В.О.Ключевский 2 страница

Потерпев неудачу с Гуссейном, Наруз решил пойти на риск – проникнуть в дом и отыскать клинок. Это непросто и небезопасно, но другого выхода не было.

В пятницу, во второй половине дня, когда с неба еще лился зной, он нанял дорошкечи – извозчика, и тот вывез его за городскую черту. Расплатившись с до­рошкечи, Наруз Ахмед со свертком под рукой неторопли­во зашагал по шоссе.

Он подошел к даче Керлинга перед вечером, когда уже заходило солнце. Густые кусты сирени, образую­щие вдоль дороги оплошные заросли, укрыли Наруза Ах­меда. Отсюда он мог спокойно наблюдать за домом и его обитателями.

Догорал закат. Стекла в особняке пылали, отражая багряную вечернюю зарю. На оконных карнизах глухо ворковали голуби.

Пожилая женщина, видимо жена Гуссейна, показа­лась на балконе, сдвинула с места тростниковую качал­ку и начала вытряхивать пеструю бархатную скатерть. Вытряхнула и удалилась, прикрыв за собой дверь.

Скрылось солнце. Густели сумерки. На небо выплыл ущербленный диск луны.

Наруз Ахмед не сводил глаз с дома.

Из калитки вышел Гуссейн с трубкой во рту. Вот хитрец, он, оказывается, курит! А от сигарет отказал­ся... Гуссейн постоял некоторое время как бы в раз­думье, попыхивая трубкой, а потом медленно напра­вился к соседней даче и скрылся за калиткой. Вскоре он вернулся оттуда, неся и руке большой бидон из белой жести.

Хлопнула калитка, щелкнул металлический запор.

И снова тишина.

Наруз Ахмед выжидал, хотя зуд нетерпения жег его. Он точно знал, что хозяин дома, Керлинг, сейчас в городе и пожалует сюда лишь в воскресенье. Значит, кроме прислуги, на даче никого нет. Свет в окнах не загорался. Только вспыхнули две лампочки: одна у во­рот, другая на столбе во дворе.

Наруз Ахмед продолжал выжидать.

Луна опускалась все ниже, и залитый ее светом дом выглядел сказочным. На небе выступали одна за дру­гой мохнатые южные звезды. Стояла глубокая тишина. Едва-едва вздыхал западный ветерок, принося теплое благоухание цветов и пряный аромат цветущей акации.

Наруз выбрался из укрытия, осмотрелся по сторо­нам и, прижав к боку сверток, пересек пыльную дорогу. Он приник лицом к решетке и сквозь лавровые кусты разглядел во дворе флигелек с двумя освещенными ок­нами и утрамбованную площадку перед ним для игры в крокет.

Держась в тени, Наруз Ахмед бесшумной, скользя­щей походкой стал красться вдоль решетки, через кото­рую свешивались ветви мимозы и дикого винограда.

Свет во флигеле погас примерно к полночи. Тогда Наруз Ахмед перемахнул через решетку, пригибаясь меж кустов, прокрался к дому и притаился между дву­мя окнами под балконом. Он развернул сверток, в нем оказался моток толстой веревки с железной кошкой на конце. Чтобы не производить шума, кошка была обмо­тана тряпкой.

Вслушавшись в тишину ночи и не уловив ничего по­дозрительного, Наруз Ахмед распустил веревку и, взяв в руки кошку, метнул ее на балкон. Раздался глухой стук. Наруз потянул канат на себя, он свободно подался, затем натянулся: кошка зацепилась за что-то. Наруз вытер ставшие вдруг мокрыми ладони и, опираясь о стену дома ногами, стал взбираться вверх. Расстояние от земли до второго этажа не превышало и пяти метров, и преодо­леть его было нетрудно.

Оказавшись на балконе, он подобрал свисающий ко­нец веревки и уложил его на перила.

Дверь, ведущая в дом, оказалась закрытой лишь на один верхний шпингалет. Снизу она свободно отходила от порога. Наруз Ахмед предвидел, что дверь может ока­заться на запоре, а потому прихватил с собой алмаз, чтобы подрезать стекло, и кусок липкого пластыря, что­бы вынуть осколки бесшумно. Но, не имея опыта в подоб­ных операциях, он решил пока не прибегать к алмазу, а попробовать открыть дверь. Он стал потряхивать ее половинку, и дверь подалась. Очевидно, незавернутый шпингалет выпал из своего гнезда.

