Серия: Приключения Эраста Фандорина – 8 14 страница

На этом месте познавательный рассказ прервался, потому что дверь камеры вдруг бесшумно отворилась, и мы оба замигали от яркого света фонаря.

Расплывчатая тень, возникшая в проёме, произнесла голосом Фомы Аникеевича:

– Прошу прощения, Афанасий Степанович. Вчера, конечно, я узнал вас под рыжей бородой, но мне и в голову не пришло, что дело может закончиться так скверно. А нынче на приёме в Грановитой палате я случайно услышал, как двое здешних завсегдатаев шептались и смеялись, поминая некую острастку, которую они задали двум «Блюстителям». Я и подумал, уж не про вас ли это. – Он вошёл в темницу и участливо спросил. – Как же вы тут, господа, без воды, еды, света?

– Плохо! Очень плохо! – вскричал Эндлунг и кинулся нашему избавителю на шею. Полагаю, что Фоме Аникеевичу такая порывистость, проявленная потным господином в одних кальсонах, вряд ли могла прийтись по вкусу.

– Это камер-юнкер нашего двора Филипп Николаевич Эндлунг, – представил я. – А это Фома Аникеевич Савостьянов, дворецкий его высочества московского генерал-губернатора. – И, покончив с необходимой формальностью, скорей спросил о главном. – Что с Михаилом Георгиевичем? Освобождён?

Фома Аникеевич развёл руками:

– Об этом мне ничего неизвестно. У нас собственное несчастье. Князь Глинский застрелился. Такая беда.

– Как застрелился? – поразился я. – Разве он не дрался с лордом Бэнвиллом?

– Сказано – застрелился. Найден в Петровско-Разумовском парке с огнестрельной раной в сердце.

– Значит, не повезло корнетику. – Эндлунг стал натягивать платье. – Англичанин не промазал. Жаль. Славный был мальчуган, хоть и бардаш.

 

Мая

 

–… А ещё помощник буфетчика расколотил блюдо для дичи из севрского сервиза. Я пока распорядился оштрафовать его на половину месячного жалованья, а остальное на ваше усмотрение. Теперь о горничной её высочества Петрищевой. Лакей Крючков донёс, что она была замечена в кустах с камердинером господина Фандорина в весьма недвусмысленном виде. Я никаких мер предпринимать не стал, ибо не знаю, как у вас заведено обходиться с подобного сорта вольностями…

– На первый раз – внушение, – пояснил я Сомову, отрываясь от тарелки. – На второй раз – взашей. Если понесла – выходное пособие. У нас с этим строго.

За окнами светало, а в кухне горел свет. Я с большой охотой съел разогретый суп и принялся за котлетки де-Роган. Больше суток без маковой росинки во рту – это вам не шутки.

После того, как Фома Аникеевич извлёк нас с Эндлунгом из заточения, наши с лейтенантом пути разошлись. Он отправился в Варьете, чтобы переодеться. Звал и меня, говорил, что девочки ночуют в комнатах при театре – и накормят, и напоят, и приласкают.

Но у меня имелись дела поважней. Причём хозяйственные заботы в число сих важных дел не входили, и помощника я выслушивал довольно невнимательно.

– Как прошла коронация? – спросил я, прикидывая, может ли Сомов что-либо знать о вчерашней операции. Вроде бы не должен, но человек он, кажется, неглупый, проницательный. Во всяком случае о причинах моего отсутствия не задал ни единого вопроса. Как бы этак понебрежнее поинтересоваться, не привезли ли из Ильинского Михаила Георгиевича?

