ИСКУССТВО И ПРИРОДА: ПАРАЛЕЛИЗМ ЭВОЛЮЦИЙ

Нет ясных ответов.

Нет откликов.

D’où venons nous? Que sommes nous? Où allons nous?

Свою программную картину П. Гоген закончил на о. Таити в 1898 г. Бостонский Музей изящных искусств.

Хочется найти свои истоки – понять свою энтелехию. В полотне соположены три возраста: справа – детство, слева – старость, в середине – акмэ.

Это вехи каждого из нас.

И вехи социума – он проходит через те же стадии: возникает – цветёт – угасает. Этот параллелизм подразумевается П. Гогеном: его картина – о всём человечестве.

В книге Андрея Мадекина мы найдём такой диалог:

– То есть вы ставите знак равенства между человеком и социумом?

– Да, в плане ментальности индивидуум и общество имеют много общего, особенно в отношении возрастного развития.

Отражение единого ритма автор ищет в судьбах искусства.

Мыслит он весьма нетривиально.

Вспоминается знаменитый термин «остранение», введённый В.Б. Шкловским в 1914 г.– его суть хорошо раскрывает автор книги: это «приём, позволяющий преодолеть штамп узнавания и заставить зрителя увидеть предмет свежим глазом. Наша голова замусорена огромным количеством знаков».

Андрей Мадекин охотно использует ресурсы остранения. Причём на новой ниве: автор остраняет известные философские схемы – даёт им неожиданные повороты, вносит в них парадоксальность.

Такова схема стадиального развития человечества. Она известна в разных вариантах – вот ряд блестящих имён: Г.В.Ф. Гегель и К. Маркс, О. Конт и Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер и Л.Н. Гумилёв.

Многое Андрей Мадекин сказал в унисон этим корифеям.

Но как сказал!

Идея получила такую форму, что кажется неузнаваемой – будто она высказана впервые.

Это игровая форма.

Конечно, необычная – конечно, странная.

Глубинный алгоритм истории раскрывается не в силлогизмах, а в образах искусства.

Вместо философских сентенций – художнические имагинации. Их спектр широк: от фресок Ласко до современных перформансов. Для анализа – и для игры одновременно – выбраны десять образов. В совокупности они образуют как бы матрицу: наложи на неё череду эпох – и перед тобой проявится смысл истории, её структура.

Это похоже на управляющий код?

Или на программу?

Если да, то история – не турбулентный поток, а нечто внутренне организованное.

Несколько модернизируя Г.В.Ф. Гегеля, мы вправе сказать о философе так: история у него запрограммирована – Мировой Дух направляет её по спирали развития.

У Андрея Мадекина Мировой Дух замещается креативной силой искусства.

Вот цитата из книги – диалог героев:

– И что за тексты хранил Волошин?

– Там были разные материалы, в основном исторического, богословского характера. Кое-что относилось к искусству. В одном трактате я встретил очень любопытные мысли на этот счёт. Там говорилось о возможности управления историей с помощью искусства.

Музы у пульта истории?

Ход времён подчиняется им?

Кому-то это покажется утопией – кому-то просто заскоком.

Однако у безумной идеи были прецеденты.

Причём ещё более масштабные – когда не только социум, но и природа вторила художнику.

Силой своего пения Орфей умерял стихии.

Пифагор настроил сферы по своему камертону.

А.Н. Скрябин готовился преобразить мир исполнением своей «Мистерии».

К этому добавим, что красота кладётся в основу мироздания – гипотетический демиург действует как художник. Если всё же не он, а самоорганизация, понятая в духе синергетики, то и в этом случае мы констатируем: эстетический принцип главенствует.

Прекрасное – онтологично.

Если бытие болеет, то мы видим: появляются различные уклоны в безобразное.

Органический мир перенимает эстафету от космоса.

Можно и должно говорить о смене биологических стилей.

Формы от простоты движутся к сложности.

Поднявшись на ступень социума, эволюция сохранит многое из своего прежнего опыта. При этом качество эмерджентности – когда творится непредсказуемая новизна – существенно возрастёт.

На всех трёх этапах эволюции – космической, биологической, социальной – имеются черты номогенеза.

То бишь закономерного развития.

