Глава 50.

Ричард взял протянутый Виктором белоснежный кусочек.

— Что это?

— Попробуй, — настойчиво махнул рукой Виктор. — Съешь. А потом расскажешь, понравилось или нет. Это с моей родины. На-ка, с красным луком ещё вкусней.

Белый кусочек оказался нежным, плотным и обильно сдобренным солью и специями. Ричард издал животный стон и закатил глаза.

— Виктор, да ничего вкуснее в жизни не едал! Что это?

— Лярд.

Они сидели на пороге перед двойными дверями помещения, где стоял кусок мрамора и смотрели, как рассвет освещает стройку, где уже начали возводить стены Убежища.

Людей внизу пока было немного. Но вскоре рабочие начнут прибывать толпами, чтобы начать трудиться над возведением Убежища. Строительство шло безостановочно изо дня в день, в ясную погоду и в дождь.

Весна уже было на носу и хорошая погода стояла чуть ли не каждый день, лишь изредка во второй половине дня шёл дождь, но не сильный и не холодный. Так, вполне приятный освежающий дождичек, к тому же, смывающий с тебя грязь.

Если бы не постоянные думы о Кэлен, не тревожные мысли о войне далеко на севере, не ненавистное состояние пленника, не вкалывающие на стройке рабы, не угнетение людей, исчезновения и пытки и жестокая и репрессивная политика Ордена в Алтур-Ранге, весна могла бы показаться Ричарду очень даже радостной.

К тому же, с каждым днём он всё больше волновался о том, что Кэлен вскоре сможет покинуть их домик в горах. Он до смерти боялся, что она примет участие в этой войне, которая скоро разгорится во всю мощь.

Откусив кусочек мягкого лука, Ричард снова принялся за лярд. И опять застонал от удовольствия.

— Виктор, я никогда ничего подобного не пробовал. Что такое лярд?

Виктор протянул ему ещё кусок, который Ричард охотно взял. После долгой трудовой ночи этот сытный деликатес казался просто манной небесной.

Виктор указал ножом на котелок с белым содержимым.

— Лярд — это топлёный кабаний жир.

— Этот котелок с твоей родины?

— Нет-нет, я сам его приготовил. Я ведь родом из мест далеко на юге отсюда, очень далеко. На берегу моря. Это там мы делаем лярд. Когда я приехал сюда, то стал делать его и здесь. Я кладу топлёный жир в чаны, которые сам вырезал из мрамора, такого же белого, как лярд.

Виктор во время беседы сильно жестикулировал, молотя по воздуху так же энергично, как бил молотом по металлу.

— Жир помещают в чаны с солью грубого помола, розмарином и другими специями. Время от времени, я помешиваю его в растворе. