ГЛАВА 3. РАСЧЕТ СУШИЛКИ кипящего слоя

4.1. Основные понятия

 

В главе рассматриваются отношения текста к действительности и текстам. Рассмотрение их опирается на категорию эвокации, выступающей ad hoc реализацией коммуникативности текста.

 

Отношение текста к действительности (в узком смысле: без включения в нее текстов) традиционно оценивается как отражение текстом действительности. Истоком этой традиции является учение Аристотеля – о мимесисе (подражании) как сущности поэзии и о предмете ораторского выступления. В обоих случаях речь идет об отражении как соответствии текста действительному миру, устанавливаемом автором (ритором).

 

Современная коммуникативная практика с возросшей субъективацией коммуникативной деятельности и развивающейся интертекстуальностью, текстами деконструкции и фантастической литературой, «грязными» предвыборными технологиями с адекватными текстами и т. п. не позволяет видеть отражение действительности во многих современных текстах или, во всяком случае, предполагает более осторожные суждения об отражении. Приведем (без комментариев) три показательных стихотворных текста из подборки стихов современного поэта И. Ахметьева, опубликованных в журнале «Новый мир» (2001. № 5):

* * *

 

режь

 

мажь

 

ешь

* * *

 

не здесь

 

то есть

 

не сейчас

 

и не сразу

 

но обязательно

* * *

 

жизнеприязненность

 

богобоязненность.

 

 

Имея в виду явления в сфере современной западной литературы, И.П. Ильин с сочувствием цитирует Брук-Роуз, которая не без основания полагает, что рухнула старая «миметическая вера в референциапьный язык», т. е. в язык, способный правдиво, и достоверно передавать действительность и говорить истину о ней [Ильин 1996, с. 231]. Эти факты могут быть объяснены, если отношение текста к действительности квалифицировать как преобразование ее текстом, осуществляемое говорящим и слушающим.

 

Более того, и само понятие действительности нуждается в корректировке. Если на базе постулатов отечественной философии недалекого прошлого действительность отождествлялась с объективной реальностью, или материей, то непредвзятое осмысление того, с чем связаны тексты, приводит к выводу, что действительность предстает как то из того, что есть, с чем связан текст. Ср. хотя бы конструкты, созданные в литературе социалистического реализма как отражение действительности, но в ее «революционном развитии» (см. романы, например, В. Кочетова, Г. Маркова и др.); ср. также отношения между текстами слухов и действительностью.

 

Действительность включает в себя и явления, предметы, процессы, отношения т. д., существующие независимо от человека и данные ему в опыте, и явления, предметы, процессы, отношения сознания человека как предпосылки его деятельности, как начала конструирования человеком «мира», создания смыслов, и созданные человеком мыслительные конструкты – схемы, структуры, концепты. Поэтому различается действительность физическая, психическая, социальная; логическая и историческая; объективная и субъективная; реальная и вымышленная и др. Каждый конкретный текст может соотноситься с различными видами действительности или разными их «наборами».

 

Отношение текста к другим текстам традиционно рассматривается как диалогическое (М.М. Бахтин), а в последнее время как интертекстуальное. H.A. Кузьмина, обобщившая большой объем литературы по проблеме интертекстуальности, отмечает, что «интертекстуальность – это маркированная определенными языковыми сигналами „перекличка“ текстов…». Судя по списку литературы, включающему 317 источников, основной текст цитированного научного сочинения перекликается по крайней мере с 317 научными текстами. Приведем (в контексте работы упомянутого автора) «закавыченную» цитату – один из наиболее распространенных интертекстуальных компонентов в научном тексте: «Процессы, происходящие в лингвистике, доказывают неизбежное перемещение фокуса общественного мнения с естественных наук на науки о человеке, среди которых на первом месте оказывается лингвистика, изучающая „средостение человеческой сути – язык“ [Кибрик 1995, с. 219]» [Кузьмина 1999, с. 19–20].

