Падение династии Мин
©Григорий Казанский. Москва, 2011 г. Все права защищены.
Связаться с автором можно через модератора страницы.
Алька был моложе меня на полгода. А мне тогда едва исполнилось шестнадцать.
Он был пока ещё по-мальчишески хрупкий, но уже очень рослый, загорелый, с ярко выраженной мускулатурой, с крепкими кулаками – типичный спортсмен. С шести лет он занимался спортивной гимнастикой, боксом и чем-то ещё, я даже не помню. У него были довольно длинные волосы, почти до плеч (длиннее носить нам не разрешали), с неровно подстриженной чёлкой.
Этот мальчишка-воин держался прямо, как стрела, которую невозможно согнуть, а можно лишь переломить… и то, если получится! Он и был первый, с кем я по-настоящему подружился в нашем Художественном училище, ещё на первом курсе…
Помню, за голубыми окнами падал первый снежок, а у меня, нелепого и смешного ботаника с сальными, прямыми волосами (как я о себе тогда думал), всё время загибались острия кнопок, и я не мог приколоть лист к мольберту, а потом, к тому же, куда-то потерялся ластик, и Алька предложил мне свой. Почему – не знаю.
Мы сидели рядом, за соседними партами. Мы были одного роста, но я был довольно слабым и болезненным, в школе всегда был освобождён от физкультуры, и немножко побаивался его сначала.
Он, бесспорно, был самый сильный в нашей группе, хотя на вид и казался худеньким. Может быть, он меня пожалел? Кроме того, у меня была самая лучшая коллекция дисков, и много-много глянцевых музыкальных журналов.
Алька, как и я, оказался завёрнутым фанатом старого хард-рока семидесятых годов, особенно группы «LED ZEPPELIN». Мы сразу нашли общий язык, и крепко подружились. Это произошло так. Помню, на пустой паре мы сидели, как всегда, за соседними партами в аудитории, и я слушал в наушниках плеера великий четвёртый альбом – «Лестницу в небо». По лицу Альки, по выражению его глаз и движению его губ я вскоре заметил, что он тоже это слышит.
Мы весело, понимающе переглянулись.
Он пододвинулся ко мне поближе и предложил мне половину его большого, ярко-красного яблока. Ах, это Алькино яблоко, ну прямо аллегория рая!
А я протянул ему один из наушников моего плеера, давая послушать музыку.
Провода плеера соединили нас, и словно по ним между нами побежало электричество. Мы, как по уговору, потянулись друг к другу. Он тут же взял свою сумку и тетради, пересел за мою парту, и с тех пор мы больше не разлучались…
Мы полюбили и рисовать необычно – вместе, один рисунок вдвоём, и постоянно таскали с собой по очереди в сумке наш общий большой альбом, один на двоих, и никогда не расставались с ним.
Над нами даже посмеивались: - Что, стараетесь не пропустить вдохновение? Боитесь, застанет вас врасплох? Алька замечательно рисовал - пожалуй, лучше, чем я. Но он-то считал, что как раз наоборот. На шее у Альки висел ключ на шнурке – чтобы не потерять. Привычка с детства, объяснял он. Каждый вечер он слонялся по улицам дотемна, и возвращался домой, в маленькую грязную квартиру только тогда, когда его отец и мать засыпали.
А иногда мы вдвоём бродили по набережным, по железнодорожным насыпям, любуясь далёкими огнями вечерней Москвы, слушая гудки поездов – и разговаривали, разговаривали. Какие это были волшебные, чудесные вечера!
Потом он с лёгким вздохом поворачивал в сторону дома. Неудивительно, что всё возможное время он проводил или в училище – с его яркой жизнью, ликующими возгласами и смехом на переменах, и по-настоящему интересными лекциями, или потом, со мной, на прогулках. Короче, где угодно, лишь бы не идти домой!
Оно и было понятно…
Я знал, что его родители - люди грубые, невоспитанные, и оба горькие пьяницы. Надо же, какая подобралась семейка!
Он рос совсем другим – говорил, что пошёл в бабушку, недоучившегося архитектора, всю жизнь проработавшую в библиотеке, и носившую ему книги.
Алькины отец и мать были рабочими на Мебельно-сборочном комбинате номер два, в Марьиной роще. Дома они пили и ругались матом, не стесняясь сына, и очень часто его били – давали подзатыльники, и даже наказывали, можно даже сказать, пороли – уже и теперь, в пятнадцать-то лет.
