УИТБИ, ЙОРКШИРСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ 7 страница

Я невольно вздрогнула, вспомнив удивительную встречу, которую мне самой довелось пережить в аббатстве Уитби.

— Среди приезжих из Лондона не вы одна любили слушать истории моего отца, — с нескрываемой гордостью сообщила старуха.

— Правда? — только и спросила я, вспомнив наставления Кейт. Не надо перебивать человека, и он сам выложит внимательному слушателю все, что тому требуется узнать, часто повторяла моя подруга-журналистка.

— Да, один джентльмен, который заправляет в каком-то знаменитом лондонском театре, частенько сиживал вот в этой комнате и слушал отца как зачарованный.

Весьма довольная тем, что мне не пришлось самой заводить разговор о рыжеволосом драматурге, я произнесла как можно равнодушнее:

— Как-то раз ваш отец показал мне этого лондонского джентльмена. Кстати, вы не помните его имени?

— Отец называл его, но, как он сам частенько говорил, у меня в одно ухо влетает, в другое вылетает, — покачала головой дочь китобоя. — Я помню только, мисс, что он писатель или вроде того. А к нам в Уитби приехал за всякими занятными историями. У нас ведь здесь обитает великое множество духов, готовых открыться каждому, кто способен их увидеть. Так вот, этот писатель часто повторял, что в Лондоне все до сих пор трясутся, вспоминая Джека Потрошителя. Он хотел сочинить пьесу, герой которой был бы таким же жутким чудовищем, и даже еще ужаснее. Говорил, будет здорово соединить в одном лице Джека Потрошителя и Джека Попрыгунчика. В конце концов, твердил он, тот, кто разделался с этими несчастными женщинами в Уайтчепеле, был скорее монстром, чем человеком.

Мне не раз доводилось заставать своих учениц за чтением страшных сказок о Джеке Попрыгунчике, чудовище, которое прикидывалось человеком, но при этом имело крылья летучей мыши, остроконечные уши, кроваво-красные глаза, а также было наделено способностью совершать невероятно большие прыжки. В каждом классе неизменно оказывалась девочка, получившая книжку об этом пугале в подарок от старшего брата и при свете свечи читавшая ее своим младшим товаркам, которым после снились кошмары. Поступив в школу, я и сама прошла через этот ритуал. В один из длинных зимних вечеров ученица старшего класса показала мне картинку, изображавшую Попрыгунчика во всей красе, и пообещала, что ночью он непременно придет за мной, обхватит своими крыльями, утащит в свое логово и сожрет.

— А сейчас такое чудовище, похоже, завелось здесь у нас, — донесся до меня голос моей собеседницы. — Словно нам мало было своих призраков.

Она схватила со стола номер «Уитби Газетт» и помахала им перед моим носом.

— Вы и в самом деле видели этого урода своими глазами?

— Видела, — кивнула я.

Мне вовсе не хотелось, чтобы разговор свернул в подобное русло, поэтому я поднялась и задала вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

— Вы уверены, что этот рыжеволосый джентльмен занимается только театром и не имеет отношения к газетам?

— Откуда ж мне знать? — пожала плечами старуха. — Когда он бывал здесь, у нас, говорил, что собирает истории о призраках, чтобы поставить их на сцене. Книги он, ясное дело, тоже пишет. Написал уже две, да только читать их никто не хотел. Как я поняла, он надеется, что сейчас, после того как лондонский мясник навел на всех страху, люди накинутся на истории о монстрах-убийцах, как на горячие пирожки. Здесь, у нас, в Уитби, он хотел поближе познакомиться с повадками привидений и духов.

