Глава одиннадцатая. Вальтер Рид. В интересах науки и во имя человечества

Вальтер Рид. В интересах науки и во имя человечества

 

 

I

 

С желтой лихорадкой дело обстояло иначе — тут не было никакого спора и шума.

Всеми признано, что Вальтер Рид, глава комиссии по борьбе с желтой лихорадкой, был чрезвычайно корректным и честным человеком, что он отличался мягкостью характера и крепкой, неумолимой логикой; не остается и тени сомнения в том, что он вынужден был рисковать человеческими жизнями хотя бы уже потому, что животные вообще не болеют желтой лихорадкой.

Известно также то, что бывший кладовщик Джемс Кэрроль всегда был готов отдать свою жизнь, чтобы доказать точку зрения Рида, и что он был не очень щепетилен в отношении чужой жизни, когда нужно было решить какой-нибудь вопрос, хотя бы и не первостепенной важности...

Все кубинцы (которые были на месте и должны это знать) единогласно признают, что американские солдаты, добровольно взявшие на себя роль морских свинок, вели себя настоящими героями. Все американцы, которые были тогда на Кубе, сходятся на том, что испанские иммигранты, добровольно взявшие на себя роль морских свинок, были не героями, а корыстолюбцами, — не получил ли каждый из них по двести долларов золотом?

Можно, конечно, искренне возмущаться фактом трагической гибели Джесса Лэзира, но тут уж была его собственная вина: зачем он не согнал комара со своей руки, а дал ему насосаться крови? И потом, надо сказать, что судьба была чрезвычайно благосклонна к нему после его смерти: ведь правительство Соединенных Штатов назвало его именем артиллерийскую батарею в балтиморском порту — это что-нибудь да значит! А помимо того, правительство было более чем внимательно к его жене: вдова Лэзира получила пенсию 1 500 долларов в год. Как видите, все в порядке и спорить больше не о чем. Можно с легким сердцем рассказывать увлекательную историю о желтой лихорадке, но при этом нужно еще добавить: эта история абсолютно необходима для книги об охотниках за микробами. Она подтверждает пророчество Пастера! Из своей великолепной гробницы на парижском кладбище Пастер мог бы, наконец, заявить миру: «Не я ли это говорил?» Ибо к 1926 году весь оставшийся на свете яд желтой лихорадки мог бы уместиться на шести булавочных остриях, а через несколько лет этой заразы не будет и в помине — она совершенно исчезнет, как исчезли динозавры, если только не останется где-нибудь в качестве трофея, полученного Ридом в его замечательных опытах с испанскими иммигрантами и американскими солдатами...

Это было грандиозное наступление объединенными силами, решительный наскок на желтого негодяя. Сражение вела странная разношерстная команда, а зачинщиком его был презабавный старик с роскошными бакенбардами в виде бараньих котлеток, доктор Карлос Фэнли, который высказал поразительно верную догадку, но в то же время был ужасным путаником и у всех добрых кубинцев и мудрых врачей слыл за «старого полоумного теоретика». «Старик Фэнли совсем рехнулся», — говорили про него.

Каждый предлагал свой собственный «вернейший» способ борьбы со страшной смертоносной эпидемией, но все эти «вернейшие» способы противоречили один другому. «Необходимо окуривать шелковые, атласные и бархатные ткани всех уезжающих из города, пораженного желтой лихорадкой». «Нет! Этого недостаточно: нужно сжигать, закапывать и особенно тщательно уничтожать шелковые, атласные и бархатные вещи приезжающих в город, пораженный эпидемией». «Было бы умно отказаться от рукопожатий с друзьями, в семьях которых были заболевания желтой лихорадкой». «Ничего подобного: рукопожатия абсолютно безвредны; лучше всего сжигать дома, где засела желтая лихорадка». «Нет, этого не нужно! Достаточно окурить их серой». Но была одна мера, которая на протяжении двухсот с лишним лет признавалась почти всеми обитателями Северной, Центральной в Южной Америки, и заключалась она в следующем: если жители данного города начинали желтеть, икать и блевать черными сгустками, то единственное, что нужно было сделать, — это собирать пожитки и удирать из города, потому что желтый убийца был способен проникать через стены, подкрадываться по земле и наскакивать из-за угла. Он мог пробираться даже через огонь! Он мог погибать и снова возрождаться, этот неистребимый желтый разбойник! И несмотря на то, что каждый и всякий (включая лучших врачей города) боролся с ним всеми мерами, какие только мог придумать, со всем отчаянием, на какое только был способен, желтый злодей продолжал убивать и убивал до тех пор, пока вдруг сам не пресыщался убийствами. В Северной Америке этот момент наступал обычно осенью, с появлением первых заморозков.