Иногда он без всякого стеснения стягивал футболку и демонстрировал мне внушительные ссадины и кровоподтёки на загорелой спине и пояснице (ниже показывать было неудобно). И я всегда испытывал волнение и трепет, когда я видел его мускулистое, хотя ещё тоненькое по-мальчишески тело, украшенное свежими алыми рубцами, или тёмными, уже сходящими синяками. Но он к этому относился пренебрежительно, и всё ему было нипочём! - Видишь, Димка? – говорил он мне чуть ли не с гордостью. – Меня вчера отец выпорол солдатским ремнём! А знаешь, из-за чего? Он мои новые чехословацкие ботинки пропил (ну, те, крутые, ты помнишь), так я в его таких же ботинках на учёбу пошел, у него тот же размер – а что делать?! Ну, вечером я вернулся, а он ремень снял, сложил вдвое, вот так на руку намотал, - Алька показал, как именно. - Ну, и, значит, выпорол! - И ты сам дался? – не мог поверить я. В моей голове это никак не укладывалось, подобное казалось мне жестокостью и оскорблением личности. - Ну, нет, конечно! – с достоинством ответил Алька. – Он же был сам виноват! Чего же даваться? Бывают, конечно, случаи, - он скромно потупил синие, как васильки, глаза. – Но это я понимаю, когда он меня – за дело, а вчера-то за что? Так вот, он сам подкрался, когда я рубашку и штаны переодевал, и стоял в одних трусах. Схватил меня за шею – он, знаешь, здоровый, пролетарий! Скрутил меня, как я ни сопротивлялся, ну и выпорол! – и Алька рассмеялся, блестя белыми зубами. – А мне-то что? Да ничего, подумаешь! Я обожал Алькину белозубую улыбку, его смех, его лёгкий характер и несгибаемый оптимизм. Меня, между прочим, жутко волновали его рассказы о том, как его наказывали.
И я сам не знал, что мне было бы интереснее: увидеть, как это делают с ним, или отомстить за это его отцу (что мне удалось бы вряд ли), или испытать это вместе с ним самому, хотя было страшно!
Я до сих пор не понимаю, как это мы, будучи друзьями такой вдохновенной, болезненно-пронзительной дружбой, которая только в том нежном возрасте и возможна по-настоящему, не задушили друг друга насмерть, не поубивали тысячу раз подряд, не зная, как излить друг другу взаимное чувство обожания, до краёв переполнявшее наши юношеские сердца...
Уже этой осенью, как раз после моего выздоровления, на втором году нашего обучения, мой отец (он тогда уже жил отдельно от нас с мамой) пригласил меня с моим другом за грибами, и повёз на своей машине в подмосковный лес.
Отец ушёл вперед – он был профессионал в этом деле, а мы с Алькой, как всегда, шли вместе. Алька говорил со мною шёпотом, как на лекции, словно боялся спугнуть грибы. У осеннего леса был такой чудесный, мокрый запах. Шевеля палками прелые прошлогодние листья, мы незаметно вышли к просеке. - Вот, - сказал Алька, - смотри. Я знаю это место. Вот эта берёза, - он положил руку на огромный ствол, - самое высокое дерево в этом лесу. Похоже, он действительно был прав. Вокруг, куда ни глянь, стеной стояли вековые исполины – ели и сосны, но берёзы, которые им обычно уступают по высоте, в этом лесу действительно были какими-то особенно высокими!
Некоторые старые деревья, поваленные бурей, или каким-то другим стихийным бедствием (а может, просто от старости), лежали на боку. Их огромные стволы с растопыренными во все стороны, покрытыми землёй обломками корней, напоминали палицы великанов, рядом с которыми мы выглядели, как насекомые. Но ни одно дерево, ни горизонтальное, ни вертикальное, не могло сравниться с той берёзой, на которую указывал Алька. Мы походили вокруг, покричали. Отец сразу откликнулся. В отличие от нас он-то, конечно, уже кое-что собрал. Мы-то с другом вообще были не очень хорошими грибниками, просто приятно было погулять в лесу, на природе.
Отец позвал нас, я двинулся ему навстречу, думая, что Алька идёт за мной. И тут началась гроза…
И тут началась гроза!
Ни отец, ни я в первую минуту никак не могли сообразить, куда спрятаться от такого проливного дождя. Казалось, что он льёт не только сверху, но и с боков, и даже снизу. Кроны деревьев ничуть ему не мешали.
В конце концов, мы укрылись под несколькими столпившимися деревьями, образовавшими нечто вроде природного шатра, где, кажется, пока ещё было сухо. Я стал оглядываться вокруг, пытаясь понять - где же Алька? И вдруг я его увидел!!!
Оказалось, что, как только гроза началась, в тот момент, когда мы искали укрытие, он в мгновение ока забрался высоко-высоко на ту самую березу – так высоко, что тонкие ветки под его ногами уже начинали гнуться.
Взрослого человека они бы ни за что не выдержали.
