Глава девятая. Доктор Людмила Башесвили оказалась высокой, худощавой женщиной лет шестидесяти

 

Доктор Людмила Башесвили оказалась высокой, худощавой женщиной лет шестидесяти. Большую часть службы она потратила на лечение тупоголовых гвардейцев от синяков, растяжений связок и ушных воспалений. Войдя в палату и увидев разбитое кресло, она прихватила пальцами карман блузы.

— Это еще что за чертовщина? — спросила она. — Я врач, а не техноадепт.

— Это модуль жизнеобеспечения, — сказал Нейл, стоящий рядом под бдительным надзором двоих вооруженных солдат.

Ангарад и Айозоб солдаты уже отвели в камеру. Ланг позволила остаться с Рейвенором только Нейлу.

— А ты еще кто такой? — спросила Башесвили.

— Меня зовут Гарлон Нейл.

— Очень интересно, — произнесла доктор. — Надо думать, крепкий парень?

— Вы обо мне или о кресле? — спросил Нейл.

Башесвили наклонилась и стала рассматривать модуль.

Она пробегала пальцами по поверхности, касаясь вмятин и пробоин. Обмакнув указательный палец в сочившуюся из них жидкость, она поднесла его к носу и скривилась.

— Он может говорить?

— Как правило, но сейчас его вокс-система повреждена. Он может общаться через меня.

— Псайкер?

Нейл кивнул.

Башесвили с силой выдохнула и распрямилась, опуская ладони на бедра.

— Он умирает. Это очевидно. Критическая поломка систем жизнеобеспечения и повреждение наружного покрова модуля.

Она осторожно завела кресло в диагностический зал, отпихнув в сторону койку-каталку, на которой, как правило, размещались ее пациенты. Нейл наблюдал за ее действиями. Башесвили активировала целый ряд всевозможных устройств, в которые в том числе входили медицинские сканеры, установленные на хромированных опорах. Доктор настроила их размещение, чтобы иметь возможность лучше проанализировать кресло. Когда зажглись мониторы, она принялась изучать полученную информацию. Затем достала ручной сканер и провела им над каркасом модуля жизнеобеспечения.

— Толстая броня, — произнесла Башесвили. — Боюсь Даже представить, что могло проделать дыры в столь прочной стали. Но главная проблема в том, что из-за нее мне.

не удается получить сколько-нибудь полезную информацию.

— И что вы предлагаете? — спросил Нейл.

— Я могла бы попытаться подключить внешнюю систему жизнеобеспечения, чтобы стабилизировать его состояние, но... — Она склонилась над корпусом кресла и принялась разглядывать встроенные в него входы и сочленения.

— Но?

— Но похоже, что соединительные входы не соответствуют стандартам. Это кресло изготовлено на заказ. Так что эта затея бессмысленна. Впрочем, все равно это было бы только временным решением. Чтобы спасти его, я должна забраться внутрь.

— Нет, — решительно отказался Нейл, — он не позволит этого.

Вооруженные охранники, стоявшие рядом с ним, напряглись, готовясь скрутить его.

— Значит, он позволит себе умереть? — спросила Ба-шесвили у Нейла.

— Что?

— Я в принципе не смогу ему помочь, если не заберусь внутрь. Может быть, он все-таки согласится, учитывая то, что на карту поставлена его жизнь?

— Он имперский инквизитор, — пожал плечами Нейл. — Его зовут Гидеон Рейвенор. Насколько мне известно, он не покидал своего кресла с тех самых пор, как его поместили туда.

— Давно?

— Уже несколько десятилетий. Его жизнь подчинена определенным правилам.

— Я медик, — ответила Башесвили. — У нас свои правила.

Она снова пробежала руками по поверхности кресла Рейвенора.

Распахнулся люк, и в помещение вошли Ланг и еще двое солдат.

— Полковник! — произнесла Башесвили, вытягиваясь и отдавая честь.

— Доктор, — кивнула Ланг, прежде чем перевести взгляд на Нейла. — Мы связались с местными ордосами. Они сейчас проверяют свои архивы. И до сих пор им не удалось найти каких бы то ни было сведений о вас. Хорошая попытка. Ваш значок почти одурачил меня.

— Полковник... — начал Нейл.

