Питер Робинсон Все оттенки тьмы 7 страница

На следующей фотографии мужчины были сняты сзади – они шли по узкой улице. Справа от них тянулся ряд гаражей, выкрашенных шашками, причем каждый – в свой цвет. Над гаражами располагались жилые помещения с оштукатуренными белыми стенами и остроконечными крышами.

На последнем снимке мужчины заходили в дверь между двумя гаражами, которая, видимо, вела в помещение наверху. Неизвестный спутник Сильберта был изображен в профиль. Его рука покоилась на плече Лоуренса – видимо, он просто из вежливости пропускал Сильберта в дом первым. Но ревнивый любовник мог истолковать этот жест совсем иначе, особенно если он не знал, что за отношения связывают Сильберта и его знакомого.

Кем бы ни был этот мужчина, он точно не походил на Марка Хардкасла. Может, это тот самый Лео Вествуд, решил Бэнкс. Такой же рослый, как и Сильберт, и вроде бы ровесник. Или чуть моложе, ведь Лоуренс не выглядел на свои годы. Судя по тому, как падал свет, и по расположению теней, снимали уже ближе к вечеру. За гаражами маячили другие дома – кирпичные, первые их этажи были покрыты штукатуркой кремового цвета, видны были ступеньки, ведущие в подвалы. Фотографии были сделаны почти неделю назад, в прошлую среду.

– Так, – произнес Бэнкс, – надо нам их распечатать. Может, отвезем их в участок?

– Это запросто, – ответила Энни. – Я сама этим займусь.

– Тогда давай прямо сейчас туда и съездим. Надо будет показать снимки всем тем, с кем мы уже говорили. Начнем с Эдвины Сильберт. У меня в техподдержке есть знакомый, я попрошу его увеличить эти фотографии. Может, удастся понять, что это за улица. Видишь, там, на заднем фоне на стене дома висит табличка? – показал он Энни. – И что-то мне подсказывает, что эта карточка памяти оказалась в ящике неспроста. Она не принадлежала ни Сильберту, ни Хардкаслу, да и в своих фотоаппаратах они ее использовать не могли. Не думаю, что это простое совпадение. Как считаешь?

– Вряд ли, – кивнула Энни.

Бэнкс забрал письма, Энни вытащила карточку и выключила ноутбук. Они собирались уходить, но зазвонил мобильный телефон Энни. Пока она говорила, Бэнкс еще раз осмотрел комнату, проверяя, не прохлопали ли они что-то существенное.

– Интересно, – протянула Энни, убирая мобильник.

– Кто это?

– Мария Уолси. Та, что работала в театре вместе с Марком Хардкаслом.

– Чего ей надо?

– Поговорить со мной.

– О чем?

– Не сказала. Заявила, что нам надо встретиться.

– И?

– Я сказала, что заеду к ней домой.

– Хорошо, – кивнул Бэнкс. – Давай сначала распечатаем снимки, а потом ты отправишься к Уолси, а я тем временем поговорю с Эдвиной Сильберт.

Энни улыбнулась:

– Алан Бэнкс, если бы я тебя не знала, то решила бы, что ты в нее влюбился.

 

 

Когда Бэнкс добрался до отеля «Бургундия», уже ничто не напоминало о прошедшем утром дожде. Эдвина Сильберт сидела в тихом садике на заднем дворе, где когда-то располагались конюшни, и, покуривая сигарету, пила джин с тоником. Бэнксу показалось, что это уже не первый бокал. Перед ней на столе лежало раскрытое воскресное приложение к газете. Страницы были заполнены фотографиями тощих моделек в нарядах, которые в реальной жизни никто не носит. Но в газету Эдвина не смотрела; ее взгляд застыл на далеких холмах, видневшихся между домами.

Бэнкс выдвинул стул и сел напротив Эдвины.

– Как прошла ночь? – спросил он.

– Довольно сносно, если учесть ситуацию, – ответила она. – Представляете, тут в отеле вообще нигде нельзя курить. Даже в своем собственном номере! Невероятно.