Дождь лил сплошной стеной. Ветер раскачивал верхушку берёзы из стороны в сторону, она изгибалась так, что казалось – вот-вот, и обломится! Мы с отцом, затаив дыхание, глядели снизу.
Гремел гром, молнии бело-голубыми зигзагами рассекали тяжёлые тучи, деревья вокруг трещали и стонали. А берёза Альки была самая высокая.
Вот сейчас ударит молния…
- Алька!!! – крикнул мой отец, беспорядочно суетясь, бегая вокруг дерева, и не обращая внимания на дождь. - Как здорово! – прокричал Алька в ответ, захлёбываясь от восторга, едва удерживаясь на верхушке берёзы. Его бешено мотало по воздуху где-то под самыми тучами. – Знаете, как здорово! Как на тарзанке, только наоборот, и гораздо круче! Вот это я действительно люблю! - Свалишься! – в отчаянии кричал отец, приложив ладони рупором ко рту. – Или тебя убьёт молния! А мне за тебя отвечать! Слезай немедленно, слышишь?!! - Не слышу, Александр Дмитриевич, не слышу! – озорным голосом отвечал Алька. Он лукавил, конечно же: у него был отличный слух. Мы с отцом смотрели на него, как зачарованные, вздрагивая при каждом ударе молнии. И я заметил в глазах отца тоскливую зависть, что меня очень удивило. Или мне показалось? А вообще, здорово, наверное… - Можешь не сомневаться, - со смехом сказал я отцу, тронув его рукав. – Сейчас его оттуда не снять. Пока идёт гроза, он специально будет играть с жизнью и смертью. «В жизни всегда есть место подвигу», верно? - Да, особенно такому идиотскому и бессмысленному, - ответил отец, взглянув на меня как-то странно. – Ну что ты с ним будешь делать! – Он сокрушённо развёл руками, и ни с того, ни с сего непонятно добавил: - Замечательный мальчишка! Гроза утихла, дождь тоже стал постепенно прекращаться. Вскоре небо просветлело, и только тогда Алька, наконец, спустился с дерева к нам. Его руки и плечи были исцарапаны (куртка мешала ему, и он скинул её в самом начале), мокрая майка облепила тело, к волосам приклеился берёзовый листок. Синие глаза его сверкали неземным восторгом! Я редко видел Альку таким возбуждённым.
Он подбежал к нам и схватил мою руку. - Знаешь, как классно! Жаль, что ты…- и обнял меня за плечи. «Что он хочет сказать? – подумал я в смущении. – Что я не такой смелый, что ли? Ну ладно, ты ещё увидишь…Когда- нибудь!» Но, как бы то ни было, я был жутко счастлив, что он – живой, тёплый, и вот – стоит рядом со мной и обнимает меня. Пусть я и более трусливый – ну и что? Какие мелочи! Я ещё докажу… Мой отец схватил его за плечи. - Да за такие вещи, - сказал он возмущённо, - твой строгий папаша тебя бы знаешь, как выпорол!!! - Само собой! – кивнул Алька с достоинством. – Мне и не привыкать! Так что же мне теперь, совсем не жить, что ли? И все, включая отца, расхохотались...
***
Неделю спустя, возвращаясь из училища в субботу, накануне моего дня рождения (мне как раз должно было исполниться шестнадцать), я неожиданно увидел Альку в нашем дворе. На лекциях, кстати, его сегодня не было, отчего я встревожился. И вот, пожалуйста.
Он сидел на качелях, покачиваясь, и читал книжку. Меня сразу насторожил его вид. Одет он был не как на занятия, а как обычно – куртка, футболка, джинсы, на ногах стоптанные белые кеды. Отросшая чёлка неровно спадала, закрывая пол-лица.
Всё, как всегда, но только весь его общий вид был какой-то потрёпанный и неухоженный, против обычного. Ну, как после драки, короче. Что же произошло? Увидев меня, Алька отбросил со лба волосы, закрыл книжку и спрыгнул с качелей.
Я подошёл к нему. - Привет! - Привет. Обмен рукопожатиями. Я повернул книгу, которую он держал, лицевой стороной к себе. - Ого, Апулей, «Золотой осёл», отличная вещь, не правда ли? Там много интересных подробностей! – мы оба несколько сконфуженно расхохотались. Затем двинулись к подъезду дома, где я жил. – Чем я обязан тебе, Алька, в такой час? Мой друг беспокойно огляделся по сторонам. - Слушай, Димка, - произнёс он в полголоса скороговоркой. Тут только я заметил у него возле правого глаза здоровенный синяк. – Вчера к бате приехали трое мужиков. Ну, те, с которыми он отбывал срок. Сейчас у них там «праздник». – Он потрогал щёку. - Это у тебя оттуда? – сочувственно спросил я. - Да. Один из них мне налил, и говорит: «Пей!» Ну, я выпил. А он наливает ещё. Я говорю: «Не хочу».«Нет, - говорит, - выпей за нас!» Я ему: «Не хочу, и всё». Там даже у них не водка, а самогон! Градусов шестьдесят, не меньше. Утром, знаешь, как башка болеть будет? Не приведи Господи! Меня батя как-то напоил...