— Они все еще продолжают проверки, — произнесла Ланг, — кроме того, при помощи астротелепатов запрос передан ближайшим конклавам сектора. Со мной обещали связаться в самое кратчайшее время, но анализ может занять несколько дней, а то и недель. На этот срок, сэр, я должна приготовиться к наихудшему варианту и ограничить вашу свободу.

— Пожалуйста, — сказал Нейл.

— Сейчас военное время, — сказала Ланг, — поэтому действуют законы военного времени. Я не могу относиться к вопросам безопасности менее строго. Мятежники нападали на станцию прежде и могут сделать это снова в любой момент. — Она прожгла Нейла взглядом. — А могут быть уже здесь. Доставьте его в тюремный корпус! — приказала охранникам Ланг.

Нейла вывели из комнаты.

— Этот нуждается в уходе, полковник, — произнесла Башесвили. — Он в очень плохом состоянии.

— Сделайте все возможное для того, чтобы он смог присутствовать на допросе, — сказала Ланг.

Полковник вместе со своим сопровождением удалилась, захлопнув за собой люк. Оставшись в одиночестве, Башесвили посмотрела на измятое кресло.

— По возможности, — сказала она, — я стараюсь налаживать диалог со своими пациентами.

В ответ из машины донесся только тихий хрип.

— Скажите, — произнесла Башесвили, — где у вас болит? Или нигде? Ну, или хотя бы скажите «аааа».

Снова раздался хрип.

— Мне не стоило бы делать этого, — сказала Башесвили, — но я баба своенравная, у меня менопауза, и долгое, утомительное пребывание на Раеце скоро плохо закончится для меня.

Она откинула волосы и медленно отвинтила блокирующий имплантат, который положила на отполированную столешницу.

— Так лучше? Привет?

— Лучше. Вы можете меня слышать?

— Изумительно! Могу. Вы сильны. В моей голове словно зазвучала песня. У вас хороший голос. Мягкий. Должно быть, раньше вы были дьявольски красивы, верно?

— Не знаю.

— Да, наверняка так и было. Я уверена. Так как вас зовут?

— Гидеон.

— Привет, а я — Людмила. Только предупреждаю, не надо копошиться в моей голове, ясно? На мне лежит большая ответственность.

— Не буду. Обещаю. Поверьте мне, Людмила. Сейчас я мечтаю только о том, чтобы прекратилась боль.

— Да, если честно, вы в заднице. Это можно сказать хотя бы по исходящему от вас запашку. Вы гниете в своей коробке. Мне придется извлечь вас. Но ваш друг, похоже, полагает это недопустимым. А что скажете вы?

— Что скажу... Мне не протянуть долго, Людмила.

— Тогда приступим, — сказала она, выпрямляясь и поворачиваясь к стойке со стерильными инструментами. — Как поступим? Вы сами откроетесь или мне придется взламывать корпус при помощи резака?

— Подождите.

— Зачем? — спросила она, а потом неожиданно стала вытирать лицо, на котором, по ее ощущениям, словно налипла паутина.— Что вы делаете? Я чувствую это! Что вы делаете?

— Прошу меня простить. Я изучал ваше сознание.

— Ого! Любезно прошу больше так не делать. — Она помедлила, а затем спросила: — И что вы увидели?

— Я видел достаточно, чтобы довериться вам. Мне придется довериться. Сейчас я открою кожух. Только не слишком нервничайте, когда увидите то, что внутри.

— Проклятие, Гидеон! — фыркнула она. — Вряд ли вы обладаете чем-то, чего я еще не видела. Так как открыть кожух?

Рейвенор не ответил. С тихим шипением отстегнулись крепления, и верхняя крышка кресла медленно поднялась. Изнутри вырвалось облачко пара. В открывшейся нише горел тусклый синий свет.

 

— Ох, Гидеон,— произнесла доктор, заглядывая внутрь. — Не повезло тебе, бедолага. — Она надела хирургические перчатки и снова вернулась к нише. — Думаю, мне понадобятся помощники, чтобы...

— Никаких помощников. Больше никто не должен видеть. Только вы.

— Ой! — сказала она.— Полегче с посылкой, пожалуйста.

— Простите. Но, пожалуйста...