– Примета нашего времени, – вздохнул Бэнкс и заказал у подбежавшего официанта в белом костюме чай с лимоном. Сегодня Эдвина выглядела на свой возраст, с сожалением отметил Бэнкс. На плечах черная шерстяная шаль. Наверное, это по случаю траура, решил он. Или замерзла. Или и то и другое. Ее серебристо-белые волосы и бледная, сухая кожа резко контрастировали с чернотой шали.

– А где же ваша хорошенькая подружка? – спросила Эдвина.

– Между мною и инспектором Кэббот ничего нет, – смутился Бэнкс.

– Вот ведь дурочка! Будь я на ее месте да на двадцать лет моложе…

Бэнкс рассмеялся.

– Что, вы мне не верите?

– Еще как верю.

– Новостей никаких нет? – перестав улыбаться, спросила она.

– Пока маловато. Я только что звонил в участок, узнал, что у вашего сына была вторая положительная группа крови, как и у тридцати пяти процентов населения Земли. А на теле Марка оказались следы крови двух групп – второй положительной и третьей положительной – более редкой. Как выяснилось, эта группа и была у Марка.

– То есть все больше подтверждений тому, что Лоуренса убил Марк? Вы на это намекаете?

– Пока мы еще ни в чем не уверены, – ответил Бэнкс, – но результаты анализов крови определенно подтверждают эту версию.

Эдвина умолкла. Бэнксу показалось, что она хочет еще что-то сказать, но не решается. Однако прошла минута, другая, а Эдвина все молчала. Бэнкс протянул ей фотографии, которые Энни распечатала в участке:

– Мы нашли эти снимки в кабинете Марка. Вам знаком этот человек?

Эдвина вытащила из коричневого кожаного футляра очки и внимательно посмотрела на фотографии.

– Нет, – покачала головой она. – Никогда раньше его не видела.

– Это не Лео Вествуд?

– Лео? Нет, с чего вы взяли? Лео куда симпатичнее этого мужчины, да и не такой высокий. Он коренастый, с темными густыми кудрями. Похож на херувимчика. А откуда вы узнали про Лео?

– Из писем.

– Что еще за письма?

– Которые Лео посылал Лоуренсу. Ничего такого. Обычные письма.

– Это и неудивительно, – заметила Эдвина. – Лео всегда отличался сдержанностью.

– Когда они с Лоуренсом встречались, не помните?

– Они расстались почти десять лет назад. Были вместе с конца девяностых и до начала двухтысячных.

– А что произошло? Почему они разошлись?

– Ну что обычно происходит между людьми… – Эдвина перевела взгляд на стену. – Охлаждение? Появление кого-то другого? Лоуренс это со мной не обсуждал. Он, конечно, был страшно расстроен и долго страдал, но постепенно оправился и начал жить сам по себе. Как и Лео, наверное.

– Вы не знаете, где Лео живет сейчас?

– Тут я вам ничем не могу помочь. После их с Лоуренсом разрыва мы с ним не общались. Возможно, он и сейчас живет по тому же адресу, что и тогда. Это на Адамсон-роуд, комплекс Свисс-Коттедж. – Эдвина продиктовала Бэнксу точный адрес. – Я там с ними пару раз ужинала. Очень симпатичная квартира, в хорошем районе. Лео там нравилось, и он даже выкупил квартиру. Если ничего не стряслось, он, наверное, до сих пор там.

– У них с Лоуренсом было все серьезно?

– Да, насколько мне было известно.

– А другие мужчины в его жизни были?

– Просто любовники или близкие люди?

– Близкие люди.

– Мне кажется, до знакомства с Марком в жизни Лоуренса был один только Лео. Ну, если не считать его первой любви, имени его я уже не помню, слишком давно это было. Сам-то Лоуренс наверняка помнил, как звали того юношу. Первая любовь никогда не забывается, верно? Короче говоря, ни о ком, кроме Лео, я никогда не слышала. Это если говорить о серьезных отношениях. А просто любовники, конечно, были.

