнау и впрямь оседлал вернегероде, угощая его шпорами. Дик мимоходом пожалел свой тал, но зрелище увлекло. Судья ударил в небольшой колокол, и устроители разняли бойцов, высвободив окровавленные шпоры серого из красных перьев. Судья поочередно осмотрел птиц и кивнул. Помощники взяли покалеченных птиц и поставили на внутреннюю черту. И тарнау, и вернегероде выглядели не лучшим образом — окровавленные и ободранные, они казались жалкой пародией на роскошных птиц, предъявленных зрителям четверть часа тому назад. Враги стояли там, где их поставили, косясь друг на друга скорее с грустью, чем со злобой, желанья возобновить драку они не проявляли.

Судья принялся считать — десять, двадцать, тридцать, сорок…

— Если на счете «сто» петухи не вернутся в бой, — пояснил Дитрих, — их попытаются раззадорить. Не поможет — объявят ничью.

Судья кончил считать и ударил в свой колокол. Устроители взяли птиц, еще раз осмотрели и снова поставили, на этот раз не на черту, а клюв к клюву. Петухи немного постояли, напоминая пьяных, затем вернегероде бросился вперед. Один удар, и тарнау свалился и остался лежать, даже не пытаясь подняться.

— Новичкам всегда везет, — Наль улыбнулся Дику, — талов восемь ты точно выиграл, а то и все десять. О, гляньте-ка, и когда он заявился!

Дик, немного пьяный от азарта и выигрыша, посмотрел туда, куда указывал Наль, и увидел Эстебана. Этого еще не хватало! Юноша сделал вид, что не узнал своего врага, но радость куда-то улетела, зато на память пришли слова эра Августа об осторожности. Кансилльер прав, ему незачем встречаться с Эстебаном.

— Наль!

— Что?

— Я пойду…

— Почему? Из-за «навозника»?

— Эр Август велел мне с ним не связываться.

— Погоди, я с тобой!

— Не надо, тогда он сразу догадается.

— И все-таки я с тобой… Ты же без коня

— Ничего страшного. Наль, ну, пожалуйста…

— Ну, как хочешь. Я твой выигрыш заберу? Потом при встрече отдам.

— Конечно. — Дик осторожно выбрался из зала, внимания на него никто не обратил, мало ли кто и зачем выходит. Собравшимся было не до того — из корзин извлекли двух новых петухов.

Трактир Ричард покинул благополучно, впереди была ночь и длинная дорога, сначала не показавшаяся сколько-нибудь опасной. Дул легкий ветерок, светила Луна, город мирно спал, все было в полном порядке.

Дик прикинул, что до дома Алвы он доберется часа за полтора. Надо полагать, всяко раньше самого герцога. От мысли, где и с кем сейчас его эр, стало больно. Ричард сжал зубы и быстро пошел вниз по извивающейся среди низких домов улице, которая, впрочем, скоро кончилась. Чтобы попасть в Старый Город, требовалось пройти между аббатством святой Октавии и аббатством святого Франциска.

Шумное и оживленное днем, после захода солнца место это было совершенно пустынным. Ричард целеустремленно шагал по мокрым от выпавшей росы булыжникам, чувствуя себя все неуютнее. Полная луна на небе, темные кроны за высокими стенами, странные шевелящиеся тени вызывали в памяти то страшные сказки, то кансилльера, запретившего Дику расставаться с Налем. Теперь мысль уйти из «Шпоры» не казалась разумной — вряд ли Эстебан стал бы его задевать у всех на глазах, они больше не унары, а оруженосцы знатнейших вельмож королевства. Килеан-ур-Ломбах — Человек Чести, а Эстебан всегда умел подольститься к тому, от кого зависит.

От размышлений об Эстебане и коменданте Олларии Дика оторвала очередная тень, казавшаяся темнее прочих. Такое уже было несколько раз, и всякий раз тревога оказывалась ложной. Ричард очень надеялся, что и на этот раз обойдется, но чем ближе он подходил, тем подозрительней выглядела зловредная тень.

Напуганный кансилльером юноша снял плащ, а руку осторожно положил на эфес. Следовало проверить, как ходит в ножнах клинок, но если это и впрямь засада, он загодя обнаружит свою осведомленность, а это играет против него. Шпага в порядке, по крайней мере должна быть в порядке, хотя зря он во всем полагается на Пако, за оружием лучше следить самому. Если пронесет, он больше не станет валять дурака. Вольно ж ему было уйти раньше Наля и его приятелей, да еще пешком. Рядом со «Шпорой» был еще какой-то трактир, наверняка там можно нанять лошадь или портшез.