Ну, я – ни в какую. А он мне: «Значит, ты нас не уважаешь, брезгуешь нами, студент? Забыл, откудова сам родом! А теперь-то ты вон кто – интеллигенция!» Вскочил, да как даст мне, я даже упал. – Алька вздохнул.– Вообще-то я бы ему врезал как следует, ты же знаешь, я могу! – Он злобно показал свой небольшой, но очень крепкий, загорелый кулак в царапинах. – Только он взрослый человек, седой уже. Что же я буду с ним связываться? Да ещё при отце, неудобно как-то!
А он, главное, мне ещё говорит: «Смотри, студент, если на улице мне попадёшься, уж я тебя!..» Думает, очень я его испугался! Придурок…Ну, и я ночевал на вокзале, ни фига не выспался. В общем, Димка, вот такие дела. Короче, можно я у тебя переночую?..
Негодование, захлестнувшее было меня при мысли, что кто-то посмел тронуть моего дорогого Альку, моментально сменилось радостью от предвкушения такой чудесной перспективы.
Целый вечер, целая ночь, а может быть, даже несколько дней вместе с Алькой! Сколько всего интересного мы успеем за это время! О возражении со стороны мамы не могло быть и речи: она мне никогда ни в чём не отказывала, да и Алька ей тоже очень нравился, и она всегда хотела, чтобы у меня были хорошие друзья! А тут ещё завтра мой день рождения! Я положил руку моему другу на плечо. - Идём ко мне, - я указал в сторону парадного. – У нас, видишь, кодовый замок! Сюда при всём желании никто не проникнет, ни один бандит! Так что здесь ты в полной безопасности! - Да я никого и не боюсь, ты же знаешь! – оскорблено тряхнул волосами Алька. – Вот ещё! А ты что подумал? Просто не хочется ходить в синяках. Кстати, ты читал «Золотого осла»? Прикольно, да? Я кивнул. Мы рассмеялись, входя в подъезд. Плечо Альки было крепким и надёжным, и в то же время удивительно хрупким на ощупь – одни тонкие косточки.
Мамы дома не было. Мы долго завтракали одни на кухне, залитой солнцем, за большим столом. Я подавал на стол по очереди всё, что было в нашем холодильнике, набитом к празднику: салат оливье, ещё какой-то салат, особое блюдо – холодного цыплёнка табака (просто мне лень было его разогревать).
Потом пошли клубничные пирожные, всякие яблоки, гранаты, апельсины и виноград. Торт мы, правда, открывать не стали. Завтра ведь должен был быть мой день рождения – мне исполнялось шестнадцать лет. Собирались приехать гости, и всё уже было готово для праздничного стола. Вот мы и решили заранее немножко позаимствовать. Алька ничего не ел со вчерашнего дня, и теперь его, казалось, ничем не накормишь. Я с радостью подкладывал ему на тарелку то одного, то другого. - После завтрака, - предложил я, пойдём гулять в лес, на озеро! Я покажу тебе там замечательное место, совершенно безлюдное. Там есть грот, или пещера, под корнями большого дуба, растущего над самой водой. У меня там спрятана надувная лодка, и вёсла к ней. Купаться там очень здорово! А немного дальше, по берегу, отличная рыбалка. И никто не знает туда дороги. Значит, ты будешь первым! Алька сидел, подобрав под себя ноги в огромном глубоком кресле у низкого столика – мы уже перебрались в другую комнату, и теперь пили чай, с несколькими кусками сахара и лимонными дольками, из стаканов в серебряных подстаканниках. Алька устремил на меня загадочный взгляд из-под длинных, тёмно-коричневых ресниц, и улыбнулся. - Спасибо, Димка! У меня тоже есть для тебя кое-что. Я ведь принёс тебе подарок ко дню рождения. Но только – не сейчас! Потом, ночью, когда пробьёт двенадцать часов. А пока не спрашивай! Договорились? - Договорились.
Весь день мы провели на озере.
Вода была уже по-осеннему ледяная, хотя солнце светило жарко, как в июле.
Мы катались на лодке, затем купались, с отчаянными воплями восторга сталкивая друг друга в воду, плескались, гоняясь друг за другом, играя и стараясь в шутку утопить. Потом, снова забравшись в лодку, загорали, обсыхая и греясь на жарком солнце.