– Лоуренс никогда не упоминал мужчину по имени Джулиан Феннер? – спросил Бэнкс.

– Феннер? – нахмурилась Эдвина. – Нет, кажется, нет.

Официант поставил перед Бэнксом чай с лимоном. Поблагодарив его, Бэнкс глотнул бодрящего напитка. Эдвина, воспользовавшись появлением официанта, заказала еще один джин с тоником. В саду чирикали птички, солнце пригревало Бэнксу шею.

– Мы предполагаем, – продолжил он, – что Марк мог заподозрить Лоуренса в измене. Что Лоуренс завел роман на стороне. А Марк как-то об этом узнал.

– Жаль, что я ничем не могу вам помочь, – ответила Эдвина. – Понимаете, я никогда не лезла в личную жизнь Лоуренса. Хотя, вообще-то, я сомневаюсь, что он изменял Марку. Как и любой другой мужчина, он не отказывался от любовных приключений, но только если на тот момент был одинок. А стоило ему полюбить, все в его жизни становилось иным. Такими вещами он не шутил.

– А как же мужчина на фотографии? Он держит руку на плече Лоуренса, – заметил Бэнкс.

– Ну и что? По-моему, это ничего не значит. Обычный, вполне естественный жест – он просто пропускает его вперед. Никакого сексуального подтекста я тут не вижу.

– А человек, охваченный ревностью, вполне мог его увидеть.

– Верно. Люди иногда себе такого навоображают, уму непостижимо.

– Как думаете, мог Марк приревновать Лоуренса, увидев эти снимки?

– Наверное, – пожала плечами Эдвина. – Но все-таки он был не настолько ревнив. Разве что не очень уверен в себе. Понятно – отхватил такого друга, как Лоуренс. И потерять его ужасно обидно! Вы не подумайте, что меня неудержимо тянет хвалиться сыном. Просто мне кажется, сам Марк мог так рассуждать.

– Понятно, – кивнул Бэнкс, подумав, что напрасно социологи твердят, будто классовая иерархия себя изжила. Ерунда, никуда она не делась. – А что скажете насчет деловых партнеров Лоуренса? – спросил он. – Он ведь раньше был чиновником, верно?

– Да, – после небольшой паузы ответила Эдвина.

– И помогал вам с вашей сетью магазинов, да?

– Что? – Эдвина чуть не поперхнулась джином. – С чего вы это взяли?!

– Но Лоуренс ведь часто ездил в Лондон, вот я и подумал, что он был кем-то вроде бизнес-консультанта.

– Господи, нет, конечно. Вы заблуждаетесь!

– В самом деле?

– Аренда офиса в Лондоне кого угодно разорит. Поэтому наша штаб-квартира находится в Суиндоне, вернее, на его окраине. Кто же захочет торчать в самом Суиндоне, загазованном и вонючем.

Бэнкс про себя выругался. И почему он не посмотрел, где находится головной офис «Вивы»? Это ведь было элементарно.

– Когда я понял, что вы – та самая Эдвина Сильберт, то предположил, что Лоуренс ездил в Лондон по делам вашей фирмы, помогал «Виве» набирать обороты.

– Лоуренс? Помогал? Не смешите меня. Лоуренс был не в ладах как с математикой, так и с бизнесом. У него вообще отсутствовала деловая хватка. Лоуренс бизнесмен? Гм. Да он бы мигом нас всех разорил. Я выделила ему процент от прибылей фирмы. Собственно, эти деньги и составляли его основной доход. Но он никогда не имел никакого отношения к руководству компанией.

– Несколько раз на его счет приходили деньги из швейцарского банка, источник которых мы не смогли установить. Может, это как-то связано с вашей фирмой?

– Сомневаюсь, – пробубнила Эдвина, сжав губами сигарету и поднося к ней зажигалку. – Но он ведь много лет служил дипломатом. Наверняка за годы работы кое-что прикопил.

– Карманные деньги?

Эдвина опять устремила взгляд вдаль на холмы.