 

Отношения текстов к другим текстам, или межтекстовые отношения, богаче и сложнее, чем это «предусмотрено» теорией интертекстуальности. Во-первых, текст может быть описан в отношениях к другим текстам по линиям говорящего или слушающего (текст нового романа Л. Улицкой в отношении к опубликованным ранее; текст конкретного предвыборного плаката в его отношении к иным подобным, адресованным определенной категории слушающих и т. д.), темы, стиля, жанра и др., в плане эволюции (как история его порождения или история его понимания) и др. Во-вторых, это отношения текста языкового к текстам неязыковым (в лингвистическом смысле). В.В. Виноградов в работе о повести A.C. Пушкина «Пиковая дама» рассматривает отношения текста повести к символике карт, символике игры и др. неязыковым (но – семиотическим!) текстам [Виноградов 1980]. Еще одна иллюстрация: сочинения по картине как разновидность сочинений в практике развития речи учащихся.

 

Итак, текст находится в отношениях к текстам как семиотическим образованиям. Отношения текста к действительности и другим текстам – важнейшее условие его существования. В этом отношении проявляется его коммуникативная природа и сущность. Он перестает быть вместилищем «спящих смыслов» (Ж. Деррида). Он «просыпается», «оживает», становится равноправным компонентом среды, вплоть до игры с говорящим и слушающим. Смысл текста благодаря этим отношениям устанавливается говорящим и слушающим в результате поиска и сопряжения ответов на следующие вопросы: Что сказано в тексте? Что сказал говорящий? Каков смысл, усмотренный в тексте слушающим?

 

Итак, действительность и тексты, будучи преобразованными в данном тексте, становятся фактором существования данного текста, а он, в свою очередь, превращается в рычаг преобразования действительности и других текстов, в фактор, служащий порождению новых текстов. Таковы, например, цепочки текстов, преобразующих «один и тот же» фрагмент действительности: повесть для кино – киносценарий – рабочие материалы – кинофильм, повесть для театра – пьеса – рабочий материал – спектакль (цепочки из текстов творчества В.М. Шукшина).

 

Отношение текста к действительности и текстам выражается категорией эвокации, которая представляет собой реализацию коммуниативности текста.

 

Понятие эвокации, разработанное в [Чувакин 1995] на материале художественной речи, в данном случае распространяется на коммуникацию в целом. Эвокация как один из уровней коммуникативной деятельности говорящего и слушающего представляет собой специфическую деятельность Homo loquens, содержанием которой является реализация репрезентативной функции языка посредством текста в ситуациях коммуникативной деятельности. Она обеспечивает преобразовательный характер отношения текста к действительности и другим текстам. Иначе говоря, эвокация есть один из базовых механизмов коммуникации – внутренняя составляющая коммуникативной деятельности Homo Loquens (как единства человека говорящего и человека слушающего), отвечающая за задачу конструирования действительности (в том числе и выраженной в знаках) в тексте, в результате чего рождается текстовая действительность [Василенко, Ожмегова, Савочкина, Сим, Чувакин 2007, с. 84]

 

Эвокационная деятельность включает в себя следующие компоненты: 1) предметные: объект эвокации, средство эвокации, продукт эвокации; 2) процессуальный: процесс эвокации.

 

Раскроем содержание названных компонентов и приведем иллюстративный материал по результатам исследования С.И. Везнером речевого жанра «брачное объявлении» [Везнер 2008]. Текстовой пример: Здравствуйте. Очень хочется верить, что в этом большом мире есть тот единственный, без вредных привычек, несудимый, добрый, опрятный, обеспеченный человек не старше 460 лет, который по каким-либо причинам сейчас одинок, но тоже имеет огромное желание строить с достойным человеком свое семейное счастье на основе любви, добра, искренности и порядочности. Переезд возможен. Анна, г. Омск, тел.*** (Моя семья. 2007. № 7).

 

Объектом эвокации является вся действительность, включая коммуникативную, семиотическую, текстовую, мыслительные конструкты, отношения сознания человека. Рассмотрение действительности в качестве объекта эвокации означает «перенесение» ее (Т.Г. Винокур) в текст и предполагает ее фрагментирование, селекционирование, оценку и последующее конструирование объекта эвокации. Объект эвокации в текстах брачных объявлений – неосложненная когнитивная оппозиция мужского и женского тендерных концептов.

