Глава 7. Посмотри мне в глаза, дитя, — произнесла Никки своим нежным, мягким голосом, взяв девочку за подбородок.

Посмотри мне в глаза, дитя, — произнесла Никки своим нежным, мягким голосом, взяв девочку за подбородок.

Она приподняла худенькое личико ребёнка. Широко раскрытые тёмные глаза моргнули в тупом изумлении. В этих глазах нечего было искать: девочка оказалась простушкой.

Никки выпрямилась, глубоко разочарованная. Как всегда. Иногда она ловила себя на том, что заглядывает людям в глаза, как вот сейчас, а после сама не может понять, зачем. Если она и искала что-то, то не знала, что ищет.

Она продолжила неторопливый обход выстроенных шеренгами жителей городка, которых собрали всех до единого на пыльной рыночной площади.

Наверняка в базарные дни сюда приезжали жители соседних ферм, кое-кто даже оставался на ночь. Сегодняшний день не был рыночным, но всё равно прекрасно отвечал её целям.

Лишь у некоторых из многочисленных домишек имелся второй этаж, обычно представлявший надстройку над лавкой — там в одной-двух комнатах ютилась семья владельца. Никки видела пекарню, кузню, лавку травника, магазинчики кожевенника, горшечника, сапожную мастерскую. Как всегда.

Все городки похожи друг на друга. Многие местные жители работают на окрестных полях, пасут скотину, выращивают овощи на огородах.

Поскольку соломы, навоза и глины здесь было в достатке, строили в основном мазанки. Лишь немногие домишки со вторыми этажами имели балочные конструкции и кирпичную кладку.

За спиной Никки стояли вооружённые до зубов мрачные солдаты. Они устали от долгой скачки и, что гораздо хуже, маялись от скуки. Никки прекрасно знала: ещё чуть-чуть и начнётся буйство.

Любой городок, даже самый паршивый, где и взять-то особо нечего, всё равно развлечение. К тому же, солдаты куда больше любили крушить, чем грабить. Насилие — тоже удовольствие. Собранные на площади женщины лишь изредка осмеливались смотреть в наглые глаза солдат.

Шагая мимо испуганных людей, Никки глядела в неотрывно следящие за ней глаза. У большинства — глаза, расширившиеся от ужаса: их, этих людей, пугают не только солдаты, но и она сама — Никки, госпожа Смерть.

Да, так они её зовут. Это прозвище оставляло её равнодушной. Она просто констатировала факт, беспокоивший её не больше, чем дырка в чулке.

Кое-кто, она знала, смотрел на золотое кольцо в её нижней губе. Должно быть, до них уже дошли слухи, что отмеченная таким образом женщина — личная рабыня императора Джеганя, иначе говоря, существо более низшее, чем даже простые крестьяне.

Их взгляды на золотое кольцо, их мысли — всё это волновало её ещё меньше, чем прозвище «госпожа Смерть».

Джеганю принадлежит всего лишь её тело в этом мире. Владетель получит навечно её душу в мире ином. Её телесное существование здесь было пыткой. Существование её души там, в мире духов, будет не лучше. Существование и страдание — всего лишь две стороны медали, иначе и быть не может.

Дымок, поднимавшийся над очагом за её левым плечом, тёмной полоской возносился к голубому небу. Над очагом был установлен большой вертел. На нём можно было одновременно зажаривать пару-тройку овец или свиней.

Временные щиты, сложенные рядом, скорее всего служили для того, чтобы по мере надобности превращать очаг в коптильню.

В прежние времена такие очаги на улице, частенько расположенные рядом со скотобойней, использовали для варки мыла, поскольку варили мыло, как правило, вне дома. Никки видела чан с пеплом, где делали щёлок и большой металлический котелок, в котором, должно быть, топят жир.

Щёлок и жир — основные составляющие мыла. Некоторые женщины любили придавать мылу аромат, добавляя травы — розмарин, лаванду.

Когда Никки была маленькой, мать заставляла её каждую осень, когда заканчивался забой скота, помогать варить мыло. Мать говорила, что помощь другим способствует формированию характера.