– Карманные деньги. Заначка. Резервный фонд. Подстраховка. Называйте это как хотите.

У Бэнкса начала кружиться голова. Эдвина в прямом и переносном смысле пускала ему дым в глаза. Бэнкс почувствовал, что упускает нить разговора.

– Хорошо. В таком случае, может, вы знаете, зачем он ездил в Лондон на самом деле?

– Должна вас огорчить, нет.

– А зачем он поехал в Амстердам? Он провел там четыре дня на прошлой неделе, со вторника по пятницу.

– Понятия не имею. Наверное, встречался с друзьями? У него знакомые по всему миру. В них была его жизнь.

– Что вы имеете в виду? Я не понимаю.

Эдвина перевела на него настороженный взгляд.

– По-моему, все совершенно ясно, – сказала она. – У Лоуренса не было никаких деловых партнеров. Чем бы он ни занимался в Лондоне, выйдя на пенсию, к бизнесу это не имело никакого отношения. Наверное, встречался со старыми коллегами, играл с ними в гольф, болтал. Может, в казино сидел или обедал в клубах. Откуда мне знать?

– Не было ли это как-то связано с его работой? С госслужбой?

– О, это вполне могло быть. С такой работы ведь невозможно уйти до конца, не правда ли? Особенно в наши времена.

– Понятия не имею, – сказал Бэнкс, чувствуя, как снова зазудел его старый шрам. – Что вы имеете в виду? Чем конкретно он занимался?

Эдвина отпила джин и жадно затянулась сигаретой.

– Эдвина, – раздраженно проговорил Бэнкс, – вы что-то скрываете. Я же вижу. Вы и вчера вечером что-то недоговаривали, и сейчас. Расскажите, наконец, в чем дело? Что за тайны?

– Ох, – вздохнула, помолчав, Эдвина. – Ладно. В конце концов, это и впрямь глупо и некрасиво. Все равно рано или поздно вы все узнаете. – Она затушила сигарету и посмотрела Бэнксу в глаза: – Он был шпионом. Мой сын, Лоуренс Сильберт, был шпионом.

 

Квартира Марии Уолси напомнила Энни ее собственное обиталище в общежитии, когда она училась в университете Эксетера. На полу спальни валялся матрас, а книжными полками в гостиной служили четыре доски, поддерживаемые кирпичами. Постеры «Арктик Манкис» и «Киллерс» были втиснуты между афиш Иствейлского театра и Королевского Шекспировского общества. Кресла отчаянно нуждались в новой обивке, а чашки, из которых они пили кофе, были покрыты несмываемым налетом и со сколами по краям.

Как выяснилось, Мария Уолси всего год назад окончила факультет драматического искусства в Бристольском университете. Театр в Иствейле стал ее первым местом работы, и она надеялась, что отсюда начнется ее бурный творческий рост, восхождение к вершинам мастерства. Как и Марк Хардкасл, она страстно увлекалась историей театра, ей нравилась работа с реквизитом, с костюмами и декорациями.

– Можно сказать, Марк был моим учителем, – говорила она, прижимая к груди чашку с кофе. В очках с темной оправой она выглядела старше и интеллектуальнее. Длинные каштановые волосы оттеняли бледную кожу. Она сидела, с ногами забравшись в кресло, в свободной, открывающей плечо майке. Из обмахрившихся джинсов торчали голые ступни. Тихо играла музыка в стереосистеме – какая-то девушка бренчала на гитаре и напевала тонким голоском.

– Вы много времени проводили вместе?

– Да, довольно много. Обычно после работы. Или во время перерыва. Мы часто вдвоем обедали или выпивали по коктейлю.

– Значит, вы с ним приятельствовали? Поэтому мне и позвонили?

Мария нахмурилась и поставила чашку на подлокотник кресла.

– Просто не хотела говорить на глазах у всех. Да еще Вернон вел себя будто он там начальник. Он меня все время притесняет. Мне кажется, он просто боится компетентных женщин.

– А компетентных геев?

– Не поняла?

– Я о Верноне. Как ему работалось с Марком?

