Характер греческой религии.

Эллинский ум никогда не отделял власти религиозной от власти государственной, и такое отделение никогда не казалось ему даже желательным. Народные собрания, заседания Совета и Ареопага начинались жертвоприношениями. Ораторы, приступая к речи, призывали богов-покровителей. Многие предписания гражданского закона всегда находились под охраной богов. Торговые уставы, постановления относительно мер и весов состояли под покровительством особого божества; деньги до македонской эпохи сохраняли явно священный характер. Гири, служившие образцами, хранились в храмах; на таблицах мер, находимых в настоящее время, были надписи, свидетельствующие об их священном характере. с. 302Метроон, где хранились архивы, был храмом Матери богов. Делосский банк назывался ἱερὰ τράπεζα; афинская торговля обращала здания, посвящаемые культу богов, в товарные склады; это явление мы наблюдаем и на современном востоке; постановления о гостеприимстве по отношению к иноземцам, акты, объявлявшие кого-нибудь недостойным гражданином, имели религиозный характер; отпущения на волю рабов также часто совершались в храмах.

Если религия вмешивалась во все стороны жизни людей, то вместе с тем очень немногие умы были выше признаваемых ею верований. «История» Геродота похожа на средневековую книгу: на каждой странице мы встречаемся с рассказами, напоминающими Григория Турского или Матвея Парижского⁶. Греки, сражавшиеся с персами, были людьми искренно верующими и суеверными. Для объяснения характера Ксенофонта⁷ нет никакой необходимости предполагать, что он представлял собой личность исключительную для своего времени; он был типичным в ту эпоху человеком высшего круга, гражданином, который строго соблюдал заветы прошлого и почтительно относился к установленным приличиям. Сократ не изменил и не поколебал убеждений своего ученика, который с полной верой гадал по жертвенным животным и исполнял все мелочные предписания религии.

Развитие философии у римлян привело к упадку религии. В Греции и Афинах, в особенности в момент полного распада общественной жизни, благочестивые обычаи начинают выполняться с усиленным рвением. Старые суеверия продолжают существовать, о чем свидетельствуют Павсаний и Плутарх⁸. Надписи и изображения на памятниках дают нам на этот счет еще более с. 303 точные сведения; барельефы, сохраняющиеся в Греции или в западноевропейских музеях, по большей части относятся к очень древней эпохе, а они свидетельствуют о том, как долго остаются в силе старинные верования. Случалось даже, что какой-нибудь обычай, почти забытый в эпоху расцвета, во время упадка снова входил в силу.

Если эта религия могла просуществовать в течение стольких веков при чрезвычайно неблагоприятных условиях, то это обстоятельство в значительной степени объясняется слабостью ее влияния на нравственные устои жизни, на характеры и страсти.

Религия не стремилась приобресть неограниченную власть, которую она не в состоянии была бы надолго удержать над умами, восстающими против всякого длительного принуждения; никогда она не желала доводить до крайних логических выводов ту власть, которая была дарована ей всеобщим признанием современников. Благодаря этому мы и наблюдаем в Греции отсутствие прочно организованного жреческого сословия, допущение всех к занятию многих религиозных должностей, наличность постоянных взаимоотношений между государством и религией, которые беспрерывно обменивались чиновниками и жрецами. Отсюда же вытекала невозможность для этой религии создать свой символ веры и проявляемое ею нежелание останавливаться на некоторых богословских вопросах, в частности на будущей жизни, загробных награде и наказании.

Мы не знаем, что проповедовалось в Элевсине, но учение, связанное с элевсинскими мистериями⁹, не стремилось к распространению; оно надолго осталось достоянием очень малочисленной, замкнутой группы людей; когда же в эти мистерии были посвящены все афиняне, сведения, сделавшиеся доступными им, не произвели никакого переворота. Те точно определенные понятия, которые имелись в религии каждой отдельной области Греции, носили чисто внешний с. 304 характер и не затрагивали ни теогонии¹⁰, ни философии, ни часто даже нравственных понятий.

Эту религию можно было приспособить ко всем событиям политической и частной жизни; все, что было допустимо с точки зрения естественного права, не смущало ее; она, как и греческий гений, приноравливалась ко всему. Религиозные сказания одной какой-нибудь местности не считались обязательными для всех греков; сказания соседней области могли даже находиться в противоречии с ними. Нападки, которым мифы подвергались, например, в театре, часто не имели важного значения. Богов не считали безгранично всемогущими, стоящими выше людских посягательств, сомнение в их божественном превосходстве было менее серьезным проступком, чем отрицание некоторых подробностей в народных преданиях. Философские теории могли легко казаться жрецам учениями, к которым религия не имела никакого отношения; мечтатели-философы объясняли мироздание, изучали страсти; жрецы мало занимались этими вещами.

Правда, греческая религия бывала иногда нетерпимой, однако нельзя сказать, чтобы в Афинах когда-нибудь происходила последовательная борьба между философскими изысканиями и установленной религией.

Государство осуждало учения, которые могли поколебать основы государственного строя или, нападая на верования предков, стремились низвергнуть общий алтарь в пританее¹¹, алтарь более дорогой народу, чем жрецам.

Легко заметить, что во всех религиозных процессах древности, как ни мало нам известно о них, главный пункт обвинений всегда сосредоточен на политике, и обвинитель никогда не говорит с какой-нибудь определенной богословской точки зрения. Мы не найдем в Греции следов ни религиозных войн в обычном смысле этого слова, ни массовых религиозных с. 305 преследований и осуждений. Люди не объединялись там в партии во имя особого религиозного учения. Нетерпимость была чисто патриотического оттенка; она проявлялась не часто, но, раз возникнув, могла под влиянием случайных причин дойти до крайностей.