Я попрощалась с хозяйкой и покинула осиротевший дом старого китобоя. В мыслях у меня царил полный сумбур. Поручение, которое мне предстояло выполнить по просьбе Люси, было мне отнюдь не по душе. Разумеется, я понимала, что моя подруга вправе сама определять собственное будущее, и все же мне вовсе не хотелось становиться пособницей ее падения и своими руками толкать ее в объятия Морриса Квинса. В том, что этот человек, вдоволь натешившись с Люси, бросит ее на произвол судьбы, я не сомневалась. Люси ожидала печальная участь Лиззи Корнуэлл, и я ничего не могла тут поделать. В том, что моя ослепленная страстью подруга глуха к доводам разума, я уже убедилась. Мне оставалось лишь выполнить ее просьбу и отойти в сторону.

Отыскав дом, где располагалась студия Морриса Квинса, я позвонила в дверной колокольчик. Дверь мне открыла пожилая женщина в белоснежном чепчике, из-под которого выбивались завитки седых волос.

— Скажите, здесь живет мистер Моррис Квинс, художник из Америки? — вежливо осведомилась я.

Женщина разглядывала меня с откровенной подозрительностью. Несомненно, она много раз видела в квартире Морриса Люси и теперь приняла меня за его новую пассию.

— Вы опоздали, — проронила она, и в глазах ее мелькнули злорадные огоньки.

— То есть как опоздала, сударыня? — спросила я, по-прежнему источая любезность.

— Вчера он уехал. Быстренько собрал свои вещи и был таков. Сказал, что возвращается домой, в Америку. В результате в разгар сезона у меня пустуют комнаты, а искать новых жильцов уже поздно.

Известие привело меня в шок, и, полагаю, это отразилось на моем лице.

— Вижу, вы тоже удивлены, — усмехнулась хозяйка. — Должна сказать, вы не единственная молодая леди, навещавшая мистера Квинса. Но, на мой вкус, из всех его знакомых вы самая хорошенькая, если только это послужит вам утешением. Последняя его подружка была тощей, как бродячая кошка. Правда, судя по всему, и темперамент у нее был такой же бурный. Смешно было смотреть, как она вешается ему на шею.

Я с содроганием догадалась, что речь идет о Люси.

— Скажите, он ничего не оставил для мисс Вестенра? Скажем, записки со своим адресом? Или, может быть, просил что-нибудь передать на словах?

— Он ничего не оставил, кроме засаленных простыней, грязи на полу и пары пустых холстов, — отрезала хозяйка и захлопнула дверь перед моим носом.

Начался моросящий дождь, но я не спешила домой, где мне предстояло передать убийственную новость Люси, которая, возможно, еще спала под действием успокоительного лекарства. Теперь, в конце лета, темнело довольно рано, к тому же огромная свинцовая туча, по форме напоминающая утюг, закрыла солнце, ускорив наступление сумерек. В прохладном воздухе чувствовалось приближение осени.

С тяжелым сердцем я поднялась по ступенькам, ведущим к церковному кладбищу. Дождь усиливался, так что мне пришлось поднять капюшон накидки и раскрыть зонтик. Мисс Хэдли подарила мне этот зонтик на двадцать первый день рождения. Она знала, что я обожаю цветы, и потому выбрала зонтик, на куполе которого были изображены длинные зеленые стебли, усыпанные фиолетовыми колокольчиками.

— В самую скверную погоду этот зонтик поднимет тебе настроение, — сказала мисс Хэдли, вручая мне подарок.

Подобно всем сиротам, я была подвержена приступам меланхолии, к которым моя наставница относилась с неизменным сочувствием.

Я вошла в кладбищенские ворота и двинулась по тропинке меж надгробий, рассчитывая отыскать могилу старого китобоя. Однако дождь припустил еще сильнее, и мне пришлось оставить свои попытки. Подобно дождевым струям, из глаз моих хлынули невольные слезы. Мысль о том, что все хорошее в этой жизни неизбежно кончается, разрывала мне сердце. Люси была так счастлива в объятиях своего любовника. Она ни на минуту не усомнилась ни в нем, ни в его любви. Я тоже верила в любовь Джонатана и в наше счастливое будущее. Понурив голову, я побрела к скамье, на которой старый китобой рассказывал мне свои истории.