– A-а, вы об этом. Ну, Вернон – как большинство мужчин. Думает, что вполне толерантный, а на самом деле – гомофоб. Сама мысль о гомосексуальности ужасает его. Оскорбляет его мужественность.

– Зачем он тогда торчит в театре? – удивилась Энни.

Мария рассмеялась:

– Другой работы не смог найти. Он неплохой столяр, но спроса на такую работу у нас в округе нет.

– Они с Марком находили общий язык?

– Вроде бы да. – Задумавшись, Мария принялась накручивать на палец прядь волос. – Обычно Вернон безмолвно делает, что ему велено, и не высовывается. Такой простой парень. Соль земли, как говорится. Но иногда он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Марк его смущал?

– Не намеренно. Просто так получалось.

– Вы не приведете пример? Марк его подкалывал?

– Нет-нет, это никогда. Но понимаете, Марк кого угодно мог запросто изобразить. У него была богатейшая мимика. Вы не поверите, но все от смеха просто падали, когда он кого-то передразнивал. Как он пародировал Кеннета Уильямса! А как он представлял Джона Уэйна, но не в обычной его роли брутального ковбоя, а с повадками педика! Или женоподобного шахтера из Барнсли! Можно было сдохнуть от смеха!

– А Вернона эти сценки смешили?

– Нет. По-моему, его малость коробило, когда Марк начинал изображать из себя эдакого жеманного гея. Большую-то часть времени Марк был… ну, обычным. То есть не совсем обычным – человеком он был замечательным, правда, удивительным. Я имею в виду, что, как правило, в его поведении не замечалось ни аффектации, ни манерности.

– Кажется, я вас поняла, – кивнула Энни. – Скажите, а днем в пятницу Вернон был в театре?

– Да, как и все остальные.

– У вас ведь тогда шла репетиция мюзикла «Джейн-катастрофа»?

– Точно.

– Вы бы заметили, если бы во время репетиции кто-то из труппы ушел?

– Думаю, нет. Но мне кажется, такого просто не может быть.

– Чего именно не может быть?

– Я не верю, что Вернон мог причинить хоть какой-то вред Марку. Он, конечно, не любил находиться в компании геев, но это еще не значит, что он мог вот так пойти и убить одного из них.

Энни держала в уме вовсе не гибель Марка, но Марии этого говорить не стала.

– Мы его и не подозреваем, – сказала она. – Пока все свидетельствует о том, что Марк покончил с собой. Мы просто пытаемся расставить все по своим местам. Расскажите, пожалуйста, про утро пятницы. Где в это время находились вы и ваши коллеги?

– Репетиция началась только в двенадцать.

То есть теоретически Вернон Росс мог убить Лоуренса Сильберта, отметила Энни. Маловероятно, конечно, но все-таки не следует отбрасывать эту версию.

– А что вы скажете о Дереке Ваймене? На прошлой неделе они вместе с Марком поехали в Лондон, если я не ошибаюсь?

– Насколько я знаю, они были не то чтобы вместе, – ответила Мария. – Дерек говорил, что они решили там сходить вместе в кино на какие-то определенные фильмы. Он очень ждал этой поездки.

– А что по этому поводу говорил Марк?

– Мы с ним так и не успели это обсудить. Он был слишком занят.

– Вам никогда не казалось, что между Дереком Вайменом и Марком что-то есть?

– Конечно, нет. Дерек не голубой. Я в этом абсолютно уверена.

– Почему вы так думаете? – спросила Энни.

– Даже не знаю, как объяснить. Гей-радар не срабатывает, понимаете?

Энни подумала, что Мария совершенно права. Женщины и впрямь часто знают, кто гей, а кто нет.

– Они никогда раньше не ездили в такие поездки вдвоем?

– Нет. Честно говоря, я удивилась, узнав, что они вместе уехали в Лондон. Они вообще-то не были закадычными друзьями.

– Не ладили?

– Я не это имела в виду. Просто иногда Дерек здорово раздражал Марка.

– Почему?

