Глава 13. Надо полагать, поместье было величественным

Надо полагать, поместье было величественным. Никки и раньше доводилось видеть подобное великолепие. Точнее — куда большее.

Она прожила в роскоши почти сто семьдесят лет среди монументальных колонн и анфилад роскошных залов, резного камня и инкрустированных панелей, пуховых перин и шёлковых простыней, мягких ковров и богатых драпировок, серебряных и золотых орнаментов, разноцветных витражей с изображениями эпических сцен. Там сёстры улыбались Никки, сияя глазами и вели умные разговоры.

Пышность и расточительность значили для неё не больше, чем грязь на улицах, холодные влажные простыни на жёсткой земле, убежища из фанеры под открытым небом в заплёванных узких грязных переулках.

Обитавшие там люди никогда не улыбались ей, только смотрели ввалившимися глазами, как выпрашивающие корм голуби.

Какая-то часть её жизни прошла среди роскоши, другая — среди отбросов. Одни люди были обречены жить в одном мире, другие — в другом, она же — в обоих.

Никки взялась за серебряную ручку резной двери, по обе стороны которой стояли два покрытых паршой солдата — видимо, их растили в свинарнике, — и заметила, что на руке у нее кровь. Повернувшись, она небрежно вытерла руку о грязную заляпанную кровью тунику одного из солдат.

Его бицепсы были толщиной с её талию. Он злобно глянул на Никки, но даже не попытался остановить. В конце концов, не пачкала же она ему чистую одежду.

Ханна выполнила свою часть сделки. Никки редко пользовалась обычным оружием. Как правило, она прибегала к магии. Но в данном случае это было бы грубой ошибкой. Когда она поднесла нож к горлу Ханны, та шёпотом поблагодарила Никки.

Впервые кто-то благодарил её за смерть. Её редко благодарили за помощь. У неё была возможность, у них — нет. Так что, её долг помогать нуждающимся.

Закончив вытирать руки о молчавшего стража, она бесстрастно улыбнулась ему и вошла в приёмную залу. Высокие окна были завешаны светло-золотистыми занавесками, сверкающими в свете ламп, будто украшенные золотой нитью.

Летний дождик стучал в оконные стёкла, тёмные снаружи, отражавшие всё, что происходило внутри. Светлые шерстяные ковры с цветочным орнаментом были покрыты грязью.

Здесь сновали разведчики и гонцы, солдаты докладывали что-то офицерам. Офицеры лаяли приказы. Солдаты, следовавшие за высокими чинами, несли свёрнутые карты.

Одна из карт лежала на продолговатом столе. Снятый со стола серебряный канделябр стоял рядом на полу. Проходя мимо стола, Никки бросила взгляд на карту и мысленно отметила, что там не хватает многих важных деталей, тщательно прорисованных на той карте, что была составлена со слов д'харианского гонца.

На лежавшей на столе карте северо-западная область была помечена лишь тёмными пятнами пролитого зля. На карте же, отпечатанной в мозгу Никки, были горы, реки, перевалы и водопады. И точка, указывавшая место, где находятся Ричард с Матерью-Исповедницей и Морд-Сит.

Офицеры переговаривались между собой — некоторые стоя, другие сидя на мраморных столах или развалившись в кожаных креслах, лакомясь деликатесами с подносов, которые держали трясущиеся от страха слуги.

Одни потягивали эль из высоких кувшинов, другие пили вино из изящных бокалов. Все вели себя так, будто давно привыкли к такой роскоши и все казались здесь неуместны, как жабы за чаепитием.

Старушка, сестра Лидмила, явно старавшаяся держаться как можно более незаметно, за шторами, при виде пересекающей зал Никки вздрогнула и вышла из укрытия, на мгновение остановившись, чтобы оправить замызганную юбку.

Когда-то сестра Лидмила говорила Никки, что вещи, усвоенные в юности, не забываются никогда и их иногда куда легче вспомнить, чем вчерашний ужин.

Ходили слухи, будто престарелая сестра, владеющая сложными заклинаниями, известными лишь самым могущественным колдуньям, может много чего интересного припомнить из времён своей юности.