Налетевший порыв ветра Дик использовал для того, чтобы якобы потерять шляпу и оглянуться. Или ему показалось, или в нише, которую он только что миновал, тоже кто-то стоял. Значит, вернуться нельзя, остается идти вперед. Да, только вперед! Если засада существует, отступление ему отрезали, а если нет, его поднимут на смех. Ричард медленно шел посреди улицы, делая вид, что наслаждается вечерней прохладой и ни о чем не подозревает.

Тень раздвоилась. Нет, это не тени, это люди, стоящие в тени, и от них явно не приходится ждать ничего хорошего. Умом Ричард понимал, что нужно до последнего изображать неведение, но нервы не выдержали, и он выхватил шпагу. Лунный свет сверкнул на клинке, и в то же мгновение разбойники бросились вперед. К счастью для Дика, он успел отступить к стене, обезопасив себя с тыла. Нападающих было трое, они казались бродягами, да и вооружены были не клинками, а дубинками, но положения Ричарда это не облегчало.

Бандиты напали одновременно, и не подумав потребовать кошелек. Шпага Дика описала круг — один разбойник с проклятиями отскочил, другой, наоборот, рванул вперед, целясь юноше в голову. Ричард сделал выпад — очень простой, но удар пришелся в цель. Вспомнив уроки капитана Рута, надорец швырнул в раненого плащом, в котором тот и запутался.

Теперь воспользуемся преимуществом, каким бы малым оно ни было. Ричард прыгнул вбок и ударил. Шпага угодила во что-то мягкое, раздался еще один вопль, разбойник выронил дубинку и пошатнулся. Увы, на этом успехи Дика и закончились. Осторожный бандит зря времени не терял, а Ричард, увлекшись, отступил от спасительной стены, открывая спину. К счастью, опасавшийся стали разбойник больше думал о своей шкуре, чем об успехе, и ударил не слишком сильно. Дик отпрыгнул, еще больше отдаляясь от стены, и заметил, что к троим нападавшим присоединились еще двое. В следующий миг тьму разорвала ослепительная вспышка, за которой немедленно последовала другая. Что-то свалилось, кто-то коротко и жутко крикнул, раздался затихающий топот…

Не прошло и минуты, как на пустынной дороге остались лишь Ричард Окделл и две неподвижные темные кучи. Дик растерянно оглянулся. Бандиты удрали вниз по улице, а негаданный спаситель, кем бы он ни был, как сквозь землю провалился. Ричард немного постоял, вслушиваясь в ночные шорохи — никого. Собравшись с духом, юноша подошел к упавшим — таинственный стрелок бил без промаха, разбойники были мертвы.

Шум сзади заставил юношу вновь схватиться за шпагу, но выскочившие из-за угла люди не походили на ночных грабителей. Справа что-то зашуршало, и Дик краем глаза успел заметить, как закачались ветки на облитом луной тополе. Таинственный стрелок, если это был он, спрыгнул по ту сторону забора и исчез в монастырском саду.

— Дикон!

Наль! Слава Создателю…

— Дикон, с тобой все в порядке? Что здесь было? Ты ранен?

— Разбойники, — устало сообщил Дик. — Я не ранен. Откуда ты взялся?

— Знаешь, как ты ушел, у меня сердце не на месте было. Я решил тебя догнать, а Мариус любезно согласился пойти со мной. Да, позволь тебе представить, Мариус Комин, теньент Северной Армии.

— Закатные твари, вот это выстрелы! — Мариус, в котором Ричард признал их соседа, ставившего на красного петуха, присел на корточки, рассматривал трупы. — Никогда б не поверил… Вас можно поздравить…

— Не меня, — честно признался Дик, хотя ему очень хотелось многозначительно скривить губы и обронить что-то о преимуществе дриксенских оружейников над прочими. Может, он и поддался бы искушению, будь у него при себе пистолеты, но это было слишком дорогим удовольствием.

— А кто?

— Не знаю. Я дрался… Сначала с тремя, двоих зацепил, но не сильно, потом к ним пристали еще двое… Мне, правду сказать, было не до смеху. И тут — выстрелы.