– Ну… Дерек постоянно цеплялся, указывал Марку, что ему делать. Разумеется, он режиссер, но Марк был профессионалом. Он не какой-нибудь самоучка, а квалифицированный специалист. Вообще-то говоря, нам повезло, что он с нами работал.

– Как я поняла, они вдвоем собирались ставить спектакль в стилистике немецких экспрессионистов. Верно?

– Да. Изначально эта идея принадлежала Дереку. Марк пытался привнести в его задумку что-то новое, но Дереку это не нравилось. По-моему, он хотел, чтобы Марк безоговорочно ему подчинялся: точно следовал предварительному плану, строил декорации, шил костюмы. И чтобы молча. Но Марк так работать не привык. Он был творческим человеком и считал, что каждый член труппы должен вносить в постановку что-то свое. Он всегда интересовался нашим мнением, то и дело обсуждал что-то с актерами. А Дерек просто раздавал указания. Только не подумайте, будто они с Марком не ладили, это не так. Они даже иногда ездили друг к другу в гости.

– Значит, творческие разногласия?

– В общем, да. Кстати, оба родом из простых семей, из рабочих. Вот только Марк предпочитал об этом не вспоминать и даже говорил так, будто он аристократ, а Дерек, напротив, всячески бравирует своим происхождением. Он из тех, кто любит размахивать членской карточкой клуба рабочей партии, хотя в жизни там и не был. Понимаете, о чем я?

– Вполне, – кивнула Энни. – Марк часто рассказывал о себе?

– Не очень. Он предпочитал слушать. И отлично умел это делать. Ему можно было рассказать абсолютно все. Когда я в феврале рассталась со своим парнем, почти неделю изводила Марка своим нытьем, а он терпеливо слушал и даже не жаловался. Он здорово тогда мне помог.

– Вы говорили, что в последнее время он как-то странно себя вел. Не знаете, почему?

– Нет. Мы в эти несколько недель мало общались. Никак не могли выкроить свободную минуту, дел было по горло. Но он все равно бы мне ничего не рассказал.

– Марк вообще когда-нибудь делился своими проблемами?

– Редко, он был очень сдержанным человеком. Но иногда, – Мария поднесла руку к лицу, пряча улыбку, – когда мы чересчур уж напивались, он со мной откровенничал.

– Что вы с ним обсуждали?

– Да ничего особенного. Жизнь, какие-то его переживания, мечты, цели.

– Нельзя ли об этом поподробнее?

– Вы ведь знаете, откуда Марк родом? Из Барнсли. А его отец был шахтером.

– Да-да, это нам известно.

– Так вот, Марка это страшно угнетало. Он был единственным ребенком в семье и полным разочарованием для отца. Тот был шахтером, настоящим мачо. Играл в регби и все такое прочее. А Марк в спорте не преуспел. Он вообще был равнодушен ко всем этим играм и состязаниям. Зато неплохо учился.

– Что можете сказать о его матери?

– О, маму Марк обожал. Мог рассказывать о ней часами. Но вообще-то она его предала.

– Как?

– Марк говорил, что она была очень красивой, артистичной. Очень чуткой и восприимчивой. Выступала в любительском театре, читала стихи, водила Марка на концерты классической музыки. А отец над ними насмехался. Издевался над Марком, обзывал его маменькиным сынком. Похоже, папаша был запойным алкоголиком. В общем, в конце концов мать Марка этого не выдержала и сбежала. Марк, тогда десятилетний мальчишка, чуть с ума не сошел от горя. По-моему, он так и не оправился от этой потери. Рассказывая мне о том дне, когда она ушла, он не мог сдержать слез.

– Бросила сына, оставив его с жестоким и пьющим отцом? – не поверила своим ушам Энни.