Эта черта замечается отчасти у современных нам греков. Они обращают мало внимания на догматы и, по-видимому, терпимее всех других народов относятся к верованиям, отличающимся от их собственных; тем не менее, в известные моменты они проникаются жгучей ненавистью к иноземным религиям, в особенности к таким, которые стремятся получить распространение. Самое учение при этом не играет роли, и никто им не интересуется; весь народ, никогда не отделявший национальных интересов от национальной религии, готов без всяких посторонних влияний поднять гонение против иноземных культов во имя своей истории.

Самая сущность религиозного чувства афинян очень мало способствовала увлечению иностранными вероучениями, потому что эти последние были порождены таким умственным строем, который был едва знаком им; они никогда не отдавали себе ясного отчета в недостатках их собственного вероучения или обрядовой стороны. Орфики¹² и другие заимствованные секты не привлекали к себе в Аттике последователей, и сторонниками этих новых учений были несомненно в большинстве случаев иностранцы. Если среди посвященных в культ Матери богов¹³было больше афинян, то только потому, что это божество издавна получило в Афинах права гражданства.

Мистические вероучения утверждались в Афинах, лишь утратив свой первоначальный характер. Это именно и случилось с культом Диониса, который, если судить по празднествам в театрах и храмах, имел мало общего с тем же самым культом в Беотии и Фракии.

с. 306 В этом отношении аттический дух резко отличается от эллинского, с которым его постоянно смешивают. Аттический дух был одной из самых совершенных, может быть, самой упорядоченной, самой безупречной формой греческого гения. Но вне области его влияния жизнь отличалась большим могуществом, менее избегала крайностей, которые являются одним из признаков жизненной силы. Даже только при рассмотрении разрисованных ваз Коринфа и островов можно видеть, что эллинский дух допускал все те странные понятия, какие могут быть созданы лишь самым беспокойным религиозным воображением. Сравните лекифы¹⁴, имеющие белый фон и производившееся по преимуществу в Афинах, и глиняную посуду, азиатское происхождение которой несомненно.

Азия порождала религии, предполагавшие наличность глубоких и иногда даже беспорядочных страстей. На морском побережье, в греческих городах Сирии и Египта, на островах наблюдается явное стремление к разрешению великих религиозных задач: пророчества, апостольство, мученичество, дух самопожертвования, сообщества, тайные учения с отпечатком метафизики¹⁵, попытки создания учений о жизни и смерти, особенное увлечение новыми религиями, которые как бы давали душам различные надежды.

Афинянин же принимает участие в процессиях, заботится о том, чтобы статуи были хорошо вызолочены, сохраняет воспоминание о былой славе, так тесно связанной с жизнью нации, несет без особого труда среди празднеств и речей тяжесть той ананке¹⁶, которая, почти всегда была так легка для него, покидает мир не без сожалений, но и без особенного ужаса, опечаленный только тем, что не увидит более света ясного дня!

Афинская религия отличалась суеверием; верования ее не имели метафизических оснований, но ничто не могло с. 307 разрушить их, потому что они коренились в самом сердце народа, и ни философия, ни впоследствии христианство ничего не могли поделать с ними. Как ни бессмысленны были обряды культа мертвых, они всегда казались афинянам необычайно важными. Никогда вера в будущую жизнь не принимала в Аттике определенной формы: «Счастливые Острова» всегда оставались созданием фантазии поэтов, которые предоставляли их героям.

Тем не менее афинянин желал, чтобы умершие получали погребение; не выполнить этот долг было преступлением, и тот, кто не был погребен, скитался среди самых ужасных мучений. Надо было, кроме того, доставлять умершему пищу, приносить ему в определенные моменты пшеницу и гранаты. Эти обязательства требовалось безусловно выполнять: афинские полководцы, победители при Аргинусских островах, были осуждены на смерть за невыполнение их. Афиняне должны были соблюдать в обрядах мельчайшие требования придирчивого формализма. У них было бесчисленное количество религиозных обязанностей и множество храмов.

В настоящее время в каком-нибудь греческом городке, состоящем из трех сотен домов, в особенности на островах, насчитывается 100 или 150 часовен. В древности количество святилищ также разрасталось до бесконечности. В них редко искали прибежища для нравственного отдохновения или для созерцания, но зато сколько приношений получалось тут, как дар благочестия верующих! Афиняне ни в каком случае не отказались бы от выполнения подобных обязанностей. И это упорное суеверие не нуждалось в поддержке жрецов; оно естественно жило во всех душах и оставалось до конца единственным безусловным требованием, предъявляемым к афинскому благочестию греческой религией.

По-видимому, существовала полнейшая гармония между религией и духом афинского народа. Эта религия, близкая человеческому пониманию, не впадавшая в крайности, требовала мало усилий, а снисходительная мораль с. 308 успокаивала повседневным тревоги и заботы о сверхчувственном мире, от которых афинянин не мог вполне освободиться. Пирог, принесенный Эскулапу, возлияние — Зевсу, венок — нимфам, давали надежду и больному, и воину, отправляющемуся на войну, и поселянину, ведущему судебный процесс. Если пожелания человека не получали выполнения, он покорялся: он знал, что борьба с богами не вела к добру; он не лишал себя надолго наслаждений, доставляемых окружающим его миром, и предавался обычным удовольствиям, не стремясь разрешить тайны мира. Если же его занимали великие вопросы, то театр и поэзия давали ему блестящие и противоречивые ответы, которые интересовали его ум, но не слишком глубоко тревожили его сердце. Ему было хорошо среди этих дивных вымыслов, а рассуждения философов указывали ему, что если все — вероятно, то ничего нет вполне достоверного.

(A. Dumont. Essai sur l’éphébie attique, т. I, стр. 250—259).