 

Средством эвокации выступает естественный язык как «средство категоризации и интерпретации» (Э. Бенвенист) объекта эвокации в тексте. Центральные оппозиции, на которых базируется функционирование средств эвокации, проистекают из активной роли Homo Loquens и естественного языка. В сфере художественной эвокации, например, это оппозиция общеязыковое: индивидуалъно-авторское, определяющая источник, из которого говорящий и слушающий черпают средства эвокации и правила категоризации и интерпретации объекта эвокации; свое: чужое, детерминирующая способ представления, или «вИдения» (В. Гумбольдт), объекта эвокации: непосредственно от говорящего и / или слушающего – через категорию повествователя и-или рассказчика или опосредованно – через категорию персонажа. В текстах брачных объявлений средствами эвокации служат языковые средства концепта «брачное взаимодействие» при возможном участии паравербапьных средств.

 

Продукт эвокации – это результат процесса эвокации, т. е. катетеризированный и интерпретированный специальными приемами посредством языковых знаков (знаковых последовательностей) объект эвокации, включенный в текст.

 

Целостным продуктом эвокации выступает текст как составляющая совокупности текстов, частичным продуктом – эвокационный компонент текста (коммуникативный блок, рассматриваемый в эвокационном аспекте). Эвокационный компонент имеет двоякую обращенность: во-первых, в прошлое – в эвокацонную деятельность, и, во-вторых, в настоящее-будущее – в текст и, шире, в коммуникацию. В этом аспекте эвокационный компонент характеризуется дополнительными субстанциональными и функциональными преобразованиями, которые осуществляются специальными приемами как способами сведения объекта и средства эвокации в ее продукт, создаваемый под воздействием целого текста. Брачное объявление как продукт эвокации содержит четыре обязательных компонента: самопрезентативный, селективный, интерактивный, прогностический при факультативных: трансжанровом, прецедентном, иконическом.

 

Процесс эвокации – взаимодействие непроцессуальных компонентов эвокационной деятельности, связанное с реализацией говорящим / слушающим потребности-мотива. Процесс эвокации определяется некоторыми общими принципами и факторами. В основе взаимодействия непроцессуальных компонентов лежат два принципа: адекватности и активности. Принцип адекватности устанавливает, что продукт эвокации, конструируемый из средств эвокации, соответствует объекту эвокации; принцип активности, раскрывая преобразовательный характер этого взаимодействия, устанавливает, что в процессе эвокации объект субстанционально и функционально преобразуется средствами эвокации. Ср.: «В языке… благодаря всей его структуре делается упор не на определенный вид материальной (или подражающей явлениям) верности, а на реляционную верность воспроизведения» [Бюлер 1993, с. 173]. В случае с брачным объявлением принцип адекватности предполагает, что осложнённая оппозиция по ключевым параметрам соответствует неосложненной оппозиции. Активность языка проявляется в активности стандартных средств брачного объявления и контрарно-дифференцирующей активности лингвистических концептов брачного объявления; активность человека – в активности его индивидуальных концептуальных систем.

 

Процесс эвокации «застывает», «овеществляется» в продукте: готовность объекта эвокации, представленного в средстве эвокации, и самого средства эвокации к функционированию реализуется в их функционировании в целостном тексте – продукт несет часть нагрузки целого. Иначе говоря, процесс «умирает» в продукте. Но умирает, чтобы ожить как объект и жить в коммуникативной деятельности слушающего как множество объектов, возникающих на базе этого одного продукта. При этом решающее значение имеет «сочетание и соотнесение языковых значений с внутренней моделью мира ("знаниями о мире"), составляющей содержание человеческого сознания» [Звегинцев 1996, с. 173].

 

На стыке «смерти» как однократного, одномоментного акта и «жизни» – актов бесконечных, многократных, возрождающихся по тому или иному поводу (а то и без повода!), во взаимодействии «жизни» и «смерти» и эвокация делает возможным существование текста в его отношении в действительности и текстам.

