Глава 15 Город Огней

Я решил больше не оставаться во дворце. Быстро собрав свои пожитки, я подготовился к переезду в казармы Золотых Шлемов. Тенедос обещал позаботиться о Йонге и уберечь его от неприятностей, зачислив его в свой штат. «В наши беспокойные времена человеку всегда могут пригодиться услуги профессионального головореза», — заметил он.

— Дамастес, друг мой, — сказал он на прощание. — Надеюсь, в следующий раз мы встретимся в более счастливое время и при более благоприятных обстоятельствах. Разумеется, если ты тоже этого хочешь.

После короткого раздумья я улыбнулся. Я выбрал своим уделом жизнь солдата и искателя приключений, а общество Провидца до сих пор обеспечивало их в полной мере. Я был крепок духом и телом и узнал бесчисленное множество вещей за тот год, который мы провели вместе.

— Провидец Тенедос, — проговорил я официальным тоном, — вам нужно только позвать меня, и я снова последую за вами.

Так я принес свою первую клятву верности Лейшу Тенедосу. Она была наименее торжественной из всех, но наиболее важной, если помнить о нашем семейном кредо: «Мы служим верно».

Я попрощался с Тенедосом и пообещал навестить его в лицее сразу же после того, как займу свой новый пост.

Я спросил Карьяна, хочет ли он остаться моим слугой (я знал, что получу на это разрешение) или же вернуться в 17-й Уланский полк. Он глубоко задумался, затем хмыкнул и произнес:

— Посмотрим, как тут у них поставлена служба. По крайней мере, на первое время... сэр.

Нам предложили карету, однако в ней не было надобности: все наши пожитки уместились в седельных сумах Лукана и Кролика. Кролик уже привык носить других всадников, поэтому лишь коротко заржал, когда Карьян уселся в седло, и мы отправились в расположение Золотых Шлемов.

 

Члены Совета Десяти могли казаться самодовольными болванами, но то, как они разместили армейские части в Никее, свидетельствовало о крайней осторожности. Главные армейские корпуса располагались через квартал к северу от дворца Совета, как и две другие полковые штаб-квартиры, в пяти минутах марш-броска. Я невольно задавался вопросом: насколько же Совет Десяти доверяет собственным гражданам?

Один из рукавов реки Латаны проходил примерно в полумиле к западу от нас, делая большую петлю, где располагался один из огромных никейских парков, носивший название Хайдер-Парк. Собственно, этот парк и отделял дворец от казарм Золотых Шлемов.

Несмотря на зимнее время, погода оставалась довольно мягкой и приятной, что обычно для Никеи, самого северного и ближайшего к экватору из всех нумантийских городов. Проезжая по парку, мы восхищались гравийными дорожками, декоративными оградами, живыми изгородями, тавернами на открытом воздухе и искусственными прудами, где плавали лебеди. Самым любопытным мне показалось то обстоятельство, что все люди, которых я встретил здесь, были хорошо одеты и выглядели довольными жизнью, чего нельзя было сказать об остальных горожанах. Возможно, беднейшим слоям населения запрещалось ходить сюда по специальному постановлению городских властей, а возможно, такой порядок поддерживался в силу древнего обычая.

Кирпичные казармы Золотых Шлемов раскинулись среди живописных лужаек, парадных площадок для строевых занятий и полей для игры в ролл с аккуратно подстриженной травой. Хотя я заранее знал, что новое назначение мне не понравится, я невольно улыбнулся, когда мы въехали в расположение полка через арочный вход. Группа штрафников под бдительным оком сержанта орудовала лопатами, внося удобрения под деревья, стволы которых, согласно уставу, были выкрашены белой краской; другой уоррент-офицер, лающим голосом выкрикивая приказы, гонял группу новобранцев по плацу; чем-то озабоченный легат прошел по одной из вымощенных камнем дорожек, едва ответив на салют встречного улана.

Знакомо... но не совсем. Сейчас, в это время, солдаты нашего полка в полном составе занимались бы муштровкой, спортивными играми или упражнениями по военной тактике.

Мы спросили, как пройти в штаб-квартиру полка. Прибыв на место, я доложился адъютанту, капитану по фамилии Лардье, и поинтересовался, в какое время будет удобно представиться домициусу, командующему полком.

— Может быть, завтра, — адъютант зевнул. — Наверное, домициус Лехар уже вернулся из своего поместья. А может, и нет. Но он обязательно вернется к двадцать шестому дню месяца, когда состоится парад в честь принца Эрмонассы.