Этот момент прежде всего интересует Андрея Мадекина.

Кратчайшая аннотация его книги – вот: номогенез в искусстве.

Идею направленной эволюции – как биолог – развивал Лев Семёнович Берг. Однако он привлекал убедительные примеры и из области культуры.

Ключевое понятие в теории номогенеза – конвергенция: повторение решений на разных линиях развития – поразительные созвучья между организмами, заведомо не связанными родством.

Андрей Мадекин – здесь он шпенглерианец – рассуждает о социальных организмах.

В одной из глав книги нам даётся ретроспектива трёх цивилизаций – античной, христианской и советской.

Сколь несхожи они!

И тем не менее их связывает множество параллелизмов.

Поиск таких соответствий – подчас абсолютно неожиданных, но в конечном итоге принимаемых нами – увлекает широтой охвата.

Искусство разноречиво.

Цитируем книгу: «Фёдор Львович отказывал изобразительному искусству в методическом единстве. Он считал, что оно состоит из нескольких независимых зон, связанных между собой не больше, чем космические полёты связаны с полётами на воздушном шаре или левитацией йогов».

И далее «Сравнение здесь невозможно: выбор одного критерия мгновенно обращает остальные стили, не отвечающие ему, в абсолютную бессмыслицу».

Однако в этом потрясающем разнообразии – среди того, что кажется несовместимым или самодовлеющим, уникальным или случайным – Андрей Мадекин умеет найти сквозные связи.

Это связи двух типов:

– системные (когда сходство не указывает на общность происхождения, а обусловливаются тем, что в разных условиях и на разном субстрате воплощается одна идея);

– филетические (за сходством стоит родство).

Связи первого типа вызывают у Андрея Мадекина особый интерес. И это понятно: культуру нельзя выводить из одной порождающей точки – было много истоков.

Монизм должен уступить место плюрализму.

Идея монофилии (единство начала) оказывается менее продуктивной по сравнению с идеей полифилии (множество исходных импульсов).

Обязательный для всей Ойкумены линейный прогресс – фикция.

Попытка причесать разнообразие мира под одну гребёнку терпит крах.

Унификация не работает.

Прокрустово ложе, в которое ты хотел уложить историю искусства, взрывается изнутри, будучи не в силах выдержать напор информации.

Как быть?

Космос в твоей модели грозит обернуться хаосом?

Заблуждение – самообман – аберрация!

Поднявшись на новую методологическую высоту, ты увидел искомый порядок гораздо более сложным.

Долой – ранжир.

Куда успешней высвечивание инвариантов, пронизающих разнообразие, чьё богатство – несметное, преизбыточное – сложилось на множестве оснований. Не на одном-единственном!

Андрей Мадекин превратил это разнообразие в своё игралище.

Эпохи рифмуются – образуют рефрены – складываются в аккорды.

Такой увидел культуру Андрей Мадекин.

Повторяющееся – в неповторимом: для логики это противоречие.

Сходство несходного: это – в плане стилистики – оксюморон.

Именно выражения такого типа являются адекватными для передачи самого существенного в книге Андрея Мадекина.

Здесь мы прочтём: «высокая классика фигурирует в истории много раз».

Не единожды, а многажды!

Вместо одной линии – целый пучок.

Нет взаимодействий – пересечений – влияний.

Контексты варьируют бесконечно.

Это и периодическая система искусств (в духе Д.И. Менделева), и гомологические ряды культур (близко Н.И. Вавилову). Классификация схватывает номогенетический – закономерный – характер художественной эволюции.

Но мы признаём: это – классика.

Всякий раз она предстаёт в новом обличье.

Сперва возникает сомнение: можно ли столь разнородные явления, относящиеся к разным эпохам и культурам, ставить в один сравнительный ряд?

Можно и нужно!

Словно художники, разделённые пространством и временем, получают один и тот же сигнал.

Словно музы желают возвратиться к былым идеалам.

Буквальное повторением им чуждо.

Однако лейтмотив узнаётся сразу.

Поликлет – Донателло – Мухина: на пиру богов мы можем застать их в одной компании.

Точка невозврата в истории искусства отсутствует.

Отсюда циклизм.

Совсем не механический: ведь схожие признаки повторяются не внутри замкнутого круга, а на других – совершенно автономных и независимых – траекториях.