– Полное великолепие. Но, – Сомов понизил голос, – среди наших поговаривают, что были нехорошие предзнаменования…

Я насторожился. Нехорошие предзнаменования в такой день – это не пустяки. Коронация – событие исключительное, тут каждая мелочь имеет значение. У нас среди дворцовых есть такие гадальщики, что весь ход церемонии по часам раскладывают, чтоб определить, как будет проистекать царствие и на каком его отрезке следует ожидать потрясений. Это, положим, суеверие, но бывают приметы, от которых не отмахнёшься. Например, в коронацию Александра Освободителя на вечернем приёме ни с того ни с сего на столе вдруг лопнула бутылка с шампанским – будто бомба взорвалась. Тогда, в 1856 году, бомбистов ещё и в заводе не было, поэтому никто не знал, как истолковать этакий казус. Лишь много позже, через четверть века, прояснилось. А на прошлой коронации государь раньше положенного возложил корону на чело, и наши зашептались, что царствие будет недолгим. Так и вышло.

– Сначала, – оглянувшись на дверь, стал рассказывать Сомов, – когда куафер прилаживал её величеству корону к причёске, от волнения слишком сильно ткнул заколкой – так что государыня вскрикнула. До крови уколол… А потом, уже после начала шествия, у его величества внезапно оборвалась цепь ордена Андрея Первозванного, и прямо наземь! Про заколку только наши знают, но оказию с орденом заметили многие.

Да, нехорошо, подумал я. Однако могло быть куда хуже. Главное – венчание на царство состоялось, все-таки доктор Линд не сорвал этого высокоторжественного события.

– Что англичане? – неопределённо спросил я, не зная, известно ли в Эрмитаже о дуэли.

– Лорд Бэнвилл уехал. Вчера, в полдень. Даже на коронации не присутствовал. Оставил записку его высочеству и съехал. Бледный весь и сердитый. То ли обижен, то ли заболел. Оставил щедрейшие наградные всему старшему персоналу. Вам, Афанасий Степанович, золотую гинею.

– Поменяйте на рубли и от моего имени раздайте поровну Липпсу и обоим кучерам, они хорошо поработали, – сказал я, решив, что от этого душегуба мне наградных не нужно. – А что же мистер Карр?

– Остался. Лорд и своего дворецкого ему оставил – отбыл в одиночестве.

– Что мадемуазель Деклик, не скучает без воспитанника? – с деланой небрежностью наконец подступился я к самому важному.

В коридоре послышались тихие шаги. Я обернулся и увидел Фандорина. Он был в домашней венгерской куртке с шнурами, с сеточкой на волосах, в войлочных туфлях. Весь гладкий, мягко ступающий, с мерцающими в полутьме глазами – ну чисто кот.

– Ночной швейцар сказал мне, что вы в-вернулись. А где Эндлунг? – спросил он безо всякого приветствия.

Из вопроса об Эндлунге следовало предположить, что Павел Георгиевич рассказал Фандорину о нашей экспедиции. Несмотря на сильнейшую неприязнь, которую вызывал у меня этот человек, мне не терпелось с ним поговорить.

– Ступайте, Корней Селифанович, – сказал я помощнику, и тот, умный человек, немедленно удалился. – С господином камер-юнкером все в порядке, – коротко ответил я, и чтобы предупредить дальнейшие неприятные расспросы, добавил. – К сожалению, мы попусту потратили время.

– У нас тоже не всё гладко, – сказал Фандорин, присаживаясь. – Вы ведь исчезли п-позавчера вечером, когда Эмилия ещё не вернулась. Она отлично справилась с заданием, и мы с точностью определили тайное убежище Линда. Оказалось, что он прячет ребёнка в усыпальнице княжны Бахметьевой, это такая часовня с подземным склепом, выстроенная близ стены Новодевичьего монастыря. Княжна покончила с собой от несчастной любви лет сто тому назад, хоронить в монастыре её не дали, вот безутешные родители и возвели нечто вроде мавзолея. С тех пор род Бахметьевых пресёкся, часовня обветшала, на двери ржавый замок. Однако это одна видимость. Мадемуазель рассказывает, что, когда её вводили с завязанными глазами в холодное помещение, она всякий раз слышала звук хорошо смазанных петель. Архитектурного плана часовни раздобыть не удалось, известно лишь, что сама усыпальница находится в п-подземелье.

Эраст Петрович стал чертить пальцем на столе:

– Вчера ещё на рассвете п-приготовились. Это <он поставил хлебницу> – монастырь. Вот – часовня <сбоку пристроил солонку>. Вокруг пустырь, тут – пруд <он плеснул на клеёнку немного чаю>. В общем незаметно не подберёшься. Расставили людей по изрядному периметру, замаскировали. Внутрь лезть не стали.

– Почему? – спросил я.

– Дело в том, Зюкин, что вокруг Новодевичьего монастыря ещё со Смутных времён вся земля изрыта подземными лазами. То поляки осаждали, то Лжедмитрий, то позднее стрельцы подкапывались, чтоб царевну Софью из неволи вызволить. Я уверен, что Линд, как субъект п-предусмотрительный и осторожный, выбрал именно это место неспроста. Там должен быть путь отхода, это всегдашняя его тактика. Поэтому я решил действовать по-другому. Он сдвинул брови, вздохнул.

– Вчера передача камня была назначена на пять часов п-пополудни, так как венчание должно было завершиться в два. Сразу после церемонии «Орлова» вынули из скипетра…

– Дозволение на обмен получено?! – воскликнул я. – Значит, она ошиблась, и Михаила Георгиевича всё-таки решено спасти!

– Кто она? – сразу же вцепился Фандорин, однако понял по моему виду, что ответа не будет, и продолжил.

– «Орлова» мне вверили с одним условием. Я дал гарантию, что камень ни в каком случае у Линда не останется. Ни в каком случае, – со значением повторил он.

Я кивнул:

– То есть, если придётся выбирать между жизнью его высочества и бриллиантом…

– Вот именно.

– Но как можно быть уверенным, что «Орлов» не достанется доктору? Разве госпожа Деклик сможет ему помешать? И потом, вы сами говорите, подземные ходы…

– Я поставил Линду условие, переданное Эмилией ещё позавчера. Поскольку речь идёт не об обычной драгоценности, а о священной реликвии, б-бриллиант не может быть доверен слабой женщине. Гувернантку будет сопровождать хранитель. Один, без оружия, так что нападения Линду можно не опасаться…

– Кто же этот хранитель?

– Я, – грустно молвил Фандорин. – Хорошо было придумано, правда?

– И что же?

– Ничего не вышло. Я загримировался старым, сутулым камер-лакеем, да, видно, недостаточно тщательно. Мы с Эмилией больше часа простояли в Храме. К нам никто не подошёл. А позавчера, когда она была одна, никаких затруднений не возникло. Снова записка, закрытая карета в одном из ближних п-переулков, и так далее. Вчера же мы прождали до четверти седьмого и вернулись обратно не солоно хлебавши.

– Неужто Линд отказался от обмена? – упавшим голосом спросил я.

– Как бы не так. В Эрмитаже нас поджидало письмо, доставленное прежним порядком – через почтальона, но без штемпеля. Вот, п-прочтите, тем более что это имеет самое непосредственное отношение к вашей персоне.

Я насторожённо взял листок, от которого едва уловимо веяло ароматом духов.

– «Граф Эссекс»?

– Он самый. Да вы ч-читайте, читайте.

«Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации», – прочёл я первую французскую фразу, и у меня всё поплыло перед глазами. Неужто…?

Но нет, моя радость была преждевременной. Похлопав ресницами, чтобы разогнать туман, я прочитал записку до конца:

Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации. Цена подарку – миллион. Ведь именно в эту сумму оценивается обговорённый ежедневный взнос за «Орлова», любезно одолженного мною российской монархии. Итак, можете владеть камнем ещё один день, и совершенно бесплатно. В конце концов, омрачать вам такой торжественный день с моей стороны было бы по меньшей степени неучтиво.

Мы совершим нашу маленькую трансакцию завтра. Пусть гувернантка будет в соборе в семь часов вечера. Я понимаю ваше нежелание доверять этой женщине такое сокровище и не возражаю против одного сопровождающего. Однако это должен быть человек, которого я знаю, а именно – мсье Собачьи Бакенбарды.

Искренне ваш, доктор Линд.

Сердце у меня заколотилось часто-часто.

– Так вот почему вы мне все это рассказываете? – Да. – Фандорин испытующе посмотрел мне в глаза. – Я хочу просить вас, Афанасий Степанович, принять участие в этом опасном деле. Вы не полицейский агент и не военный, вы не обязаны рисковать жизнью ради г-государственных интересов, однако обстоятельства складываются так, что без вашей помощи… – Я согласен, – перебил его я. В этот миг мне совсем не было страшно. Я думал только об одном: мы с Эмилией будем вместе. Кажется, именно тогда я впервые мысленно назвал мадемуазель по имени. После недолгой паузы Эраст Петрович поднялся.

– Тогда отдыхайте, у вас усталый вид. В десять часов будьте в г-гостиной. Я проведу с вами и Эмилией инструктаж.

 

* * *

 

Позднее солнце нагрело бархатные шторы, и от этого в затенённой гостиной явственно запахло пылью. С бархатом вечно трудности – такой уж это материал: если провисит годами без регулярной стирки, как, например, здесь, в Эрмитаже, то въевшуюся намертво пыль до конца уже не вычистишь. Я мысленно пометил себе сегодня же распорядиться о замене занавесей. Если, конечно, вернусь с операции живым.

А благополучный исход затеваемого мероприятия представлялся мне весьма сомнительным. На последнем – надо полагать, уже самом последнем совещании – присутствовали лишь те, кто непосредственно участвовал в операции: мы с мадемуазель, господин Фандорин и два полковника, Карнович и Ласовский, державшиеся тише воды, ниже травы и внимавшие Эрасту Петровичу с подчёркнутым почтением, уж не знаю, подлинным или фальшивым.

На широком столе была разложена схема местности меж Новодевичьим монастырём и Новодевичьей набережной, причём исполненная честь по чести, не так, как давеча, на клеёнке. Заштрихованными кружками были отмечены тайные пикеты, окружавшие пустырь со всех сторон: старший агент (Фандорин назвал его фамилию – Кузякин) в дупле старого дуба на углу Вселенского сквера; шестеро «служителей» в бараке Детской клиники, что выходила окнами на пруд; одиннадцать «монахов» на стене монастыря; семеро «лодочников» и «бакенщиков» на реке; один под видом торговки на выезде с Погодинской улицы; трое «нищих» у ворот монастыря; двое «рыбаков» на пруду – эти ближе всего, итого в первом кольце оцепления расположился тридцать один агент.

– Порядок обмена должен быть такой, – объяснил Фандорин, показав пикеты. – Вас двоих подвозят к часовне, вводят внутрь. Вы т-требуете снять повязки. Там наверняка имеется свой ювелир. Вы отдадите ему «Орлова» на экспертизу, после чего отнимете обратно. Тогда госпожа Деклик спустится в склеп и заберёт мальчика. Когда ребёнка к вам выведут, вы передаёте камень. На этом ваша, Зюкин, миссия закончена.

Я не поверил собственным ушам. Авантюрный склад господина Фандорина был мне уже достаточно известен, но даже от него я не предполагал подобной безответственности. Самое же поразительное было то, что начальник дворцовой полиции и обер-полицмейстер выслушали этот безумный план с самым серьёзным видом и ни словом не возразили!

– Какая чушь! – с несвойственной мне (но вполне оправданной обстоятельствами) резкостью воскликнул я. – Я буду один, без оружия, мадемуазель тоже не в счёт. Да они просто отберут у меня бриллиант, убедившись, что он настоящий. А возвращать Михаила Георгиевича и не подумают! Просто уйдут каким-нибудь подземным ходом, а нас всех троих зарежут. Отличная выйдет операция! Не лучше ли, дождавшись, пока нас с госпожой Деклик заведут внутрь, взять усыпальницу штурмом?

– Не лучше, – кратко ответил Фандорин. А Карнович пояснил:

– Уж при штурме-то его высочество наверняка будет убит. А заодно и вы двое.

Я замолчал, взглянул на Эмилию. Надо признать, она держалась гораздо спокойнее меня и, что было особенно больно видеть, взирала на Фандорина с полным доверием.

– Эхаст Петхович, – тихо произнесла она, – доктох Линд очень хитхый. Вдхуг меня и мсье Зьюкин сегодня повезут в дхугое место, совсем новое? Если так, то ваша Ambuscade^[28] будет пустой.

– Впустую, – по старой привычке поправил я и обернулся к многоумному Фандорину, ибо вопрос был, как говорится, в самую точку.

– Вот это не исключено, – признал он. – Но на сей счёт мною предусмотрены некоторые м-меры. И ваши, Зюкин, опасения, что камень отберут, а мальчика не отдадут, тоже вполне резонны. Здесь всё будет зависеть от вас самого, и теперь я перехожу к г-главному.

С этими словами он подошёл к деревянному ларцу, стоявшему на столике близ окна, и двумя руками достал оттуда гладкий и сияющий золотой шар размером с маленькую крымскую дыню.

– Вот ваша гарантия, – сказал Эраст Петрович, кладя шар передо мной.

– Что это? – спросил я и наклонился. В зеркальной поверхности шара отразилось, моё потешно растянутое лицо.

– Бомба, Афанасий Степанович. Страшной разрушительной силы. Внутри там есть такая маленькая к-кнопочка. Если её надавить, высвобождается взрыватель, а после этого д-достаточно любого сотрясения – к примеру, просто уронить шар на каменный пол – и произойдёт взрыв, после которого не останется ни вас, ни Линда с его людьми, ни самой часовни. «Орлов», впрочем, уцелеет, потому что он вечен, и п-позднее мы непременно найдём его среди обломков… Вот это вы и должны будете объяснить доктору. Скажите, что при малейшем п-признаке нечестной игры вы бросите шар на пол. Это единственный аргумент, который на Линда подействует. Так сказать, наш маленький сюрприз.

– Но бомба ненастоящая? – догадался я.

– Уверяю вас – самая что ни на есть н-настоящая. Заряд состоит из гремучей смеси, изобретённой химиками Императорской минно-артиллерийской лаборатории. Комиссия Главного артиллерийского управления не одобрила смесь из-за её чрезмерной взрывоопасности. Если вас станут обыскивать при посадке в к-карету, вы скажете, что шар – это футляр для «Орлова», и открывать его ни в коем случае не позволите. Заявите, что иначе поездка отменяется. Впрочем, если за вами приедет тот же самый безмолвный кучер, дискуссия маловероятна.

Эраст Петрович взял в руки шар, поддел ногтем едва заметную крышечку.

– «Орлов» и в самом деле хранится внутри, в верхнем отделении сферы. Вынимая камень, чтобы передать его д-для проверки, вы нажмёте вот сюда и тем самым задействуете механизм. В карете этого ни в коем случае не делайте – иначе от тряски может произойти взрыв. А уже нажав кнопку, вы сообщите Линду или его людям о том, что это за игрушка.

Я заглянул внутрь шара. В круглой выемке, поблёскивая голубоватым, неярким светом, лежала бесценная реликвия дома Романовых. Вблизи чудесный камень показался мне похожим на резную хрустальную ручку вроде тех, которыми украшен комод в гардеробной великой княгини. Честно говоря, гораздо большее впечатление на меня произвела красная металлическая кнопочка, почти незаметная на фоне алого бархата.

Вытерев пот со лба, я посмотрел на Эмилию. При неудачном обороте дела, или же если я совершу оплошность, мы погибнем вместе, и куски наших тел перемешаются. Она спокойно кивнула мне, словно говоря: ничего, я в вас верю и всё непременно закончится благополучно.

– Но что дальше? – спросил я. – Взрываться Линд не захочет, это ясно, и правил игры не нарушит. Он вернёт нам Михаила Георгиевича, а сам уйдёт каким-нибудь хитрым лазом. И «Орлов» будет навсегда утрачен.

– Этого не должно произойти ни в коем случае! – впервые вступил в разговор Карнович. – Помните, господин Фандорин, за «Орлова» вы поручились головой.

Словно не слыша полковника, Фандорин улыбнулся мне:

– На этот случай, Зюкин, у меня предусмотрен для доктора ещё один сюрприз.

Однако улыбка, и в самом деле совершенно неуместная в данной ситуации, сразу же исчезла, сменившись выражением смущённым и, пожалуй, даже сконфуженным.

– Эмилия, Афанасий Степанович… Риск, которому вы подвергаетесь, б-безусловно велик. Линд – человек парадоксального ума, его поступки и реакции часто непредсказуемы. План планом, но может произойти всё что угодно. А ведь вы, Эмилия, дама и к тому же даже не являетесь российской подданной…

– Пусть хиск, это ничего. Нужно спасать маленький пхинц, – с величавым достоинством сказала мадемуазель. – Но мы, я и мсье Зьюкин, будем больше спокойны, если знать, какой ещё surprise вы пхидумали.

Фандорин осторожно закрыл золотую крышку, и голубоватое сияние, мерцавшее над столом, погасло.

– Лучше вам этого не знать. Это должно быть неожиданности и для вас д-двоих. Иначе дело может сорваться.

 

* * *

 

Странное дело – оказавшись вдвоём в тёмной, наглухо закрытой от внешнего мира карете, мы долгое время не произносили ни слова. Я прислушивался к ровному дыханию мадемуазель и со временем, когда глаза свыклись с мраком, стал различать её смутный силуэт. Мне хотелось услышать её голос, сказать ей что-нибудь ободряющее, но, как обычно, я все не мог подыскать уместных слов. На коленях лежал металлический шар, и, хоть взрыватель ещё был не включён, я держал адскую машину обеими руками.

Напрасно я опасался, что у меня возникнут трения с посланцем доктора Линда из-за увесистого узелка странной круглой формы. Первый этап операции прошёл гладко – как говорят в народе, без сучка, без занозинки.

Мы с мадемуазель не простояли в храме и пяти минут, как некий мальчишка, по виду из обычных попрошаек, что вечно толкутся на паперти, протянул мне записку – ещё и пришлось дать паршивцу пятиалтынный из собственных денег. Прижавшись друг к другу плечами, мы развернули листок (я опять ощутил лёгкий аромат «Графа Эссекса») и прочли одну коротенькую строчку: «L'eglise de Ilya Prorok»^[29]. Я не знал, где это, но мадемуазель, успевшая в доскональности изучить все окрестные улицы и переулки, уверенно повела меня за собой.

Через несколько минут мы были уже возле небольшой церковки, а у соседнего дома ожидала чёрная карета с занавешенными окнами, весьма похожая на ту, что я видел неделю назад, хоть и не поручусь, что та самая. С козёл спрыгнул высокий человек в низко надвинутой шляпе, так что виднелась только густая чёрная борода. Ни слова не говоря, открыл дверцу и протолкнул мадемуазель внутрь.

Показывая узелок, я суровым голосом произнёс заранее приготовленную фразу:

– Это предмет обмена. Трогать нельзя.

Не знаю, понял ли он меня, но к узелку не притронулся. Присел на корточки и очень быстро провёл ладонями по всему моему телу, не постыдившись коснуться самых укромных мест.

– Позвольте, сударь… – не выдержал я, но обыск уже закончился.

Бородатый молча толкнул меня в спину, я поднялся в экипаж, и дверца захлопнулась. Раздался скрежет засова. Карета качнулась, и мы поехали.

Прошло, наверное, не менее получаса, прежде чем между нами завязался разговор. И начала его мадемуазель, потому что я так и не придумал, с чего начать.

– Стханно, – сказала она, когда на повороте карему качнуло и мы дотронулись друг до друга плечами. – Стханно, что сегодня он меня не обласкал.

– Что? – удивился я.

– Как это – perquisitionner?

– А, обыскал.

– Да, спасибо. Стханно, что не обыскал. Обычно обыскал. Если знать, можно было спхятать в панталон маленький пистолет.

Я позволил себе наклониться к её уху и шепнуть:

– У нас есть оружие получше. – И похлопал рукой по бомбе.

– Остохожно! – ойкнула мадемуазель. – Я боюсь! Все-таки женщина есть женщина, даже такая смелая.

– Ничего, – успокоил её я. – Пока взрыватель не включён, бояться нечего.

– Я все думаю про второй сюрприз мсье Фандорина, – вдруг заговорила мадемуазель по-французски, и её голос дрогнул. – Не состоит ли он в том, что бомба взорвётся в любом случае, разнеся на куски и нас, и доктора Линда, и его высочество, а камень потом, как и сказал мсье Фандорин, подберут среди обломков? Для царя главное – сохранить «Орлов» и избежать огласки. Для мсье Фандорина – отомстить доктору Линду. Что вы думаете, Атанас?

По правде сказать, её подозрения показались мне очень даже правдоподобными, но, немного подумав, я нашёлся, что возразить:

– В этом случае нам дали бы не настоящий камень, а подделку. Тогда можно ничего среди обломков не искать.

– А с чего вы взяли, что в шаре подлинный «Орлов»?

– нервно спросила она. – Ведь мы-то с вами не ювелиры. Вы нажмёте кнопку, и тут же грянет взрыв! Вот и выйдет обещанный сюрприз, про который нам с вами ни в коем случае нельзя было узнать.

У меня внутри всё похолодело – слишком уж верным выглядело это предположение.

– Значит, такова наша судьба, – сказал я, перекрестившись. – Если вы угадали правильно, то это решение принято высшей властью, и я исполню всё в точности. Но вам не нужно входить в часовню. Когда нас привезут, я скажу кучеру, что в вашем присутствии нет надобности – я заберу Михаила Георгиевича сам.

Мадемуазель крепко сжала мне руку.

– Благодарю вас, Атанас. Вы вернули мне веру в человеческое благородство. Нет-нет, я пойду с вами. Мне стыдно, что я могла заподозрить Эраста в вероломстве. Для него камень, даже такой особенный, не может быть дороже жизни ребёнка. И наших жизней тоже, – тихо закончила она.

Вторая половина её короткой, прочувствованной речи несколько испортила приятное впечатление от первой, и всё же я был растроган. Хотел ответить на пожатие её пальцев, но это, пожалуй, выглядело бы чрезмерной вольностью. Так мы и ехали дальше, и её рука касалась моей.

У меня, в отличие от мадемуазель, не было уверенности в благородстве господина Фандорина. Представлялось весьма вероятным, что в самом, скором времени земное существование Афанасия Зюкина закончится, причём не тихим и незаметным образом, как следовало бы по всей логике моей жизни, а с неприличным шумом и грохотом. Компания Эмилии делала эту мысль менее отвратительной, в чем, безусловно, проявлялось качество, которое я не терплю в других и всегда старался подавлять в себе – малодушное себялюбие.

А между тем в наглухо закрытой карете становилось все трудней дышать. У меня по лицу и сзади, за воротник, стекали капли пота. Это было неприятно и щекотно, но я не мог вытереться платком-для этого пришлось бы отнять руку. Мадемуазель тоже дышала учащённо.

Внезапно мне пришла в голову простая и страшная мысль, от которой пот заструился ещё обильней. Я попробовал тихонько, чтобы не вспугнуть мадемуазель, просунуть руку в узелок и открыть крышку шара. Однако щелчок все же раздался.

– Что это был? – встрепенулась мадемуазель. – Что был этот звук?

– Замысел Линда проще и коварнее, чем представляется Фандорину, – сказал я, хватая ртом воздух. – Я полагаю, что доктор приказал возить нас в этом заколоченном ящике до тех пор, пока мы не задохнёмся, а после преспокойно забрать «Орлова». Только ничего у него не выйдет – я включаю взрыватель. Пока я в сознании, буду держать бомбу на весу обеими руками. Когда же иссякнут силы, шар упадёт…

– Vous etes fou! – воскликнула мадемуазель, рывком высвободила руку и схватила меня за локоть. – Vous etes fou! N'y pensez pas! Je compte les detours, nous sommes presque la!^[30]

– Поздно, я уже надавил, – сказал я и крепко сжал шар обеими руками.

А ещё через минуту карета и в самом деле остановилась.

– Ну, выхучай Господь, да? – шепнула Эмилиями перекрестилась, но не по-православному, а на свой католический лад, слева направо.

Дверца отворилась, и я сощурился от яркого света. Никто мне глаз не завязывал, и я увидел облупленную стену маленькой часовни, а поодаль, в сотне шагов, башни и колокольни большого старинного монастыря. Ступив на подножку, украдкой осмотрелся по сторонам. У пруда сидели с удочками рыбаки, а на краю ближнего сквера зеленел свежей листвой узловатый дуб, в дупле которого предположительно прятался старший агент Кузякин. На душе стало чуть-чуть спокойней, хотя ненадевание повязки, вероятнее всего, означало, что живыми Линд выпускать нас не намерен. Мадемуазель высунулась из-за моего плеча и тоже принялась оглядываться – ах да, она ведь оказалась здесь без повязки впервые. Ничего, господин доктор, подумал я, пропадём, так вместе с вами, и прижал к груди узелок.

Кучер, стоявший сбоку от распахнутой дверцы, схватил меня за локоть и дёрнул: слезай, мол. Я поморщился – такая силища была в этих стальных пальцах.

Ржавая дверь с увесистым навесным замком, почти не скрипнув, открылась нам навстречу.

Я вошёл в полутёмное помещение, более просторное, чем казалось снаружи, и увидел несколько мужских фигур. Прежде чем успел их разглядеть, дверь за нами закрылась, но от этого свет не исчез, а лишь сделался из сероватого желтоватым – на стенах висело несколько масляных светильников.

Людей Линда было четверо. Прежде всего я обратил внимание на седого сухонького господина с безгубым, нерусским лицом и в стальных очках. Неужто это и есть доктор Линд? По обе стороны от него стояли двое высоких и плечистых, чьи лица тонули в тени, – надо полагать, телохранители. Четвёртым был кучер, вошедший следом и привалившийся спиной к двери, как бы отрезая нам путь к отступлению.

Один из телохранителей замахал рукой на кучера, явно требуя, чтобы тот вышел.

Кучер кивнул, но не тронулся с места. Телохранитель сердито указал пальцем на дверь. Кучер скрестил руки на груди.

– Taubstummer Dickkopf!^[31] – выругался верзила.

Так вот почему возница вёл себя с нами так странно. Теперь понятно, отчего Линд не боялся, что бородач попадёт в руки полиции.

Второй телохранитель сказал, тоже по-немецки:

– Да черт с ним, пусть торчит. Ему, поди, тоже любопытно.

Но здесь седой господин властно протянул руку к узелку, и я понял, что начинается самое главное.

– Принесли? Давайте, – тусклым голосом сказал он по-французски.

Я бросил на пол платок, в который был завернут шар, открыл крышечку и камень сверкнул из своего бархатного гнёзда ленивым, приглушённым блеском.

Медленно и ясно выговаривая каждое слово, я объяснил про сюрприз и про условия обмена. Слава Богу, мой голос ни разу не дрогнул. Тут самое важное было, чтобы Линд поверил – если понадобится, я не струшу.

Он выслушал меня не перебивая и кивнул, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Нетерпеливо щёлкнул пальцами:

– Хорошо-хорошо. Давайте, я проверю.

И вытащил из кармана маленькую, окованную медью лупу.

Выходит, это был не Линд, а ювелир – как и предсказывал Фандорин. Я поддел двумя пальцами маслянистый камень, который охотно и как-то даже уютно лёг в мою ладонь, будто был сотворён как раз по её мерке. Второй рукой я осторожно прижал бомбу к груди.