Не беспокойтесь, капитан а'Симабу. Он знает о вас. Все мы слышали о вашем назначении. Кстати, примите мои поздравления с повышением. Уверен, вы это заслужили, и надеюсь, что у такого ветерана, как вы, не будет трудностей с распорядком в полку Золотых Шлемов.

Он повернулся и взглянул на карту.

— М-мм... да. Думаю, вас назначат командующим Эскадроном В. Они называют себя «Серебряными Кентаврами». Легат Нексо временно исполняет обязанности командующего, но вы выше его по званию. Возможно, он изъявит желание служить под вашим началом, хотя я в этом сомневаюсь.

Я знал, что такое может случиться, даже в элитном полку. Мое повышение через головы бог знает скольких молодых легатов вызовет возмущение не только у тех, кого я обошел, но и у моих командиров. Чтобы заслужить их одобрение, мне придется зарекомендовать себя с самой лучшей стороны.

— Я поговорю с легатом, — сказал я. — Кто мой эскадронный проводник?

— В настоящий момент... в общем, это место пока остается вакантным. Он вышел в отставку месяц назад, а домициус Лехар еще не назначил нового. Познакомьтесь с солдатами, составьте мнение о них и выходите со своими предложениями, если найдется подходящий кандидат.

Я отсалютовал и повернулся, собираясь уйти.

— И еще одно, капитан. Это ваши лошади там, снаружи? Думаю, да. Разумеется, вы можете оставить их в качестве сменных для поездок вне строя, но все уланы Эскадрона В ездят на вороных. Я поставлю старшего конюха в известность о том, что вам понадобится новая лошадь. Можете выбрать любую, на свое усмотрение.

Я ушел, в душе потрясенный таким более чем небрежным приемом, и отправился в казармы своего эскадрона.

Каждый эскадрон имел отдельную казарму, а штаб-квартира полка располагалась в центре военного городка. Немного позади находились лавки, где продавалось все необходимое для снабжения солдат и офицеров. Когда я вошел, казармы были почти пусты. В дежурной комнате я застал лишь одного молодого сержанта. Он вскочил и вытянулся в струнку; я отметил, что его новенький мундир сидит безупречно, как у любого из солдат, которых я здесь видел.

Я представился и поинтересовался, где находится легат Нексо. Оказалось, что он в городе, навещает друзей.

Я оставил сообщение без комментариев, но подумал, что это самый светский полк, который мне когда-либо приходилось видеть. Где люди из моего эскадрона? Некоторые в наряде, несколько человек на конюшнях, но большинство в городе, поскольку Эскадрон В на этой неделе находится «в состоянии готовности».

— «В состоянии готовности»? К чему же мы должны быть готовы?

— Ну... к неожиданным случаям, сэр. К срочному вызову.

— Как же я могу собрать своих людей, если сейчас они шляются по тавернам?

Уоррент-офицер озадаченно наморщил лоб.

— Видите ли, сэр, за те шесть лет, что я служу в полку, таких случаев не было. Но полагаю, нам придется ждать, пока они не доложат о своем прибытии. Можно, правда, послать вестовых в таверны, где обычно пьют люди из нашего эскадрона.

Я открыл было рот, чтобы высказать свое мнение по этому поводу, но вовремя сдержался. В армии нет большего дурака, чем тот, кто, поступая на службу в новое подразделение, сразу же знает, что и как следует изменить. Я вежливо поблагодарил сержанта и попросил его отвести меня в помещение, предназначенное для эскадронного командира.

Получив капитанский чин, я мог рассчитывать на личную квартиру, и остался весьма доволен ее размерами. Она включала в себя не только спальню и отдельный кабинет, но также ванную и небольшую комнатку для ординарца. Я приказал Карьяну отвести Лукана и Кролика на конюшню. Он отсалютовал и повернулся к выходу, но помедлил на пороге.

— В чем проблема, улан? Можешь говорить совершенно свободно.

— Прошу прощения, лег... капитан, сэр, но что это за тараканье гнездо, черт его побери?

Это был хороший вопрос, и в следующие несколько дней я убедился, что Карьян задал этот вопрос не из праздного любопытства. Сначала появился легат Нексо, молодой человек изнуренного вида, сильно шепелявивший при разговоре. Нет, он не останется в Эскадроне В, а подаст рапорт о переводе туда, где у него есть друзья и э-э-э... единомышленники. По уставу мне следовало на месяц лишить его увольнительной и запереть в казарме за дерзость, но я бы предпочел отвести его на задний двор, снять мундир и обсудить наши дела в более откровенной манере. Однако я знал, что офицер такого пошиба, как Нексо, никогда не снизойдет до выяснения отношений на кулаках и немедленно пожалуется начальству.

Теперь несколько слов о ста двадцати уланах, поступивших под мое начало. С первого взгляда казалось, что я командую подразделением, о котором любой офицер может только мечтать. Мне не хватало лишь пяти человек до полного эскадрона, что само по себе было почти чудом. Почти все мои подчиненные служили как минимум год, и половину из них составляли профессиональные солдаты. Ростом все вышли как на подбор: самый низкорослый не дотягивал лишь пару дюймов до шести футов, а некоторые были даже выше меня. Они находились в отличной физической форме: никто не мог пожаловаться ни на качество рационов, ни на обслуживание в солдатской столовой.

Наших лошадей чистили скребницами дважды в день, выгуливали и хорошо кормили. Упряжь всегда была новой и начищенной, пряжки сверкали, как маленькие зеркала.

Экипировка моих подчиненных тоже производила впечатление. Я провел серию инспекций, и самой крупной оплошностью, которую я смог обнаружить, было тусклое пятнышко с внутренней стороны шлема, там, где прикреплялся ремешок. Я не стал накладывать дисциплинарное взыскание.

Они великолепно маршировали, и любое построение на плацу проделывалась с безупречной четкостью — от «эскадрон, стройся!» до «обратным шагом марш!» Они могли проскакать в строю на параде, салютуя на ходу и не сбивая ряды больше чем на несколько дюймов.

Они могли... достаточно!

Это были самые дерьмовые солдаты, которыми мне когда-либо выпадало несчастье командовать. Даже теперь, столько лет спустя, я не нахожу в себе сил называть их «мои солдаты» или «мы», но только «они». Если, не дай бог, им когда-нибудь пришлось бы сойтись в бою с одним отделением моих небритых, полуголодных и разношерстных уланов из 17-го полка, то они бы не выстояли и десяти минут.

Эти Серебряные Кентавры понятия не имели, как сражаться своим оружием, хотя проделывали с его помощью удивительно красивые пируэты, когда маршировали по улицам Никеи. Сабли предназначались для роскошных ножен, пики — для кистей и бунчуков, а кинжалы — для украшения.

Они несли караульную службу перед правительственными зданиями Никеи, но в случае нападения разъяренной толпы завопили бы и в ужасе разбежались, не имея ни малейшего представления о том, что делать дальше.

Что касается тактики... если бы я вдруг приказал им спешиться и отработать маневр наступления с использованием прикрытия на местности, то они бы решили, будто я говорю на одном из кейтских наречий. Камуфляж, разведка, засада, курьерская служба, фланговое охранение — все настоящие обязанности кавалеристов были им неведомы. Единственным полковым маневром, который они могли выполнить, было прохождение в парадном строю по мостовой, на радость праздным зевакам.

В этих людях не было ничего изначально дурного: почти все солдаты одинаковы. Все зло заключалось в их командирах. Те же самые уланы, надлежащим образом обученные и испытанные в настоящем бою, могли бы служить не хуже, или даже лучше солдат из моего эскадрона Пантеры.

Но Золотые Шлемы прогнили точно так же, как и Совет Десяти. Домициус Лехар больше интересовался своими особняками и рисовыми плантациями, расположенными в полутора днях пути к западу от Никеи, в дельте Латаны. Остальные офицеры были такими же попугаями, идиотами или праздными джентльменами, каких я видел в лицее — разного возраста, звания и степени расхлябанности. Во всем полку не было ни одного командира, который мог бы вернуть их к действительности.

До меня доходили слухи о том, что в некоторых парадных полках запрещено обсуждать «дела» — то есть солдатскую службу — в офицерской столовой. У Золотых Шлемов не имелось такого запрета, да в нем и не было нужды. Если бы мы разговаривали о повседневных делах, то стали бы похожими на домохозяек, обсуждающих, какой сорт чистящего порошка лучше всего годится для полировки серебра, или на торговцев лошадьми, расхваливающих свой товар.

Единственным исключением был один взъерошенный легат немного старше меня, который совершенно не интересовался последними сплетнями и достоинствами лошадей, не пил, не играл в азартные игры и не проявлял заметного интереса к женскому полу. Вместо этого он с головой уходил в историю — в основном, военную историю. Он от корки до корки штудировал те немногочисленные листки новостей, которые специализировались на армейских вопросах. Его назначение в полк Золотых Шлемов произошло по ошибке, лишь потому, что он оказался лучшим выпускником в своем лицее. Это выяснилось лишь после того, как стало известно, что он достиг своего положения исключительно в результате усердия и таланта, а не по протекции знатных родителей или благодаря умению выслужиться перед начальством.

Его звали Мерсиа Петре. Да, тот самый Петре, и должен сказать, что в чине легата он практически не отличался от того человека, который спустя не такое уж долгое время получил жезл трибуна.

Я не могу сказать, что мы стали друзьями, — за одним исключением, я сомневаюсь, что у Петре был хоть один друг в общепринятом смысле этого слова. Но я проводил долгие вечера в его заваленной книгами квартирке, попивая чай и изучая описание старых битв, изменяя их стратегию, так что исход оказывался иным, и прогнозируя вероятность победы той или иной стороны. Мы читали все, что могли найти по истории Спорных Земель, Каллио и даже Майсира. Сухая книжная премудрость никогда не вдохновляла меня, но я стискивал зубы и напоминал себе, что это необходимая часть моего ремесла. В отличие от других, я никогда не уставал в обществе Петре, так как в его жизни была одна четкая цель: служение богу войны Исе.

Он был моим единственным утешением за долгие и унылые месяцы службы в полку Золотых Шлемов.

Складывалась излюбленная для писателей романов ситуация: косное армейское общество и храбрый, упрямый молодой офицер, отстаивающий свои убеждения. Несмотря на сопротивление, он превращает своих солдат в закаленных бойцов, а когда дело доходит до сражения с врагом, его отделение совершает какой-нибудь немыслимый подвиг, и он добивается заслуженного признания. Однако если бы я в самом деле попытался вести себя как тот молодой офицер, то мою голову, скорее всего, преподнесли бы домициусу на серебряном подносе вместе с традиционным послеобеденным бокалом бренди. Я не мог так рисковать, особенно памятуя о капитане Баниме Ланетте и злополучной игре в ролл.

Поэтому я следовал старой солдатской поговорке: «Заткни пасть и служи». Немногие часы, отведенные для работы с солдатами, я использовал для того, чтобы вдолбить в их головы хоть какое-то понятие о тактике. Но поскольку нас никогда не выпускали за город и мы не могли применить теоретические знания на практике, то боюсь, мои лекции позволили им в совершенстве овладеть самым солдатским из всех искусств: умению спать с открытыми глазами.

Мне оставалось лишь ждать, пока мое имя не забудется, а потом попытаться перевестись обратно на границу.

А пока я мог исследовать мир, лежавший за пределами казарм Золотых Шлемов, и дивиться чудесам Города Огней.

Я никогда не считал себя городским человеком, и мне не особенно нравятся метрополисы, но в Никею можно было влюбиться.

Наиболее замечательной особенностью Города Огней было то, что он оправдывал свое название. Когда Умар создал первых людей и поселил их на земле, перед тем как замкнуться в молчании и оставить мир Ирису и Сайонджи, они обнаружили ревущий столб газового пламени, вырывавшийся из расщелины в скале. Спустя столетие ярость пламени заметно поутихла, и газ был отведен в трубы, сперва уложенные вдоль улиц, а затем спрятанные под землей. Когда огонь был зажжен заново, каждый дом — от роскошного особняка до убогой лачуги, а также сами улицы осветились бесплатным огнем, который к тому же можно было использовать для обогрева и приготовления пищи. В Никее больше света, чем в других городах Нумантии, и ее граждане по праву гордятся этим. Запасы газа не иссякают, и его напор не ослабевает. Существует легенда, что когда они иссякнут, это будет концом для Нумантии, а возможно, и для всего мира.

Если описывать Никею с помощью цифр, то у неподготовленного человека ум может зайти за разум. Столица провинции Дары и всей Нумантии, расположенная на краю великой дельты реки Латаны, занимает сорок пять квадратных миль. Там проживает более миллиона человек, хотя я сомневаюсь, что даже самые смелые переписчики когда-либо углублялись в мрачные трущобы восточных окраин или в лабиринты зловонных улочек северных доков, упирающиеся в Великий Океан. Никто не считал и тех людей, которые спят на улицах, там, где ночь настигнет их, завернувшись в свою единственную одежду.

В городе полсотни парков — от небольших зеленых лужаек, за которыми ухаживают окрестные граждане, до огромных массивов вроде Хайдер-Парка или Манко-Хит в северных пригородах. Город пересекают минимум двенадцать крупных рукавов Латаны и бог знает сколько мелких притоков. Некоторые из них, вроде главного навигационного русла, по которому проходят крупные суда, оставлены в первозданном виде, другие заключены в каменные русла наподобие каналов, а третьи текут под землей и используются для стоков городской канализации.

Я не могу себе представить человека, который мог бы устать от Никеи. Кто-то однажды сказал, что можно каждый день обедать в новой городской таверне и умереть, так и не увидев их все. Я мог бы цинично добавить, что такой человек умер бы от ожирения или (вспоминая некоторые из забегаловок, где мне приходилось перекусывать на ходу) от язвы желудка, а не от старости, но, тем не менее, полностью согласен с этой пословицей.

В Никее было все — от прохладных тихих бульваров, где стояли особняки богачей, до беднейших лачуг, притулившихся у воды. Здесь торгуют в извилистых переулках, в причудливейших лавочках, на рыночных площадях и в громадных магазинах, где можно купить все, начиная от булавок и кончая принадлежностями собственных похорон. Но достаточно. Если вы хотите узнать больше, купите путеводитель, а еще лучше — приезжайте в Никею и испытайте ее великолепие на себе.

Иногда я выходил в город один, а иногда, если у меня возникало желание исследовать более опасные районы, просил Карьяна присоединиться ко мне. Если он не находил себе других удовольствий, то, по крайней мере, мог напиваться в каждом кабаке, и я на некоторое время избавлялся от его ворчливых упреков. Кроме того, у него обнаружился поразительно звучный бас, обеспечивший ему популярность во многих местных тавернах.

Я нанес визит Провидцу Тенедосу и обнаружил, что он искренне рад видеть меня. Постепенно это вошло в привычку: если я не выезжал на ночное дежурство, что в полку Золотых Шлемов случалось лишь раз в три недели, и не имел других планов, то заглядывал в Командный лицей, находившийся в десяти минутах ходьбы от наших казарм, и интересовался, какие у Тенедоса планы на вечер.

Он спрашивал, как прошел день (как правило, мой ответ занимал не больше нескольких секунд), а потом рассказывал мне о своих занятиях. Насколько я понял, он защитил свой кабинет Заклятием Молчания, так как его замечания в адрес некоторых высокопоставленных офицеров, которым он преподавал, были весьма нелестными и язвительными.

Он уволил двух других инструкторов из отдела Военного Чародейства — одного за старческий маразм, другого за некомпетентность — и заменил их молодыми, ревностными Провидцами, не меньше его убежденными в том, что чародейство должно стать третьей боевой единицей, вместе с пехотой и кавалерией.

Сначала мы проводили время вдвоем, но через несколько недель к нашей компании прибавились другие офицеры — молодые капитаны и даже домициусы. Очевидно, к этому времени отсев неуспевающих слушателей закончился.

Офицеры проявляли большой интерес к лекциям Тенедоса, часто сопровождаемым демонстрациями на большом песчаном столе, который он установил в аудитории. Я обычно держался сзади и внимательно слушал. Я был зачарован. С первого взгляда казалось, будто Тенедос рассказывает только о былых сражениях, демонстрируя, каким образом опытный маг мог бы изменить их исход с помощью Заклятья Тьмы в одном месте, Погодных Чар в другом, и так далее.

Но в речах Тенедоса заключалось нечто большее, чем обычные примеры из истории, хотя мне понадобилось некоторое время, чтобы понять это. Думаю, если бы я не знал о его ненависти к Совету Десяти и его абсолютной убежденности в том, что Нумантия должна получить настоящего правителя или кануть в небытие, то я бы ничего не заметил. Тенедос мог вставить риторический оборот вроде «те, кто сейчас живет прошлым, будут задушены его мертвой рукой в будущем», или же, если сражение произошло во времена правления Совета Десяти, он называл истинным победителем боевого командира, а не «тех паникеров и болтунов, которые прячутся за чужими спинами».

Тенедос возводил свою философию в ранг настоящей научной дисциплины. Его популярность росла с каждым днем. Как он и предвидел, Совет Десяти совершил крупную ошибку, позволив ему стать преподавателем в Командном лицее.

Поскольку почти все его ученики были старше меня как по возрасту, так и по чину, мое присутствие начинало казаться мне неуместным. Но вскоре Тенедос объявил о новом графике занятий. Он будет читать дополнительные лекции лишь дважды в неделю; в остальные дни вечернее время понадобится ему для личных дел.

— Но минимум один вечер в неделю я обещаю проводить с тобой, Дамастес, если ты не устал от компании нудного, ворчливого чародея, — добавил он, когда мы остались наедине. — Я чувствую, как мои мозги начинают тухнуть на этой проклятой работе. Мне хочется выйти на улицы, быть среди людей.

Я был рад, что Тенедос твердо придерживался своего плана, ибо он стал любимцем больших аудиторий. У никейцев есть одна интересная черта: они предпочитают собираться в залах и слушать, как один человек излагает свои идеи, или как двое людей вступают в жаркую дискуссию, обмениваясь колкими выпадами, чем посещать художественные галереи или ходить на концерты.

Положение самого популярного философа сезона имело свои выгоды. Большое количество женщин жаждало личного общения с Тенедосом — по очаровательному выражению одной из них, это делалось для того, чтобы «убедиться, правильно ли я поняла ваши слова». Этой даме, по-видимому, понадобились особенно подробные объяснения, поскольку когда я встретился с Тенедосом на следующий день, он был выжат как губка и попросил отменить нашу запланированную прогулку, ссылаясь на необходимость как следует выспаться.

Но то был, пожалуй, единственный раз, когда я видел его уставшим. Он имел огромный запас энергии и всегда выглядел бодрым и оживленным.

Когда мы выходили в город по вечерам, то не договаривались заранее, куда мы отправимся и в какой компании окажемся. Иногда это было приглашение на вечеринку, полученное Тенедосом, но довольно часто приглашения были адресованы «Льву Сулемского Ущелья» — такой кличкой наградил меня один из местных писак, и Йонг напоминал мне об этом при каждом удобном случае. Мы могли отобедать в чертогах аристократа или в какой-нибудь портовой таверне, где подавались лучшие устрицы в Никее. Иногда мы забредали в притон, где четыре обнаженных танцовщика на сцене прыгали вокруг человека, игравшего на гитаре и поющего заунывным голосом, иногда посещали солидный ресторан, где купцы и корабелы с важным видом обсуждали свои дела.

Никея была прекрасным городом, но отнюдь не счастливым. Что-то было не так, чего-то не хватало. Богачи не выходили на улицу без вооруженной охраны, простолюдины открыто выкрикивали оскорбления в адрес стражников из городского гарнизона, а в беднейших кварталах, где стражи закона появлялись только группами, в спину им мог полететь камень, брошенный чьей-то невидимой рукой.

Уважения к армии не существовало. Солдаты были предметом насмешек, а если кто-нибудь из них неосторожно напивался в одиночку, его избивали, грабили и вышвыривали на улицу.

Однако справедливости ради хочу отметить, что неуважительное отношение проявлялось не только к армии. На каждом перекрестке можно было встретить громогласного оратора, либо рассказывавшего непристойные байки об интимной жизни членов Совета Десяти, либо выносившего приговор всей государственной системе. Эти крикуны были совершенно безвредны, хотя их количество производило угнетающее впечатление. Впрочем, стражники не стеснялись объявлять их врагами государства и призывать к молчанию с помощью увесистых дубинок. Кроме того, любой арестованный автоматически считался виновным в преступлении, а следовательно, заслуживающим безжалостного обращения по пути в тюрьму.

Никея была по-прежнему красива, но никто, похоже, больше не заботился о ней. Улицы не подметались, на тротуарах скапливались кучи разнообразного мусора. Очень многие здания, как частные, так и государственные, давно нуждались в капитальном ремонте.

Я вспоминал слова, сказанные Тенедосом, когда мы ехали через Сулемское ущелье в прошлом году: "Я чувствую смуту в Никее, в Даре. Люди остались без лидера, без направления, и они знают об этом".

Я тоже ощущал напряжение. Город напоминал огромное пшеничное поле, иссохшее от жары и ждущее лишь появления человека с факелом. И мне начало казаться, что раз в неделю я выезжаю на прогулку с этим самым человеком.

Но должен признаться, мои мысли редко принимали столь мрачный оборот. Лейш Тенедос был превосходным компаньоном. Когда мы выезжали в город, он часто переодевался в штатское платье, поскольку, по его словам, «одежды волшебника могут быть недостатком так же часто, как и преимуществом, и я могу лишь посоветовать тебе следовать моему примеру».

Вопреки уставу, я приобрел несколько комплектов штатской одежды и хранил их в апартаментах Тенедоса, хотя чаще все-таки носил свой мундир.

Мы оба, в сопровождении Карьяна и Йонга, порой попадали в очень странные места.

Я помню...

 

Заплатив лодочнику несколько медяков за экскурсию по системе канализационных каналов под городом, мы мчались по темным тоннелям, подхваченные потоками мутной воды. С изогнутой кирпичной кладки над головой срывались крупные капли, по темным углам шипели крысы. Йонг крепко напоил лодочника, и мы едва не заблудились, но, к счастью, нашли открытую решетку и вылезли наверх в совершенно незнакомом квартале.

Один из вечеров начался тихо и спокойно с визита в таверну на набережной, где был открыт для дегустации бочонок знаменитого сладкого вина из Варена. Но дегустация загадочным образом превратилась в попойку и закончилась дикими танцами на улице. Провидец Тенедос при всех регалиях во весь голос распевал непристойные куплеты, а я подтягивал, пьяный лишь от смеха и пения. Ошарашенные стражники топтались поблизости, явно не собираясь совершать такой глупости, как арест волшебника за пьянство и непристойное поведение.

Мы получили приглашение на официальный обед. Я сидел рядом с хорошенькой, хотя и сурового вида женщиной старше меня лет на десять, которую представили как маркизу Фенелон. За переменой блюд мы болтали о разных мелочах — я уже приобрел кое-какие познания в искусстве светской беседы. Затем она повернулась ко мне, и я впервые разглядел брошь, которую она носила на груди.

Это была золотая отливка в виде длинного шнура, свернутого в несколько витков.

Время застыло для меня, и я вспомнил пещеру Товиети, а потом настоящий желтый шелковый шнур, затянутый на моей шее, и смертоносную красавицу по имени Паликао.

— Простите, — произнес я, и боюсь, мой голос прозвучал так же резко, как если бы я выговаривал одному из своих подчиненных. — Что за брошь вы носите на груди?

Маркиза удивленно взглянула на украшение, а потом подняла голову и быстро отвела взгляд.

— А, это... — пробормотала она. — Это просто... я увидела ее в ювелирной лавке, и она мне приглянулась. Обычная безделушка.

Я понял, что она лжет.

Мы устроили несанкционированные городскими властями гонки карет в Хайдер-Парке и прочесали все близлежащие таверны в поисках пассажиров, жаждущих острых ощущений.

Двое сонных стражников завопили и разбежались, увидев надвигающуюся на них шеренгу карет, набитых пьяными вельможами и истерически хохочущими женщинами. К тому времени, когда стражники вызвали подкрепление, мы сделали два круга, завоевали первый приз (насколько я помню, огромную мягкую игрушку) и исчезли в ночи.

Было уже поздно, и я заблудился, пытаясь попасть на вечеринку. Я ездил взад-вперед по аллеям в богатых кварталах Никеи, где по обеим сторонам дороги высились чугунные ограды, за которыми виднелись элегантные особняки. Наконец я нашел нужно мне место, адрес которого был указан на пригласительной табличке из слоновой кости, и въехал в ворота.

С некоторым облегчением я понял, что не очень опоздал, поскольку аллея перед домом была забита экипажами, а около дюжины грумов держали под уздцы лошадей. Я спешился, передал поводья подбежавшему слуге и поднялся по ступеням парадного входа.

Я не знал, что за люди здесь живут, не знал даже их имени, но недавно полученная пригласительная карточка обещала «вечер, который я никогда не забуду». Поэтому я решил рискнуть.

Дворецкий с торжественно-серьезным лицом распахнул дверь, с поклоном пропустил меня внутрь и закрыл дверь за моей спиной. Мне показалось странным, что он сам остался снаружи, но, в конце концов, в каждом доме свои обычаи.

Я пожал плечами и поискал взглядом вешалку. Раздвинув занавешенный портьерами вход, я попал в огромную комнату, всю обстановку которой составляли шелковые подушки и ковер с самым толстым ворсом, который мне приходилось видеть. И не мудрено — все тела, извивавшиеся на этом ковре, были совершенно обнаженными.

Женщина-женщина, мужчина-мужчина, женщина-мужчина, мужчина-женщина-мужчина — похоже, здесь были представлены любые возможные комбинации.

Миниатюрная блондинка, голая, как и все остальные, встала и подошла ко мне с таким видом, словно ожидала, что пол вот-вот выскользнет у нее из-под ног. У нее была молочно-белая кожа, кудрявые волосы, лицо невинного ребенка и безупречное тело юной куртизанки.

— Добрый вечер, — поздоровалась она. — Хочешь кончить у меня между грудями?

Тогда (как, впрочем, и теперь) я не имел представления, как ответить на подобный вопрос.

— Добро пожаловать на мою вечеринку, — продолжала она. — Здесь масса веселья. А ты большой, молодой... Присоединяйся к нам. Всегда приятно видеть новое... лицо, — она хихикнула.

— Да, — сказал я. — Разумеется. Одну минутку. Позвольте, я сначала повешу свой плащ.

— Я буду ждать, — промурлыкала она и принялась массировать свои соски большими пальцами. Такая манера, должно быть, казалась ей обольстительной.

Я попятился и распахнул входную дверь.

— Уже уходите, сэр? — осведомился дворецкий бесстрастным тоном. Я кивнул и направился к своей лошади, но затем обернулся.

— Прошу прощения. Кому принадлежит этот дом?

— Это резиденция лорда Махала из Совета Десяти и его жены, сэр.

Я оседлал Лукана и уехал.

Когда Тенедос говорил о том, что жена лорда Махала с готовностью принимает «все новое и необычное», он и не догадывался, насколько верным было его замечание.

Потом все изменилось.

Провидец Тенедос попросил меня присутствовать на званом вечере вместо него, так как его неожиданно пригласили к лорду Скопасу по срочному делу. Он сказал, что общество может мне понравиться, так как подобные вечера устраиваются регулярно и пользуются популярностью среди радикальных мыслителей Никеи. Он уже послал свои извинения вместе с запиской, что я, скорее всего, займу его место, поэтому его «предложение» больше напоминало приказ. Впрочем, с этим мне уже приходилось сталкиваться.

— Мне приходить одетым, сэр?

Тенедос покраснел: недавно я рассказал ему об оргии в доме у лорда Махала.

— Ты, несомненно, встретишь там некоторых людей, гораздо более странных, чем все эти сатиры и нимфы, — ответил он. — Но они будут одеты... по крайней мере, большинство из них.

— Кто устраивает вечеринку?

— Одна молодая женщина, графиня Аграмонте-и-Лаведан. Аграмонте — очень старинный род, богатый и могущественный. Говорят, принадлежащие им земли по площади не уступают любой из провинций Нумантии.

Она вышла замуж немногим более года назад. У графа Лаведана почти столько же золота, как и у нее, но она настояла на сохранении своей девичьей фамилии, а Лаведаны не настолько глупы, чтобы спорить с Аграмонте.

С этими людьми стоит познакомиться, Дамастес. Пожалуйста, передай им мои извинения, хотя я сомневаюсь, что ты встретишься с графом Лаведаном. Он больше интересуется своим семейным делом — кораблестроением и мореплаванием, чем политикой или философией.

Желаю приятно провести время.

 

Дом стоял на набережной — огромный, прямоугольный, высотой в пять этажей, освещенный газовыми фонарями с обеих сторон парадных ворот в высокой ограде из кованого чугуна с изумительными украшениями. Я спешился и вошел внутрь.

Отдав привратнику свой плащ и шлем, я направился в ту сторону, откуда доносились звуки разговоров и приглушенный смех.

Я миновал огромный бальный зал с высоким потолком, темный и пустой, и присоединился к собравшимся. Вечеринка проводилась в круглой комнате, уютно и со вкусом обставленной. На буфете стояла огромная серебряная чаша с пуншем.

Здесь было около тридцати человек, и я сразу же понял, что имел в виду Тенедос. Их одежда представляла собой мешанину разнообразных стилей, включая по крайней мере два совершенно оригинальных, а приглашенные принадлежали ко всем классам общества — от богатейших до самых бедных. Все они радостно спорили, слушали один другого или обменивались глубокомысленными замечаниями.

— Ах, — послышался голос за моей спиной. — Должно быть, это Лев Сулемского Ущелья! О Лев, будете ли вы рычать сегодня вечером?

Я повернулся с заранее подготовленной улыбкой, собираясь ответить на шутку дежурной любезностью, но в следующее мгновение мир вокруг меня заблистал, как будто боги внезапно превратили его в золото.

Женщина была совсем молоденькой; позднее я узнал, что ей едва исполнилось восемнадцать лет. Ее рост не превышал пяти с половиной футов; длинные, согласно общепринятой моде, волосы были уложены так, что падали волной на одну сторону, заканчиваясь над ее маленькими, дерзко торчащими грудями. Она носила вызывающе полупрозрачное платье с открытым верхом и тонкими бретельками, которые перекрещивались на груди, выгодно подчеркивая сочные изгибы ее тела.

Ее округлое лицо выглядело по-детски простодушным, но в глазах светился ум. Губы были маленькими, но чувственными. Она тоже улыбалась.

Наши глаза встретились, и ее улыбка исчезла.

— Я... я графиня Аграмонте-и-Лаведан, — пробормотала она, неожиданно смутившись. Ее голос упал почти до шепота.

Совладав с собой, я поднес ее руку к губам.

— Капитан Дамастес а'Симабу, графиня.

— Вы можете называть меня Маран, — сказала она.

Я отпустил ее руку, снова заглянул ей в глаза...

...и утонул в них на миллион лет.