У Г.В.Ф. Гегеля была одна диалектическая спираль – у Андрея Мадекина их много.

Все они самобытны – хотя и конгруэнтны друг другу.

Итак, управление мировым процессом – с помощью художнических установлений.

Мы знаем: развитием организма руководит генетический код – на языке ДНК записан ход процесса.

Откуда этот язык?

Как он появился на Земле?

Это остаётся загадкой.

Не менее загадочна и планомерность истории.

Спираль ДНК – и гегелевская спираль: сблизим их ассоциативно.

Переход от ассоциации к точной аналогии тут заведомо невозможен. Но всё же биология даёт нам определённую эвристику.

Как должен выглядеть код, предписывающий истории идти именно так, а не иначе?

Книга Андрея Мадекина отвечает на волнующий вопрос.

Фантастическая форма ответа не исключает истинности содержания.

Модель искомого кода – в необычном ларце.

Подняв его крышку, мы увидим 10 попарно расположенных статуэток – их соотнесённость поначалу нас озадачит.

Намёк на бинарный код?

На двойную нить ДНК?

Каждой статуэтке соответствует определённый тип ментальности.

И связанная с ним эстетическая стихия.

Это подобия нуклеотидов?

Условно – да: сочетанием этих начал определяется лицо эпохи.

Статуэтки символизируют – а это немало – работу кода.

Они – образы.

Они – здесь: в мире материи.

Тогда как сами первообразы – типы и стихии – пребывают там: на запредельных высотах – в платоновом мире идей.

Местоимения здесь и там – в их альтернативности – как конспект бытия.

Оно двууровнево.

Искусство улавливает и закрепляет отсверки вечности.

Антикварный ларец – будто вогнутое зеркальце: вроде как игрушка, а фокусирует сущее.

Тысячелетия сжаты в метафору – наглядную, предметную.

Находка автора!

Он убеждает.

Процитируем книгу:

– В ларце зашифрован код эволюции человечества, выраженный через наиболее объективный его индикатор – стилистику изобразительного искусства! – подвёл итог Федор Львович.

Мы подробно прокомментируем каждую пару статуэток.

И поговорим о связывающей их эволюционной преемственности.

Но сейчас о мифотворчестве Андрея Мадекина.

Понятна условность ларца.

Однако мы забываем о ней – так увлекает сюжет.

Ларец происходит из коктебельского дома Максимилиана Волошина.

Форма у него 5-угольная – замки 6-гранные – центральное улубление внутри 9-стороннее.

Вероятно, тут задана пифагорейская арифмология – ведь сказано было древле: «числа правят миром».

Время изготовления?

В описании ларца находим такую деталь: «Орнамент состоял из плавных тягучих завитков, похожих на удар бича».

Конено, это аллюзия арт-нуво – назван один из самых выразительных признаков эпохи.

Возраст фигурок, уложенных в ларце наподобие пазлов?

Амплитуда во времени очень широка: от папы Сильвестра II (первые три пары) до Р. Штайнера (остальные две).

Сама программа разработана Сильвестром II. Он вложил в неё прогностическую силу? Получается так, что здесь подразумеваются формы искусства, которым предстоит появиться спустя столетия.

Это Сильвестр II обладал терафимом: медная голова давала безошибочные советы.

Сохранился ли удивительный артефакт?

Ответ утвердительный.

Где надо искать это чудо?

Оказывается, в недрах Кара-Дага – там скрыто святилище, чей план изоморфен структуре ларца.

И что Гётеанум в этой системе координат?

Оказывается, всего лишь филиал потаённого киммерийского храма.

Фантазия бурлива – искромётна – избыточна.

И вдруг – занижение: мы слышим, что ларец изготовлен совсем недавно – мистификацию затеял один из поклонников М.А. Волошина, страстный неофит.

Миф профанируется?

Как угодно!

В романтическое повествование тут вторгается дух постмодерна с его принципиальной беспринципностью.

Аукцион Кристи. Юсси Пулкканен. С удара его молотка за огромные деньги был продан ларец М.А. Волошина.

Это не в осуждение сказано.

Такова фаза Эклектики – по шкале Андрея Мадекина.

Весьма продуктивное время!