Если Моррис Квинс бросил Люси, это отнюдь не означает, что Джонатан бросит меня, твердила я себе, пытаясь обрести душевное равновесие. Однако перед мысленным моим взором упорно стояла печальная картина: я возвращаюсь в школу, в свою маленькую комнату, и не нахожу там ни единого письма.

Но, может быть, если Джонатан бросит меня, я всего лишь получу по заслугам? Разве девушка, уступившая зову призрачного соблазнителя, достойна стать супругой респектабельного джентльмена? Разве наслаждение, которое я чувствовала в объятиях своего таинственного преследователя, не свидетельствует о порочности моей натуры? Правда, я сама не знаю, во сне или наяву испытала это наслаждение. Впрочем, какая разница. Даже если это сон, такие сны пристало видеть развратным женщинам, а не истинным леди.

Прислушиваясь к мерному стуку дождевых струй по куполу зонтика, я смотрела на огромного грифа, парившего над берегом, невзирая на непогоду. Птица, широко раскинув гигантские крылья, кружилась в небе над моей головой, поднимаясь то выше, то ниже. Я наблюдала за ней как зачарованная. Быть может, своим зорким взглядом гриф высмотрел поблизости добычу, какое-нибудь маленькое животное, и теперь примеривался, как лучше схватить его когтями. Но, вероятно, добыча ускользнула, потому что хищная птица, совершив последний круг, растаяла в небесах.

Я подошла к самому обрыву, откуда открывался эффектный вид — гавань, пирс, красные черепичные крыши городских домов, изрезанная линия скалистого берега. Разбитый бурей корабль, «Валькирия», с опустошенными трюмами и спущенными парусами, по-прежнему лежал на песке. Согласно сообщениям газет, загадочная смерть капитана до сих пор оставалась нераскрытой. Сотрудники береговой охраны, обнаружившие тело, сообщили, что кто-то привязал капитана к штурвалу. Предположение о том, что капитан сделал это сам, дабы не позволить волнам и ветру сбросить себя в море, они отмели как совершенно невероятное. Бывалые моряки тоже утверждали, что человек не способен связать собственные руки такими сложными узлами. После соответствующего осмотра коронер графства пришел к выводу, что причиной смерти капитана послужила рана на шее. Все это подталкивало к единственно возможному, но неправдоподобному выводу: некий злоумышленник привязал капитана к штурвалу, перерезал ему горло и спрыгнул за борт, в бушующее море. Местные жители в один голос утверждали — не сомневаюсь, будь старый китобой жив, он присоединился бы к их хору, — что все это происки матросов, давным-давно утонувших у берегов Уитби.

Насчет дальнейшей судьбы судна тоже разгорелись жаркие споры. Некоторые полагали, что корабль следует отремонтировать, другие считали, что его лучше отправить на слом. Если верить газетам, в Роттердаме судно было зафрахтовано неким лицом, пожелавшим остаться неизвестным. Предполагалось, что сей аноним совершит путешествие на борту судна, однако ни сам он, ни его тело до сих пор не были найдены. Груз, состоявший из пятидесяти больших ящиков, являлся собственностью фрахтователя и был доставлен по месту назначения еще до шторма. Что касается сбежавшей собаки, то королевское общество защиты животных вело ее активные поиски.

Покинутое судно, уныло лежавшее на берегу, напоминало арестанта, ожидающего вынесения приговора. Слово «покинутый» упорно вертелось у меня в голове, и я никак не могла от него избавиться. Дождь не прекращался, и я поняла, что тянуть время дальше бессмысленно. Я должна вернуться в город и выполнить свою печальную миссию, сообщив Люси о предательском бегстве ее возлюбленного. По пути к лестнице я споткнулась о камень и потеряла равновесие. К счастью, мне удалось устоять на ногах. Я нагнулась и подняла камень, едва не ставший причиной моего падения. Выглядел он довольно необычно, ибо отметины на нем напоминали закрученный хвост морского конька или туго переплетенную лентой косичку маленькой девочки. Перевернув камень, я с изумлением увидела перед собой змеиную голову с раздвоенным жалом и двумя ядовитыми зубами. Вне всякого сомнения, передо мной была одна из тех окаменевших змей, о которых рассказывал старый китобой.