 

Взаимодействие принципов и факторов эвокации при активной роли говорящего и слушающего обеспечивает инобытие действительности (включая и тексты) в тексте. Яркой иллюстрацией инобытия действительности, в том числе и текстовой, служит эвокация ситуаций судебного разбирательства как фрагмента действительности (объект эвокации) и их эвокации в жанре юридического триллера (первое звено эвокационной цепочки) на языке оригинала (Grishem J. The Runaway Jury. ARROW. 1997) в переводном тексте (второе звено эвокационной цепочки) (Гришем Д. Вердикт. М., 2000). Как отмечает Е.А. Савочкина, исследовавшая этот материал [Савочкина 2007], ситуации судебного разбирательства передаются в обоих текстах стандартизированностью дискурса персонажей на фоне юридических терминов, эмотивности, аргументированности, оценочности; оба текста обладают признаками авантюрной литературы (напряжённость, динамичность); в тексте перевода сохраняются лингвистические и композиционные особенности текста оригинала, воспроизводящего первичные речевые жанры судебного разбирательства, однако способы репрезентации жанровых признаков юридического триллера в переводном тексте по сравнению с текстом оригинала преобразуются (чаще всего действуют механизмы опущения и добавления), и это объясняется давлением норм языка перевода и межкультурной коммуникации, установками переводчика.

(обратно)

4.2. Текст и внетекстовая действительность

 

Процессы порождения и интерпретации, являясь взаимосвязанными и взаимообусловленными, формируют коммуникативно-речевой механизм взаимодействия говорящего и слушающего. Сущностью механизма является функционирование модели адаптации двух текстов или, по терминологии Е.В. Сидорова, модели коррекции первичной коммуникативной деятельности говорящего и вторичной коммуникативной деятельности слушающего: «Первичная коммуникативная деятельность создает предметно-знаковую программу для построения вторичной коммуникативной деятельности… Вторичная коммуникативная деятельность конструктивно участвует, еще в субъективной форме (как «внутренний образ»), в создании текста. Это значит, что вторичная коммуникативная деятельность в качестве внутреннего образа, идеальной модели в известной мере определяет не только функцию речевого произведения, но и его поэлементный состав, т. е. коммуникативный аспект текстовой системы, и соотношение между элементами высказывания, т. е. текстовую структуру. Следовательно, и поэлементный состав, и структура текста, n его функции определяются в процессе осуществления первичной коммуникативной деятельности соответствующими параметрами вторичной коммуникативной деятельности, точнее свойствами идеальной модели этой деятельности, действующей через первичную коммуникативную деятельность и подчиненной ей. Через текст первична коммуникативная деятельность задает конкретный характер протекания вторичной коммуникативной деятельности и в этом смысле программирует последнюю, осуществляет управление ею» [Сидоров 1987, с. 15, 16].

 

Предварительные замечания. Текст, являясь достаточно молодым объектом лингвистических исследований, в последнее время стал полем изучения разного вида взаимодействий. Это вызвано необходимостью разного рода согласования деятельностей отправителя сообщения (говорящего) и получателя сообщения (слушающего). Данное согласование заключено в целостном сопряжении моделей деятельности участников коммуникации. Модели же, в свою очередь, образуют коммуникативное содержание текста. Соответственно, текст во внетекстовой деятельности функционирует и как результат порождения смысла (что обусловлено корректировкой порождающей интенции, прагматической установкой автора и коммуникативным намерением), и как способ и результат интерпретации смысла. Таким образом, текст полностью отражает сущность коммуникации, которая заключена в «построении в когнитивной системе реципиента концептуальных конструкций, «моделей мира», которые определенным образом соотносятся с «моделями мира» говорящего, но не обязательно повторяют их… Тексты, которыми обмениваются участники, зачастую оказывают большее влияние на формирование у них моделей ситуации, чем на фактическое положение дел. Модели мира и знаний участников ситуации становятся не менее, а может быть, более «вещественными», чем внешние, объективно определяемые обстоятельства» [Сергеев 1998, с. 3].