– Ужас, правда? Но, видимо, она завела роман на стороне, и ее новый муж не пожелал видеть в своем доме чужих детей. Они сбежали в Лондон. Марк не все мне рассказал, но одно я знаю наверняка: эта история надолго выбила его из колеи. Он страшно любил свою мать и так ее и не разлюбил. Но вот за то, что она ушла, Марк ее возненавидел. Мне кажется, именно из-за нее он так тяжело сходился с людьми, никому не доверял. Боялся, что его опять вот так бросят, даже не попрощавшись. Тем радостнее было видеть, как хорошо у них все с Лоуренсом. Они осторожничали, это правда. Но точно души друг в друге не чаяли.

– Ясно, – произнесла Энни. – А что случилось потом, после исчезновения матери?

– Ну, Марк остался жить с отцом, который пил все больше и больше и постепенно превратился в озлобившегося садиста. Марк долго терпел, но, когда ему стукнуло шестнадцать, не выдержал, стукнул папашку по голове пепельницей и сбежал из дому.

– Он ударил его пепельницей?

– Да, защищаясь. Отец его постоянно избивал, порол толстым кожаным ремнем. Одноклассники над ним издевались – плевались и обзывали. В общем, не жизнь, а какой-то ад. Марк говорил мне, боль и унижение долго-долго копились. Но в один прекрасный день он не выдержал, взорвался. И словно с цепи сорвался.

– Его отец сильно пострадал?

– Марк этого так и не узнал. Он сразу же уехал.

– И больше не возвращался?

– Никогда.

Энни на минуту умолкла, осмысливая услышанное. Теперь ей стало понятно, почему Мария не хотела обсуждать Марка в присутствии других коллег. Получается, Марк Хардкасл был склонен к насилию и плохо контролировал свои эмоции. Это только подтверждало версию о том, что он, заподозрив Лоуренса Сильберта в неверности, впал в бешенство и убил его. А затем раскаялся и покончил с собой. В пользу этой гипотезы говорили и анализы крови, которые они с Бэнксом получили утром.

С другой стороны, по словам Марии, отношения Марка с Лоуренсом были похожи на идиллию, да и Эдвина не сомневалась в том, что они любили друг друга. Марк практически переехал к ее сыну, и все у них было замечательно. Энни прекрасно знала, что любовь вовсе не исключает убийства, но ей все-таки хотелось верить в лучшее.

– Он хорошо себя пообтесал, – заметила Энни. – Но, похоже, ему пришлось выдержать множество битв с внутренними демонами.

– И с предрассудками тоже. Считается, что мы живем в обществе, свободном от предрассудков, но зачастую это оказывается лишь видимостью. Люди, конечно, знают, как себя вести, что говорить и когда. Они затвердили наизусть все правильные лозунги, но это еще не значит, что они в них верят. Никто ведь не думает, что любой, кто ходит в церковь, искренне верит в Бога.

– Я вас понимаю, – сказала Энни. – Двуличных людей полно везде. Но мне не показалось, что Марк страдал от предрассудков в театре, по поводу его ориентации. Вы ведь сами сказали, что даже Вернон никогда не оскорблял и не унижал Марка, несмотря на всю свою неприязнь?

– Нет, конечно нет! Вы правы, театр был для Марка идеальным местом работы. У него было столько задумок! Он собирался здорово тут все поменять.

– В каком смысле?

– Ну, вы же понимаете, что это за театр. Он новый, и мы выкладываемся на все сто. У нас есть несколько неплохих пьес, но… строго между нами: «Сообщество любителей драмы» и «Сообщество любителей оперы» – это, прямо скажем, не фонтан.

– Что вы имеете в виду?

– Это же дилетанты. У них полно энтузиазма, попадаются даже по-настоящему талантливые, но и для них театр всего лишь хобби. Это для таких людей, как я и Марк, театр – смысл жизни.

– И что он собирался с вашим театром сделать?

– Он подумывал организовать что-то вроде иствейлского варианта театра «Плейерз».^[4]

– Что, прямо полноценный репертуарный театр?

