Года рождения, жителя села Себина

Когда Матрена жила здесь, рязанские и из других областей шли к ней, народу много. Я у нее здесь не был — были мои родители, они в тяжелые моменты к ней ходили.

Однажды у нас пропали лошади; дня три мы их искали, и безре­зультатно. А в деревне Татинки были зеленя. Отец мне сказал: «Сходи на зеленя, может, там». Отец пошел к Матрюше. А я — ми­мо леса, в бездорожье, напрямую полем лошадей искать. Только к лесу подхожу — слышу, заржали лошади. Я прислушался — еще. За­хожу в лес, там лощина, потом на бугор, потом в осинник — там ло­шади. Я их обратал и приехал. А вскоре и отец пришел от Матрюши. Он стал ее спрашивать, а она ему говорит: «Иди, иди домой, они уже дома».

У матери сестра живет в Журишках. Как-то приходит она к нам и приглашает в Журишки. Дед мой рыбу ловил круглый год, рыба у нас всегда была. Мать завернула рыбу, и мы пошли. А дорога в Жу­ришки — мимо церкви, мимо Матрюшиного дома. Сестра спросила: «Зайдем к Матрюше?» А мать отвечает: «Надо ей рыбу давать, а нам мало будет». А в это время Матрена зовет свою мать: «Дай мне рыб­ки». — «Что ты, Матрюша, где мы возьмем?» — «У нас рыба есть», — отвечает Матрюша. Тут как раз мать с сестрой пришли. Матрюша взяла немного и говорит: «А это несите, куда несете, а то мало будет».

Через два дома на третий от нас жил Семен Алексеевич; у него был племянник, хромой. Однажды прихожу, смотрю — племянник к ним приехал, и между ними разговор о Матрюше: «Все к ней ходим, а что она знает?» Вот племянник собирается (такой френч на нем был) и говорит: «Я ее сейчас испытаю, навру ей, что жениться хочу». Скоро он вернулся и рассказал, как Матрюша его встретила: «Ты зрячий, грамотный, я слепая, к кому ты пришел? Иди, иди отсюда».

Потом я уже в Москве жил, поступил работать на завод, а здесь, в Себине, началась коллективизация и хозяйства взялись кулачить. Отец убежал ко мне, а мать забрали, посадили в Веневскую тюрьму.

Матрена находилась у инженера Жданова на Староконюшенном переулке. Он был инженером по кессонным работам. Матрена жи­ла одна у Евдокии (девичья фамилия Носкова) в сорокаметровой комнате. Там был иконостас, старинные лампады, занавески тяже­лые. Дом был деревянный, львы на воротах. Часть дома у инженера конфисковали и поселили людей. Я пришел к Матрене, рассказал ей, что арестовали мать. «Отпустят, — говорит Матрена, — а в чем она виновата? Она ни в чем не виновата, отпустят».

Мы были во многих местах, пришли в ЦК на Моховой улице. Вход свободный, охрана стояла, но заходить не запрещали. Мы все писали на имя Калинина, а секретарей там было очень много. Куда идти? К нам подошла женщина в обмундировании и мне говорит: «Идите в четыреста какую-то комнату, на третьем или четвертом этаже, без лифта». Я поднялся, смотрю — народу немного, все в са­мотканых поддевках, в лаптях. «Кулаки» собрались.

В комнату подают заявки, а секретарь по карточкам вызывает. Это был секретарь по сельскохозяйственным вопросам. Я ему до­ложил обстановку, показал бумажку, подписанную соседями, ка­кое у меня хозяйство. Он открыл мое дело, а там разрисовано, что мы имели сорок гектаров сада, амбар и наемных рабочих. И он пи­шет мне бланк, чтобы все вернуть. Даже выругался. Я еще говорю: «У меня мать арестовали». Он отвечает: «Я сам подам прошение».

Я приехал в Епифань к прокурору. Прокурор говорит: «Дай мне бланк». Я не отдал (тот секретарь мне сказал: «Бланк прокурору не давать. Пусть пишет свой, а нет — я сам с ним разберусь»). Проку­рор сказал: «Мне некогда», — и убежал. А потом пришел и дал свой бланк: «Хозяйство государству не принадлежит, вернуть обратно».

А утром мама сама пришла, ее ночью отпустили.