Солнечные блики дробились под движениями вёсел. Озеро напоминало большое, хрустальное блюдце в траве. И вокруг, и снизу, и сверху были только зелень и синева – и блеск, блеск и сверкание. И ещё – счастье, сплошное счастье…Не знаю, как это лучше описать! Мы нарвали ягод лесной рябины, нанизали их на длинные куски лески, и сделали себе из них оранжевые бусы, и повязки для голов. Да ещё набрали каких-то речных листьев, и украсили ими наши головные уборы. Ох, здорово получилось!
Лохматый и синеглазый Алька, стройный и атлетический, весь в капельках воды, с украшениями из рябины и из листьев, да ещё весь обласканный таким неистовым солнцем, походил на прелестного юного фавна из свиты Диониса. И синяк на щеке как раз был в тему.
- Ты такой красивый, Алька! – невольно вырвалось у меня. Раньше я ему никогда этого не говорил. Я почувствовал, что краснею. - Брось ты, - смутился он, и засмеялся, и тоже покраснел. – И ты ничем не хуже, Димка! Вон, какие у тебя волосы – как у ворона крыло, синевой отливают! Мы оба одинаковые. Куда один без другого? И зачем говорить о нас по отдельности? Правда? - Правда, - ответил я тихо. Мы немного помолчали, нежно покачиваясь на волнах, наслаждаясь тишиной, покоем и счастьем. Хорошо было. - Алька, дай, я немножко погребу! – попросил я. Он энергично замотал головой. - Нет, нет. Во-первых, я сильнее, - (при слове «сильнее» я в шутку нахмурился), а во-вторых, - добавил Алька, - ведь это у тебя день рождения! Вот ты и отдыхай, а я буду тебя катать! Он развернул лодку и убрал вёсла. Лодка медленно двигалась, давая нам круговой обзор. - Посмотри, - я неопределённо повёл рукой в сторону леса. – Я мысленно, для себя назвал его Хрустальный лес. Знаешь, осенью или весной, без листьев, в утреннем тумане, он действительно совсем прозрачный! Как из хрусталя. - Представляю, - задумчиво кивнул Алька, глядя то по сторонам, то мне в глаза. – Как из хрусталя. - А вот это, - я поднял руку, показывая, - это Королевский дуб. Там, как раз над пещерой. Посмотри, какой он величавый! Алька провожал дуб долгим взглядом, пока лодка не развернулась, и он чуть не свернул себе шею. - Жалко, - только и сказал он, - что у меня нет с собой нашего альбома и акварельных красок. Я бы написал тебя – такого, какой ты сейчас есть, красивого, без одежды – у Королевского дуба, в Хрустальном лесу. Да. Вот такие дела, Димка… Он умолк, рассеянно перебирая прядь своих волос, совсем золотых на солнце. Я тоже не знал, что ещё сказать. Так было хорошо… В зелёной тени, на берегу, под корнями Королевского дуба мы спрятали лодку и вёсла, оделись и отправились домой…
А вечером ужинали втроём с мамой, перед телевизором, а потом, после ужина, мы с Алькой играли в шахматы и слушали музыку. В этот день мне впервые пришла в голову неожиданная мысль – жаль, что у меня нет брата. Но если бы он был, то пусть бы это обязательно был Алька. Альке постелили в моей комнате. Я уступил ему свою постель, а себе взял раскладушку, придвинув её к своей кровати вплотную.
Когда мама уже легла и выключила у себя свет, Алька в моем пушистом купальном халате, с мокрыми волосами, пахнущими яблочным шампунем, на цыпочках вышёл из ванной и прошёл в мою комнату, осторожно прихватив в прихожей свою сумку, и тихо прикрыл за собой дверь.
Я понял, что пришло мне время получить свой подарок ко дню рождения. Самый дорогой подарок, потому что он – от самого лучшего друга. Я замер. - Есть у тебя Четвёртый альбом «LED ZEPPELIN» – «Лестница в небо»? – тихо спросил он. - Ещё бы, спрашиваешь! – я даже удивился. - Тогда поставь, - кивнул он в сторону моего магнитофона. Я поставил кассету, хотя и не очень громко, чтобы не разбудить маму, но в тишине ночи этого было вполне достаточно. Даже как-то лучше, таинственнее! - Теперь иди сюда, - позвал он. – Смотри! Глаза Альки взволнованно блестели. Придвинувшись ко мне почти вплотную, он извлёк из сумки что-то, похожее на большую, разноцветную блестящую тетрадь, и начал медленно разворачивать её передо мной – сначала один раз, потом ещё один раз и ещё…Затем развернул полностью и показал мне. - Вот, Димка, это тебе. Поздравляю тебя с днём рождения, желаю счастья и здоровья, успехов в учебе и в…- он рассмеялся. – В общем, на, возьми. Это тебе. Я вздрогнул, настолько неожиданным и потрясающим было то, что он держал передо мной на вытянутых руках, расстелив по полу…
Это был плакат нашей с ним любимой рок-группы «LED ZEPPELIN» с самого известного их концерта, но какой! Размером примерно два на три метра, на пластиковой плёнке – для какого-нибудь магазина, или клуба!