Таково было состояние научных знаний по вопросу о желтой лихорадке в 1900 году. И только один старый Карлос Фэнли сердито и презрительно ворчал из своих пышных котлетообразных бакенбардов:

«Все вы ничего не понимаете: желтая лихорадка распространяется комаром!»

 

II

 

Плохо обстояло дело в Сан-Кристобал-де-Хабана на Кубе в 1900 году. Желтая лихорадка гораздо быстрее уничтожала американскую армию, чем испанские пули. И она совсем не была похожа на те эпидемические заболевания, которые обрушиваются обычно на беднейшую, грязную часть населения. Она погубила больше трети офицерского состава из штаба Леонарда Вуда, а штабные офицеры, как известно, самые чистоплотные и обеспеченные офицеры в армии. Генерал Вуд писал громовые приказы; Хабана скреблась и чистилась; счастливые грязные кубинцы превращались в несчастных и чистых кубинцев. «Все до последнего камня было перевернуто» — и никаких результатов. За двадцать лет не было в Хабане такого количества заболеваний, как в одном этом году!

Каблограмма за каблограммой летели из Хабаны в Вашингтон, и вот 25 июня 1900 года майор Вальтер Рид прибыл в Квемадос на Кубе с заданием «уделить специальное внимание вопросам происхождения и предупреждения желтой лихорадки». Это было чрезвычайно важное задание. А если учесть, кто такой был этот майор Вальтер Рид, задание было уж слишком большим и ответственным. Под стать самому Пастеру! Правда, нужно признать, что у Вальтера Рида были кое-какие заслуги (хотя и не имевшие никакого отношения к охоте за микробами). Он был прекрасным служакой; четырнадцать с лишним лет он обслуживал горы и равнины запада, носясь добрым ангелом в пустыне среди больных поселенцев. Он счастливо избежал опасностей пьянства и картежной игры в офицерских собраниях. Он был человеком крепкой морали. Он был скромен. Но ведь нужно было быть гением, чтобы выловить микроба желтой лихорадки, а разве гении скромны? Но в этом деле, как видно будет из дальнейшего, требовалось прежде всего морально сильная и выдержанная натура, и помимо всего прочего, Вальтер Рид занимался все-таки охотой за микробами. Начиная с 1891 года, он принимал какое-то участие в исследовательской работе одной из лучших медицинских школ под руководством весьма известного в Америке профессора микробиологии, а этот профессор был лично и довольно близко знаком с самим Робертом Кохом.

Итак, Вальтер Рид прибыл в Квемадос. И когда он шел в заразный госпиталь, ему навстречу попадалось много молодых американских солдат, покидавших госпиталь, лежа на спине и ногами вперед...

Похоже было на то, что материала для исследовательской работы будет более чем достаточно!

С Вальтером Ридом был доктор Джемс Кэрроль, которого уж никак нельзя было обвинить в излишней мягкости и скромности, и вы скоро убедитесь, каким солдатом-искателем был Джемс Кэрроль. Рида уже дожидался здесь Джесс Лэзир. Лэзир был охотником за микробами с европейской подготовкой, ему было тридцать четыре года, у него была жена и двое детей, и на глазах его лежала тень обреченности. И, наконец, там был еще Аристид Аграмонте, кубинец. Его задачей было вскрывать трупы, и, хотя он прекрасно справлялся с этим делом, славы он не завоевал, потому что болел уже желтой лихорадкой и работал без всякого риска. Эта четверка составляла комиссию по борьбе с желтой лихорадкой.

Первым подвигом комиссии была неудачная попытка найти какого-нибудь микроба в первых обследованных ею восемнадцати случаях желтой лихорадки. Среди них было много тяжелых, четыре окончились смертельно. Каждый из этих восемнадцати случаев был использован, как говорится, до отказа: брали кровь, делали посевы, вскрывали трупы, занимались самым тщательным выращиванием культур и не нашли ни одной бациллы. Дело было в июле — самый благоприятный сезон для желтой лихорадки, — и солдаты не прекращали своего страшного шествия из ворот госпиталя в Лас-Анимасе ногами вперед... Итак, первая попытка комиссии выяснить причину заболевания окончилась неудачей, но эта неудача навела ее на верный след. В этом и заключается юмористическая сторона охоты за микробами — именно так люди делают открытия! Теобальд Смит докопался до клещей, поверив болтовне фермеров; Рональд Росс обличил серых комаров по подсказке Патрика Мэнсона; Грасси открыл переносчика малярии занзароне благодаря своему патриотизму. А Вальтер Рид потерпел неудачу в первой и, можно сказать, важнейшей части своей работы. Что оставалось делать? Делать было нечего. И у Рида нашлось время услышать голос «старого полоумного теоретика», доктора Карлоса Фэнли из Хабаны, не перестававшего кричать: «Желтая лихорадка вызывается комаром!»