 

Категория коммуникативности, как отражение сущности включения текста во внетекстовое пространств, функционирует в виде результата действия механизма порождения и определяет основания интерпретации. Порождение, интерпретация, межтекст рассматриваются в аспектах механизма, условий, ситуации функционирования (что отражается в делении главы на параграфы).

 

Порождение текста как способ включения текста во внетекстовую действительность. Сущность процесса порождения текста. Порождение текста прежде всего связано с порождением смысла в широком значении. По мысли Ю.М. Лотмана, «можно себе представить некоторый смысл, который остается инвариантным при всех трансформациях текста. Этот смысл можно представить как дотекстовое сообщение, реализуемое в тексте. На такой презумпции построена модель «смысл-текст». При этом предполагается, что в идеальном случае информационное содержание не меняется ни качественно, ни в объеме: получатель декодирует текст и получает исходное сообщение. Опять текст выступает лишь как «техническая упаковка» сообщения, в котором заинтересован получатель… Но при таком подходе утрачиваются способности обслуживать другие функции, присущие тексту в естественном состоянии» [Лотман 1996, с. 13].

 

Если говорить о порождении как о способе включения текста во внетекстовое пространство, то наиболее значимыми функциями становятся творческая функция и функция памяти.

 

Творческая функция включает процесс порождения в область деятельности по «производству текстов или по производству и потреблению текстов (а по существу, коммуникантов как сложных языково-параязыково-неязыковых текстов)» [Основы общей риторики 2000, с. 7]. Таким образом, порождение затрагивает материал культуры. В данном аспекте главным становится соотношение текста и контекста, что трансформируется, в свою очередь, в соотношение:

 

1) текста и подтекста (при котором выявляются скрытые смыслы, заложенные в тексте);

 

2) текста и затекста (при котором выявляются совокупность психоязыковых факторов, предшествующих моменту порождения).

 

Данный аспект выявляет специфику социокульторологнческото погружения текста как репрезентанта отдельной социокультурной области.

 

В этой связи можно выделить два типа порождения смысла текста:

 

1) имплицитный, основанный на ассоциативной развертываемости текста;

 

2) эксплицитный, при котором развертывание происходит через грамматические, лексические, интонационные и прочие связи.

 

Кроме того, смыслопорождеиие являет собой действие двух взаимонаправленных механизмов: контаминации (свертывании) и компрессии (развертывании) [Мурзин, 1976]. Сущность свертывания состоит в выявлении содержательной доминанты текста, а развертывание осуществляется через приемы содержательной компрессии (ассоциативные, синонимические и т. д. связи), которые базируются на трех видах фоновых знаний:

 

1. социальных, т. е. известных всем участникам речевого акта еще до начала сообщения;

 

2. индвидуальных, т. е. известных только двум участникам до начала сообщения;

 

3. коллективных, т. е. известных членам определенного коллектива, связанным профессией, социальными отношениями и др. (например, специальные медицинские знания, политические и т. д.) [Валгина 2003, с. 16].

 

Реализация функции памяти текста связана, прежде всего, с идеей «языкового существования»: «Язык окружает наше бытие как сплошная среда, вне которой и без участия которой ничто не может произойти в жизни. Однако эта среда не существует вне нас как объективированная данность; она находится в нас самих, в нашем сознании, в нашей памяти, изменяя свои очертания с каждым движением мысли, каждым проявлением нашей личности. Вот эта наша постоянная, никогда не прекращающаяся жизнь «с языком» и «в языке» и есть то, что называется языковым существованием» [Гаспаров 1996, с. 5].

 