— А разбойники? — живо переспросил Наль.

— Убежали.

— Надо обыскать убитых, — деловито сказал Мариус.

Обыск был очень тщательным, но у ночных негодяев не оказалось при себе ничего примечательного. Теньент решил, что на Дика напала обычная уличная банда, а спас его какой-нибудь дворянин, направлявшийся к своей любовнице и потому пожелавший остаться неизвестным. Наль согласился, но Ричард видел, что кузен не верит, по крайней мере в то, что касается разбойников.

Глава 4 Агарис «Le Huite des Coupes^[105]

Робер с ненавистью посмотрел на пегую бороду Питера Хогберда. Борода двигалась, сквозь жесткие волосы виднелся большой, мокрый рот с крепкими зубами. Питер вещал. Этот скот вел себя так, словно был королем, а не жрал из гоганской кормушки. Барона Питера Хогберда, красу и надежду Талига, купили гоганы. С потрохами.

Правнуки Кабиоховы знали цену всему и всем, Хогберд с его значительным видом, тюльпаном на гербе и густым, назидательным голосом обошелся им не так уж и дорого. Противно было другое — то, что ему, Роберу Эпинэ, приходится играть в пакостную игру, которую называют политикой. Иноходец прекрасно знал, что гоганы заплатили кагетскому королю или как он там у них называется за то, что тот начнет пакостить на талигойской границе, но приходилось с умным видом слушать, как Питер распинается о братских чувствах, кои питает Адгемар Кагетский к Альдо Ракану, и ненависти кагетского народа к династии узурпаторов и захватчиков. Предлагалось поверить, что Адгемар сам предложил помощь. Ха! Да в седом мерзавце бескорыстия меньше, чем волос у улитки.

— Я не сомневаюсь, что вы с блеском выполните вашу миссию, маркиз. К тому же вы военный и сможете словом и делом оказать помощь кагетским воинам, горящим желанием возвести на трон Талигойи законного наследника Талигойи. Дружба, связывающая наши державы…

Робер слушал вполуха. Лично он подозревал, что дружба тут и не ночевала, а кагеты горят лишь одним желанием — пограбить приграничные земли, но Хогберд, вернее, Енниоль, был прав в одном. Прилегающая к Саграннским горам Вараста — житница Талига. Когда ее разорят, Дораку придется туго, особенно, если гоганы озаботятся взвинтить цены на зерно и убедить капитанов не возить хлеб в Талиг. Прошлый раз восстание потерпело поражение из-за того, что простому люду было все равно, кто им правит. Голод и поднятые цены всегда порождают недовольных, Сильвестру придется усмирять бунты, но чем больше он будет вешать, тем больше желающих захотят увидеть на фонаре его самого. Значит, нужно договариваться с Кагетой, даже не договариваться — все уже оговорено и оплачено, — а действовать.

Эпинэ предпочел бы поехать вместе с Альдо, но принц приглашен на церемонию избрания Эсперадора, а оскорблять церковь пренебрежением нельзя. Впервые за последние двести лет Раканы будут участвовать в величайшем эсператистском действе вместе с главами других династических домов. Похоже, Клемент и впрямь взялся помогать изгнанникам, к чему бы это? Вспомнив о магнусе Истины, Эпинэ подавил улыбку. Найденный в сапоге крысенок стремительно пошел на поправку, но наотрез отказался покинуть своего спасителя. Зверушка оказалась ужасно забавной и смышленой. Когда после четвертой попытки отправить его в погреб крысенок вернулся в комнату Робера, тот сдался и оставил найденыша у себя, тем более, его родичи куда-то ушли, а кошки остались.

Какое-то время серый длиннохвостый забавник обходился без имени, но после повторного разговора с Клементом Иноходец обозвал влезшего в его тарелку грызуна именем магнуса. Кличка пришлась впору, хотя хвостатый Клемент был куда приятней своего тезки. А вот толстому трактирному коту очень подошла бы кличка Хогберд, и еще ему бы подошла парочка собак позлее…

— Я верю в вас, маркиз, — возвысил голос Питер.

— И я тоже, Робер, — добавила, колыхнув немалым бюстом, незаметно вошедшая Матильда, — хотя мне не по душе, что вы расстаетесь с Альдо.

— Моя принцесса, — Эпинэ торопливо вскочил, — Альдо не может ехать, а я не могу не ехать.