В один прекрасный день комиссия заглянула к доктору Фэнли, и этот старый джентльмен, никем не признанный, всеми осмеянный, с увлечением принялся объяснять членам комиссии свою сумасбродную теорию. Он привел им целый ряд остроумных, хотя довольно туманных соображений, на основании которых он считал комара распространителем желтой лихорадки, он показал им протоколы некоторых страшных экспериментов, которые никого ни в чем не убеждали. Он дал им несколько маленьких черных яичек, похожих на крошечные сигаретки, и сказал:

– Вот они, яички-преступники!

Вальтер Рид взял эти яички и передал их Лэзиру, который бывал в Италии и знал кое-что о комарах, и Лэзир положил их в теплое место, чтобы вывести из них личинки, а затем эти личинки превратились в очаровательных комаров, усеянных серебристыми крапинками, имевшими форму лиры. Вальтер Рид потерпел неудачу — это верно, но нужно отдать ему справедливость, он был в высшей степени дальнозорким и сообразительным человеком, а помимо этого, надо сказать, что ему еще чертовски везло. Не находя никакой бациллы даже в самых ужасных случаях — у больных с глазами, налитыми кровью, и телом желтым, как золото, с мучительной икотой и зловещими рвотными потугами, Вальтер Рид обратил внимание на то, что сиделки, ухаживавшие за больными и близко с ними соприкасавшиеся, никогда не заболевали желтой лихорадкой! Правда, их нельзя было считать невосприимчивыми, но они почему-то не заболевали желтой лихорадкой.

– Если эта болезнь вызывается бациллой, подобно чуме или холере, то некоторые из этих нянек непременно должны были заразиться, — говорил Вальтер Рид членам комиссии.

Затем ему бросились в глаза и другие странности этой болезни. Он заметил, какими причудливыми скачками она распространяется среди населения Квемадоса. Вот заболел человек в доме № 102 по Реальной улице, затем болезнь перепрыгнула за угол, в дом № 20 по Главной Подветренной улице, а отсюда через дорогу на другую сторону улицы, причем эти семьи не имели между собой никакого общения, даже не встречались.

– Похоже на то, что болезнь разносится как-то по воздуху из одного дома в другой, — сказал Рид.

Были еще некоторые особенности, и весьма удивительные, в характере распространения желтой лихорадки. Эти особенности были открыты американцем Картером. Человек заболел желтой лихорадкой. Две или три недели все шло благополучно — человек мог умереть, мог и поправиться и уйти из этого дома, — но по истечении двух-трех недель в этом же доме сразу начинались массовые заболевания желтой лихорадкой.

– Похоже на то, как будто требуется двухнедельный срок для развития заразы в каком-нибудь насекомом, — поделился Вальтер Рид с членами комиссии. Им показалось это не особенно убедительным, но в конце концов они были солдатами...

– Итак, давайте проверим теорию Фэнли о комарах, — решил Вальтер Рид, исходя из всех вышеприведенных соображений, но главным образом потому, что комиссии ничего другого не оставалось делать.

Легко было это сказать, но как приступить к делу? Всякому было очень хорошо известно, что желтую лихорадку нельзя привить никакому животному, даже обезьяне. Для того чтобы проделать эксперимент, доказывающий участие комаров в распространении лихорадки, необходимо было иметь экспериментальных животных, и ни больше ни меньше как животных человеческого вида... Надо было заражать людей желтой лихорадкой!

При некоторых эпидемиях — на этот счет имеется точная статистика! погибало восемьдесят пять из ста заболевших, при некоторых — пятьдесят из ста, и уж никогда не меньше двадцати человек из каждой сотни заболевших. Значит, надо было идти на убийство! И тут-то Вальтеру Риду пришла на помощь его крепкая мораль. Он был одержим желанием помочь человечеству. А если удастся доказать, что желтая лихорадка переносится только комарами...

И вот в один душный вечер, после целого дня, проведенного среди умирающих на Пинар-дель-Рио, он собрал свою комиссию:

– Если бы члены комиссии рискнули первыми... Если бы они согласились подвергнуться укусам комаров, вскормленных на больных желтой лихорадкой... Это послужило бы хорошим примером для солдат, и тогда... — Рид взглянул на Лэзира, потом на Джемса Кэрроля.

– Я готов, — сказал Джесс Лэзир, у которого была жена и двое маленьких детей.