По Б.М. Гасиарову, порождение текста связано и следует из способности памяти к континуальной, нерасчлененной переработке языковой и речевой информации. Все, что нужно продуцировать говорящему, уже содержится в его языковой памяти в виде готовых блоков информации. Данные блоки генетически восходят не только к языковому опыту говорящего, но и связаны с его предметно-коммуникативной деятельностью. Это деятельность связана и с особенностями ситуации, и со способностью эвоцировать и трансформировать ранее уже известные тексты: «Языковая память говорящего субъекта представляет собой грандиозный конгломерат, накапливаемый и развивающийся в течение всей его жизни. Она заключает в себе в полу сплавленном, текучем состоянии гигантский запас коммуникативно заряженных частиц языковой ткани разного объема, фактуры, разной степени отчетливости и законченности: отдельные словоформы, каждая в окружении целого поля более или менее очевидных сочетательных возможностей; готовые словесные группы, в каждой из которых просматриваются различные возможности модификации, расширения, усечения, замены отдельных элементов, синтактико-интонационные фигуры, лишь частично заполненные отдельными опорными словами, в окружении целых полей словоформ и словосочетаний, пригодных для их полного воплощения; целые готовые реплики-высказывания (опять-таки с возможностями их модификации); различные риторические «жесты», за которыми проглядывают более крупные речевые блоки и даже целые тексты, ассоциируемые с такими «жестами», наконец, отдельные куски текстов, относящимся к различным сферам и жанрам языкового существования, которые говорящий помнит с разной степенью отчетливости – будь то точное знание наизусть, или приблизительное, размываемое лакунами воспоминаний, или смутный, едва просвечивающий в памяти образ» [Гаспаров 1996, с. 104]. Таким образом, вся наша языковая деятельность пронизана блоками-цитатами из предшествующего языкового опыта. Говорящему не нужно каждый раз конструировать сообщение, все фрагменты текста уже существуют в памяти целиком (в виде эвоцированных или трансформированных фрагментов ситуации), а языковая память выносит необходимые фрагменты на поверхность сознания. Необходимый фрагмент просто «узнается».

 

Механизм узнавания при порождении текста связан, прежде всего, с особенностями условий порождения текста.

 

Условия порождения текста. Под условиями порождения понимаются порождающая интенция (прагматическая установка автора), авторская модальность, способы ее реализации в текстовой модальности, целеустановка и коммуникативное намерение. «Текст как цельное речевое произведение имеет свои закономерности образования. Текстообразование осуществляется под влиянием целеустановки самого текста и целеустановки конкретного автора текста. Первое диктуется самим текстом, его типом, жанром, задачами, которые он реализует. Второе всецело связано с авторской модальностью, так как любое сообщение заключает в себе не только информацию, но и отношение автора к сообщаемой информации. Последнее особенно важно в установлении прагматики текста, поскольку связано с интерпретационной стороной текста. Автор не только формирует собственно текст, но и направляет читателя в его интерпретации. Прагматическая установка текста исходит из самого текста – его назначения, вида, жанра… При начале работы над текстом известной бывает его общая целеустановка – информирование, обучение, инструктирование, декларирование и т. д. Таким образом, каждый текст имеет свою прагматическую установку. Она определяет и форму текста, и отбор материала, и общую стилистику и др. Однако автор как конкретный субъект, подчиняясь общим правилам построения текста данной направленности, вносит свои, личностные коррективы в построение текста, т. е. осуществляет свою, авторскую прагматическую установку. Обе установки совмещаются, могут накладываться друг на друга, но по каким-то причинам расходиться и даже вступать в противоречие» [Валгина 2003, с. 24].

 

Сущность прагматической установки заключена в осознанном намерении говорящего оказать определенное воздействие на слушающего. Иерархия прагматических установок формирует прагматическую направленность текста, что реализуется, в свою очередь, в коммуникативно-прагматической структуре содержания текста. Под коммуникативно-прагматической структурой понимается «определенным образом организованное и упорядоченное средствами языка содержание текста в соответствии с коммуникативной целеустановкой авторов и прагматической направленностью текста» [Крижановская 1997, с. 131]. Например, в научном тексте характер структуры содержания зависит от жанра. Так, структура эмпирической статьи (статьи, содержащей описание какого-либо эксперимента) создается последовательностью следующих коммуникативно-прагматических блоков: «введение темы», «формулировка проблемы», «постановка цели и задач исследования», «описание стадий эксперимента», «выдвижение гипотезы», «конечный императив», или «прогнозирование». Обязательными компонентами коммуникативно-прагматической структуры теоретической статьи являются компоненты «ведение темы», «постановка цели и задач исследования», «формулировка проблемы», «конечный императив». В структуре же научно-методической статьи весьма условно можно выделить лишь коммуникативно-прагматические блоки «ведение темы», «конечный императив» и «прогнозирование» [Крижановская 1997, с. 132]. В рекламном тексте коммуникативно-прагматическая структура формируется как проекция аргументативной структуры на композиционно-прагматическую структуру (в виде совокупности таких блоков: кто продает, что продает, кому (имплицитно, в виде установки на целевую аудиторию), где).