Глава 7

Вечером того же дня.

 

Вернувшись, я обнаружила, что дом погружен в тишину. Миссис Вестенра все еще почивала, хотя обычно к этому часу ее послеобеденный отдых уже заканчивался. Люси тоже спала, ее белокурые волосы разметались по подушке. Рот ее был приоткрыт, с уголка его стекала тоненькая струйка слюны. Я попыталась прикрыть дверь спальни как можно тише, но, как видно, все-таки потревожила покой Люси. Она зашевелилась, приподняла веки и прошептала мое имя.

В комнате было темно, и я, чиркнув спичкой, зажгла стоявшую у кровати лампу. Люси недовольно поморщилась и прикрыла глаза ладонью. Я опустилась на кровать рядом с ней, так, чтобы защитить ее от яркого света.

— Ох, у меня во всем теле такая слабость, — простонала она, потягиваясь и вновь закрывая глаза. Мне показалось, дремота вот-вот завладеет ею опять, предоставив мне небольшую отсрочку. Но через мгновение глаза Люси широко открылись. Сонная истома сменилась в них тревогой.

— Ну, что? — нетерпеливо спросила она. — Ты говорила с ним?

Несмотря на охватившую Люси телесную вялость, взгляд ее был пронзительным, как у хищницы, высматривающей добычу.

— Люси, дорогая, я чувствую себя ужасно жестокой, и все же я должна сообщить тебе неприятную новость, — пробормотала я и коснулась ее руки, которую Люси резко отдернула.

Мне оставалось лишь открыть ей горькую правду: поговорить с Моррисом Квинсом я не смогла, так как он уехал в Америку. Против всех моих ожиданий, Люси, выслушав меня, не разразилась потоком слез и горестных возгласов. Не произнеся ни слова, она вскочила с постели, сбросила халат и натянула платье, которое я оставила на спинке стула.

— Я тебе не верю, — бросила она, встретив мой недоуменный взгляд.

— Что ты задумала? — в растерянности спросила я. — И прошу тебя, не шуми. Твоя мать еще спит, и ты ее разбудишь.

— Я пойду к нему сама, — отрезала Люси. — Мина, раньше ты была моей подругой, а теперь стала сообщницей моей матери. Я слишком поздно поняла, что вы с ней в сговоре, и совершила роковую ошибку, доверившись тебе.

Она сунула ноги в ботинки и, не потрудившись зашнуровать их, бросилась к входной двери. Однако тут ее ожидала еще одна неприятная неожиданность. На пороге стояли доктор Сивард и Артур Холмвуд, причем последний как раз поднял руку, чтобы позвонить.

— Вот и она! — воскликнул он, привлекая к себе Люси и целуя ее в лоб.

Друзья вошли в гостиную. Я заметила, что Сивард держит в руках свой докторский саквояж.

— Мисс Люси, вам не следовало вставать с постели, — заявил он. — Наверняка ваши силы еще не успели восстановиться.

Привлеченная мужскими голосами, в гостиную торопливо вошла миссис Вестенра.

— Как мило с вашей стороны, что вы поспешили нам на помощь! — провозгласила она.

Гости сняли шляпы. Все смущенно переглядывались, не зная, что сказать. Миссис Вестенра вышла из неловкого положения, позвав Хильду и приказав ей подать чай.

Выдержка, которую проявила Люси, только что получившая сокрушительный удар, поразила меня. На лице ее играла приветливая улыбка. Я догадывалась, что улыбка эта стоит ей невероятных усилий, однако мужчины приняли ее оживление за чистую монету. Как и положено радушной хозяйке, она предложила гостям садиться и мило прощебетала:

— Надеюсь, мистер Холмвуд, вы прервали свою поездку в Скарборо не из-за меня, потому что я чувствую себя превосходно.