Наруз Ахмед вынул из кармана ручной фонарик и за­мер на месте, не решаясь переступить порог. Сердце его билось сильно и тревожно. Он отдавал себе отчет в том, что может произойти, если он попадется.

Быть может, он поступает опрометчиво? Быть может, не следует лезть в чужой дом, не изучив его хорошенько? Не лучше ли повременить немного, потратить еще не­дельку и расположить к себе несговорчивого Гуссейна?

Но колебания длились недолго. Ждать нечего. Все решено и обдумано. Пора действовать.

Окинув с высоты балкона безлюдную улицу и дрем­лющие сады вокруг, Наруз Ахмед шагнул через порог, прикрыл за собой дверь и включил фонарик. Перед ним оказалась небольшая квадратная комната. Стены ее были расписаны сложным арабским орнаментом, пол застлан темным ворсистым ковром. В центре стоял круг­лый стол, покрытый той скатертью, которую совсем не­давно вытряхивала жена Гуссейна.

Луч фонарика нащупал три двери: две вели в смеж­ные комнаты и одна, открытая, – на лестницу вниз.

Наруз Ахмед обошел все верхние комнаты и, не об­наружив в них того, что искал, стал спускаться по лест­нице, изредка помигивая фонариком и держась за по­ручни.

Лестница привела его в холл с вешалкой, зеркалами и низкими кожаными креслами.

Наруз Ахмед постоял здесь немного, и луч фонари­ка показал ему дальнейший путь. Широкая резная дверь во внутренние покои оказалась незапертой. Он потянул ее на себя и остановился. Слух уловил какой-то звук: что-то журчит или мелодично гудит.

Наруз Ахмед провел лучиком по стене и увидел еще одну дверь Он открыл ее и понял, что тут буфетная. На стене висел электросчетчик. Он-то и журчал.

Если бы Наруз Ахмед вовремя догадался, что звук издает счетчик, и не заглянул в буфетную, если бы он прикрыл за собой дверь, то вполне возможно, что все последующее сложилось бы иначе. Но Наруз Ахмед забыл об осторожности. Он оставил за собой две открытые двери и быстро прошел в затянутую мраком гостиную. Окна, выходившие на улицу, были завешены шторами. Здесь можно было безбоязненно пользоваться фонарем. Наруз Ахмед оглядел гостиную, спальню и, не обнаружив ничего похожего на клинок, направился в кабинет. Это была большая, не уступавшая по разме­рам гостиной комната. На пушистом ковре стояли письменный стол, глубокие мягкие кресла, столик с ра­диоприемником, низенький столик с бутылками, сигаре­тами, рюмками и бокалами. Но ничего этого Наруз Ахмед не заметил. Как загипнотизированный, он смотрел на глухую стену, где по огромному темному ковру бы­ло развешано оружие. В луче фонарика блестели кин­жалы, палаши, сабли, ятаганы, пистолеты, старинные боевые доспехи... У стены стояла широкая ковровая тахта с шелковой горой подушек и подушечек, Наруз Ахмед шагнул к ней, наведя лучик на развешанное оружие. Но... отцовского клинка он не увидел. Его не было здесь. Наруз Ахмед мог бы мгновенно опознать его среди сотен других...

– Проклятие! – чуть слышно прошипел он. – Куда же этот неверный упрятал клинок? И почему упрятал? Неужели все мои труды пропали даром? Нет, к черту... Я не уйду отсюда с пустыми руками. Тут есть чем по­живиться. Хотя бы вон тот клинок. Он весь в золоте и камнях. А кинжал? Нет... Я прихвачу с собой все, что можно...

Он хотел было ступить на оттоманку, над которой висело оружие, но его остановило грозное рычание.