– Можете рассчитывать на меня, сэр, — сказал Джемс Кэрроль, все достояние которого заключалось в его голове исследователя и ничтожном заработке младшего военного хирурга (на его иждивении была жена и пятеро детей).

 

III

 

Вальтер Рид, вызванный в Вашингтон для доклада о ходе работ на испанском фронте, перед отъездом дал точнейшие инструкции Кэрролю, Лэзиру и Аграмонте. Это были весьма секретные и довольно жестокие инструкции, если принять во внимание кроткий нрав Вальтера Рида, Это было безнравственным делом и, если хотите, даже нарушением дисциплины, потому что Вальтер Рид не получил разрешения от высшего военного начальства приступить к этим опытам. Итак, Рид уехал в Вашингтон, а Лэзир и Кэрроль пустились в самое отчаянное и бесстрашное приключение, на какое когда-либо отваживалась пара смелых охотников за микробами. У Лэзира в глазах уже не было прежней тоски обреченности, ее вытеснил блеск искательного энтузиазма. А Кэрроль был солдат, не боявшийся ни военного суда, ни смертного приговора. Кэрроль был охотником за микробами высшего полета...

Лэзир прохаживался между рядами коек, на которых лежали обреченные люди, метавшиеся в бредовом кошмаре, с глазами, налитыми кровью, и лицами, желтыми, как осенние листья. Он пускал на этих людей своих пестро-серебристых самок комара, затем заботливо собирал этих раздутых кровью зверей в их стеклянные жилища, в которых стояли крошечные чашечки с водой и лежало несколько крупинок сахара. Здесь они переваривали свой обед из желтолихорадочной крови и тихо жужжали в ожидании начала эксперимента...

– Вспомним малярию, — говорил Рид Лэзиру и Кэрролю. — При этой болезни требуется две-три недели для того, чтобы комар сделался опасным. Может быть, и здесь то же самое?

Но стоило только посмотреть в смелое лицо Джесса Лэзира, чтобы сказать, был ли он терпеливым человеком. Каким-то способом ему удалось завербовать семь добровольцев, имена которых так и остались неизвестными, поскольку опыт проделывался в глубокой тайне. На этих семь человек (которых, возможно, он чем-нибудь и соблазнил), но прежде всего на самого себя Лэзир напустил самок комара, которых за несколько дней до того кормил кровью людей, ныне уже мертвых...

Увы, все они остались целы и невредимы, и Лэзир впал в уныние.

Но тут выступил на сцену Джемс Кэрроль. Много лет подряд он был правой рукой Вальтера Рида. Он вступил в армию веселым добровольцем, с годами дослужился до капрала и сержанта, повиноваться приказам вошло у него в плоть и кровь, а майор Рид сказал:

– Испытать комаров!

И Джемс Кэрроль напомнил впавшему в уныние Лэзиру о том, что он «готов»! Он предложил Лэзиру достать самого опасного комара из его коллекции, не какого-нибудь пустячного, который укусил только одного больного, а такого, который искусал многих и притом самых тяжелых больных...

27 августа Джесс Лэзир выбрал из коллекции своего лучшего чемпиона, вскормленного на четырех самых тяжелых больных, и посадил это чудовище на руку Джемсу Кэрролю. Солдат внимательно наблюдал, как комар зондировал почву, перед тем как запустить свое жало...

О чем должен был думать Джемс Кэрроль, видя, как комар на его руке постепенно превращался в блестящий шар, надутый его кровью? Никто этого не скажет. Но каждый поймет, что у него могла явиться такая мысль: «Мне сорок шесть лет, а при желтой лихорадке, чем старше человек, тем меньше шансов на выздоровление». Ему было сорок шесть лет. У него была жена и пятеро детей, но в этот же вечер Джемс Кэрроль писал Вальтеру Риду:

«Если комариная теория имеет под собой какое-либо основание, то я заполучил добрую дозу желтой лихорадки».

Через два дня он почувствовал недомогание и не пошел в барак на обход больных. Еще через два дня он заболел по-настоящему...

– Должно быть, это приступ малярии! — воскликнул он и сам пошел в лабораторию, чтобы посмотреть свою кровь под микроскопом. Но малярии не оказалось. В эту ночь глаза его налились кровью, а лицо сделалось темно-красным. Наутро Лэзир отправил Кэрроля в желтолихорадочный барак, и там он пролежал много дней на грани между жизнью и смертью... Был момент, когда ему показалось, что сердце его останавливается... И, надо сказать, это был неважный момент в жизни младшего хирурга Кэрроля.

Он всегда потом рассказывал, что это были самые славные дни в его жизни.

– Я был первым человеком, заболевшим желтой лихорадкой от экспериментального укуса комара! — говорил он с гордостью.