У Никки до сих пор виднелись точечки от ожогов на тыльной стороне ладоней и предплечьях — там, куда когда-то попали капли горячего жира.

Мать всегда заставляла Никки надевать красивое платье — не для того чтобы произвести впечатление на других, у кого не было такой хорошей одежды, а чтобы Никки выделялась из толпы и чувствовала себя неловко.

Её розовое платьице вовсе не вызывало восхищения. Когда она стояла, помешивая длинной ложкой щёлок в кипящем котле, дети, пытаясь замарать ей платье, забрызгивали его, обжигая при этом и Никки. Мать Никки говорила, что эти ожоги — кара, посланная Создателем.

Никки шла, изучая собравшихся. Звенящую тишину нарушало лишь фырканье лошадей, покашливание и треск огня в очаге.

Солдаты уже разжились парочкой свиней, которые теперь поджаривались на вертеле, но аромат жареного мяса быстро растворялся в воздухе, оставались кислый запах пота и вонь человеческого жилья. Армия в походе или мирный городок — не важно, человеческая грязь везде воняет одинаково.

— Вы все знаете, почему я здесь, — провозгласила Никки. — Почему вы вынудили меня предпринять столь дальнее путешествие?

Она обвела взглядом около двух сотен человек, стоявших в четыре-пять шеренг. Солдаты, пригнавшие их сюда из домов и с полей, многократно превосходили их численностью. Она остановилась напротив мужчины, на которого, как она заметила, посматривали многие горожане.

— Ну?

Ветер трепал жидкие седые волосы, открывая лысеющую макушку. Мужчина молча смотрел в землю.

— Нам нечего отдать, госпожа. У нас бедная община. У нас ничего нет.

— Ты лжёшь. У вас были две свиньи. Вы собирались устроить грандиозное пиршество, вместо того, чтобы помочь нуждающимся.

— Но мы ведь должны есть! — Это был не аргумент, а мольба.

— Как и другие, но им не так повезло, как вам. Им знакома лишь пустота в желудке, когда они каждый вечер ложатся спать голодными. Какая чудовищная трагедия!

Каждый день тысячи детей умирают от голода, миллионы страдают от отсутствия еды, а люди, подобные вам, живущие в богатых странах, не дают им ничего, только приводят эгоистичные оправдания.

Их право — получить то, в чём они нуждаются, и это право должны уважать те, у кого есть возможности им помочь. Нашим солдатам тоже надо есть. Или вы считаете, что наша борьба за всеобщее процветание такая лёгкая?

Эти люди ежедневно рискуют жизнью, чтобы вы могли растить ваших детей в совершенном, цивилизованном обществе. Как вы смеете смотреть этим людям в глаза? Как мы сможем хотя бы накормить наши войска, если каждый не будет помогать нашему делу?

Мужчина дрожал, но хранил молчание.

— Что я должна сделать, чтобы растолковать вам, люди, всю серьёзность ваших обязательств перед другими? Ваш вклад в пользу нуждающихся есть ни что иное, как священный моральный долг. Умение делиться — величайшая добродетель.

Внезапно в глазах у нее потемнело. В ушах зазвенело от боли, а в голове зазвучал голос Джеганя. Зачем тебе эти игры? Преподай им урок, покажи, что я не из тех, чьими пожеланиями можно пренебрегать!

Никки пошатнулась. Она ослепла от жгучей боли, расколовшей голову. Желудок скрутило в узел. Даже ржавое зазубренное лезвие в кишках не могло бы причинить боли сильнее. Руки безвольно повисли вдоль тела. Никки ждала, когда гнев Джеганя угаснет. А если нет — она ждала смерти.

Она не знала, сколько это длилось — потеряла чувство времени. Боль была всепоглощающей. Это могло длиться лишь миг, а могло тянуться часами. Казалось, лёгкие сейчас лопнут. Вот-вот подогнутся колени.

Не вздумай снова ослушаться меня!

Воздух снова хлынул в лёгкие. Джегань закончил урок. Во рту, как всегда, остался мерзкий кислый привкус, болели нервные окончания за ушами. В голове звенело, зубы стучали.

Открыв глаза, Никки удивилась, как удивлялась всегда, что не стоит в луже собственной крови. Она коснулась уголка губ, провела пальцами по уху. Крови нет.

Интересно, отрешённо подумала она, почему Джегань смог сейчас проникнуть в её разум? Иногда ему этого не удавалось. С другими сёстрами так не бывает — к их разуму он всегда имеет доступ.

Когда в глазах просветлело, она увидела, что люди изумлённо таращатся на нее. Они не понимали, почему госпожа Смерть вдруг замолчала. Мужчины исподтишка оглядывали её фигуру.

Они привыкли к женщинам в бесформенных заношенных платьях, чьё тело изуродовано тяжелой работой и постоянными беременностями.

И никогда ещё они не видели женщины, подобной Никки, — стройной, высокой, глядящей прямо в глаза, одетой в красивое чёрное платье, обтягивающее, словно перчатка, её изумительную фигуру, её тело, не знавшее ни тяжкого труда, ни родов.

Чёрная ткань резко контрастировала с белизной кожи, обшитый кружевом корсет поддерживал грудь.

Никки не реагировала на такие взгляды.

Она снова пошла вдоль шеренг, наплевав на приказ Джеганя. Она вообще редко подчинялась приказам. И почти всегда оставалась равнодушной к наказаниям. Никки, прости. Ты же знаешь, что я не хотел тебя обидеть.

Никки не обратила внимания на его реплику, внимательно изучая глаза смотревших на неё горожан. Смотрели далеко не все. Ей нравилось смотреть в глаза тех, у кого хватало смелости взглянуть на неё. Впрочем, большинство пребывали в ужасе.

Вскоре они получат подтверждение своим страхам.

Никки, ты должна делать то, что я велю, иначе ты вынудишь меня сотворить с тобой нечто ужасное. Никому из нас это не нужно. В один прекрасный день я сорвусь и сотворю с тобой такое, от чего ты не сможешь оправиться.

Если хочешь, так делай, мысленно ответила она.

Это не прозвучало вызовом. Ей просто было все равно.

Ты знаешь, я не хочу этого, Никки.

Без боли его голос значил для неё не больше, чем раздражающее жужжание мухи. Она снова мысленно отмахнулась от Джеганя и обратилась к толпе.

— Имеете ли вы хоть какое-то представление о том, каких усилий требует борьба за ваше будущее? Или надеетесь воспользоваться плодами, не принимая в ней участия? Многие храбрые воины отдали жизнь в борьбе с угнетателями, сражаясь за наше светлое будущее.

Мы сражаемся за то, чтобы все люди в равной степени воспользовались плодами грядущего процветания. И вы должны нам помочь в борьбе за ваше благополучие. В точности, как помощь нуждающимся — моральный долг каждого человека, в этом тоже наш моральный долг.

Коммандер Кардиф — воплощённое неудовольствие — заступил ей путь. Солнечные лучи, падая на морщинистое лицо, резко очерчивали его черты. Неудовольствие коммандера нисколько не трогало Никки. Кардиф вечно всем недоволен. Ну, поправила она себя, или почти всем.

— Добродетель достигается лишь послушанием и жертвенностью. Твоя обязанность перед Орденом — вбить в них покорность! Мы здесь не для того, чтобы давать уроки граждановедения!

Коммандер Кардиф был уверен в своем превосходстве перед Никки. Он тоже причинял ей боль. Она вынесла всё, что творил с ней Кардиф, с той же отрешённостью, как выдерживала Джеганя.

Только при сильнейшей боли в ней просыпались какие-то чувства. Даже боль была предпочтительней, чем ничто.

Скорее всего Кадар Кардиф не знал ни о том наказании, которому только что её подверг Джегань, ни о его приказах. Император никогда не пользовался разумом коммандера Кардифа. Для Джеганя было унизительно брать под мысленный контроль людей, лишённых магического дара.

Конечно, он мог это делать — но зачем? Для этого в его распоряжении имелись волшебники и колдуньи, чей магический дар он использовал для того, чтобы полностью подчинить себе их разум.

Кадар Кардиф грозно уставился сверху вниз на Никки, равнодушно смотревшую ему в глаза. Кардиф был высокий, плотный, кожаная портупея крест-накрест пересекала могучий торс. Он носил кожаные доспехи, кольчугу и целый оружейный арсенал.

Никки доводилось видеть, как этот человек своими здоровенными ручищами ломал людям шею. Его тело покрывали шрамы — молчаливые свидетели боевой отваги. Никки видела все эти шрамы.

Мало кто из офицеров занимал более высокий пост, чем Кадар Кардиф, и мало кто пользовался большим доверием. Он состоял в Ордене с юности, постепенно поднимаясь по служебной лестнице.

Он всегда был рядом с Джеганем. Вместе они расширяли владения Имперского Ордена за пределы своей родной страны, Алтур-Ранг, постепенно подчиняя себе весь Древний мир.

Кадар Кардиф был героем кампании в Малом Ущелье, где он чуть ли не в одиночку повернул ход сражения, прорвавшись сквозь ряды противника и собственноручно зарубив трёх великих властителей, объединивших свои армии, чтобы сокрушить Имперский Орден, пока тот не овладел умами миллионов.

Древний мир был пороховой бочкой, ждавшей одной только искры — и идеи Ордена оказались как раз этой самой искрой. Если высшее жречество было душой Ордена, то Джегань — его мускулами. Мало кто понимал гениальность Джеганя. В нём видели лишь сноходца или жестокого воина и заблуждались.

Джеганю потребовались десятилетия, чтобы подчинить себе весь Древний мир и направить Орден на путь славы. Все эти годы, постоянно ведя боевые действия, Джегань непрерывно строил сеть дорог, позволявшую молниеносно перемещать на огромные расстояния армии и обеспечение.

Чем больше стран он покорял, чем больше народу захватывал, тем больше рабочих направлял на строительство новых дорог для захвата новых территорий. Так он получил возможность поддерживать связь и реагировать на ситуацию быстрее, чем можно себе вообразить.

Изолированные ранее страны вдруг оказались связанными с остальным Древним миром. Джегань объединил их целой сетью дорог. И вдоль этих дорог жители Древнего мира вставали, чтобы последовать за ним, пока он прокладывал путь Ордену.

Кадар Кардиф принимал во всём самое непосредственное участие. Не единожды он был ранен, спасая жизнь Джеганя.

Джегань, в свою очередь, как-то раз принял на себя арбалетный болт, предназначенный Кардифу. Если бы у Джеганя был друг, то, пожалуй, им стал бы Кадар Кардиф.

Никки впервые увидела Кардифа, когда тот приехал помолиться во Дворец Пророков в Танимуре. Старый король Грегори, правивший тогда страной, бесследно исчез. Кадар Кардиф был человеком искренне верующим. Перед битвой он просил Создателя о смерти врага, а после молился за души убиенных.

Говорили, что в тот день он молился за душу короля Грегори. Неожиданно новым правителем Танимуры стал Имперский Орден. Несколько недель люди праздновали это событие на улицах.

За три тысячи лет сёстры из Дворца Пророков не раз видели, как приходят и уходят правительства. Впрочем, сёстры во главе с аббатисой считали вопрос о власти пустячным, не стоящим внимания.

Они верили в своё призвание и считали, что будут заниматься своими делами во Дворце Пророков ещё долго после того, как исчезнут воспоминания об Имперском Ордене. Мятежи и перевороты — дело обычное. Однако, на этот раз вышло иначе.

Тогда Кадар Кардиф был на добрых двадцать лет моложе — красавчик-завоеватель, гордо въезжающий в город. Этот человек очаровал тогда многих сестёр. Только не Никки. Зато Никки очаровала его.

Конечно, император Джегань не посылал столь ценных людей, как Кадар Кардиф, усмирять покорённые земли. Он возложил на Кардифа куда более важную задачу: охранять его ценнейшую собственность — Никки.

Никки отвела взгляд от Кардифа и снова устремила внимание на толпу. Она остановила взгляд на том мужчине, что разговаривал с ней.

— Мы не можем позволить кому бы то ни было увиливать от выполнения обязанностей перед другими или от участия в наших новых начинаниях.

— Пожалуйста, госпожа... У нас ничего...

— Не считаться с нашим делом — измена.

Мужчина счёл за благо не спорить.

— Похоже, вы не осознаёте, что вот эти люди позади меня хотят, чтобы вы осознали, насколько Имперский Орден крепок в своей верности делу — если вы не понимаете, в чём ваш долг. Да, вы слышали разные истории, но эти люди хотят, чтобы вы на собственном опыте узнали суровую реальность. Ваши представления ничего не значат. Действительность — она страшнее.

Никки уставилась на мужчину, ожидая ответа. Тот облизнул потрескавшиеся губы.

— Нам просто нужно чуть больше времени... Зерно созревает. Когда придёт время сбора урожая... мы внесём должный вклад в... в...

— Новые начинания.

— Да, госпожа, — пробормотал он, опустив голову. — В новые начинания.

Когда его взгляд снова устремился на грязь у её ног, Никки двинулась дальше вдоль строя.

Её цель состояла не в сборе дани, а в усмирении.

Время пришло.

Никки поймала устремленный на неё взгляд девчушки — и резко остановилась, отвлёкшись от того, что она намеревалась сделать. В огромных тёмных глазах сияло невинное удивление.

Этой девочке всё было внове, всё в диковинку, и она жаждала разглядеть всё получше. В её глазах отражалось редкое, хрупкое — а потому очень ценное — качество: невинный взгляд на мир, взгляд ребёнка, ещё не познавшего ни боли, ни зла, ни утрат.

Никки взяла девочку за подбородок, заглядывая в глубину этих жаждущих глаз.

Одним из самых ранних воспоминаний Никки было, как мать вот так стоит над ней, держа её за подбородок и глядя сверху вниз. Мать Никки тоже была наделена даром.

Она говорила, что волшебный дар — проклятие и испытание. Проклятие, потому что дает способности, которых нет у других. И испытание — не станет ли она пользоваться этим своим преимуществом во зло.

Мать Никки редко пользовалась своим даром. Работу выполняли слуги, а она почти всё время проводила в узком кругу друзей, посвящая себя более высоким целям.

— Добрый Создатель, но ведь отец Никки — чудовище, — жаловалась она, ломая руки. Некоторые из её подруг вполголоса начинали выражать сочувствие. — Ну, почему он так меня обременяет! Боюсь, его бессмертной душе не помогут никакие молитвы.

И все цокали языками, выражая суровое согласие.

Глаза матери Никки были уныло-карие, такого цвета, как спинка таракана. И по мнению Никки, эти глаза были слишком близко посаженными. И губы были слишком тонкими.

Все черты словно застыли в вечной гримасе недовольства. Впрочем, мать всегда была недовольна. Никки никогда не считала свою мать невзрачной, не считала она её и красавицей.

Мать Никки говорила, что красота — проклятие для добропорядочной женщины и благословение для шлюхи.

Услышав, что мать недовольна отцом, Никки как-то раз всё же спросила, что он такого сделал.

— Никки, — сказала в тот день мать, подняв за подбородок личико девочки, с нетерпением ждавшей ответа. — У тебя чудесные глаза, но ты ещё не научилась ими смотреть. Все люди — ничтожные создания, такова человеческая участь.

Ты хотя бы имеешь представление, насколько больно тем, кто не так красив, видеть твоё красивое личико? Именно это ты несёшь другим: нестерпимую боль. Создатель привёл тебя в этот мир с одной лишь целью — уменьшить несчастье других, а ты несёшь только боль.

Подруги матери, потягивая чай, закивали, шёпотом выражая согласие.

Именно в тот день Никки впервые узнала, что несет в себе безымянное, неосознанное, скрытое зло.

Никки смотрела в невинное личико девочки. Сегодня эти невинные тёмные глаза увидят такое, чего и представить себе не могли. Эти огромные глаза тоже смотрят не видя. Девочка не в состоянии понять, что грядет и почему.

Какая жизнь у неё могла быть?

Так будет лучше. Время пришло.