— Ладно. Если вы настаиваете. — Она наклонилась и погрузила руки в теплую жидкость, обнимая Рейвенора. — Я держу вас? Надежно?

— Да.

Башесвили вынула его из кресла. Следом потянулись тысячи крошечных проводков от датчиков и трубок капельниц, облепивших инквизитора, точно водоросли — днище корабля.

— Нхххг!

— Все в порядке, Гидеон, — успокаивающим тоном произнесла она. — Тише, тише. Все хорошо. Я держу вас. Гидеон?

Мокрый, вымазанный в крови бледный мешок дышащей плоти, который она держала в руках, был очень тих.

— Гидеон?

— Они нам не верят? — зарычала Ангарад.

— Нет.

— Они не верят нам? — повторила она.

— Нет! — сказал Нейл. — А теперь тише. Я думаю.

— Мы в тысяче лет, — произнесла Айозоб из угла камеры. — Это очень много.

— Я знаю, — сказал Нейл. — А это означает, что подтверждение нашего статуса никогда не придет, потому что нас еще не существует. Я рассчитывал только на отсрочку. Какая ирония! Инсигния подлинная, но для них она — фальшивка. А теперь умолкните и дайте мне подумать. — Ой! — воскликнул он, когда его голову пронзила острая боль.

— Я тоже это почувствовала,— произнесла Ангарад, массируя виски.

— Это Гидеон! — Нейл вскочил. — Гидеон. Ему больно.

— Возможно, — произнесла Ангарад, — но разве нас не предупреждали? Нам ведь рассказывали, что делают кусты с наступлением темноты?

Снаружи уже была ночь. Они слышали, как за узким решетчатым окном шепчется и шелестит колючий кустарник ку'куд.

— Ну, здорово! — прорычал Нейл. — Что ж, у нас остается только один выход.

— Какой?

— Мы должны выбраться отсюда.

Ангарад посмотрела на него из-под полуопущенных век:

— Мне, конечно, не свойственно использовать такое слово, как «если», но...

— Но?

— Если мы сможем открыть этот люк, если сумеем не угодить под пули охранников, если найдем выход с базы и если Рейвенор будет способен пойти с нами...

— Прошу тебя, женщина, переходи к сути, — сказал

Нейл.

— Если твой разлюбезный друг Гидеон тяжело ранен и его нельзя трогать, ты оставишь его здесь?

— Нет, — сказал Нейл.

— Тогда нет никакого смысла устраивать побег. Тем самым мы бы сами подписали себе смертный приговор. Убежать, чтобы потом остаться?

Нейл вздохнул и прислонился спиной к стене камеры. Он сползал по ней, пока не сел на пол. Ангарад уже было решила, что он сломлен.

— И все картайки такие пессимистки? — спросил он. — Мне казалось, что ты была воительницей.

— Хороший воин знает, когда есть смысл сражаться, — сказала Ангарад.

— А лучший воин знает, когда приходит время для импровизации! — парировал Нейл, начиная стаскивать ботинок.

— Что он делает? — спросила Айозоб, наблюдая за ним.

Ангарад пожала плечами.

Охранники Ланг обыскали их и отобрали не только оружие, но и вообще все железяки. Они нашли нож в сапоге Нейла, моток многофункциональной проволоки на его поясе и даже небольшой камешек-окатыш, лежавший в кармашке на запястье.

Гарлон отвернул задник ботинка и осторожно извлек что-то из-под дутой стельки. Это оказалась тонкая фомка, сделанная из инертного пластека!

— Вот ответ на твое первое «если», — сказал он. — При помощи этого я открою люк. Остальные твои возражения тоже бесспорно хороши, но действовать все равно надо.

— И что будем делать, когда люк откроется? — спросила мечница.

— Импровизировать, как я уже и говорил, — усмехнулся он. — К этому у меня талант.

— Да, — кивнула Ангарад, — это как раз одно из немногочисленных свойств, которые мне в тебе нравятся.

Если именно так мне и предстоит умереть, то я даже рад. Оказаться на свободе в последний раз. Вне кресла. Чувствовать прикосновение воздуха к коже...

Уж не знаю, какой бы смерти я желал, но всегда был убежден, что меня настигнет какой-то титанический рок и я погибну на службе ордосам.