Был еще один американский солдат-доброволец, которого они назвали ХУ (икс-игрек), — бессовестные исследователи назвали его ХУ, хотя его настоящее имя было Уильям Дин из Грэнд-Рэпидса, штат Мичиган. В то время когда у Джемса Кэрроля начинались первые головные боли, на ХУ были пущены четыре комара — один, чуть не убивший Кэрроля, и еще три серебристых красавца, которых вскармливали на шести легких случаях, четырех тяжелых и двух окончившихся смертельно.

Таким образом, экспериментальные работы в Квемадосе стали налаживаться на славу! Правда, первые восемь укушенных остались целы и невредимы; но зато двое последних, Джемс Кэрроль и ХУ, оказались прекрасными морскими свинками, — оба они заболели желтой лихорадкой, и сердце Кэрроля чуть-чуть не остановилось! — но в конце концов оба они поправились, и Кэрроль радовался как ребенок, без конца писал Вальтеру Риду и с нетерпеливой гордостью ожидал возвращения начальника, чтобы показать ему протоколы.

Только Джесс Лэзир подошел с некоторым цинизмом к истолкованию этих двух случаев, потому что Лэзир был тонким экспериментатором, упрямым и строгим, требовавшим абсолютной точности всех условий. Так вот Лэзир при этом подумал: «Несколько подозрительным кажется выздоровление Кэрроля и ХУ, потому что до заболевания они побывали раз или два в зараженной зоне. Это был не совсем чистый эксперимент, и у меня нет уверенности, что именно мои москиты заразили их желтой лихорадкой». Но скептицизм Лэзира — это было одно, а приказы оставались приказами, и он продолжал расхаживать между койками в Лас-Анимасе, опрокидывать пробирки на руки ребят с воспаленными глазами и кормить кровью своих комариных самок. 13 сентября было плохим и несчастливым днем для Джесса Лэзира, потому что в момент, когда он занимался пустым делом кормления комаров, какой-то случайный комар со стороны уселся на тыльной поверхности его руки.

«Это ерунда! — подумал он. — Это даже не та порода комара, пробормотал он и дал комару напиться досыта, несмотря на то, что это был свободный блуждающий зверь, живший в бараке, переполненном умирающими людьми!..

Это было 13 сентября.

«13 сентября вечером... доктор Лэзир стал жаловаться на недомогание... В 6 часов у него появился озноб», — гласит история болезни госпиталя в Лас-Анимасе.

«19 сентября, в 12 часов дня: температура 38,9, пульс 112. Глаза инъецированы, лицо воспалено (это означает: глаза налиты кровью, лицо красное)... В 6 часов пополудни температура 39,5, пульс 106. Желтуха появилась на третий день. Последующее течение болезни можно определить как прогрессирующий и неподдающийся лечению случай желтой лихорадки... Смерть нашего несчастного коллеги наступила вечером 25 сентября 1900 года».

 

IV

 

Но вот Рид вернулся на Кубу, и Кэрроль встретил его восторженно, а Вальтер Рид был глубоко опечален смертью Лэзира, но очень счастлив благополучным исходом болезни Кэрроля и ХУ, а затем... затем (как ни грустно и больно за Лэзира) этот случай все-таки дал кое-что для науки...

«Поскольку доктор Лэзир был укушен комаром во время пребывания в заразном бараке, — писал Вальтер Рид, — нужно, по меньшей мере, допустить возможность заражения через насекомое, предварительно укусившее желтолихорадочного больного. Поэтому данный факт случайной инфекции представляется нам весьма интересным».

– Ну, а теперь моя очередь получить укус! — сказал Вальтер Рид, но им удалось его отговорить.

– Мы должны решить этот вопрос, — настаивал он, но с такой мягкостью, что, слушая его мелодичный голос и глядя на его подбородок, в очертаниях которого было так мало мужественности, можно было подумать, что Вальтер Рид колеблется (ведь как ни говорите, а одного из трех уже не было в живых!). Но мы должны разрешить этот вопрос, — сказал Рид и отправился к генералу Леонарду Вуду, чтобы рассказать ему о всех этих волнующих событиях. Если кого и можно было упрекнуть в мягкотелости, то никак не генерала Вуда! Он дал Риду разрешение действовать и дальше по своему усмотрению. Он дал ему денег на сооружение лагеря из восьми палаток и двух домиков и, само собой разумеется, флагштока! Но, что было самое приятное, он дал ему денег на вербовку людей, которые за приличную плату согласились бы получить один верный шанс из пяти навсегда потерять возможность использовать эти деньги!