— Судя по вашему цветущему виду, мисс Люси, — это чистая правда, — любезно откликнулся он. — Но, полагаю, мы поступим разумно, если предоставим судить о состоянии вашего здоровья нашему доброму доктору.

— Разумеется, — согласилась Люси и обвела комнату глазами, словно рассчитывая увидеть еще одного гостя. — Но почему вас только двое, тогда как обычно вы всюду бываете втроем? Где ваш друг мистер Квинс?

Голос ее звучал так спокойно и невинно, что я с трудом верила своим ушам. На лицо миссис Вестенра набежала тень.

— Понятию не имею, где сейчас этот негодник, — покачал головой Холмвуд. — Мы с ним договаривались встретиться в Скарборо, однако он и не подумал туда приехать.

В голосе его слышалась та теплота, с которой мужчины обычно говорят о своих закадычных друзьях.

— Скажи, Джон, тебе известно что-нибудь о Квинсе? — повернулся он к доктору.

Сивард в ответ пожал плечами.

— Хотя Моррис нам и друг, надо признать, что человек он до крайности необязательный, — заметил он. — Впрочем, таковы все американцы.

— Да, американцы — чрезвычайно занятный народ, — медленно, словно взвешивая каждое слово, изрек Холмвуд. — Но им не хватает нашей английской старомодной порядочности. В отличие от нас, они вовсе не считают, что джентльмену следует свято держать данное слово. Стоит Моррису увлечься каким-нибудь новым приключением, он забывает обо всех своих прежних обязательствах. Уверен, сейчас он расставляет сети для какой-нибудь прелестной молодой леди, — с усмешкой заключил Холмвуд и подмигнул Сиварду.

— Мисс Люси, ваша бледность меня несколько тревожит, — заметил Сивард, переведя взгляд на Люси. — Думаю, мне следует проверить ваш пульс.

Но Люси уже исчерпала отпущенный ей запас самообладания.

— Я не больна! — резко заявила она, и голос ее едва не сорвался на визг. — Говорят вам, я совершенно здорова!

Люси вскочила, взмахнула руками, точно пойманная птица крыльями, и провела ладонями вдоль своего тела, как будто хотела привлечь внимание к его цветущему состоянию.

— Я даже слишком здорова! — бросила она. — А теперь прошу меня извинить.

С этими словами она опустила голову и стремглав бросилась прочь из комнаты.

— Прошу вас, господа, извините мою дочь, — пролепетала миссис Вестенра. — После этого кошмарного случая она сама не своя.

— Для женщины, подвергшейся нападению насильника, такое поведение более чем естественно, — заявил доктор Сивард. — Вам нет ни малейшей необходимости извиняться.

Мистер Холмвуд хранил молчание, и по его непроницаемому лицу трудно было понять, как он воспринял выходку Люси.

— Пожалуй, я пойду посмотрю, как там она, — сказала я и встала, направляясь в спальню. Холмвуд остановил меня. Теперь, когда он был совсем рядом, я заметила, что меж бровей у него залегла тревожная складка.

— Мисс Мина, не будете ли вы так любезны передать мисс Люси несколько слов? — спросил он.

Миссис Вестенра поспешно подошла к нему и коснулась рукой его рукава.

— Артур, умоляю вас, не придавайте значения этому неприятному эпизоду, — затараторила она. — Люси сейчас очень расстроена, но вскоре она совершенно поправится и станет прежней, такой, какой вы ее полюбили.

Холмвуд с недоумением взглянул на пожилую леди.

— Мадам, вы неверно меня поняли, — произнес он. — Я никогда не оставлю Люси, и уж тем более в трудный час.

Голос его дрогнул, словно само предположение представлялось ему оскорбительным. Он вновь повернулся ко мне.