Пергаментная кожа так плотно обтягивала её череп, что сестра Лидмила куда больше походила на эксгумированный, труп, чем на живого человека. Но, как бы то ни было, двигалась она довольно-таки шустро.

Примерно футах в десяти сестра Лидмила замахала рукой, будто боялась, что Никки её не заметит.

— Сестра Никки! Сестра Никки, наконец-то! — Она схватила Никки за руку. — Пойдём скорей, дорогая. Пойдём. Его превосходительство ждёт тебя. Сюда. Пошли скорее.

Никки высвободилась из хватки сестры.

— Показывай дорогу, сестра Лидмила. Я пойду следом. Старуха улыбнулась. Её улыбка не была ни радостной, ни довольной. Так улыбаются, когда испытывают облегчение. Джегань наказывал любого, кто вызывал его недовольство, не важно, виноват ты или нет.

— Что тебя так задержало, сестра Никки? Его превосходительство просто вне себя, да-да, и всё из-за тебя! Где ты пропадала?

— У меня... было одно дело, которое необходимо закончить.

Старушке приходилось семенить, чтобы поспевать за Никки.

— Ну да, дело! Будь моя воля, я бы отправила тебя драить горшки за то, что тебя не было в пределах досягаемости, когда ты нужна!

Сестра Лидмила была дряхлой и забывчивой и временами переставала понимать, что она уже не во Дворце Пророков. Джегань держал её, чтобы встречать людей или показывать дорогу. Если она забывала путь, сноходец всегда мог, в случае необходимости, её поправить.

Он развлекался, используя уважаемую сестру Света — колдунью, владеющую самыми сложными и могучими заклинаниями — в качестве девочки на побегушках. Оказавшись вне Дворца Пророков с замедляющим старение заклятием, сестра Лидмила стремительно начала приближаться к могиле. Как и все сёстры.

Согбённая старушка, размахивая руками, тянула Никки за собой, ведя по большим залам, вверх по лестницам, вниз по коридорам. Наконец, она остановилась перед украшенной золотом дверью и потеребила кольцо в губе, переводя дыхание. Мрачные солдаты, патрулировавшие коридор, одарили Никки взглядами чёрными, как её платье. Она узнала императорских гвардейцев.

— Здесь. — Сестра Лидмила покосилась на Никки. — Его превосходительство в своих покоях. Поспеши. Иди. Ну, иди же! — Она взмахнула руками, будто пыталась взнуздать лошадь. — Ступай.

Прежде чем войти, Никки повернулась к старухе:

— Сестра Лидмила, ты как-то сказала мне, что я лучше всех подхожу для того, чтобы перенять у тебя кое-какие знания. Лицо сестры Лидмилы озарилось лукавой улыбкой.

— А! Наконец-то тебя заинтересовала более сложная магия, сестра Никки?

Никки ещё никогда не проявляла интереса к тому, чему так хотела научить её сестра Лидмила. Магия — эгоистичный дар. Никки выучила то, что было необходимо, но никогда не пыталась идти дальше.

— Да, честно говоря, мне думается, я наконец созрела.

— Я всегда твердила аббатисе, что ты единственная, кто обладает достаточной силой, чтобы овладеть теми же заклинаниями, что и я. — Старушка наклонилась поближе. — Опасными заклинаниями, смею заметить.

— Их следует передать, пока ты ещё в состоянии это сделать.

Сестра Лидмила удовлетворённо кивнула.

— Полагаю, ты уже достаточно взрослая. Я могла бы тебе показать. Когда?

— Я приду к тебе... завтра. — Никки покосилась на верь. — Сомневаюсь, что сегодня смогу прийти на урок.

— Значит, завтра.

— Если я... приду к тебе завтра, то очень захочу научиться. В особенности мне хотелось бы научиться творить материнское заклятие.

Судя по тому, что знала Никки, заклятие под странным названием «материнское» было именно тем, что ей нужно. У него было ещё одно преимущество: однажды наложенное, снятию оно не подлежало.

Сестра Лидмила приосанилась и снова коснулась пальцем нижней губы. На лице появилось озабоченное выражение.