Вальтер Рид сказал: «Благодарю вас, генерал!» — и на расстоянии мили от Квемадоса разбил семь палаток, водрузил флагшток с развевающимся американским флагом и назвал это место лагерем Лэзира (ура, ура Лэзиру!), и вы вскоре увидите, какие славные дела пошли в этом лагере...

Можно признать одну непреложную истину: каждый отдельный искатель из великой плеяды охотников за микробами был не похож на другого искателя, но их объединяла одна общая черта — они были оригинальны. Все они были оригинальны, за исключением Вальтера Рида, который не проявил абсолютно никакой оригинальности, заметив, что за последнее десятилетие XIX века слишком уж много накопилось в воздухе различных комаров, клопов, клещей и других насекомых — распространителей болезней. Было совершенно естественно, что человек обратил на это внимание. Но он, несомненно, был самым высоконравственным из великой плеяды охотников за микробами, оставаясь при этом весьма тонким и талантливым экспериментатором, и когда его внутренний голос сказал ему: «Ты должен убивать людей для спасения человечества», — он тотчас же приступил к планированию целой серии закрытых опытов, и никогда еще в мире не было примера, чтобы доброму человеку могли прийти в голову такие жуткие и отвратительные опыты!

К тому же он был дьявольски аккуратен. Каждый человек, намеченный к укусу комара, должен был оставаться долгие дни и недели под запором в раскаленном лагере Лэзира, для того чтобы избежать опасности случайного заражения желтой лихорадкой. В этих экспериментах не должно было быть ни малейшей трещинки! Вальтер Рид широко оповестил американских солдат на Кубе, что есть другая война, война за спасение человечества, — кто хочет идти добровольцем? Не успели еще обсохнуть чернила на объявлениях, как в его приемную явился рядовой Киссенджер из Огайо, а вместе с ним Джон Моран, который был даже не солдатом, а простым гражданским клерком в канцелярии генерала Ли.

– Мы в вашем распоряжении, сэр! — сказали они.

Вальтер Рид был чрезвычайно добросовестным человеком.

– Достаточно ли вы, ребята, учитываете грозящую вам опасность?

И он рассказал им об ужасных головных болях, о беспрерывной мучительной икоте и рвоте черными массами, он рассказал им о страшных эпидемиях, при которых не осталось ни одного человека, который мог бы рассказать людям о пережитых страданиях...

– Мы все это знаем, — сказали рядовой Киссенджер и Джон Моран из Огайо. — Мы идем на это исключительно в интересах науки и во имя человечества.

Тогда Вальтер Рид объявил им о щедрости генерала Вуда. Они получат приличную сумму в двести, а возможно, и в триста долларов, если москитная самка пестро-серебристой масти даст им один верный шанс из пяти никогда не использовать эти деньги.

– Единственное условие, которое мы вам ставим, сэр, — сказали рядовой Киссенджер и гражданский клерк Джон Моран из Огайо, — это, что вы никогда не будете поднимать вопроса о награде.

Майор Вальтер Рид приложил руку к козырьку фуражки:

– Джентльмены, примите мой салют!

В тот же день Киссенджер и Моран отправились в предварительный карантин, который должен был сделать из них первоклассных, выдержанных морских свинок — без страха и упрека! 5 декабря Киссенджер накормил великолепным обедом пять самок комара, две из которых паслись на смертельных больных пятнадцать и девятнадцать дней тому назад. Все шло как по маслу! Через пять дней у него началась адская головная боль, а еще через два дня он весь пожелтел, — это был классический случай, и Вальтер Рид читал благодарственные молитвы у себя в штабе, когда Киссенджер стал поправляться.

Наступили жаркие дни для Рида, Кэрроля и Аграмонте, потому что, кроме молодых американцев, приходивших отдать свои жизни во славу науки и во имя человечества, в их распоряжении было еще достаточно темных, невежественных людей, недавно прибывших на Кубу из Испании и рассчитывавших, что двести долларов им очень пригодятся. Было у них пятеро этих наемных ребят (которых я попросту назову «испанскими иммигрантами», хотя можно было бы их назвать: «человек № 1, 2, 3, 4 и 5», совершенно так же, как охотники за микробами метят своих животных: «кролик № 1, 2, 3, 4, 5»); как бы то ни было, все они получили укусы отборных комаров, которые, если взять в среднем, были много опаснее пуль из автоматического ружья. Они честно заработали свои двести долларов, потому что четверо из пяти дали типичную (ученые доктора могли бы даже выразиться — великолепную) картину желтой лихорадки. Это была большая победа! Все было абсолютно точно! Ни один из этих людей никогда даже близко не подходил к желтой лихорадке, их все время держали, как мышей, в запечатанных палатках в Квемадосе...

«Радуйся со мной, дорогая, — писал Вальтер Рид жене, — потому что, не считая антитоксина дифтерии и коховского открытия туберкулезной бациллы, это будет одной из важнейших научных работ XIX столетия».

«Но может ли желтая лихорадка передаваться каким-либо иным путем?» спросил себя Рид.

Общее мнение было таково, что одежда, белье и постель желтолихорадочных больных смертельно опасны, на миллионы долларов уже было уничтожено одежды и постельных принадлежностей. Главное военно-медицинское управление разделяло эти взгляды; все выдающиеся врачи Северной, Центральной и Южной Америки (за исключением старого сумасброда Фэнли) были в этом твердо убеждены. «Но так ли это?» — спросил Рид, и в то время как он весело подводил итоги опытов с Киссенджером и испанцами № 1, 2, 3 и 4, пришли плотники и выстроили два отвратительных домика в лагере Лэзира. Домик № 1 был особенно мерзким. Размером он был четырнадцать на двадцать футов, имел тщательно пригнанную двойную дверь, чтобы ни один комар не мог туда залететь, и два окна на южную сторону, в той же стене, что и дверь, чтобы избежать всякого проветривания этого домика. В нем была устроена хорошая печь для поддержания постоянной температуры не ниже 90°[53]и поставлены две кадки с водой, чтобы создать влажную и спертую атмосферу корабельного трюма в тропиках. Так что, как видите, этот гнусный маленький домик был меньше всего приспособлен для жилья. Но вот 13 ноября 1900 года обливавшиеся потом солдаты притащили туда несколько крепко заколоченных подозрительного вида ящиков из заразных бараков в Лас-Анимасе, для того чтобы сделать этот домик окончательно проклятым...

В эту же ночь, 13 ноября, Вальтер Рид и Джемс Кэрроль были свидетелями акта величайшего мужества: в домик № 1 вошли молодой американский врач Кук и два американских солдата, — но где же, где их памятники? — Фок и Джернеган.

Эти три человека открыли крепко заколоченные, подозрительного вида ящики. Они открыли их внутри дома, атмосфера которого и без того была почти невыносима для дыхания.

Пфуй! Они схватились за носы, они не могли удержаться от проклятий!

Но они продолжали их распаковывать и вытащили оттуда подушки, пропитанные черной блевотиной больных, погибших от желтой лихорадки, извлекли оттуда простыни и одеяла, испачканные испражнениями умиравших, не имевших сил подняться за нуждой. Они выбили эти подушки и вытрясли простыни и одеяла: «Вы должны постараться, чтобы яд желтой лихорадки хорошенько распространился по комнате», — сказал им Вальтер Рид. Затем Кук, Фок и Джернеган застлали маленькие походные койки этими простынями, одеялами и подушками. Они разделись и легли на эти омерзительные постели. Они пытались уснуть в этой зловонной дыре, более мрачной, чем средневековые подземелья...

Вальтер Рид и Джемс Кэрроль с нежным вниманием охраняли этот домик, чтобы туда не залетел ни один комар, а Фок, Кук и Джернеган получали великолепное питание — в этом можно не сомневаться.

Ночь за ночью проводила эта тройка в домике № 1, размышляя, вероятно, о судьбе душ бывших владельцев этих простынь и одеял. Они тихо лежали, размышляя о том, не переносится ли желтая лихорадка чем-нибудь еще помимо комаров (хотя комариная теория еще не была точно установлена).

Затем Вальтер Рид, человек высокой морали и строгих научных правил, и Джемс Кэрроль, человек суровой дисциплины, решили несколько усложнить обстановку опыта. Из Лас-Анимаса было доставлено еще несколько ящиков, и, когда Кук, Фок и Джернеган их открыли, они чуть не убежали из домика, настолько это было ужасно.

Но они остались и легли спать...

Двадцать дней и ночей, — но где же, я спрашиваю, памятники? — провели здесь эти три человека, а затем их поместили для карантина в прекрасную просторную палатку, чтобы выяснить, не появятся ли у них признаки желтой лихорадки. Но они быстро прибавляли в весе и чувствовали себя великолепно. Они с веселыми шутками вспоминали о гадком домике с его смертоносными простынями и одеялами. Они радовались как дети, узнав о том, что Киссенджер и испанцы (№ 1, 2, 3 и 4) действительно подцепили желтую лихорадку после укусов комаров. «Какое блестящее доказательство и какой гнусный эксперимент!» — мог бы сказать каждый, но для ученого безумца Вальтера Рида этот гнусный эксперимент был недостаточно блестящим. Еще три американских парня отправились туда же и двадцать ночей провели среди загаженных простынь и одеял, но при этом было сделано небольшое дополнение: они должны были спать в пижамах, которые были сняты с умерших больных. А потом еще трое американских солдат пошли в домик № 1 уже на тридцать ночей и спали в той же обстановке, но еще с одним важным добавлением: их подушки были покрыты полотенцами, пропитанными кровью больных, погибших от руки желтого убийцы...