— Мисс Мина, прошу вас, передайте Люси, что я буду любить ее всегда, и никакие несчастные обстоятельства не заставят меня любить ее меньше. На самом деле я… я…

Он осекся от волнения и уставился на Сиварда, словно в поисках поддержки.

— На самом деле я приехал сюда, намереваясь определить точный день нашей свадьбы. Скажите ей, у меня есть одно лишь желание — соединиться с ней и заботиться о ней так, как мужу подобает заботиться о жене. Если бы это зависело от меня, я устроил бы свадьбу немедленно.

— Ах, какое сердце, какое золотое сердце! — пропела миссис Вестенра и уставилась на Артура с таким восторгом, словно сама собиралась за него замуж.

— Не сомневаюсь, Люси воспрянет духом, узнав о ваших благородных намерениях, — вежливо заметила я, хотя была убеждена в обратном.

Провожаемая тремя парами глаз, я вышла из гостиной и направилась в нашу спальню. Люси сидела перед зеркалом и расчесывала волосы. Взгляд ее был неотрывно устремлен на собственное отражение.

— Мина, я знаю, ты считаешь меня сумасшедшей, — не поворачивая головы, проронила она. — Но я убеждена, Моррис никогда не уступил бы меня Артуру по своей собственной воле.

— Люси, давай хоть на минуту позабудем о Моррисе Квинсе… — начала я.

Она не дала мне договорить, выставив вперед щетку для волос, словно щит.

— Я никогда не забуду Морриса Квинса, — отчеканила она. — Если бы ты знала, что такое любовь, ты не дала бы мне подобного совета.

Отправляясь в спальню, я намеревалась произнести целую речь, содержательную и логически безупречную, надеялась достучаться наконец до разума Люси и объяснить ей, что у нее есть один только путь к счастливому будущему — выйти замуж за Артура Холмвуда и стать хозяйкой Уиверли-Мэнор. Однако легкий стук в дверь помешал мне осуществить свое намерение.

— Мисс Мюррей? — донесся до меня голос Хильды.

Когда я открыла дверь, Хильда протянула мне письмо.

— Посыльный только что принес это и просил передать вам, — сообщила она.

— Спасибо, Хильда, — ответила я, с удивлением рассматривая конверт из дорогой бумаги, снабженный печатью с драконом.

Из надписи на конверте, выведенной весьма изящным остроугольным почерком, следовало, что письмо адресовано мисс Мине Мюррей. Я разорвала конверт и торопливо прочла следующие строки.

«Вы найдете мистера Джонатана Харкера в больнице сестер милосердия ордена Святого Винсента, в городе Гратце. Можете быть уверены, эти сведения соответствуют истине, ибо их предоставил вам тот, кто искренне о вас заботится. Если вы решите отправиться к мистеру Харкеру, во время путешествия вам будет обеспечена надежная защита.

Остаюсь Вашим слугой и повелителем».

Дрожащими руками я сунула письмо в карман. Перед глазами у меня все плыло. Даже от поглощенной собственными переживаниями Люси не ускользнуло, что я нахожусь в состоянии шока.

— Что случилось? — спросила она.

— Джонатан нашелся, — только и могла ответить я.

Рассказать о том, кто сообщил мне об этом, не представлялось возможным. К тому же мне было неизвестно, каким образом загадочный незнакомец, называющий себя моим слугой и повелителем, узнал о местонахождении Джонатана и отыскал меня в Уитби.

 

Через два дня в ответ на телеграмму, которую я послала в больницу по совету Джона Сиварда, пришло письмо, сообщавшее, что Джонатан Харкер находится среди пациентов этой больницы. Из письма следовало, что в настоящий момент Джонатан поправляется после тяжелой мозговой лихорадки и присутствие рядом близкого человека было бы для больного весьма желательно. Сивард, переводивший это письмо, написанное по-немецки, заверил меня, что австрийский город Гратц славится своими превосходными клиниками, отвечающими последним достижениям медицины.