В принципе примерно так все и вышло, но в то же самое время я умру в спокойной обстановке, на свободе. Сейчас мысли о тяжести нашего положения отошли в сторону. Тревоги о невозможности возвращения в собственное пространство-время кажутся незначительными и угасают.

И я угасаю вместе с ними.

Держись, держись. Последнее, что еще сохраняет свою значимость, этот голос. Я чувствую, как мое бесполезное, умирающее тело дергается и дрожит под руками Людмилы Башесвили.

Она тяжело дышит. Я чувствую ее напряжение. Как, впрочем, и ее самоотдачу. Доктор подключила к моим системам и органам различные трубки. Я слышу, как попискивают и гудят ее машины. Чувствую разливающееся внутри тепло, происхождением которого, как подозреваю, я обязан введенным мне анестетикам или переливанию крови.

Кроме того, я ощущаю странный шорох на грани своего сознания. Людмила также чувствует его и начинает беспокоиться. Ку'куд. Наступила ночь, и кустарник просыпается. Это даже не чувство — только сухое, скрежещущее шипение фоновой ментальной активности. Оно не слишком неприятно, просто назойливо, точно жужжание насекомых. Кустарник представляет собой огромную психоотзывчивую массу.

— Гидеон? — спрашивает доктор, бросая окровавленные инструменты в миску. — Вы еще здесь?

— Да.

— Отлично, — произносит Людмила.

Она лжет. На несколько мгновений я покидаю свое тело и взираю на мир через ее глаза. Передо мной на операционном столе лежит уродливая, отвратительная груда. Из нее выходят катетеры, трубки капельниц и отсосов. Я уже довольно давно не видел себя самого во плоти.

В изувеченной, бессильной плоти. От человеческого лица остались только неопознаваемые останки, увенчивающие опухолью морщинистый мешок, содержащий в себе органы и бесполезные кости. Боже-Император, как же мне удалось пережить взрыв на Трациане Примарис? И, Боже-Император, почему ты позволил мне выжить?

Я вижу бледную плоть и атрофированные культи ампутированных конечностей. Вижу мертвенные пятна застарелых ожогов и рубцы шрамов там, где мое тело зашивали хирурги. Кроме того, я обращаю внимание на черные пятна гематом и некроза, как тень листвы под деревом, усеивающие мою кожу. Я вижу раны, похожие на распахнутые рты, оставленные кривыми когтями тварей. Повреждения оказались серьезнее, чем я предполагал. Из того, что я когда-то считал своим животом, Людмила только что удалила десятисантиметровый обломок костяного крюка. С гримасой отвращения на лице она бросает его в миску. Великий Пожиратель.

Мое сознание начинает уплывать. Боль остается, но за болью я уже ощущаю покой... думаю, это смерть. Людмила вставляет нить в иголку.

Я должен оставаться в сознании. Я знаю. Знаю.

Я заглядываю внутрь доктора. Скольжу мимо рифов печали и обхожу их легко, поскольку сейчас она сосредоточена на другом. Как я вскоре понимаю, жизнь полевого медика трудно назвать жизнью. Ее путь тернист и неблагодарен. Вспыхивают и раскрываются энграммы памяти. Я вижу ее вместе с братьями, еще тогда — дома. Детский смех — лелеемый золотой слиток ее памяти. Голубое платьице. Письма отца. Смерть отца. Передо мной возникают картины неудачного замужества и несколько кошмарных любовных интрижек. Вижу ребенка, которого она потеряла.

Я подглядываю. Мне стоило бы отвернуться и устыдиться, но не получается. Основная часть хранилищ ее памяти заперта на замок от самой себя. Тайные течения в теплом, забытом море.

Я вижу войну, продолжающуюся уже тридцать лет. Восстание на Веде, причиной которому стала эмансипация. Имперские сепаратисты. Оцепленные Гвардией системы. Продолжительный конфликт, вспыхнувший сразу на трех мирах. Слухи о массовых казнях, санкционированных Гвардией.