В нём максимум релятивизма и цинизма.

Но и максимум свободы тоже.

Ещё один постмодернистский штрих: начало интриги, связанной с поэтом Максимилианом Александровичем Кириенко-Волошиным – такова его полная фамилия по отцу – возводится к забавному совпадению. Как раз в то время, когда происходит действие книги, на вершине власти оказались два вполне заурядных человека: Кириенко Сергей Владимирович (премьер министр с 24.04.1998 по 23.08.1998) и Волошин Александр Стальевич (глава президентской администрации с 19.03.1999 по 30.10.2003).

В сроках службы они чуток разминулись. Однако автор образовал из них некий тандем, который обрёл призрачную – фантасмагорическую – жизнь в карнавальном пространстве книги, словно поддразнивая именитого однофамильца, тоже любившего всякие розыгрыши.

Эзотерическое смешано с шутовским.

Это в духе постмодерна!

Памятуя о двусмысленности, которую так любит автор, всё же доверимся его мифу.

Нас не должно смущать немыслимое соавторство Сильвестра II (Х–XI в.) и Р. Штайнера (ХХ в).

Откроем ларец.

Это компендиум их историософии.

Начнём перебирать фигурки, соотнося их с эпохами. А значит – смыслы тут коррелируют – одновременно и с типами ментальности, и с эстетическими стихиями.

Первая ступень – «Medium».

Нас встречает пара статуэток, в этом наборе сопряжённых друг с другом, хотя – в объективном времени – разделённых между собой пропастью.

Это матрёшка, укоренившаяся в России чуть более ста лет назад – и образ бизона, воссозданный по образам Альтамиры (палеолит).

Почему матрёшка?

Хотя игрушка совсем юная, но заложенный в ней архетип – один из древнейших.

Японской в своём родословии, но быстро обрусевшей матрёшке предшествовали пасхальные яйца, выточенные из дерева.

Яйцо в яйце!

Иерархия может оказаться бесконечной.

Вот кредо преформизма: Omne vivum ex ovo – всё живое из яйца.

Женские яйцеклетки – в рамках овизма – те же матрёшка: будущие поколения выстраивают последовательность убывающих в размере подобий.

Нет обрыва у этих перспектив!

Масштабы уже меньше квантовой длины? Это не должно смущать философа.

Ребёнок во чреве матери – прототип матрёшки.

Шандор Ференци говорил: инстинктивно мы хотим вернуться в материнское лоно – там уютно и безопасно.

Пещеры каменного века создавали иллюзию такого возвращения?

Домовина в недрах Матери-земли: это тоже проект матрёшки.

Часть в целом – целое в в части.

Эта диалектика была имманентна мышлению наших пращуров.

По сути их космос был сложен из анаксагоровских гомеомерий.

Или из лейбнициевских монад.

Всё во всём!

Малое в великом – великое в малом.

Частным аспектом этого миропонимания является симпатическая магия.

Зверь – и его рисунок: между ними существует живая связь.

Шаман направляет копьё в рисунок – и это предуготовляет успех настоящей охоты.

Или другое: умер человек – но его душа переходит в изображение.

Через копию можно выйти на оригинал.

Они по сути амбивалентны.

Заря культуры!

Почему Андрей Мадекин связывает её с широко понятым медиумизмом?

В этом понятии фиксируется возможность контакта с потусторонней реальностью.

На входе – платонова идея или юнговский архетип, на выходе – произведения искусства, философские озарения и т.п.

Между входом и выходом – посредник-медиум.

Будто вечность ненароком суфлирует нам.

Можно спорить с этой схемой.

Но она эвристична.

Утрируя проблему, скажем так: у человека всегда есть невидимый подсказчик.

Или координатор.

Откуда исходит информация?

Источник мы называем по-разному: Бог – прапамять – традиция.

Медиумизм в таком его толковании искони соприсущ искусству.

Похоже на то, что со временем сила медиумической связи убывает – мы эмансипируемся от иномира, обретаем самостояние.

Но для палеолита эта связь могла быть тотальной и перманентной.

Почему так точно кладутся уголь и охра на поверхность камня?

Фрески потрясают своей органичностью.

Художники-кроманьонцы не обучались в академиях.

Откуда мастерство?