— Иногда бывает полезно иметь ученого приятеля, который, вместо того чтобы тратить время на спорт и гулянки, дал себе труд окончить университет, — изрек Артур Холмвуд.

Оба молодых человека целые дни проводили в нашем отеле, чрезвычайно докучая этим Люси. Дабы избежать их общества, подруга моя, ссылаясь на головную боль, почти не вставала с постели. Все ее помыслы по-прежнему были поглощены Моррисом Квинсом, весточки от которого она ожидала каждую минуту.

Сивард улыбнулся в ответ на шутливое замечание друга, однако в глазах его плескалась тревога.

— Под названием мозговой лихорадки могут скрываться самые различные заболевания, мисс Мина, — сообщил он. — Когда вы вернетесь в Англию, я попрошу доктора фон Хельсингера осмотреть вашего жениха — разумеется, если вы сочтете, что в этом есть необходимость. Доктор Хельсингер был моим наставником во время учебы в Германии, а теперь, к моему великому счастью, является моим коллегой по клинике. В научных кругах его теории о взаимовлиянии крови, мозга и психического здоровья признаны чрезмерно радикальными, но я уверен, этот человек намного опередил свое время.

— Полагаю, мистер Харкер не упустит случая познакомиться с вашим коллегой. Он поклонник всякого рода радикальных теорий, — заметила я, желая подчеркнуть, что жених мой является приверженцем передовых взглядов.

Дядюшке Джонатана, мистеру Хавкинсу, я послала телеграмму, сообщавшую, что племянник его болен и находится в Гратце, куда я немедленно выезжаю. В ответной телеграмме он принес извинения за то, что нездоровье мешает ему сопровождать меня, а также выразил готовность оплатить все мои дорожные расходы и издержки на лечение Джонатана.

Прежде я никогда не бывала за границей, тем более в одиночестве. Между Сивардом и Холмвудом происходили долгие совещания, посвященные тому, как организовать мое путешествие наиболее разумным образом, выбрав самый короткий и безопасный путь. В эти дебаты я предпочитала не вмешиваться, ибо не имела даже отдаленного понятия о возможных дорожных затруднениях. Директрисе школы я послала письмо с разъяснением причин, не позволяющих мне приступить к своим обязанностям в начале учебного года. Джон Сивард, знавший немецкий, а также несколько славянских языков, имеющих хождение в графстве Стайрия, заставил меня заучить несколько фраз, могущих оказаться полезными во время путешествия. Артур Холмвуд, пустив в ход семейные связи, добился того, что паспорт был мне выдан в кратчайшие сроки.

Прощаясь со мной на стоянке дилижансов в Уитби, доктор Сивард разразился следующей тирадой:

— Сколь бы тяжелой ни была болезнь мистера Харкера, я ему завидую, ибо прекраснейшая из женщин готова преодолеть пол-Европы, спеша к нему на помощь.

При этом он бросил быстрый взгляд на Люси, укрепив меня в убеждении, что чувство к моей подруге не остыло в его груди, и, столь лестно отзываясь обо мне, он рассчитывал возбудить ее ревность.

Отведя Люси в сторону, я крепко сжала ее руки в своих и расцеловала ее в обе щеки.

— Умоляю тебя, Люси, будь благоразумна, — шепнула я ей на ухо. — Твое счастливое будущее зависит только от тебя.

В ответ Люси рассеянно кивнула, однако, взглянув в ее лицо, я поняла, что совет мой пропадет втуне.

Охваченная щемящим чувством, в котором беспокойство за подругу соединялось с дорожным волнением, я попрощалась с Холмвудом и Сивардом, со всей возможной сердечностью поблагодарив их за бесчисленные хлопоты. Мысли мои устремились к предстоящему путешествию. Вечером я должна была прибыть в Халл, морем добраться до Роттердама, там сесть на поезд, следующий до Вены, откуда до Гратца ходили дилижансы.