– Не совсем, – покачала головой Мария. – Лишь отчасти. Он хотел собрать самых талантливых местных актеров в труппу и иногда привлекать артистов со стороны. Он мечтал сделать Иствейл как бы театральной базой, откуда артисты отправлялись бы по другим городам. А мы, в свою очередь, принимали бы в гости их труппы. Сам Марк намеревался стать художественным руководителем. Обещал замолвить за меня словечко, чтобы я отвечала за декорации и костюмы. То есть выполняла бы его нынешнюю работу. Он бы помог мне. Разумеется, я дипломированный специалист, но ведь просто хорошего образования, без опыта работы, недостаточно.

– Значит, вы хотели создать профессиональный театр?

– Да. Все члены труппы получали бы зарплату. Никаких любителей.

– А как же Вернон?

– Продолжил бы работать, как работал.

– И он не расстроился бы, узнав, что вы стали начальницей по костюмам? Значит, заодно и его боссом.

– Не очень понимаю, с чего бы ему расстраиваться. Вернон человек без амбиций. Ему бы платили, как платят и сейчас. Ничего бы не изменилось, в смысле для него.

«Как же мало ты еще знаешь людей», – подумала Энни. Удивительная наивность, учитывая то, что пять минут назад Мария сама говорила, что Вернон недолюбливает специалистов женского пола. А если такая дама станет им руководить?

– А как же любительские труппы? – спросила Энни.

– У них тоже все осталось бы по-прежнему: играли бы себе в церковных да актовых залах, как раньше.

– А Дерек Ваймен?

– Продолжил бы работать у них режиссером.

– Для него это было бы шагом назад, разве нет? После того, как ему предоставили настоящий театр.

– Дереку это не особенно важно, понимаете? У него есть постоянная работа. Он учитель, и театр для него – всего лишь хобби.

«Попробуй-ка сказать это самому Дереку Ваймену в лицо», – подумала Энни, припомнив их утренний разговор.

– Откуда вы собирались взять деньги на всю эту затею?

– У Лоуренса Сильберта, он же близкий друг Марка. Вообще-то идея была в том, чтобы вывести театр на самоокупаемость. Может, иногда подавать на гранты в Совет по искусствам. Нам бы там не отказали. Лоуренс состоял в Совете, и он был уверен, что сможет убедить остальных членов выделить нам денег.

Вернон Росс об этом не упомянул, подумала про себя Энни. Впрочем, оно и понятно: кто станет говорить о чем-то, для него неприятном? И, возможно, даже унизительном?

– Интересно, – заметила она. – А на какой стадии находится сейчас ваш проект?

– Ну, мы только-только начали что-то планировать, – ответила Мария. – Поэтому смерть Марка вдвойне для нас трагична. Теперь конец всем мечтам! Теперь тут уже ничего не изменится, – вздохнула она. – Мне придется искать новую работу, тут карьеру не сделаешь. И вообще, едва ли я смогу работать здесь без Марка.

– Вы еще очень молоды, – утешила ее Энни. – И все у вас получится. Может, вы что-то еще хотели бы рассказать?

– Да вроде бы больше не о чем, – ответила Мария. – Еще по чашечке растворимого кофе? Хотите?

Энни взглянула на потрескавшуюся грязную кружку с серовато-бурой жижей на дне:

– Нет-нет, спасибо. – Она встала. – Мне пора бежать, писать отчеты. Огромное вам спасибо за помощь.

– Не стоит благодарности, – ответила Мария, провожая ее к двери. – Вы только не говорите Вернону, что я назвала его гомофобом. Сам-то он считает себя образцом толерантности.

– Не беспокойтесь, – заверила ее Энни, – я ничего не скажу.

 

Слова Эдвины повисли в тишине, словно перезревший плод, готовый с треском разорваться. Бэнкс и раньше чуял, что Сильберт ведет двойную жизнь, но думал, что это как-то связано с его интимной жизнью. Он даже допускал, что тот может быть преступником. Но шпионаж… полная неожиданность. Это полностью меняло всю картину, хотя пока Бэнкс и не очень понимал, как именно. Начинать надо было с Эдвины, срочно разузнать у нее все подробности. Тем более она сразу же пожалела, что проговорилась. Бэнкс это чувствовал.