Нечто подобное потом будет нарабатываться веками.

А тут сразу совершенство!

Как если бы рукой художника водил кто-то свыше.

Хочется предположить: это был художник-медиум – он черпал из глубин бессознательного, напрямую связанных с метафизическими уровнями бытия.

Теперь доступ туда открывается нам крайне редко.

А тогда это было нормой.

Сомнамбула – тоже медиум: потому не срывается, идя по узкому карнизу, что подстрахован невидимым хранителем.

Окликни – и рассудочное у лунатика возьмёт верх над инстинктивным: падение – неизбежно.

Художники Альтамиры и Ласко в чём-то были похожи на сомнамбул. Грань между сном и явью оставалась неопределённой. Творческим процессом в значительной мере руководило бессознательное.

Отсюда несказанная меткость движений.

Их высшая непринуждённость.

Их полная свобода.

Высочайшие результаты достигались сами собой.

Изумительная спонтанность!

Рациональный расчёт заявит себя гораздо позже.

Нечаянное мастерство окажется утраченным.

Начнёт работать метод проб и ошибок.

В палеолите будто не было ученичества.

Только оно появится – и окажется долгим, изнурительным.

Тысячелетия пролягут между двумя вилами точности: первобытной, стихийной – и академической, наработанной.

Пчёлы – тоже медиумы: строят безупречные соты, считывая информацию с трансцендентного a priori.

Homo sapiens этому придётся долго учиться.

Эпоха «Medium» – наше детство.

Оно постоянно воспроизводится – оно пребывает во времени.

Игра, наив!

Это питает художников всех эпох.

Доисторическое кончилось – началось историческое.

Переход был похож на пробуждение.

Осевое время Карла Ясперса – VI век до нашей эры.

Появились мощные фигуры: Будда – Конфуций – Гераклит – Заратустра – Иеремия.

Это харизматики.

На невероятную духовную высоту их подняла волна пассионарности.

Откуда импульс?

Может, от Бога.

Может, от сверхновой звезды.

Как бы то ни было, но факт остаётся фактом: цепная реакция великих озарений прошла по ноосфере.

По Андрею Мадекину, это знаковая мета второй фазы – «Passionary».

Лидерство берут на себя харизматики-пассионарии.

В своём фанатизме они бескорыстны.

И неадаптивны, даже нелепы – в глазах обывателя.

Через них бьёт энергия, нарушающая законы сохранения – весьма возможен её опять-таки трансцендентный источник.

Начинает работать синергетика.

Сигнал слабый: отправлен одиночкой. Эффект огромный: вздыблены массы.

Вначале рядом – немногочисленные единомышленники.

Апостолов было двенадцать.

Теперь христианство сплачивает вокруг себя миллиарды людей.

Грандиозный прорыв!

Достигнутое – закреплено.

Пассионарный всплеск неизбежно спадает.

Горение духа продолжается – но становится более ровным: выбросов экстатического пламени всё меньше.

Не остыть бы вовсе!

Как продлить влияние основателей после их физического ухода?

Скажем, это можно сделать, почитая святые мощи.

Ленин жил – Ленин жив – Ленин будет жить.

Вчера – вождь во плоти, сегодня – виртуальный кумир.

Это богатейшая нива для искусства: художническое воплощение кумиров – создание их образов.

В коктебельском ларце харизму символизирует Моисей, а потребность в поклонении кумирам и святыням – скрижали.

Если медиумизм – это младенчество и детство, то пассионарность у Андрея Мадекина соотнесена с пубертатом.

Рост продолжается.

Грядёт юность.

Её обретением станет новый – третий по счёту – тип ментальности: «Ideologia».

Начала коммуны размываются под натиском тоталитарности.

Харизматикам наследуют администраторы.

Горячая лава недавних экзальтаций застывает в холодных догмах. Они подвергаются тщательной шлифовке – выверяются на соборах, апробируются в дискуссиях. Закалка защищает их от коррозии ересей.

Эпоха законодательства!

Эра канонов!

Жёсткая сетка установлений накладывается на все виды общественной жизни – от управления государством до художественной деятельности.

Законы Солона – и канон Поликлета: здесь один дух – один пафос.

