Глава XV. «Без десяти двенадцать: Исповедь»«Без десяти двенадцать: Исповедь» Судебная система, как и всё на Марсе вообще, выглядела бульоном колорита, традиций и попыток убежать от острых вопросов в своём устройстве. Осложнялось всё и тем, что Эдемовские адвокаты были проинструктированы людьми свыше и отказывались браться за гибельное дело. Пьющий от отчаяния Кёсби шутил, когда вспоминал об этом: - А ведь надо было тебя на юриста выучить, старина Джон! Всё заплывало туманом цвета глаз лорда Кириака.… Говоря о Кириаке, а не говорить о нём в сих реалиях нельзя, стоит сказать, что он заочно победил на выборах, публично заявив о чёрных делишках, которые и имели, и не имели места. «Эллада» стала единственной реальной политической силой, а посему необходимость в марионетке пропала, и лорд единолично возглавил партию, а речи его стали менять мало-помалу свой оттенок на всё более и более воинствующий. Но выбора из двух зол уже не было. До процесса оставалась неделя. Всего через неделю ворвутся два аспида с дубинами и потащат зачахшего авантюриста к скамье, сидя за которой, он услышит в свой адрес обвинения во всех грехах. «Грехи» - промелькнула мысль у Кёсби в голове, после чего он, полупьяный, но протрезвевший от одного этого слова, натолкнувшего его на действие, встал и торжественно объявил, накидывая на себя пальто. - Иду в собор. Помолюсь хоть напоследок. Многие негодяи, как я слышал, любят религию – пора и мне идти в церковь. Не успели заплывшие от нагрянувших невзгод Маргарет с гигантом и удивиться, как автоматическая дверь захлопнулась за человеком-эмоцией. Да, человек это был непростой. Он был олицетворением своего странного века, как те воплощения стран на древних плакатах, что украшали стены домов перед войной и звались карикатурами. Он тоже был карикатурой: карикатурой были его дорогие туфли в сочетании со старым пальто, карикатурой стали также взъерошенные волосы, не так давно уложенные в одну крепость вкуса модельеров из волос. Это был человек мгновения – взлёта, а затем неминуемого падения. Дожди добрались не так давно и до Эдема. Лужи заполняли собой пробоины в асфальте, а затем, наполнив их с излишком, выплёвывали струи маленьких речушек, которые кривовато текли далее. Кёсби уже не боялся вымокнуть насквозь в диковинную для сих мест непогоду, но всё же, как он ни старался замедлить шаг, дошёл до обители веры он быстро. «Забавно, - думал он, - мечтая о лишних минутах наслаждения мы получаем какой-то уж совсем пошлый темп скорости, а желая ускорить мучения, мы их только замедляем». Внутри было мрачно, а каменный пол выдавал каждый шаг, разнося его кричащим эхом по всей зале. Людей было немного побольше, чем обычно, но, в основном, они пережидали дождь. У алтаря стоял священник в мультирелигиозном облачении и читал на малопонятном языке из своей книжицы. Никогда Кёсби не понимал толком, что несут эти люди, но и интереса к этим словам доселе у него не было. Кёсби сел и не стал слушать проповедь – ничего он всё равно бы не понял из неё и не извлёк. Он стал оглядываться и хотел что-то услышать, что-то, что заставит его призадуматься. Совсем рядышком сидела монашка и за что-то отчитывала паренька. Кёсби уловил только финальный аккорд разговора двух противоположностей: - Книги, конечно, это хорошо, - говорила послушница в тёмной рясе, - но пожертвования принимаются только в виде кредитов, сын мой. Да и нет у нас возможности сортировать литература на… Кёсби не услышал конца разговора, так как его внимание привлёк отрывок из диалога идущих мимо него к выходу мужчины и женщины. - Что тебе не нравится то? – удивлялся мужчина, поправляя очки. - Что не нравится? – возмущалась дама, на голову