Наруз Ахмед медленно повернул голову, повел фо­нарем и замер в неестественной позе: в двух шагах от него стоял, оскалив зубы, огромный, с годовалого телен­ка, пятнистый дог. Он был недвижим, точно мраморное изваяние. Его круглые разномастные глаза мерцали холодным огнем: один глаз зеленым, другой – желтым...

Ноги Наруза Ахмеда сразу обмякли, стали ватными. Кровь бросилась в голову, спина покрылась потом, а сердце тяжело, громко стучало. Он дышал прерывисто, полуоткрытым ртом, и не мог оторвать взгляда от страш­ного зверя. А тот не мигая смотрел, будто стараясь пара­лизовать его волю.

Прошли три длинные, бесконечные минуты. Наруз Ахмед стал понемногу приходить в себя. Какие-то проблески рассудка стали брать верх над всеобъемлю­щим паническим страхом. Нельзя же, в конце концов, оставаться беспомощным и дрожать при виде этого проклятого дога. Как он ни страшен, но это лишь живот­ное, презренная собака! Человек должен что-то приду­мать, чтобы избавиться от собаки. Но что? Прежде всего следует погасить свет и изменить неудобную позу. Наруз Ахмед так и поступил. Свет погас, погасли и жел­то-зеленые собачьи глаза. Теперь надо быстро сообра­жать. Вот, правильно. Выход есть. Надо осторожно, неслышно добраться до стены, снять первый же клинок, и тогда дог уже не страшен. Можно ослепить его светом и так полоснуть по черепу, что он и не пикнет. Верно!

Наруз Ахмед воспрянул духом, приподнял ногу, что­бы поставить ее на оттоманку, но тут дог снова так угро­жающе заворчал, что нога сама по себе застыла на месте. Трясущаяся рука невольно сжалась, и фонарь вспыхнул. На Наруза Ахмеда медленно надвигался могучий зверь, скаля белые клыки.

Наруз Ахмед сжался в комок, присел на корточки и притих, как притихает пташка при виде коршуна. Он не мог больше смотреть в неподвижные глаза зверя и погасил фонарь. Леденящий сердце страх сковал его. Он уже видел себя в наручниках, бредущим по городу с двумя рослыми полисменами по сторонам. Конец...

И тут пес стал лаять, басовито, громко и яростно. Дом ожил.

 

 

Керлинг в это время принимал своих близких друзей в особняке на улице Лалезар.

Это был упитанный, рослый, неопределенных лет блондин с расплывшимися чертами лица, гладко при­лизанными редкими волосами и желтовато-серыми гла­зами, светившимися из-за неоправленных очков. Одет он был по моде, но не по возрасту – в пиджак свет­ло-песочного цвета, ярко-синие брюки и галстук лихора­дочной расцветки.

После легкого ужина, орошенного разнообразными коктейлями, хозяин и гости собирались усесться за карточный стол, но в это время зазвонил телефон.

Керлинг снял трубку, выслушал короткое сообщение и так же коротко ответил:

– Сейчас приеду. Откройте ворота.

Потом он нервным жестом поправил галстук и обра­тился к гостям:

– Прошу прощенья, господа! Я должен отлучиться. Начинайте без меня.

Никто из присутствовавших (были только мужчины) не стал протестовать и расспрашивать. Все отлично по­нимали, какие сложные обязанности возлагает на че­ловека должность корреспондента иностранной влия­тельной газеты.

Керлинг быстро прошел в кабинет, вынул из ящика стола массивный пистолет и положил его в карман. Минуту спустя он сидел уже за рулем.

Машина легко прошелестела по гладкому асфальту, запрыгала по булыжной мостовой и запылила по немощеной улице. Достигнув перекрестка, она сбавила ход, повернула вправо и, оставив облачко голубоватого дыма, въехала в узкую улицу.

Керлинг выбрал самую короткую дорогу. Он торо­пился. Потянулись кривые, пропитанные пылью и злово­нием переулки с глухими высокими глиняными заборами. Потом мелькнули развалины старой городской стены.

Машина выбралась на загородное шоссе, обсажен­ное деревьями, и увеличила скорость. Дорога некоторое время стлалась вдоль широкого арыка, повторяла его изгибы, затем перебежала через мост и подалась влево.