Его маленькую чёрно-белую копию, переснятую умельцем-фотографом, я видел у одного знакомого, но и это в те годы была большая редкость. А этот плакат можно было достать лишь двумя путями: либо купить у работников какого-нибудь клуба, либо за приличные деньги заказать где-нибудь в небольших типографиях, промышляющих в этой области. Я не знаю, сколько времени мы упивались этим зрелищем, в то время, как играла музыка – та самая, которую играли эти музыканты, когда их фотографировали. В центре стоял высокий, стройный, как Алька, молодой Роберт Плант.
Он был в голубых джинсах и своей неизменной цветастой рубахе, завязанной узлом на груди, с разметавшимися по ветру длинными, почти по грудь, белокурыми кудрями.
Он подносил ко рту микрофон, обмениваясь лукавым взглядом с одетым подчёркнуто в тёмное великим Джимми Пейджем. Тот держал гитару, как винтовку: «Вот мы сейчас им покажем!»
Оба они были ярко освещены, другие участники группы вышли скорее как силуэты, хотя мы-то их не могли не узнать! А ударная установка словно была сделана из золотого стекла, и светилась! И всё это было выхвачено лучами прожекторов из глубины какого-то малинового полумрака огромной сцены, по низу которой стелился бледный, седой дым.
Это было жутко красиво! Может быть, кто-то другой, равнодушный к творчеству великой группы «LED ZEPPELIN» просто посмеялся бы, и пожал плечами, но речь-то идёт о нас, вы понимаете? Внизу, еле заметными крохотными буковками, чтобы не портить такую драгоценность, было написано: «Димке от Альки, фанату от фаната. Рок-н-ролл жив!!!» - Ну, Алька, ты гений! – еле слышно выдохнул я. – Где же ты его достал? - Не спрашивай, - махнул он рукой. – Это долгая история…Естественно, я его не купил – он же стоит бешеных денег, сам понимаешь. Но у меня есть один знакомый, тоже любитель старого хард-рока. Деньги у него имеются. Но ему нравится только Элис Купер. Ну и вот, он купил себе диск Купера «Добро пожаловать в мой ночной кошмар». Знаешь, да? - Классный диск, - я уважительно кивнул. – У меня он тоже есть.
- И ты помнишь, как там оформлена обложка? Так вот он захотел, чтобы я ему всё увеличил во всю стену, и прямо написал на стене масляными красками, в его комнате. Главное, чтобы было точное сходство в портрете великого Элиса Купера, - он хохотнул, - ну, и эти страшные готические буквы. А он знает, что я рисую. Спрашивает: «Сможешь?» Я говорю: «Допустим! А сколько дашь?» А он знает, что я, как и ты, фанат «Цепеллинов», и говорит: «Так и так, тут мне предложили», – показал этот плакат…Ну, тут я сразу вспомнил про твой день рождения, и конечно, согласился. Взялся за работу – а чего мне? Всё сделал как надо, по-честному. Так что бери – он твой! Я не мог поверить своим ушам и спросил: - Неужели ты мне хочешь его подарить?! Это же такая драгоценность! И такой адский труд, твой труд! Нет, Алька, я не могу… - Я уже подарил тебе его ко дню рождения, минуту назад! – он весело улыбнулся мне, блестя глазами. – Я специально для тебя старался, я же знаю, что мы с тобой оба любим! И мне будет приятно! Бери, он твой! Я, потрясённый, молчал. Музыка тихо играла в динамиках магнитофона. Большие, влажные глаза Альки горевшие каким-то небесным вдохновением, были в упор устремлены на меня. - Но за что? – я пытался осмыслить, чем я заслужил такой уникальный, бесценный, даже страшный подарок. - Ну… просто так, - совсем беззвучно выдохнул, застенчиво улыбаясь, этот необычный мальчик. Я порывисто схватил его руку и горячо пожал её. Он так же крепко ответил на моё пожатие. Затем, помедлив, протянул мне и левую руку, глядя куда-то сквозь меня. И я сжал ему одновременно обе руки. И так мы стояли некоторое время, словно в трансе… Мы повесили плакат точно посередине стены, он занял почти половину моей маленькой комнаты – той, в которой теперь у меня мастерская, и всё не могли налюбоваться на него. Тут началась другая песня на кассете, музыка стала громче, динамичнее – так, что трудно было устоять на месте! - Хей, йоу!!! – шёпотом воскликнул Алька, резко встряхнув волосами, молниеносно развернулся, и стал динамично двигаться, схватив со стола пластмассовый пенал вместо микрофона, и в точности имитируя движения и мимику вокалиста. Я, вторя ему, сорвался с места, и стал изображать гитариста, исполняющего на электрогитаре эту самую песню – словно он Плант, а я Пейдж!
Мы беззвучно, неистово скакали по мягкому ковру, под еле слышную музыку (чтобы не разбудить маму и соседей), но нам казалось, что вокруг оглушительно ревёт и сотрясается огромный зал! Нам очень скоро стало жарко, мы распахнули окно в чёрную ночь. Оттуда повеяло ветром, но это не могло нас остудить!
Алька сбросил махровый халат – теперь на нём из одежды оставались лишь ярко-красные плавки, а я скинул рубашку, оставшись в одних спортивных штанах. И так мы вытанцовывали в эту памятную ночь до самого утра, до самого рассвета, пока, наконец, не свалились без сил – он на кровать, а я на раскладушку, и оставив в музыкальном центре доигрывать до конца очередную кассету «LED ZEPPELIN».
Утро постепенно окрашивало комнату розовым цветом. Засыпая, я слышал песню «С тех пор, как я тебя люблю…»
Последовавшие за этим учебные месяцы мы прошли локоть к локтю, как и подобает настоящим друзьям.
Прошли по золотым листьям, по городской асфальтовой грязи, по влажным лесным тропинкам, сквозь холодный, словно стеклянный воздух синих сумерек, странною истомой обволакивающих задумчивое сердце – и до самых первых снежинок, тающих на удивлённых волосах Альки, которому его родители забыли купить шапку. Алька воспринял это событие радостным возгласом. - Снег! – воскликнул он изумлённо, высоко вскинув брови, и глядя на свою ладонь. - Смотри, - он указал в витрину, мимо которой мы проходили, на своё отражение с волосами, увенчанными серебряными звёздами, - смотри, как у эльфа! Впрочем, впереди была зима, и ощущать холод ему, скорее всего, предстояло как обычному человеку. Но его и это не беспокоило! Мы встречались на станции метро, где пересекались наши пути по дороге в училище. Алька всегда приходил раньше, и сидел, скрестив ноги, на подоконнике, читая какой-нибудь очередной толстенный роман. В тот период, я помню, он уже увлекался Анатолем Франсом.
На полу у его ног стояла серая спортивная сумка с надписью «LED ZEPPELIN». Надпись состояла из больших готических букв, замечательно выполненных от руки чёрной шариковой ручкой – должно быть, весь вечер трудился! Мы наскоро приветствовали друг друга, и отправлялись в путь.
Алька небрежно рассказывал мне по дороге о каких-нибудь своих событиях. Например, о том, что последнее время он занимается тем, что пытается научиться обходиться минимумом тёплой одежды. Так ведь удобнее! Чтобы не надо было никаких свитеров, шапок, шарфов. Чтобы спокойно можно было ходить зимой в одной лёгкой куртке и майке. И чтобы одежда имела лишь чисто эстетическое значение. Любопытно, что он продолжал этому учиться, уже два раза за этот год неплохо переболев ангиной. Но и болел он тоже своеобразно. Считая, что нельзя давать своему телу разнеживаться, он просто запрещал себе думать о болезни, да так и засыпал в автобусе, роняя горящую голову мне на плечо. Признать себя больным было бы для него проявлением слабости.
На самом деле, просто родители-алкоголики ничего ему не покупали. У него даже не было мобильника. Проблему тёплых вещей я решил запросто – мы с ним были примерно одного роста и комплекции. Но, тем не менее, я всё-таки не мог понять – куда смотрели его родители?..
Да нет, никуда они не смотрели. Им просто всё было по барабану. Кстати, мать его к этому времени уволили с комбината, и теперь она работала дворником в своём же доме.
Алька старался приходить домой, когда они уже спали, сам разыскивал какую-нибудь еду, если таковая была, и устраивался на кухне, на своём диванчике, поставив возле подушки настольную лампу, и раскрыв книгу – и, случалось, так и засыпал, пока утром не зазвонит будильник. Совершенно не понимаю, зачем его родителям был нужен этот мальчик! Мне кажется, ему куда лучше жилось бы одному. Как-то, встретив на улице его папашу, я с расстояния полёта снежка высказал ему всё, что я о нём думал. После чего снежок совершил-таки свой полёт, облепив снегом его пьяную физиономию. Да, между прочим: тогда, в начале осени (озеро, мой день рождения – о чём было выше), тогда Алька прожил у меня целую неделю. А теперь приготовьтесь…На него даже не объявили розыск!!! Но всё это были, так сказать, досадные издержки на местах. Это мог сказать не только я, но и Алька. А вообще всё было замечательно. Юность всегда весела. Мы гуляли, мы учились, нам было интересно и хорошо вдвоём, и мы постоянно пребывали в атмосфере радостного, беззаботного счастья! В лучах фонарей мельтешили снежинки, валил густой снег, и ветер наметал сугробы, на улицах становилось весело и нарядно. Приближались Новогодние праздники.
***
Как я уже писал, мой отец давно жил отдельно от нас, но это не мешало мне поддерживать с ним добрые отношения. У него была небольшая дача в Ленинградской области, в районе Сестрорецка.
Тёмный хвойный лес на высоких холмах вдоль Финского залива, заснеженный, тёмный зимний дом, льдистое море.
Когда я стал старше, он всегда, с согласия моей мамы, приглашал меня туда на Новый год и на зимние каникулы с кем-нибудь из моих товарищей, чтобы было веселее, и ехать безопаснее.
И мы всегда устраивали там великолепный праздник с угощениями, песнями, с лыжными прогулками и русской баней. В этот раз я взял с собой, конечно же, Альку. Его родители, по-моему, были только рады отправить его подальше с глаз долой. В Питере, как мы условились, отец встретил нас на Московском вокзале. Радостно поприветствовав друг друга, мы направились к его машине, заняли места, и автомобиль помчался в снежную мглу. Мы приехали на дневном поезде-экспрессе. В декабре темнеет рано, и за окнами уже было ровным счётом ничего не видно. Только кое-где, сквозь мелькающие, кружащиеся хлопья, вдруг проглядывало крыльцо какой-нибудь усадьбы, освещённое фонарями. Вокруг смутно угадывался тёмный, заснеженный зимний лес.
Дорога заняла около часа. Наконец мы миновали хорошо знакомый мне поворот, проехали по длинной аллее, и оказались перед калиткой, от которой, между двумя рядами высоких сугробов, аккуратно вычищенная лопатой к нашему приезду дорожка вела прямо к знакомому крыльцу, над которым горела яркая электрическая лампочка. Мы с Алькой переглянулись. Как хорошо тут! В доме было тепло и уютно, в русской печке весело потрескивали дрова. Мы сразу сбросили куртки и свитера. Отец тем временем уже хлопотал на кухне, и мы сразу бросились ему помогать, распаковывать сумки, устраиваться…
Вечер мы провели в весёлом застолье. Рассказывали отцу, как проходит наша учёба, хвастались нашими достижениями. Выпили немного шампанского, пели песни. Отцу в этот раз особенно понравился Алька, и он тихонько сказал об этом мне: - Хороший у тебя друг. Надёжный. Такой не предаст. От долгой дороги в сидячем поезде-экспрессе, от здорового зимнего воздуха и роскошного ужина с шампанским мы с Алькой буквально валились с ног.
Отец проводил нас в просторную, красивую комнату на втором этаже, где была одна огромная кровать на двоих – когда-то они жили здесь с мамой, а теперь эта комната была гостевая.
Днём из её окна открывался отличный обзор на окрестности до самого моря. Комната была убрана со вкусом. Стены были обиты гобеленами, и украшены картинами и охотничьими трофеями.
Но сегодня мы ничего не могли рассматривать, наши глаза сами закрывались. Мы пожелали отцу спокойной ночи, мигом разделись, погасили свет и тут же уснули…
***
Наутро мы долго спали, и проснулись как-то сразу, одновременно. В окно светило ослепительно-яркое солнце. Сон мигом улетучился. Мы переглянулись, и решительно откинули одеяло. - А ну, кто смелый?! – крикнул Алька. Не одеваясь, мы оба, как были, в одних плавках, сбежали по лестнице, выскочили на двор, и так, босые и голые, стали заниматься гимнастикой, прыгать и отжиматься. - Ботинки хоть наденьте, а то простудитесь! – смеясь, крикнул нам отец. Он любовался на нас из окна кухни. – Надо же, какие молодцы! Может быть, дров мне наколете, чего зря силы жеребячьи тратить? Вечером баньку бы истопили! В самом деле, надо помочь отцу, решили мы! По его совету, мы надели ботинки, но одеваться не хотелось – на ярком зимнем солнце было совсем-совсем не холодно, а наоборот, здорово! Мы стали колоть дрова, пока не перекололи все, какие были, а затем начали бороться. Мы старались повалить друг друга, опрокинуть один другого в сугроб, и вскоре мы оба валялись в снегу, и хохотали! Потом, умывшись и одевшись, румяные от мороза и весёлые, мы завтракали с отцом. Простая печёная картошка, малосольные огурцы, обычные рыбные консервы – всё здесь казалось таким безумно вкусным, прямо до слёз! - После за
|