 

Прагматическая установка, реализованная в коммуникативно-прагматической структуре текста, соотносится с видами информации и функционально-смысловыми типами речи. По мысли Н.С. Валгиной, функционально-смысловой тип речи – это своего рода модель коммуникации. И при определении механизмов текстообразования прежде всего избирается сама модель коммуникации, т. е. учитываются конструктивные признаки речевого акта, совокупность которых и формирует модель. К конструктивным признакам относятся:

 

1) коммуникативная целеустановка;

 

2) предмет (содержание) коммуникации;

 

3) признаки ситуации, в пределах которой осуществляется коммуникация;

 

4) социальная характеристика участников коммуникации.

 

Совокупность этих признаков и создает систему речевых ситуаций, а тип речевой ситуации определяет конкретную модель коммуникации и форму ее осуществления: «В рамках каждого типа речевой ситуации формируются достаточно стандартные формы реализации их в тексте. Рождается стереотипичность речевого поведения, которая отражается на нормах (жестких или менее жестких) речевой организации текста. Текст соответственно приобретает ту форму, которая помогает ему выполнить данную коммуникативную задачу. При этом, чем более стандартен текст, тем ярче выявляются его признаки, тем более предсказуема оказывается его форма. Следовательно, цель, намерение (авторская интенция) определяют тип текста – функционально-смысловой тип речи, т. е. речевую форму» [Валгина 2003, с. 77].

 

Речевая форма так же зависит и от авторской модальности текста, которая проявляется в выборе автором производителя текста: собственно производителя речи, субъекте повествования, образе автора. На уровне текстовой модальности происходит соединение содержания текста с представлениями об авторе и адресате. Взаимодействие модальных планов говорящего и адресата позволяет выделить статический и динамический типы текстов. «Статическая разновидность текстовой модальности предполагает совпадающие модальные планы автора и адресата на всем пространстве текста. При этом важно отметить, что в тексте не происходит переключения с одного модального регистра на другой и что адресат понимает модальные смыслы текста точно так же, как и автор… Динамическая модальность предполагает отсутствие единой для повествователя, читателя и героя модальности. Каждый из носителей текстовой модальности обладает собственной «партией», и взаимодействие, переплетение этих партий рождает движение, динамику модальностей всего текста» [Соболева 1997, с. 165].

 

Ситуация порождения текста. Под ситуацией порождения понимается осознанный и целенаправленный выбор говорящим определенного речевого жанра, в зависимости от условий, сопутствующих осуществлению акта коммуникации; корректировка речевого жанра, исходя из требований слушающего; выбор механизма порождения, адекватного данной ситуации. При определении ситуации порождения текста можно выделить два аспекта: во-первых, условия осуществления коммуникативного акта, во-вторых, выбор говорящим речевого жанра и коррекция речевого жанра, исходя из ситуации.

 

Под условиями коммуникативного акта понимается совокупность следующих признаков ситуации: обстоятельства коммуникативного акта (по Городецкому: «обстоятельства коммуникативного акта – это общий деятельностный контекст коммуникативного акта, включающий как непосредственный акт совместной деятельности, так и привходящие, фоновые обстоятельства» [Городецкий 1990, с. 14]), персуазивная программа, коммуникативная и практическая цели («практическая цель связана с типом социальной деятельности и представляет собой образ результата. Коммуникативная цель – намерение, установка, реализуемая говорящим при порождении текста» [Основы общей риторики 2000, с. 29]).

 

Вышеназванные компоненты содержательно характеризуют ситуацию порождения. Структурообразующими же компонентами ситуации порождения являются время и пространство: «Текст создается в определенной единственной ситуации связи – субъективной ситуации, а воспринимается в зависимости от времени и места, в бесчисленном множестве объективных ситуаций» [Пятигорский 1996, с. 18)].

