РАЗЯЩИЕ СЛОВА ЭДВАРДА РОБИНСОНА

Хорошо были известны раньше и сейчас известны не только в США, но и за рубежом имена наиболее выдающихся американских киноактеров. В США они представляли и представляют такой слой интеллигенции, который занимал определенное место в обществе.

Конечно, не актеры, даже самые талантливые, определяли и определяют социальное направление киноиндустрии США. Ею в конечном счете руководит все тот же «господин доллар».

Но бывают актеры и актеры. К сожалению, правильно будет сказать, что подавляющее большинство — а их многие тысячи — это актеры, которые либо покорно и сознательно служат тем, кто утверждает вполне определенную художественную и идейную устремленность американского кинематографа, либо поглощены только материальной стороной бытия и исповедуют безыдейность.

Но встречались актеры, имевшие и свое лицо в киноискусстве, и свои убеждения. К их числу относились люди, понимавшие, что их гражданский долг состоит в том, чтобы оказывать такое воздействие на ум и чувства людей, которое воспитывает у человека благородство, справедливость, уважение к другим людям. И теперь в этом отношении положение не изменилось.

Глубокое впечатление на меня произвела беседа с крупным представителем мира актеров кино — Эдвардом Робинсоном. Имя его зритель знал и далеко за пределами США.

Мы сидели в ресторане неподалеку от советского посольства в Вашингтоне, куда я и советник В. И. Базыкин пригласили известного киноартиста отобедать. А он и прибыл для того, чтобы встретиться

с советским послом.

Беседа получилась задушевной и откровенной, потому и хочется ее в какой-то степени воспроизвести. Важна она еще и тем, что Робинсон, на мой взгляд, дал меткую и, можно сказать, разящую характеристику состояния дел на американском киноэкране.

Он рассказывал:

— Киноиндустрию США захватила бессовестная банда миллио-

неров. Главное, что приводит в движение всю кинопромышленность,— это, конечно, прибыль. Миллионы должны делать новые миллионы. А как должны они их делать — это, собственно, для хозяев киноэкрана вопрос производный. Все средства, все методы для них хороши, если выдерживается таблица умножения. Другими словами, если затраченный на кинофильм капитал умножается в несколько раз после выхода картины на экран, значит, нужное дело сделано. Очень далеки хозяева этой индустрии от соображений человеческой морали, справедливости, гуманизма.

Хоть я,— продолжал Робинсон,— и не являюсь знатоком сложного механизма экономики и финансов, многое из происходящего мне трудно оценить, но я уже в течение долгих лет наблюдаю стремительное падение нравов, которое систематически проповедуется с экрана. Это происходит на протяжении всей моей творческой жизни.

Говорил он, несколько волнуясь, чувствовалось: все, о чем он повествует, у него наболело.

— И передо мной не один раз возникал вопрос,— заявил актер,— принимать или не принимать роль, которую мне предлагают. Не скажу, что всегда удавалось миновать расставленные сети. Иногда я в них запутывался и в результате сам не всегда был удовлетворен своей игрой. Конечно, игрой не в узком художественном смысле, а в смысле направленности той жизни, которой я живу на экране. В смысле образа того, кого я создаю в определенном фильме. Но все же в большинстве случаев я не пошел по пути бессловесного принятия условий, которые пытались мне навязывать боссы Голливуда.

Вы, советские люди, я позволю себе сказать, советские друзья,— говорил он доверительно,— наверно, помните некоторые сцены из кинофильма «Морской волк», поставленного по роману Джека Лондона. Я доволен тем, как сыграл главную роль в этой картине. Но мне пришлось выдержать немалую борьбу кое с кем, в максимальной степени ослабить проявление натурализма и грубости и побольше внести в эту роль красок человечности.

Оба мы — я и Базыкин — весьма высоко отозвались об игре Робинсона.

Он спросил:

— А как сама книга Джека Лондона? Широко ли она известна советскому читателю?

Я заявил в ответ:

— И до войны, и в ее годы советские люди читали и читают произведения Джека Лондона, в том числе и данное произведение. И вообще, Джек Лондон, пожалуй, самый популярный в Советском

Союзе из американских писателей. Если не считать Марка Твена, Фенимора Купера и Джона Рида.

Робинсон пожаловался:

— Американский экран все более и более захлестывают натурализм, пошлость и культ разврата. Но самое печальное, что массовый зритель воспитывается в таком духе и ему это начинает нравиться. А кинопродюсеры используют данное обстоятельство и расширяют производство подобной продукции. Вести борьбу против этого очень трудно. Да и кто ее будет вести? Силы слишком неравные. Следствие становится причиной, та опять порождает нежелательные последствия, а они снова оказывают отрицательное влияние на нравы людей.

Я спросил Робинсона:

— Имеется ли какая-то группа или общество с участием других крупных, талантливых актеров и, возможно, режиссеров, которые пытаются оказать влияние на развитие кино в положительном направлении?

Собеседник ответил:

— Организованных групп или обществ подобного рода нет. И они не могут иметь долгую жизнь в США — актеры, которые попытались бы стать на такой путь, остались бы голодными и бездомными. Вот и судите сами, какой бы вышел результат.

Явственно ощущалось, что у нашего собеседника накопилось немало неприязни к тем, кто распоряжается судьбами актеров кино.

— Видите,— закончил знаменитый киноактер,— в какой обстановке трудится огромный отряд актеров экрана. Повседневно в их творческой деятельности они несут американцу такие нормы поведения, которые очень далеки от всего доброго и гуманного, что присуще каждому человеку, если он не испорчен условиями, в которых живет.

Нам стало яснее после этой беседы, почему Эдвард Робинсон приобщился к деятельности Национального совета американо-советской дружбы, возглавлявшегося в то время Корлиссом Ламонтом, хорошо известным прогрессивным общественным деятелем США.

В каком-то отношении общий настрой этого выдающегося представителя американского экрана сродни тем мыслям, которые высказывал мне Чарли Чаплин.