— Так-так. Это, значит? Ну, что ж, да, я могу тебя ему обучить. У тебя есть способности. Мало у кого они есть. Я не доверила бы подобное заклятие никому, кроме тебя. Оно требует колоссальной волшебной силы. У тебя сила есть. Если ты понимаешь, на что идёшь и готова добровольно заплатить цену заклятия, я тебя научу.

Никки кивнула.

— Значит, как только смогу, я приду.

Старушка зашаркала по коридору в глубокой задумчивости, уже размышляя о предстоящем уроке, Никки не знала, доживёт ли она до этого урока.

Проследив, как старая сестра исчезает за углом, Никки вступила в тихую комнату, освещённую мириадами свечей и ламп. Высокие потолки были расписаны узорами в форме листьев и колосков. На полу — мягкие ковры, жёлтые, оранжевые и красные, словно осенний лес; кушетки и кресла обиты коричневым плюшем. Высокие окна плотно завешаны тяжёлыми драпировками.

Две сидевшие на кушетке сестры мгновенно вскочили.

— Сестра Никки! — буквально завопила одна.

Другая помчалась к двойным дверям в противоположном конце комнаты и без стука приоткрыла одну, явно выполняя указания. Просунув голову внутрь, она что-то тихо проговорила. Сестра отскочила, когда из комнаты донёсся рёв Джеганя:

— Вон! Все вон! Чтоб духу не было!

Две сестры помоложе, личные помощницы императора, пулей вылетели из помещения. Никки пришлось отойти в сторонку, чтобы колдуньи не сбили её с ног. Не замеченный Никки юноша бросился за ними. Никто даже не глянул на неё.

Первый урок, который усваивали рабы Джеганя: если император приказывает что-то сделать, делать это нужно немедленно. Ничто так не выводило его из себя, как медлительность.

Из дверей во внутренние покои вылетела не знакомая Никки женщина — молодая, красивая, темноволосая, темноглазая. Наверняка пленница, захваченная по дороге, очередная игрушка Джеганя. Глаза женщины говорили о том, что её мир рухнул.

Такова неизбежная цена установления в мире нового порядка. В характере великих вождей всегда есть недостатки, которые сами они, впрочем, считают лишь пустяками.

Огромное благо, которое Джегань несёт страдающим человеческим массам, намного перевешивает его мелкие пороки, например любовь к наслаждениям и разрушениям. Никки частенько была объектом его пороков, но это цена, которую приходится платить за грядущую помощь угнетённым и обездоленным.

Наружная дверь захлопнулась, покои опустели. Остались лишь Никки и император. Никки стояла, высоко подняв голову и свободно опустив руки, наслаждаясь тишиной. Великолепие мало что для неё значило, но тишина и спокойствие были роскошью, которую она научилась ценить, пусть даже это и эгоистично.

В палатках вечно стоял шум от толпившихся вокруг войск. Здесь же царила тишина. Она оглядела большую, изящно обставленную переднюю, размышляя, не приобрёл ли Джегань вкус к такого рода местам. А может, ему тоже хотелось тишины?

Она повернулась к внутренним покоям. Император сидел там, внутри, поджидая её. Мускулистая масса кипящего гнева, переходящего в ярость.

Никки направилась прямо к нему.

— Вы хотели меня видеть, ваше превосходительство?

Мясистая ладонь наотмашь ударила её по лицу. От удара Никки повернулась и рухнула на колени. Джегань за волосы вздёрнул её на ноги. Во второй раз, перед тем, как рухнуть на пол, она впечаталась в стенку. Боль была чудовищной. Очнувшись, Никки поднялась на ноги и опять встала перед ним.

В третий раз она увлекла с собой на пол здоровенный канделябр. Свечи покатились по полу. Занавеска, за которую она ухватилась, порвалась, и большой кусок полотна обрушился на неё сверху, когда Никки и перевернутый ею стол грохнулись на пол.

Стекло разлетелось вдребезги. Мелкие предметы с металлическим звоном запрыгали по комнате.