в рост и на шаг в ширину больше его. – А вот что: зачем дитяти вместе кредитов шлёшь книги, аспид? - Просвещаться… - Жлоб, - перебила его дама, - дети из вежливости со стыдом только читают! «Занятно, - подумал Кёсби, - а ведь мы действительно стали всё делать из этикета и каких-то норм: умные для приличия, пошлые тоже, да и скрываем тоже из этикета всю эту дрянь» - Исповедоваться желаете? – поинтересовался неожиданно подошедший священник. Кёсби в темноте совсем не разглядел его, но согласился и прошёл в конфессиональную кабину. Много лет назад внутри было бы распятие, но теперь религия в дни бури стала чем-то сызнова одним, а посему вместо полумесяца, креста, или звезды символом стал просто плюс – знак положительности. Глупо, но нейтрально. - Я слушаю, сын мой, - начал усталый голос святого отца. - Я грешен, если по чести, очень грешен, - с грустью ответил Кёсби. - Покайся, сын мой. - Для начала, не очень-то я в бога верю, отец мой. - Я тоже, сын мой, - машинально с тоской пробормотал священнослужитель. - Продолжай, говорю. - Я виноват в смерти человека и, много месяцев уже чувствую, что человека то хорошего, что самое обидное, - через силу признавался Кёсби. Пот покрыл весь его лоб и ему стало невыносимо жарко, хоть в этих стенах и веяло холодком веры. – Чувствую, что и родного, быть может… - Дальше. - Друга я, выходит, обманывал… - Дальше… - Дочке я всё детство загубил, - бормотал с блёстками на глазах Кёсби. Он действительно заплакал, так как почувствовал, что судьба не зря его карает своим нержавеющим мечом. Он восклинул: «Я не могу, падре!» - Бог терпел, и ты терпел! – грозно ответил священник. – Чую я, что и это не всё. Кёсби задумался и вспомнил о том, что терзало его в последнее время. - Человека я пальца лишил по прихоти нескольких мерзавцев, чтобы попасть в доверие – не попробовал даже спастись сам, и его спасти, - проговорил в засохших слезах грешник. Ему было больно и стыдно за своё состояние. Неожиданно отворилось окошко, через которое на Кёсби посмотрело знакомое лицо. Это был Ридер, лишившийся после разгрома Кёсби своей работы. Кёсби не видел лично своего прежнего шефа многие месяцы и не сразу узнал этого старика, но изумление его было сильным. - Знаешь, - ответил на все эти исповеди Иеремия, - в наше время ты человек ещё далеко не самый грешный. Я уже что-то прожил – знаю. Мэр то ведь тот действительно агнцем был, но не ты, так этот тиран бы его сгубил, прости Господи. Про дочку твою и друга не скажу ничего, но я тебя давно простил, хоть и обошёлся ты со мной, как со скотиной, Кёсби. Но и я с тобой так же обращался до поры – до времени. Удивишься, но в храме Господа я верю твёрдо не в Господа, а в судьбу и справедливость: каждому воздастся. Каждый получит то, что сотворил. Получил, в конце концов, свою пощёчину от судьбы и ты обратно, но ведь так честнее. Хотя, ты ведь и сам это понимаешь, судя по тому, что пришёл в нашу обитель. Кёсби ждал чего угодно, но только не того, что его простит тот, кто понёс самые большие страдания из-за него, да ещё и так запросто. - Знаешь, - продолжил отец Ридер, - ведь из всех видов добра добро неожиданное – самое лучшее и приятное. Увы, в море стяжательства добро вообще штука ненадёжная, но дело сейчас в том, что ты действительно раскаялся: сотворил добро. Не могу на добро и я не ответить добром, поэтому уходи на свой процесс не прощённым Всевышним, ибо под большим сомнением теперь любовь его к нам. Уходи, зная, что не прощён, но понят: это помогает людям побороть многие сомнения в себе. Так старые недоброжелатели разошлись после рукопожатия друзьями, а часы судного дня Кёсби приблизились ещё на пять минут ближе к нулевому значению.
|