— Именно, — наклонила стриженую голову вдовствующая принцесса, — в кои веки выдался шанс, надо его использовать, хотя я дорого бы дала, чтобы узнать, с чего это Адгемар собрался нам помочь.

Робер не был согласен с Енниолем и Альдо, державшими Матильду в неведении, но он клялся, и потом здесь был Хогберд.

— Кагет вряд ли останется внакладе.

— Твою кавалерию! Кто-кто, а Лис своего не упустит, — рука вдовицы легла на голову просочившейся в кабинет Мупы, — пока вы беседовали, я распорядилась об ужине. Как-никак это наш последний вечер, хотя Альдо, когда вернется из резиденции Эсперадора, тебя навестит.

— Когда избрание?

— Как только прибудут магнус Милосердия, кардинал Дриксен и епископ Оноре, — Робер спросил у Матильды, но ответил Хогберд, — силы соперников равны, так что в победе Юнния сомневаться не приходится.

— Да, — кивнула Матильда, — он для этого достаточно болен. Предлагаю продолжить нашу беседу за столом.

Хогберд грузно поднялся и, опередив Эпинэ, предложил вдовице руку, на которую та и оперлась. Робер полагал, что с отвращением. Мупа, видимо, также обнаружила в бароне сходство с котом, так как в ответ на его галантность по отношению к хозяйке невежливо заворчала. Эпинэ усмехнулся не над Мупой — над собой. Итак, он влюбился в гоганни, усыновил раненую крысу и стал послом. Роскошная карьера, подумать только, несколько месяцев назад Иноходец сидел в церковном приюте, глодал пареную морковь и считал это самым большим несчастьем в жизни. Правильно говорят, любовь не морковка! Любовь — это что-то вроде змеи или этой, как ее… летучей мыши-кровососа. Ему, по крайней мере, досталась именно такая.

Желтые лилии, отвращающие зло, назойливый аромат курений, отвращающих зло, желтые, расшитые черными, отвращающими зло знаками занавеси и одиночество, одиночество, одиночество…

Мэллит сидела на постели, обхватив коленки и положив на них подбородок, и думала о своем принце. Девушка была давно здорова, но что с того! Мысли Мэллит вновь и вновь возвращались к полутемной комнате, где, кроме людей, был кто-то еще — чужой, неприятный, опасный, и этот кто-то приходил за Альдо. Между принцем и странным гостем стояла лишь магия Енниоля, магия, завязанная на ее жизнь, но об этом Мэллит думала меньше всего. Без любви жизнь никчемна, без Альдо Мэллит не нужны ни ночь, ни день, ни звезды, ни розы. Она счастлива быть щитом любимого. Если на талигойца посягнут с помощью магии, она почувствует, а заклятье Енниоля встанет между колдуном и жертвой, но волшба лишь одна тропа, а к цели ведет множество. Девушка знала, что друг Альдо уезжает в Кагету. Принц останется один…

Мэллит по-кошачьи потянулась и свернулась калачиком на постели. Родичи были убеждены, что она по-прежнему больна, и тем более никто не предполагал, что больная ночами ходит по дому, подслушивая и подглядывая. Мэллит боролась за жизнь и рассудок Альдо, это сделало ее дерзкой и осторожной, как куница, ставшая символом ее народа. В Агарисе не знают, что главное святилище общины находится в доме скромного Жаймиоля, и здесь же старейшины ведут тайные разговоры. Старейшины не знали, что дочь Жаймиоля за ними следит, а Альдо Ракан не знал, что все это ради него. Дважды в Ночь Луны Мэллит выбиралась в город.

Гоганни не осмелилась войти в дом принца, но с его другом она говорила. Тот был добрым и верным, Мэллит доверяла ему, а теперь его не будет. Девушка вздохнула — Ночь Луны не скоро, когда она настанет, прозванный Иноходцем будет подъезжать к Маоске. Плохо, когда уезжают друзья. Плохо, когда любимым грозит беда, но всего хуже, когда ты не знаешь, когда и из какой тучи ударит молния…

Зазвенели отвращающие зло колокольцы, повернулась узорная ручка, Мэллит еще больше съежилась, притворяясь спящей. Вошла старая Фалли и с ней кто-то еще.

— Встань, названная Мэллит, и приветствуй достославнейшего.

