Глава 48. А в Атланте, опираясь на трость, Люси Джентри Уорик осторожно шагала по вымощенной каменными плитами дорожке своего сада

А в Атланте, опираясь на трость, Люси Джентри Уорик осторожно шагала по вымощенной каменными плитами дорожке своего сада. Днем он не представлял собой ничего особенного, а вот ночью на него стоило посмотреть. В заднем дворике росли исключительно белые многолетние цветы — анемоны, хризантемы, — и в темноте их головки светились волшебным, призрачным светом. Люси присела на одну из каменных скамеек, не обращая внимания на красоту сада. Она думала о Мэри Толивер ДюМонт.

Звонок ее старой соседки, Ханны Барвейзе, прервал ее послеобеденный отдых. Ханна по-прежнему жила рядом с особняком Толиверов и теперь звонила, чтобы сообщить, что около полудня к дому подъезжала карета «скорой помощи».

Выслушав подробности, Люси положила трубку. Ее била дрожь. День, которого она ждала сорок лет, наконец настал: Мэри Толивер ДюМонт умерла, а Перси остался один, оплакивая ее. Это была та самая боль, с которой он будет отныне жить до конца своих дней, как она жила со своей.

Тогда почему она не ощущает восторженного подъема, которого так ждала? Почему у нее под грудью возникла тупая боль? Как всегда, даже из могилы Мэри ухитрилась лишить ее удовлетворения, которого она так ждала и заслуживала. Господь свидетель, его было так мало в ее жизни.

Люси постаралась стряхнуть с себя неприятное чувство. Ее замешательство объяснялось лишь тем, что ей самой уже исполнилось восемьдесят пять и что над ней тоже нависла тень, которая накрыла Мэри... Но, прежде чем пробьет ее час, Люси все же испытает долгожданный триумф... а потом... потом пусть эта тень накроет и ее.

— Мисс Люси, что вы здесь делаете в такое время?

Бетти, старая преданная горничная, которая проработала у нее много лет, открыла дверь в патио и нахмурилась. Люси с раздражением уставилась на нее. Матерь Божья! Она-то думала, что улизнула незамеченной.

— Думаю, — ответила Люси.

— Думаете? На такой-то жаре? О чем?

— Не твое дело. Давай-давай, иди досматривай свою программу.

— Разве я могу уйти, зная, что вы сидите здесь, рискуя получить тепловой удар?

—Я слишком стара, чтобы получить тепловой удар. Я скоро вернусь в дом. А пока мне хочется полюбоваться садом. Именно для этого я его и посадила.

Бетти вздохнула.

—Я понимаю, что вас что-то беспокоит, мисс Люси, но иногда вы бываете просто невыносимы. Вам что-нибудь нужно?

Люси подумала, не попросить ли бокал бренди, чтобы укрепиться духом, но Бетти будет торчать под дверью, пока она не выпьет его, а потом станет вертеться поблизости.

— Только тишина и покой, если ты не возражаешь.

Многозначительно покачивая головой, Бетти затворила за собой дверь, и Люси выждала, давая горничной время вернуться к телевизору.

Когда Люси появилась в Атланте, окружающие сочли ее жертвой влиятельного супруга-деспота, который отказался предоставить ей свободу. Надо сказать, она не старалась развеять это романтическое недоразумение. Ее новые знакомые были поражены тем, что Перси продолжал оплачивать ее дом и предоставлял ей все самое лучшее, что только можно купить за деньги. Такое поведение окутало Люси аурой таинственности и моментально открыло ей доступ в высшее общество Атланты.

Убедившись, что Бетти вновь с головой погрузилась в просмотр новостей, Люси открыла дверцу небольшого каменного шкафчика рядом со скамьей и достала оттуда телефонный аппарат. Номер, который она собиралась набрать, Люси помнила наизусть. Это была частная линия в ее старую гостиную. Если на звонок ответит кто-нибудь другой, не Перси, она просто положит трубку, а потом попробует еще раз. Но Люси готова была биться об заклад, что он сидит у телефона и скорбит. Она только надеялась, что Матта не окажется рядом. Мальчик любил ее, но перед Перси он преклонялся, обожал его, чего и добивался их сын Вайатт, так что вряд ли внук снисходительно отнесется к тому, что она намеревается повернуть нож в свежей сердечной ране деда.

И вновь Люси ощутила укол старой ненависти. Она простила Вайатта за то, что он оставил Матта и свою жену на попечении Перси, уходя на войну. Но то, что он доверил сына и жену Перси, вовсе не означало, что он простил отца за то, что тот отверг его, когда Вайатт был еще мальчишкой. Эта мысль принесла Люси некоторое утешение. И пусть Перси не думает, будто Матт стал для него олицетворением белой розы, подаренной Вайаттом.

С внезапно вспыхнувшей застарелой болью Люси вспомнила строки стихотворения Эдны Сент-Винсент Миллей, которое она впервые прочла в Беллингтон-холле и не раз цитировала с тех пор:

Любовь на ладони, одну, без прикрас,

Которая боится сделать больно,

Как букетик полевых цветов

Или яблоки в подоле,

Я несу тебе и кричу, как кричат дети:

«Смотри, что у меня есть! И все это для тебя» [24].

Эти строки как нельзя лучше подходили для описания ее любви к Перси, но он небрежно вытряхнул яблоки из ее подола и отдал свое сердце женщине, способной любить лишь хлопковую плантацию. Вот из-за чего Люси поссорилась с Мэри. Пусть Перси и все остальные думают, что она презирала ее из-за красоты и изящества. Люси ненавидела Мэри по одной простой причине: та незаслуженно завоевала и сохранила навсегда сердце мужчины, которого любила Люси.

Она поднесла трубку к уху, мысленно в последний раз прокручивая сценарий, который репетировала сотни раз в ожидании этого дня.

— Перси, — скажет она звонким и ясным голосом, после чего, позволив ему справиться с удивлением, оглушит фразой, случая произнести которую ждала столько лет, — вот теперь ты можешь развестись со мной.

Не желая терять времени и боясь, что решимость оставит ее, Люси набрала полную грудь воздуха. Теперь, когда отступать было поздно, она надеялась, что Перси все-таки не поднимет трубку сразу - и у нее будет время подготовиться к тому, чтобы услышать голос, который в последний раз звучал у нее в ушах в тот день, когда они похоронили своего сына.

Перси ответил после первого же гудка.

— Алло.

Возраст... и скорбь... состарили голос, который она помнила так хорошо, но Люси все равно узнала бы его. Годы повернули вспять, и она вновь оказалась на крыльце Уорик-холла, с раскрытым ртом глядя на молодого водителя сверкающего «пирс-эрроу», с визгом затормозившего у ступенек. Солнце отражалось в его светлых волосах, и блики скользили по загорелой коже и ослепительно-белым зубам.

— Привет, — бархатным и густым, как солнечные лучи, голосом поздоровался он, и ее сердце упало к его ногам.

— Алло? — повторил Перси.

Люси медленно выдохнула, а потом, не отпуская от себя его голос, бережно положила трубку.