Керлинг вел машину спокойно, свободно откинув­шись на спинку сиденья. Руки его, слишком белые для мужчины, с отполированными ногтями, покрытые вес­нушками, не держали баранку, как обычно держат ее профессионалы-водители, а лежали на ней. Точными, едва приметными и небрежными движениями ладоней Керлинг манипулировал рулем.

Еще издали он заметил, что его загородный дом яр­ко освещен. Керлинг сбавил ход, сделал плавный пово­рот и въехал в настежь распахнутые ворота, Они тот­час закрылись за ним.

Едва Керлинг успел выйти из машины, как к нему подбежал Гуссейн и взволнованным голосом доложил:

– Вор пробрался в дом через балкон по веревке, сде­лать ничего не успел. Его стережет Радж.

– Где?

– В вашем кабинете, господин.

Керлинг вынул пистолет, освободил предохранитель.

– Пошли!

На веранде они застали жену и дочь Гуссейна. Жен­щины поклонились хозяину и пропустили его в дом.

В холле Гуссейн доложил:

– Я не решился без вас позвонить в полицию. Быть может, позвонить сейчас?

– Подожди...

Войдя в ярко освещенный верхним светом кабинет, Керлинг увидел в углу скрюченного в неестественной позе человека. Возле него царственно сидел неподвиж­ный дог. Он даже не повернул головы, когда вошел хо­зяин.

– Радж, ко мне! – позвал Керлинг.

Собака нехотя подошла к нему и встала с левой сто­роны.

– Хенде ап! Руки вверх! – скомандовал Керлинг и наставил пистолет на вора.

Наруз Ахмед с застывшим взглядом и окаменевшим лицом приподнялся, выпрямился и поднял руки кверху.

Керлинг осмотрел его спокойно, насмешливо и при­казал Гуссейну:

– Ну-ка, выверни у него карманы!

В карманах, кроме красного носового платка, не­большой суммы денег и засаленных документов, ничего не оказалось. Керлинг приказал деньги и платок вернуть вору, а документы бросил на письменный стол. Гуссейну он сказал:

– Ступай! Я поговорю с ним сам.

Оставшись наедине с ночным гостем, Керлинг сел в кресло и, нацелившись черным пистолетом в переносицу Наруза Ахмеда, спросил:

– Это еще что за фокусы? Кто ты? Зачем сюда пожа­ловал?

Наруз Ахмед молчал.

– Ну, отвечай! Я буду считать до двенадцати, а по­том спущу курок. Раз... два... три... четыре... пять...

Наруз сообразил, что с ним не шутят. Нельзя ждать той секунды, когда из круглого отверстия ствола вырвет­ся злобный огонек. Эту секунду надо перехватить.

– Я скажу... Я на все отвечу... – вырвалось у него. – Разрешите мне сесть... Меня не держат ноги...

Керлинг рассмеялся мелким шипящим смехом, толк­нул ногой стоявшее напротив кресло и показал на него пистолетом.

– Садись!

Шатающейся походкой, с поднятыми руками Наруз Ахмед подошел к креслу, упал в него и вздохнул с облег­чением.

– Опусти лапы, – разрешил Керлинг и позвал до­га: – Ко мне, Радж. Ложись!

Дог расположился между хозяином и Нарузом Ахме­дом и снова вперил свой дьявольский взгляд в ночного гостя.

Керлинг положил пистолет на стол, под правую руку, и сказал:

– Говори, я слушаю.

– Я пришел сюда... – начал Наруз срывающимся голосом, – чтобы взять отцовский клинок... Я думал... Мне сказали... Да... Мне сказали, что клинок отца по­пал сюда, и я хотел, ну... как бы сказать... забрать его...

Он проговорил это торопливо, несвязно, облизывая пересохшие губы. Слова наскакивали одно на другое.

– Маловразумительно, – коротко заметил Керлинг и провел рукой по своим гладко зачесанным волосам.

– Я не вор... Поверьте мне, я не вор, – вновь забор­мотал Наруз Ахмед. – Единственно, что привело меня сюда, так это клинок...

– Какой клинок, черт тебя побери?! – с раздраже­нием воскликнул Керлинг.

– Отцовский клинок... Да, клинок, который раньше принадлежал моему отцу.