Казалось бы, рассудочное начало окончательно берёт верх – но при критическом взгляде обнаруживается: подоснова у данного типа ментальности – глубоко иррациональная.

«Ideologia» – структура двуоборотная: снаружи – догматика, с испода – мистика.

Первую в ларце М.А. Волошина представляет Иоанн Дамаскин, а вторую – средневековый шут.

Ортодоксия против карнавала?

Но это скорее не антиномия, а дополнительность: одно увязано с другим – связь живая, органическая.

Это похоже на человека по З. Фрейду: он резко раздвоен на сознательное и бессознательное – напоминает кентавра.

Разве что в цирковом трюке нас можно распилить на две половинки.

Но это ведь фокус.

Мы двуипостасны.

Аполлон – и Дионис: теза – и антитеза.

Диполь!

Исповедуя культ обоих богов, греки выступают как стихийные фрейдисты: тянутся к свету разума, упорядочивая бытие – но в безумстве ночных вакханалий раскрепощают подсознание.

Это рассуждает сам Сократ – а это что-то нашёптывает его даймон.

Вот просчитанный «Дорифор» – а вот фантастика сфинксов, тритонов, кентавров.

Как страна Советов прошла через фазу «Ideologia»?

Казалось бы, марксизм-ленинизм несовместим с мистикой – он декларирует незыблемость своих материалистических позиций.

Научный – научная – научное!

Эти определения были окружены особым ценностным ореолом – подверглись неявной сакрализации.

Не просто коммунизм, а всенепременно научный. Но каков его посул? Доказывается возможность общества, функционирующего по принципу вечного двигателя – даровая жратва берётся из ниоткуда в любом количестве.

Это ведь чудо!

Хотя таковое объявляется вненаучным – антинаучным.

А разве Мавзолей В.И. Ленина не является цитаделью мистики?

Он утверждает идею бессмертия.

Конечно, не в таком её варианте, какой мы находим у древних египтян – или в христианстве. Однако не следует преувеличивать резкость имеющихся тут различий.

Третий Рейх являет нам сложную картину: мощно работает ratio – но принимается на ура и бред о превосходстве арийской расы, и сумасбродная космогония Г. Горбигера.

Искусство в обеих странах находит адекватные – абсолютно схожие по стилистике – средства для прославления идеологических приоритетов.

Это эксцессы подросткового возраста?

Порождение его кризисов?

Пора повзросления!

Четвёртая фаза – быть может, самая устойчивая и продуктивная – обозначается так: «Realismum».

В призме Андрея Мадекина и это привычное понятие двоится.

Впрочем, семантические преломления были заданы давно – ещё в Средние века.

Что тогда называли реализмом?

Философию, прозревающую мир универсалий – родственниц платоновых идей.

Универсалии – реальны.

Говоря иначе, им приписывается объективное – независимое от человека – существование.

Они – до вещей (как вечные прототипы)

Они – в вещах (как их сущности).

Они – после вещей (в наших словах).

Это совсем другое, чем реализм в искусстве – здесь понятие указует на верность натуре.

Интереснейшее расщепление смыслов!

У Андрея Мадекина оно получает оригинальную трактовку.

Реализм у него оборачивается то идеализмом, то натурализмом.

В первом случае художник стремится передать действительность, освободив её от всех искажений и помех – он идеализирует её, полагая, что служит истине.

Во втором случае реализм для мастера – неукоснительное следование природе.

Подчас её иллюзорно точное копирование.

Чтобы один к одному!

Исключая любое напечатление своей субъективности.

В этой системе ценностей другие планы бытия отсутствуют.

Художник-натуралист не трансцендирует.

На первый взгляд, реализм в словаре Андрея Мадекина – противоречивое понятие. Не лучше ли развести по сторонам альтернативные смыслы?

Вместо этого наш автор опускается на ту предельную семантическую глубину, где смыслы обнаруживают свою двуполюсность – несовместимое совмещается.

Идеализм Ж.О. Энгра – и натурализм Г. Курбе: это проаннигилирует при прямом столкновении?

Ничего подобного!

Интерес у художников общий – передача подлинного, первосущего.

Но один уходит в ноуменальное – другой замагничен феноменальным.

Как одно оторвать от другого?

Обе грани реальны.

Но в разных разворотах – с разных точек зрения.