Грязная война. Империум сражается сам с собой. Неудивительно, что Аза Ланг настолько измотана. Извечный Враг, зеленокожие, эльдары — все они страшные противники. Но в конечном итоге, когда дело доходит до войны людей с себе подобными, я не знаю более страшного и жестокого врага, чем представители нашего собственного вида. Людмиле все это кажется отвратительным. Ага, понимаю: ее семья происходит с Веды.

Еще более ненавистно для нее это назначение. Раец. Прямо на передовой, на станции слежения. Постоянные тревоги, напряжение, оборона. Она устала от всего этого.

И основную ненависть вызывает в ней ку'куд. Шепчущий терновник. Люди, запертые здесь, и без того страдали бы от паранойи. Кусты только усугубляют ее.

Жаль, что я не могу ее утешить. Я...

— Гннххх!

— Гидеон? Вы все еще со мной? Я вас не потеряла?

— Я здесь.

Мой голос трудно назвать даже шепотом. Людмила только что извлекла еще один осколок костяного крюка. Он со звоном падает в миску.

— Меня тревожат ваши жизненные показатели, Гидеон. Прошу вас, постарайтесь оставаться здесь, со мной.

Попытаюсь.

Ку'куд скребется в мое сознание. И хотелось бы заглушить его, но не выходит. Словно где-то поет хор... неодушевленный хор. Я...

Кустарник резонирует. Когда я пытаюсь откинуть его, он только сильнее напирает. Разумен он или нет, но усиливает мои мысли, возвращая их в виде эха. О Трон, я могу...

— Арнгхххх!

— Гидеон? Гид...

Похоже, что я терял сознание. Да, действительно хрон, установленный на столе, убежал уже на восемь минут. Восемь ли?

— Людмила?

— Гидеон? О, ради Трона! А я-то, мать вашу, уже думала, что угробила вас!

— Ну что за слова.

Она смеется. У Людмилы приятный смех. Мужчины, ухаживавшие за ней, обожали его. Почему же она так и не смогла найти себе хорошего партнера, с которым можно было бы связать свою судьбу? Теперь все кажется таким далеким. Похоже...

— Гидеон! Вернитесь, ублюдок!

— Я все еще здесь.

— Мне придется залезть еще глубже в эту рану. Вы должны собраться с силами. Сможете выдержать?

— Да.

— Попытайтесь подумать о чем-нибудь. Сосредоточьтесь на этом.

— Хорошо.

Я пытаюсь сосредоточиться на... Меня уносит. Я пытаюсь вспомнить, как фокусировать свои мысли. Все кажется пустым и незначительным. Я думаю о Нейле, Кыс, Каре, Уилле...

Он мертв. Я знаю, что он мертв. Его убил Молох.

Когда я вспоминаю о Молохе, ко мне отчасти возвращается связность мыслей. Зигмунд Молох. Если бы не он, я бы не оказался здесь. Без него моя жизнь сложилась бы совсем иначе.

Я испытываю жгучую ненависть. Во мне вскипает энергия.

Так-то лучше. Отличные жизненные показатели. А теперь будет действительно больно.

Молох. Молох. Я хочу... хочу прикончить его. Пусть он от меня в тысяче лет и на расстоянии в половину Галактики, но я не забыл о нем и мечтаю уничтожить его. За все, что он сделал со мной. За то, что загнал меня сюда.

— Гидеон, ваш пульс слабеет. Гидеон?

Ку'куд. Дверь. Теперь я все вижу. Теперь я все могу видеть и...

— Гидеон?

Я все вижу. Трон, я понимаю, что очень быстро угасаю. Каждый из инструментов Людмилы, погружаясь в меня, обладает собственным привкусом. Соленый запах скальпеля, металлический оттенок пинцета, хлорный аромат рано-расширителей.

О Трон. О Трон, я и в самом деле умираю.

Но теперь я все вижу. Ох, как отчетливо я все вижу. Дверь. Ключ. Ку'куд. Я посылаю этот образ в сознание Людмилы. Если бы только я мог... если бы только получилось.

— Ой! — Она вскрикнула и затряслась. — Прекратите!

Если бы я только мог. Если бы я только мог. Если бы я только...

Если бы я только мог. Если...

Башесвили отскочила от хирургического стола.

— Гидеон? — спросила она.

Все мониторы вокруг нее перестали попискивать и показывали только прямую линию.

— Нет! — закричала Людмила.