И все они остались абсолютно здоровыми! Ни у одного из этих девяти человек не появилось даже намека на желтую лихорадку! «Великая вещь наука!» — думал про себя Вальтер Рид.

«Итак, мы видим, — писал он, — что теория о распространении желтой лихорадки через одежду лопнула, как мыльный пузырь, при первом соприкосновении с живым опытом».

Вальтер Рид был прав. Наука действительно великая вещь. Но наука одновременно и жестокая вещь, — охота за микробами может быть верхом бессердечия, а неугомонный дьявол, сидевший в Вальтере Риде-экспериментаторе, не переставал нашептывать ему сомнения: «Действительно ли твой эксперимент абсолютно точен? Ни один из людей, живших в домике № 1, не заболел желтой лихорадкой — это верно, но откуда ты знаешь, что они восприимчивы к желтой лихорадке? Может быть, у них природный иммунитет?» Тогда Рид и Кэрроль, взыскавшие уже с Фока и Джернегана все, что может взыскать капитан с солдата, впрыснули под кожу Джернегану кровь желтолихорадочного больного, а Фока подвергли укусам комаров, вскормленных на смертельных случаях желтой лихорадки. Оба они свалились с ужасающими болями, багровыми лицами и налитыми кровью глазами. И, по счастью, оба благополучно прошли через Долину Теней...

– Ну, слава тебе, господи, — бормотал Рид, но особенно он благодарил бога за то, что доказал, что эти два парня не иммунизировались от двадцати жарких, зловонных ночей, проведенных в домике № 1.

За эти подвиги Джернеган и Фок получили по кошельку с тремястами долларов, что по тому времени было довольно крупной суммой.

 

V

 

В то время как происходили все эти опыты, Джон Моран, гражданский клерк из Огайо, тот самый, которого Вальтер Рид приветствовал салютом, чувствовал себя обманутым и разочарованным. Он решительно отказался от гонорара; он всей душой стремился отдать себя в жертву «науке и человечеству», он подвергся многочисленным укусам серебристых комаров из семейства stegomyia (так был окрещен этот комар тогдашними зоологами); самые отборные и ядовитые из них жалили его по нескольку раз самым немилосердным образом, но, увы, он не заболел желтой лихорадкой, он оставался здоров как бык! Что делать с Джоном Мораном?

– Придумал! — сказал, наконец, Вальтер Рид. — Вот что я с ним сделаю!

Рядом с омерзительным домиком № 1 был выстроен другой домик, названный домиком № 2. Это был очень славный и уютный домик! Окна в нем были сделаны в стене, противоположной двери, так что он все время проветривался приятным сквознячком. В нем было прохладно. У стены стояла чистенькая койка, накрытая продезинфицированной постелью. Это был здоровый, гигиенический домик, в котором мог бы прекрасно поправиться даже чахоточный больной. Внутреннее помещение этого домика, от пола до потолка, было разгорожено пополам тончайшей проволочной сеткой, через которую не мог бы пробраться самый крошечный комар.

21 декабря 1900 года, ровно в 12 часов дня, Джон Моран (которому присвоена была почетная роль морской свинки в этих опытах) вошел в этот чистенький домик «в одной ночной сорочке и только что из ванны». За пять минут до этого Рид и Кэрроль открыли в этой комнате стеклянный сосуд, из которого вылетели пятнадцать самок комара, голодных и алчных, жаждавших упиться кровью, и каждая из этих пятнадцати самок в свое время попробовала крови желтолицых больных в бараках Лас-Анимаса.

В одной ночной сорочке и прямо из ванны, Моран вошел в эту маленькую уютную комнату и лег на койку. Через минуту над его головой послышалось назойливое жужжание, через две минуты он получил первый укус, через тридцать минут он был ужален уже семь раз, будучи лишен при этом даже удовольствия прихлопнуть этих противных комаров... Вспомните господина Золя, которого так мучил Грасси. У него, конечно, тоже были неприятные минуты, но все, чем рисковал Золя, — это небольшая атака малярии и добрая доза хинина для ее прекращения. Но Джон Моран! Ну чем он, в сущности, отличался от настоящей морской свинки? В 4 часа 30 минут того же дня он снова был здесь для получения укусов, а на другой день еще раз пришел докормить голодных самок, которые не добрались до него накануне. В другой половине этого домика, отделенные о