В голове шумело, взор затуманился. Глаза, похоже, заплывали, челюсть болела, как будто её сломали, а шея не слушалась — наверное, мышцы порвались. Никки распласталась на полу, наслаждаясь волнами боли, купаясь в редком для неё состоянии ощущения чего-либо.

Она видела кровавые полосы на ковре и деревянном полу.

Слышала, как Джегань что-то кричит, но из-за звона в ушах не могла различать слова. Никки приподнялась, опираясь о пол трясущейся рукой, поднесла руку ко рту — пальцы окрасились, кровью.

Она блаженствовала в боли. Она так давно ничего не чувствовала, за исключением того краткого мига с Морд-Сит. А теперь просто купалась в ощущениях.

Жестокость Джеганя могла пробиться в наполнявшую Никки пустоту потому, что она знала: она не обязана это выносить. И он тоже знал, что Никки тут по своему выбору, а не по его желанию. И это понимание лишь подстёгивало ярость императора и усиливало её ощущения.

Казалось, гнев его смертоносен. Никки лишь мимоходом отметила, что, скорее всего, не выйдет отсюда живой. И, скорее всего, не выучит заклинания сестры Лидмилы. Она просто ждала того, что уже уготовила ей судьба.

Наконец, стены замедлили вращение, и Никки снова поднялась на ноги. Она заставила себя стоять прямо перед темным массивным силуэтом императора. В его бритом черепе отражался свет ламп. Над губами виднелись узенькие полоски усов, в центре подбородка — борода.

Золотое кольцо в левой ноздре и протянувшаяся от него к золотой серьге в левом ухе цепочка мерцали в мягком свете ламп. Сегодня лишь массивные перстни украшали его пальцы, а обычный набор многочисленных королевских цепей, которые он носил на шее, отсутствовал. Перстни были мокрыми от её крови.

Джегань сидел, обнажённый по пояс, его грудь была покрыта курчавыми волосами. Мышцы бугрились. Шея у него была бычья, а нрав ещё хуже.

Никки стояла перед ним, глядя в жуткие глаза, которые давно привыкла видеть в своих кошмарах. Тёмно-серые, с пробегающими тёмными сполохами. Хотя в них не было ярко выраженного зрачка и радужной оболочки — ничего, кроме тёмных дыр там, где у обычного человека находились глаза, — Никки всегда точно знала, когда он смотрит на неё.

Это были глаза сноходца. Сноходца, потерявшего доступ к её разуму. И теперь Никки знала, почему.

— Ну?! — прорычал он. — Рыдай! Ори! Вопи! Умоляй! Спорь! Оправдывайся! Только не стой вот так!

Никки, безмятежно глядя в побагровевшие глаза, сглотнула кровь.

— Пожалуйста, уточните, ваше превосходительство, что именно вы предпочитаете, как долго мне продолжать и следует ли остановиться, когда я сама сочту нужным, либо ждать, пока вы меня изобьёте до бесчувствия.

С яростным ревом он обрушился на неё, здоровенной ручищей схватил за горло и ударил. Колени Никки подогнулись, но император удерживал ее, пока она не пришла в себя настолько, чтобы держаться на ногах.

Джегань отпустил её и оттолкнул.

— Я желаю знать, почему ты так обошлась с Кадаром!

Никки лишь улыбнулась окровавленными губами. Грубо заломив ей руку за спину, Джегань крепко притиснул её к себе.

— Почему ты это сделала? Почему?

Смертельная пляска с Джеганем началась. Никки снова отстранённо спросила себя, не расстанется ли она на сей раз с жизнью.

Джегань убил немало сестёр, не угодивших ему. То, что Никки была подле него в безопасности, объяснялось её полным безразличием к собственной жизни. Оно очаровывало Джеганя именно потому, что он знал: безразличие это абсолютно искреннее.

— Временами ты просто дурак, — произнесла она с ненаигранным презрением, — слишком самоуверенный, чтобы разглядеть то, что у тебя под самым носом.

Он заламывал ей руку до тех пор, пока Никки не подумала, что сейчас сломается кость. Его тяжелое дыхание согревало саднящую щеку.

— Я убивал людей за куда менее непочтительные слова.