Девушка вздрогнула, как вздрагивает внезапно разбуженный человек, просчитала мысленно до семи и вскочила, хлопая глазами.

— Не поднимайся со своего ложа, дитя мое, — Енниоль говорил очень мягко, так говорят с больными людьми и испуганными животными, — я хочу расспросить тебя о том, что ты испытываешь. Твоя болезнь затянулась…

Еще бы, ведь это связано с Альдо. Если она слаба, значит, на него нацелена чужая волшба, вот пускай и ищут, и берегут Альдо от всех зол, сколько бы их ни породила земля. Енниоль мудр, но даже мудрый не сравнится в хитрости с женщиной, если она любит и борется за любимого.

— Ну, ваше крысейшество, — Робер Эпинэ отвесил занятому куском сыра Клементу шутовской поклон, — завтра отбываем. Надеюсь, в Кагете вы воссоединитесь с вашими родственниками.

Крыс оторвался от сыра, внимательно посмотрел на талигойца, чихнул и почистил и без того чистые усы.

— Жениться вам надо, ваше крысейшество, — изрек Робер. — Вот встретите какую-нибудь длиннохвостую красавицу, влюбитесь…

Клемент не дослушал, вернувшись к куску сыра, на первый взгляд слишком большому для столь маленького существа, но аппетит у питомца Эпинэ был потрясающий, за день он мог слопать больше, чем весил сам. Робер усмехнулся и принялся за сборы, оказавшиеся недолгими. Вещей у изгнанника было неприлично мало, да и те в подавляющем большинстве были куплены за гоганское золото. И тем лучше, одинокому человеку незачем пускать корни, особенно на чужбине. Если рыжие и впрямь помогут и Раканы свергнут Олларов, Роберу Эпинэ после смерти деда придется вести жизнь талигойского герцога, но сначала нужно миновать три горы и четыре смерти.

Оглядев чужую, хоть и богато обставленную комнату, Робер понял, что предпочел бы уехать немедленно. Он бы и уехал, но из Агариса ночью без особого разрешения не выпускают, да и с Матильдой и Альдо нужно попрощаться. Робер махнул рукой и занялся оружием, единственным, не считая фамильного кольца, что связывало его с домом, если, конечно, забыть о памяти.

И шпага, и кинжал были в отменном состоянии, но Иноходцу нравилось касаться старинной стали. Кинжал с молнией на клинке принадлежал еще маршалу Шарлю. В семье к этому человеку относились по-разному. С одной стороны, именно он прикрывал отступление разгромленного Придда, с другой — уцелел во время захвата Кабитэлы и принял предложенную узурпатором должность. Дед и отец считали это позором, и Робер был с ними согласен, но фок Варзов полагал, что предок был прав. Дескать, дело воина защищать свою страну от внешних врагов, а не воевать со своими. Фок Варзов упрям, как бык, он их не выдал, но и не поддержал… Вряд ли ему понравится, что Робер Эпинэ станет добиваться от Адгемара разорения Варасты, но гоганы правы. Оллары не гнушаются ни подкупами, ни предательством, ни ударами в спину, значит, и против них хороши любые средства.

Угодливый стук в дверь возвестил о приходе слуги, за которым маячила крохотная фигурка в огромной шляпе. Мэллит! Он и не надеялся… Иноходец с трудом справился со своими чувствами. Слава Создателю, в комнате горела всего одна свеча, а он сидел в тени. Слуга помог «рассыльному» распаковать корзину, поклонился и ушел. Эпинэ торопливо запер дверь.

— Мэллит! Ты рискуешь…

— Но ты уезжаешь, — гоганни освободилась от чудовищного головного убора и перебросила косу на грудь, — я не могла не прийти. Луна на нашей стороне. Ночь Флоха еще не скоро, но я хотела проститься.

— Мэллит, — Роберу было все равно, кто такой Флох, но нужно было что-то спросить. Что-то, чтоб Мэллит говорила, а он мог молчать, смотреть на нее и думать о ней. — Мэллит, кто такой Флох? Я понимаю, вы не говорите о вашей вере с чужими, но мы ведь доверяем друг другу.

— …Робер, — она немного запнулась, называя его по имени, но все-таки назвала. Слова «блистательный» из уст Мэллит он бы не вынес, — это просто, но долго. Я расскажу?

— Конечно.

— Я буду говорить красиво, как в книгах. Ты поймешь?