– Ты аферист! Что ты морочишь мне голову? Я не ребенок!

– Господин... поверьте, что я говорю правду, – при­ходя мало-помалу в себя, убеждал Наруз Ахмед. – Ко­нечно, вам непонятно. Но я объясню вам все, все... Я при­шел сюда за тем клинком, который вы три года назад купили на «Эмире» в магазине Исмаили... Да, я хотел ук­расть у вас этот клинок... В этом моя вина... Но клинка не оказалось среди вашего оружия. Клинка нет. Значит, все напрасно, и я погиб, ничего не достигнув...

Керлинг прищурился, что-то припоминая, и спросил:

– У Исмаили, ты сказал?

– Да, да, у Исмаили... Это совершенно точно. Вы не можете этого не помнить, раз об этом помнит Ис­маили. Вы оставили ему свой адрес. Теперь вы понимае­те меня?

– Ничего пока не понимаю.

– Этот клинок я продал Исмаили в сорок шестом году, а он продал его вам. Клинок мне оставил мой покойный отец Ахмедбек, а ему подарил его последний эмир бухарский Саид Алимхан... И поверьте, что я не вор. Что угодно, только не вор. Это случилось со мной впервые.

Керлинг внимательно всмотрелся в лицо Наруза Ах­меда и сказал:

– Что ты не обычный вор, могу поверить. Воры так глупо не поступают. Но скажи, зачем тебе понадобился клинок, который ты сам же несколько лет назад про­дал? Зачем?

Наруз Ахмед молчал. Он сидел, ссутулившись, точно пришитый к креслу, и не знал, как ответить. Вот это во­прос! Действительно, зачем? Придется, видимо, сказать правду. Другого выхода нет.

– Ну? – напомнил Керлинг. – Зачем?

– В клинке заключена большая тайна.

Керлинг расхохотался. Этого еще не хватало! На­чинаются восточные штучки!

Он вынул из бокового кармана сигару, откусил ее кончик, достал зажигалку и закурил. Дым слоистыми волнами поплыл по комнате.

– Ты, может быть, думаешь, что имеешь дело с местным жителем? – проговорил Керлинг, разглядывая зажигалку с таким видом, будто она впервые попала к нему в руки. – Ошибаешься! Я не настолько наивен...

Мысли Наруза Ахмеда мчались, разбегались на ру­чейки, и ни на одной он не мог сосредоточиться. Что же делать? Господин Керлинг и этому не верит! Как убе­дить его?

– Ты понял меня, жалкий аферист? – твердо спро­сил Керлинг.

– Да, господин.

– Что же ты еще можешь сказать?

– Я говорю правду...

Керлинг усмехнулся, брезгливо взял документы На­руза Ахмеда, просмотрел их и сказал:

– Кто ты? Только говорить правду, иначе я прекра­щу беседу.

Наруз Ахмед объяснил, что он родом из Бухары, сын видного человека при эмире бухарском, что отец его после революции боролся с советской властью и был курбаши, да и сам он состоял в басмаческом от­ряде Мавлана. После разгрома отряда он бежал в Афга­нистан, а затем перебрался в Иран.

Эти подробности биографии Наруза Ахмеда заинте­ресовали Керлинга, хотя он и не подал виду. Имена басмаческих курбаши Ахмедбека и Мавлана были ему знакомы.

– Вам нельзя позавидовать, – проговорил он, пе­рейдя на «вы». – Вы избрали, судя по сегодняшнему ви­зиту, не ту дорогу, которая ведет к славе...

Наруз Ахмед развел руками.

– А кто может подтвердить, что все, что вы мне ска­зали, правда? – продолжал Керлинг.

– Есть такой человек! – твердо сказал обрадован­ный Наруз Ахмед.

– Имя его?

– Ахун Иргашев.

– Это еще кто такой?

– Мой земляк, старый человек, табиб, он живет в Тегеране.

– Адрес? – потребовал Керлинг и вынул из кармана ручку.

Наруз Ахмед сказал адрес, и Керлинг записал его в крошечный блокнотик, спрятал ручку и спросил:

– А что, собственно, он может подтвердить?

– Все, все... Он знает меня с малых лет, он обучал меня грамоте. Он подтвердит, что я – сын Ахмедбека, что отец мой был приближенным эмира бухарского и еще...

– Еще?

– Что я сказал вам правду о клинке.

Керлинг усмехнулся:

– Уж не повлияла ли эта история с клинком на ваш рассудок?

– Вот вы смеетесь, – промолвил Наруз Ахмед. – Я понимаю вас. Я тоже не придавал особого значения тайне, в нем заключенной. Потому-то и продал клинок.

– А теперь верите в тайну?

– Если бы не верил, то не оказался бы в вашем доме.

– И вам открыл глаза этот табиб Иргашев?

– Да, он. Хотя, как понимать «открыл»? Он – один из двух, знающих тайну. Вторым надо считать умерше­го отца.

– Хм... занимательно. В чем же состоит тайна?

– В этом-то вся суть. Если бы я знал! Ахун сказал мне, что раскроет тайну лишь в том случае, если я добу­ду клинок.

– Так... – произнес Керлинг иронически. – Очень занимательно. Все как в сказке... А чем вы развлекались в Иране все это время?

Наруз Ахмед вздохнул и, набравшись смелости, смиренно попросил закурить. Керлинг угостил его сигарой, и после этого Наруз выложил ему все, как на исповеди. Он рассказал обо всех своих скитаниях в поисках Ахуна Иргашева, о надеждах, которые пробу­дились в нем с началом войны, о том, как попал он в диверсионную группу и чем это окончилось.

Своей угодливой откровенностью Наруз Ахмед пы­тался расположить к себе Керлинга, от которого теперь зависела его судьба.

– Вы интересный человек, – неожиданно произнес Керлинг, когда Наруз Ахмед окончил свой рассказ. – Весьма интересный...

Наруз Ахмед с недоумением посмотрел на хозяина дома, не зная, как расценить такое признание.

– Да, да... – подтвердил Керлинг. – Я говорю впол­не серьезно. Какое у вас образование?

– Образование? Меня обучал Ахун Иргашев, а по­том я поступил в русскую среднюю школу и окончил ее. Три года занимался на торговых курсах.

Керлинг кивнул, вынул из кармана бумажник, от­считал несколько банкнотов крупного достоинства и по­дал их Нарузу Ахмеду.

Тот не поверил своим глазам.

– Берите, – сказал Керлинг. – А когда будете нуж­даться, обратитесь ко мне.

– Значит, вы... Вы не передадите меня полиции? – с дрожью в голосе произнес Наруз Ахмед и снова обли­зал потрескавшиеся губы кончиком языка.

Керлинг улыбнулся всепрощающей улыбкой и сказал:

– Документы ваши я оставлю пока у себя. Вы дол­жны понять...

– Да, да... Я все понимаю... Оставляйте... Я не знаю, как и чем отблагодарить вас... – быстро проговорил На­руз Ахмед.

– Надеюсь, что если вы пожелаете отблагодарить, то подыщете приличный случай...

– Всегда готов...

– Постарайтесь поприличнее одеться, – посовето­вал Керлинг и встал.

– Хорошо... Обязательно, – безропотно согласился Наруз Ахмед, поднимаясь с кресла. – А как же с клин­ком? Продолжать его розыски или бросить?

Керлинг ответил не сразу. Он снял очки, протер стекла носовым платком и подумал. Оказывается, этот сын бека не так уж наивен, как он полагал. И вопрос он поставил очень хитро. Ответ, что розыски продолжать не надо, будет означать, что клинок навсегда потерян. Ска­зать, чтобы он продолжал... Нет, нет. И на то и на другое отвечать еще рано.

– К этой теме мы еще вернемся когда-нибудь. По­няли?

– Да... – неуверенно ответил Наруз Ахмед.

– Вас я попрошу об одном: никто, ни одна душа на свете не должна знать, что здесь произошло. В том числе и Ахун Иргашев. Это в ваших же интересах. Може­те мне обещать это?

– Конечно.

– Твердо?

– Безусловно!

– А теперь можете отправляться. Когда надо бу­дет, я позову вас.

Наруз Ахмед отвесил почтительный поклон.

Когда он сделал шаг, дог повернул голову.

– Тихо, Радж, – сказал хозяин. – Ты у меня молод­чина!

Керлинг проводил Наруза Ахмеда до веранды. Там с трубкой в зубах на ступеньках сидел Гуссейн.

– Выпусти нашего гостя, – приказал Керлинг.

Слуга молча повиновался.

 

 

Выпроводив Наруза Ахмеда, Керлинг посмотрел на часы. Поздно... Возвращаться в город не хотелось. Он позвонил в свой особняк и предупредил друзей, что задерживается.

Закурив новую сигару, Керлинг стал прохаживаться по кабинету. Странная, необычная история! Тут тебе и эмир бухарский, и Ахмедбек, и курбаши Мавлан, о которых он знал больше, чем мог предполагать Наруз Ахмед, и старый табиб Ахун Иргашев. И всех их связывает этот загадочный клинок. И ничего нет удиви­тельного в том, что клинок скрывает какую-то тайну. Абсолютно ничего. Азия есть Азия, Восток есть Восток...

Быть может, и в его коллекции какой-нибудь экзем­пляр хранит тайну, о которой он, Керлинг, и не ведает. Чего не бывает!

Керлинг подошел к оттоманке, над которой красо­вались клинки, сабли, палаши. Тут была лишь треть того, что он собрал за свою жизнь. Остальное хранилось далеко отсюда, за морями и океанами. Но и то, что бы­ло сейчас перед ним, значило много. Это может украсить любое европейское собрание. Керлинг готов биться об заклад на любую сумму, что экземпляров, подобных тем, которыми он располагает, на земном шаре может ока­заться не более двух-трех. А некоторые вещи уникальны. Ведь старые знаменитые мастера не повторялись. Каж­дая вещь имеет свою историю, и о каждой из них можно написать книгу.

Некоторым из этих клинков сотни лет. И в чьих толь­ко руках они не побывали, сколько хозяев переменили, прежде чем попасть в руки Керлинга. Вот хотя бы эта среднеазиатская сабля, прямая, как меч, в тяжелых нож­нах, украшенных золотыми узорами. Клинок ее изготов­лен из булатной дамасской стали. Над ней работали безвестные бухарские мастера восемнадцатого века. Когда-то сабля украшала дворец хивинского хана Искандера, а в восемнадцатом году нашего века попала в руки Кер­линга. Как попала? О, это целая история, лучший номер из репертуара Керлинга, любящего угощать гостей не­обыкновенными рассказами.

А эта албанская сабля, усыпанная кораллами и би­рюзой, с расширением на конце, называемым елманью! Ее выковали в Турции и отделали в Албании. В двадца­том году Керлинг случайно купил ее за бесценок у пьяно­го врангелевского полковника, к которому она бог весть как попала. Впоследствии за этот клинок Керлингу да­вали там же, в Константинополе, бешеные деньга, но он, конечно, не согласился продать его. Он понимал толк в вещах и знал, что с каждым годом цена будет расти.

А персидская сабля с тонким, как жало, змеевидным клинком и золотой насечкой по нему? О! Этой сабле уже четыреста лет! Шутка сказать! И, пожалуй, ее следует убрать со стены в более укромное место. Сабля хорошо известна в Тегеране знатокам старинного оружия, а вот несколько щекотливую историю приобретения ее Керлингом почти никто не знает. Поэтому лучше припрятать ее, подальше... Так будет спокойнее.

А что можно сказать вот об этой сабле с короткой рукояткой, будто она делалась для узкой женской руки? Это индийская сабля ятаганного типа с обратной заточ­кой клинка. Ее ножны, покрытые серебряной насечкой и позолоченные, походят на кружевной узор, а поверх узо­ра, будто нечаянно, рассыпаны звезды из неувядаемой голубой эмали. Ей цены нет. За нею Керлинг охотился два года, вложил в эту авантюру немало денег и все-таки добыл! Сабля – произведение рук дамасских мастеров. Она сделана в шестнадцатом веке по заказу индийского раджи для его сына, ставшего воином.

Но разве только сабли в коллекции Керлинга? Ря­дом с ними висят с одной стороны японская катана, а с другой – турецкий ятаган, напоминающий обычный серп с оттянутыми краями, с такой же, как у серпа, об­ратной заточкой и с крыльями на рукояти. Вот палаш «кунда», прямой, стремительный, расширяющийся к концу, с узорчатой серебряной накладкой вдоль обеих сторон обуха. И тускло мерцает на темном ковре страш­ный индийский кутар без ножен с широким и толстым, как ладонь, обоюдоострым лезвием, с двойными упорами для рук, рассчитанный для близкого колющего и уж, ко­нечно, смертельного удара.

По краям стены развешаны доспехи оборонительно­го боя. Тут булатный персидский шлем с прогибами от сабельных ударов, арабские «зерцала» из нескольких стальных щитков, покрытых кружевным орнаментом из виноградных лоз и порхающих птиц, кольчуги и наручи. Темнеют на стене щиты из твердого, как железо, дерева, обтянутые кожей и покрытые накладками из се­ребра и бирюзы, круглые пороховницы из дерева и кожи, украшенные ажурной резьбой поверху, тяжелые боевые топоры. Устремились вверх длинные стройные копья с фигурными стальными наконечниками и украшениями из цветных перьев и конского волоса.

А внизу, над самой тахтой, – ножи и кинжалы. К ним больше всего неравнодушен Керлинг. Возможно, потому, что в былые времена ему самому не раз доводилось в весьма серьезные минуты жизни пользоваться этим ви­дом оружия. Тут ножи персидские и китайские, монголь­ские и казахские, киргизские и татарские, турецкие и индийские, кавказские кинжалы кама с прямым лезвием и бебуты с кривым. Среди них мексиканские мачете и испанские стилеты.

А вот среднеазиатский нож – клыч, то, чем Керлинг, пожалуй, дорожит больше всего. Долго искал его Керлинг! Но и в мечтах не представлял себе, что най­дет такой редкостный экземпляр! Клычей в Средней Азии много. Десятки их проходили через руки Керлинга и не задерживались. Разнообразные клычи он видел на рисунках, рассматривая специальные книги о старинном восточном оружии. Но такого экземпляра... Нет, такого он не встречал даже в книгах.

Длина этого клыча – тридцать семь сантиметров. В ножнах он походит на скрученную змею с позолочен­ной и украшенной эмалью головкой. Рукоятка емкая – для широкой кисти. Глаза змеи – два кроваво-красных рубина. Лезвие ножа, выкованное из булатной стали с синеватым отливом, по обеим сторонам имеет до то­го мелкую ажурную насечку, что, когда всматриваешься, рябит в глазах. Этот клыч, несомненно, многолетний труд какого-то великого мастера-художника, имя которого за­терялось в веках.

Раздобыл его Керлинг три года назад. Ради него он и пожертвовал тем самым клинком, из-за которого сегодня его дом «посетил» Наруз Ахмед.

Этот эмирский клинок был действительно куплен на базаре, у Исмаили. Но кто мог знать, что клинок свя­зан с какой-то тайной? Видимо, и Исмаили не подозревал о ней, если, едва купив клинок, тотчас же сбыл его с рук. А он, Керлинг, тоже поторопился обменять клинок на редкий клыч... Чертовщина какая-то.

Керлинг отлично помнит, как попал к нему этот клыч. Дело было в начале сорок шестого года. В отеле «Дербент» какое-то левое издательство устроило прием в честь иностранных корреспондентов. Был приглашен и Керлинг. Его познакомили с советским офицером-переводчиком, молодым еще человеком. Он был не то таджик, не то узбек. Хорошо владел не только фарси, на котором бегло изъяснялся Керлинг, но и родным языком Керлин­га. Но не это привлекло его внимание, а то, что советский офицер с увлечением рассказывал о старинном оружии.

Между ним и Керлингом тотчас же завязался ожив­ленный разговор о древностях Востока, об азиатском оружии. Керлинг – мастер поддерживать такие беседы, К удивлению всех, и Керлинга особенно, молодой совет­ский лейтенант оказался настоящим, тонким знатоком и понимал толк в оружии.