Несмотря на боль, Никки издевательски проговорила:

— Значит, ты собрался утомить меня до смерти? Если хочешь убить, валяй. Возьми за горло и удави или избей так, чтобы я истекла кровью у твоих ног. Только не думай, что сможешь удушить меня своими угрозами! Если хочешь меня бить, так будь мужиком — и бей! Или заткнись.

Большинство людей допускали грубую ошибку, принимая Джеганя за тупого безмозглого костолома. Он таким вовсе не был. Джегань был одним из умнейших людей, каких Никки встречала за всю свою долгую жизнь. Жестокость была его маской.

Имея доступ к разуму многих людей, он имел доступ к их знаниям, мудрости, мыслям. И это лишь укрепляло его ум. А ещё он знал, чего люди боятся больше всего. Если что в нём и пугало Никки, так это не жестокость, а ум. Она точно знала, что этот ум может быть неисчерпаемым источником жестокости.

— Почему ты убила его, Никки? — снова спросил он, уже слегка остыв.

В её мозгу, как защитная стена, пробегали мысли о Ричарде. Джегань наверняка видел это по ее глазам. Она знала, что отчасти ярость Джеганя вызвана тем, что он не способен проникнуть в её разум, не может владеть ею так же, как многими другими. Её понимающая ухмылка дразнила, намекая на то, чего он не мог получить.

— Я просто позабавилась, вынудив великого Кадара Кардифа молить о милосердии, а потом отказав ему в этом.

Джегань снова взревел. Звериный рык звучал неуместно в изысканной спальне. Никки увидела, как его рука устремляется к ней. Стены завертелись. Она ждала, что ударится обо что-то и переломает себе все кости.

Но, вместо этого, подлетела и приземлилась на чём-то неожиданно мягком — но кровати, сообразила она. Каким-то образом она избежала столкновения с мраморными и деревянными столбами по углам. Похоже, судьба плутует с ней.

Джегань навалился на неё.

Никки подумала, что теперь он наверняка забьёт её до смерти. Но он лишь пристально глядел ей в глаза. Затем сел, придавив ей бедра. Могучие руки принялись развязывать шнуровку корсажа.

Рванув ткань, он обнажил ее грудь. Пальцы сжали нежную плоть и давили до тех пор, пока у Никки не выступили слёзы.

Никки не смотрела на него и не сопротивлялась, а просто неподвижно лежала, пока он задирал ей подол. Мысли её устремились далеко, туда, куда, кроме неё, никто не имел доступа. Джегань обрушился на неё всей тяжестью, выбив воздух из лёгких.

Держа руки вдоль тела, не моргая, Никки смотрела на шелковый полог кровати. Мысли её носились далеко. Боль тоже казалась чем-то отдалённым. А дышала она по привычке.

Пока Джегань занимался своим делом, Никки размышляла о том, что предпримет в дальнейшем. Открывшиеся сейчас возможности прежде казались ей совершенно нереальными. Теперь же это очень даже осуществимо. Нужно только решиться.

Джегань шлепнул её, заставляя вернуться к нему.

— Ты слишком глупа, чтобы хотя бы хныкать!

Никки поняла, что он кончил. И вовсе не рад, что она этого не заметила. Пришлось напрячься, чтобы не потереть челюсть, болевшую оттого, что Джеганю казалось лёгким тычком. Пот с его подбородка капал ей на лицо. Могучее тело блестело от усилий, которых она даже и не заметила.

Нависнув над ней, Джегань смотрел ей в глаза, тяжело дыша. Конечно, доминирующим в этом взгляде был гнев, но Никки показалось, будто там промелькнуло что-то ещё: сожаление, а может быть, мука или даже боль.

— Именно этого вы от меня хотите, превосходительство? Чтобы я хныкала?

Он лёг на бок рядом с ней.

— Нет. — В его голосе звучала горечь. — Я хочу, чтобы ты реагировала.

— Но я реагирую, — произнесла Никки, глядя на полог. — Просто это не та реакция, которая тебе нужна.

Джегань сел.

— Да что с тобой такое, женщина?

Никки посмотрела на него и отвела взгляд.

— Понятия не имею, — чистосердечно ответила она. — Но думаю, что выясню.