В сторону литературы

Что делать, если тебя не хотят считать писателем? Только одно – быть им, то есть писать. Уже лет пять, не меньше, идея романа сидит у Высоцкого в голове, в душе, в печенке. Рукописи не горят – это всем известно, пора уже всерьез позаботиться о том моменте, когда товарищи потомки откроют ящики твоего стола... А то вдруг -чем черт не шутит -еще при нашей жизни возьмут да отменят цензуру. Или хотя бы, как при Хрущеве, проведут разделительную черту: скажем, с одна тыща девятьсот восьмидесятого года начинаем новую жизнь – зря мы строили этот дурацкий коммунизм, и отныне разрешается беспощадно критиковать и обличать всё, что делалось в шестидесятые-семидесятые. Надеяться наивно, но почему бы не допустить такую возможность? Прогресс не обязателен, он ве-ро-ят-но-стен, как сказал один умный человек.

Есть уже в наличии три главных персонажа: фантазер и уголовник Колька Святенко по кличке Коллега, его юная подруга Тамара Полуэктова и актер Александр Кулешов, он же бард и исполнитель песен, которыми с ним щедро поделится автор, переходящий в прозаики. Ранние, блатные вполне можно ему передать, а там поглядим, как он себя поведет. Даль свободного романа намечена, придумана первая фраза «Девочки любили иностранцев» Теперь надо последнюю заготовить – как это было у Мастера, знавшего, что кончится роман словами «всадник Понтий Пилат». А потом заполнить серединку – и готово.

Репетируется «Обмен» Трифонова, и автор повести часто заглядывает на Таганку. Полноватый, спокойный, в больших очках – классический облик писателя. Говорит мало, все высказывает в своей прозе – внятной, точной и динамичной. Некоторые его считают слишком осторожным в изображении советского строя, но вот шеф находит необходимый подтекст: не квартирный обмен, а обман, подмена истинных ценностей... Главное же у Трифонова – объемность изображения: каждый человек показан как минимум с двух точек зрения. Это же свойство он, судя по всему, и в песнях Высоцкого ценит. При встрече рассказал о том, что пишет роман о гражданской войне, о командире Конной армии Миронове, который был репрессирован и славу которого перехватил длинноусый Буденный. У Высоцкого почему-то вдруг вырвалось: «А я тоже пишу роман». – «Это хорошо», – отозвался Трифонов. Ну вот, слово не воробей, теперь надо за работу приниматься.

С «Мастером и Маргаритой» обидно получилось. Любимов почему-то сразу отвел Высоцкому роль Ивана Бездомного, которую он репетирует без особого энтузиазма. Конечно же, он себя видел Воландом, и свое понимание этой роли у него было. Воланда можно играть как писателя, как художника. Мастер – автор романа о Пилате, а Воланд может быть трактован как альтер эго самого Булгакова, как автор всего, что происходит на сцене.

Зато получена роль Свидригайлова в инсценировке «Преступления и наказания», написанной Юрием Карякиным Это тем более интересно, что Свидригайлов тут явно выходит на первый план, возвышаясь над Раскольниковым, который будет беспощадно развенчан. Не за что жалеть человека, который своим поступком стер границу между добром и злом, заранее оправдал все жестокости двадцатого века. Этот студентик, по мысли Карякина, – будущий Владимир Ильич, недаром тот потом Достоевского так невзлюбил и обзывал «архискверным». В общем, работа интересная предстоит: роль может получиться на уровне Лопахина, а то и выше.

В самом конце ноября наконец выходит «Алиса в Стране чудес», аккурат ко дню рождения старшего сына. С чувством законной гордости приносит Аркаше и Никите сигнальный экземпляр. Имя Высоцкого обозначено на конверте в подзаголовке вместе с переводчицей Н. Демуровой, автором инсценировки О. Герасимовым и композитором Е. Геворгяном. Пара фраз о нем сказана в предисловии. Текстовые потери сравнительно невелики, удалось все-таки выйти к детской аудитории. А в новогодней «Литературной газете» на полученный подарок успевает отреагировать Белла Ахмадулина: «И как бы обновив в себе мое давнее детство, я снова предаюсь обаянию старой сказки, и помог мне в этом автор слов и мелодии песен к ней Владимир Высоцкий».

Этот печатный привет ему дорог. Вспомнил, как в прошлом году вертелись у него строчки: «Вы были у Беллы, мы были у Беллы, убили у Беллы день белый, день целый...» Так он их и не докрутил. Что там еще было?

И если вы слишком душой огрубели,

Идите смягчиться не к водке, а к Белле.

И если вам что-то под горло подкатит,

У Беллы и боли, и нежности хватит.

Сбился на стиль поздравительного экспромта. Нет, надо к этой теме еще вернуться, и не на каламбурном уровне. Ахмадулину он недаром, не дуриком в той анкете назвал любимым поэтом. Она его необходимый антипод, противоположный полюс. Ее стих и стиль абсолютно искренне, по-читательски его восхищают. А сам он так писать и не хотел бы – как не хотел бы быть женщиной. Но вот недавно он прочитал у нее такое стихотворение, где под лирическое "я" в некоторых случаях готов и "я" собственное подставить. Например: «Лишь потом оценю я привычку слушать вечную, точно прибой, безымянных вещей перекличку с именующей вещи душой». Это у нее не только о себе самой, о поэте как таковом сказано. Или вот еще: «Мне не выпало лишней удачи...» Стоит эту строку повторить, и все злые, сердитые мысли отступают. Может, лучше не добрать успеха, чем лишнюю удачу заполучить... И финал, конечно, что надо: «Плоть от плоти сограждан усталых, хорошо, что в их длинном строю в магазинах, в кино, на вокзалах я последнею в кассу стою – позади паренька удалого и старухи в пуховом платке...» (Кстати, неужели Беллу не узнают повсюду? Высоцкому уже от удалых пареньков не укрыться – сразу начнут автограф требовать.) А вот завершающее двустишие – это и о нем, о его песнях: «Слившись с ними, как слово и слово на моем и на их языке».