 

Описание проявлений категорий пространства и времени в текстах разной родовой и функциональной отнесенности в настоящее время можно представить в виде следующих положений:

 

1. дифференцированное описание (четкое разграничение и определение пространства и времени):

 

а) хронотопнческое описание восходит к идеям М.М. Бахтина о «слиянии» в художественном тексте пространства и времени;

 

б) описание «точки зрения» в тексте (идеи Б.А. Успенского, В.Н. Волошинова, Г.А. Гуковского и др.), которая может рассматриваться в разных аспектах: идейно-ценностном, пространственно-временном, аспекте позиции наблюдателя, определения субъекта речи и т. д.

 

2. Континуальное (нерасчлененное) описание, при котором время и пространство не расчленены: время и пространство «теряют» свои грамматические и содержательные характеристики. Так, например, аргументативные тексты (пресс-релизы, реклама и т. д.) характеризуются временем универсальным, соединяющим характеристики прошлого, настоящего и будущего. Компонент настоящего обусловлен тем, что аргументация происходит в настоящий момент, сейчас. Компонент прошлого обусловлен наличием определенного опыта и объема информации у субъектов аргументирования до начала аргументации. Компонент будущего представляет собой возможность моделирования аргументативного процесса и прогнозирования результатов. Пространство в аргументативных текстах включает в себя, кроме собственно физического пространства, еще и информационное, интеллектуальное, культурологическое и другие виды пространств.

 

Аспект выбора говорящим речевого жанра связан с определением речевого жанра «не как относительно устойчивого тематического, композиционного и стилистического типа высказывания, а текста» [Федосюк 1997, с. 26]. Речевой жанр, по Бахтину, характеризуется смысловой завершенностью и сменой субъектов речи. Но такой подход не квалифицирует как жанры такие тексты, как спор, дискуссия, беседа. Каждый из такого рода текстов обладает специфическими чертами, но представляет собой совокупность высказываний, принадлежащих разным говорящим. Определение речевого жанра как типа текста позволяет считать жанрами такие разновидности текстов, как предисловия, посвящения, эпилоги и т. п., так как границами этих текстов не является смена субъектов речи. Каждый из названных типов текстов обладает своими тематическими, композиционными и стилистическими особенностями, во многом аналогичными особенностям тех разновидностей текстов, которые принято считать жанрами. При таком подходе разграничиваются элементарные и комплексные речевые жанры. «Под элементарными речевыми жанрами понимаются такие тематические, композиционные и стилистические типы текстов, в составе которых отсутствуют компоненты, которые, в свою очередь, могут быть квалифицированы как тексты определенных жанров. К числу элементарных речевых жанров относятся, например, сообщение, похвала, приветствие или приказ. Что же касается комплексных речевых жанров, то эти типы текстов состоят из компонентов, которые, в свою очередь, представляют собой тексты определенных жанров. Комплексные речевые жанры могут быть монологическими, т. е. включающими в себя компоненты, которые принадлежат одному говорящему или пишущему (например, утешение, убеждение, уговоры), и диалогическими, состоящими из реплик разных коммуникантов (например, беседа дискуссия, спор или ссора)» [Федосюк 1997, с. 26].

 

Кроме условий осуществления коммуникативного акта и выбора говорящим речевого жанра, в описании ситуации порождения текста выделяются и сугубо языковые способы усиления смысла в ситуации порождения. К подобным способам относятся:

 

1) неординарная (окказиональная) сочетаемость элементов текста (как семантическая, так и формально-структурная);

 

2) так называемое «эмфатическое напряжение» – уровень эмоциональной насыщенности текста, соотносимое с категориями тональности текста и субъективной модальности;

 

3) «глубинное (батизматическое) напряжение», возникающее в результате наложения на лексическую семантику различных текстовых смыслов, влияния содержания композиционной структуры произведения, а также различных экстралингвистических (например, культурологических) факторов [Мухин, 1997, с. 164].

 

Понимание как способ включения текста