Аполлон Бельведерский – и лисипповский Сократ: здесь мы видим то же соотношение.

Ведь и античность прошла через эту фазу – зафиксировала в своём опыте её развилы.

В книге Андрея Мадекина часто высвечиваются такие неожиданные параллели.

Сколь значимы достижения взрослости!

Увы, нельзя вечно удерживаться на пике – за кульминацией следует снижение.

Или даже падение!

Понятие décadence несёт в себе именно этот смысл.

При переходе в эту фазу – она у Андрея Мадекина названа «Eclecticism» – надо крайне осторожно применять оценочные критерии.

Вчера плюсы – нынче минусы.

Подъём сменяется упадком?

Это относительно!

Художники не потерял в таланте – однако изменился дух времени.

А с ним вкусы – нормы – интересы.

Культура перенасытилась.

Ей приелись школы, академии, направления.

Чувство усталости парадоксально коррелирует с потребностью в новизне.

Шоры ещё недавно не ощущались.

Теперь они решительно сбрасываются.

Хочется больше свободы.

От чего?

От давления авторитетов.

От необходимости следовать жёстким догматическим установкам.

Появляются художники, желающие выделиться из фона – они презирают усреднение, бросают вызов норме.

Индивидуализм усиливается до эгоцентризма.

Самоутверждение всё откровенней принимает эпатажные формы.

Размывание границ – диффузия стилей – шаткость критериев: кого-то это будет шокировать – кто-то почувствует за спиной крылья.

Что ни говори, а ведь успешное время.

Для его характеристики Андрей Мадекин использует понятие, заимствованное из словаря постмодернизма – ризома.

Алогичное – ацентричное – асимметричное – аномальное – атональное: как это не похоже на вчерашние идеалы, восходящие к античности!

Отрицание – вычитание – минусование: всё сводится к Nihil – однако лоно нуля неисповедимо сохраняет весь потенциал культуры, давая небывалую – воистину роскошную – поросль.

Фаза «Eclecticism» имеет у Андрея Мадекина два преломления: символизм и формализм. С ними соотнесены две статуэтки: древнеегипетский бог Тот и один из образов Осипа Цадкина.

Странное сочетание?

Но мы уже привыкли к тому, что странность у Андрея Мадекина – наивернейшая мета истины.

Почему бог Тот?

Эклектика ностальгирует по архаике – особо влечёт самое раннее, первое.

Это похоже на закон Т. Рибо: по мере старения из памяти поначалу выпадает свежее, недавнее – и мы поэтапно спускаемся вниз, к своим истокам.

Вспомним перекличку филогенеза и онтогенеза – общечеловеческого и индивидуального.

Тень забвения уже покрыла всю жизнь (всю историю). Но актуализировались – обрели невероятную яркость – исходные впечатления бытия (основания культуры).

Вот притянули прерафаэлиты.

Потом увлекла готика.

Движемся к ἀρχή!

Улыбка неразгаданной Коры отсылает нас к трансцендентному.

Кикладская пластика веет вечностью.

По Платону: ребёнок ближе к миру идей, чем взрослый – его душа только что покинула занебесье.

Так и в искусстве: чем оно древнее, тем ярче и выразительней проявляются первообразы.

Символизм и формализм конвергируют в архаике.

Формалист П. Мондриан был убеждён, что его плоскостной мир – отражение тех надмирных уровней бытия, где владычит Платон.

Но платоником был и символист М.К. Чюрлёнис.

Вернёмся на Киклады.

Быть может, душа О. Цадкина некогда воплощалась там – и перенесла свой незапамятный опыт в нашу современность.

Понятие эклектики в своей семантике указывает на смешанное, гибридное, сборное.

Бог Тот близок анализируемой эпохе ещё и потому, что это миксатропное существо – скрещение человека и птицы.

Вполне в духе времени!

Оно любило столь же фантастично соединять стили и каноны.

Упрёки в безвкусице поспешны – часто это был органический синтез.

Современные музеи-миксеры!

Андрей Мадекин говорит о них и саркастически, и сочувственно.

Конгломерат какой-то.

Чего только не навалено.

Однако вдумаешься, присмотришься – и вдруг почувствуешь: тут что-то есть. Всё та же тенденция: сталкивать – разнородное, схлёстывать – чуждое.

Накопления Ойкумены собраны в кучу?

Но мановением куратора она преображается в сверхорганизм.

Для фазы «Eclecticism» характерно переплетение ещё двух моментов.

С одной стороны, мы наблюдаем за тем, как упрощается язык искусства, достигая небывалой экспрессии за счёт скупых – куда минимальнее? – изобразительных средств.

Другая линия направлена на усложнение.

Изыск!

Вычурность!

Повторяется не только классика, но и маньеризм – его мы встречаем в разных культурах и в разные эпохи.

Эта закономерность прослеживается и в живой природе.

Примеров масса!

Вот один – очень показательный.

На раковине головоногих моллюсков имеется так называемая suture line – лопастная линия. Она претерпевает интереснейшую эволюцию: от простоты и лаконичности – к немыслимой затейливости, причудливости.

Как если б нам предстал график, отражающий развитие искусства!

Лопастная линия на раковине головоногих моллюсков становится всё более прихотливой. На конечных стадиях – настоящий маньеризм! Аналогичная тенденция известна и в истории искусства.

А каприччио мурексов?

А избыточный декор у тропических птиц?

Сейчас мы наметили эстетически значимые переклички между искусством и природой.

Напрямую в книге Андрея Мадекина об этом не говорится. Но нет сомнений: эвристикой для него стал биогенетический закон Геккеля-Мюллера, многократно проэкстраполированный за полтора века по разным направлениям – от постнатального развития ребенка до истории различных человеческих общностей.

Всюду – стадиальность.

Всюду великое, длительное повторяется в малом, коротком.

Выше было сказано: тема Андрея Мадекина – номогенез в искусстве.

К этому нужно добавить: он пытается выявить – в развитие темы – что-то похожее на действие биогенетического закона и внутри своего предмета.

Искусство как целое – локальное направление – отдельный мастер: масштабы различные – закономерность общая.

Воспроизведение филогенеза (история вида) в онтогенезе (развитие особи) терминологически закреплено в понятии рекапитуляции.

Ст. Холл (1848–1924) полагал: в рисунках ребёнка можно выявить стадии, через которые проходит изобразительное искусство. Спорная мысль? Но вот феномен Насти Сайфулиной: начав рисовать едва не в колыбели, она молниеносно прошла путь, занявший у живописи тысячелетия.

Как если бы из одной мастерской она переходила в другую!

Вторила корифеям, ещё не видя в глаза их шедевров.

Андрей Мадекин находит нечто подобное действию биогенетического закона в искусстве.

А Казимир Малевич, повторявший сознательно – в силу неотменимой внутренней потребности – все фазисы живописи?

Хотел воспроизвести в себе – с кистью и палитрой – движение от стиля к стилю.

Г.В.Ф. Гегель – предтеча и Э. Геккеля, и Ст. Холла.

Читаем у него: "То, что в более ранние эпохи занимало дух мужей, низведено до познаний, упражнений и даже игр мальчишеского возраста, и в педагогических успехах мы узнаём набросанную как бы в сжатом очерке историю образованности всего мира";.

Это из «Феноменологии Духа».

Этнография ХХ века подтвердила взгляды Г.В.Ф. Гегеля: взрослые обряды трансформируются в детскую игру – идолы превращаются в игрушки.

Получается так: детство – рекапитуляция истории.

Её слабеющее эхо!

Глядя на панок нижней Онеги, легко представляешь, как выглядели капища древних славян: вчера – монументальные Перун и Макошь, сегодня – деревянные куклы.

Вот гегелевская схема:

Типологическое сходство с этим построением мы находим у О. Конта – ступенчатость истории он понимает по-своему:

1) теологическая, или фиктивная;

2) метафизическая, или абстрактная;

3) научная, или позитивная ступени.

Не прочёл ли это Андрей Мадекин в себе?

И его искусство, и его философия в принципе допускают подобную трихотомию. Не только начитанность, но и интроспекция питают мастера.

Напомним некоторые биогенетические концепции.

Этим будет задан контекст, весьма существенный для понимания идей Андрея Мадекина.

Э. Мейман: до 7 лет – фантастический синтез; от 7 до 12 лет – анализ,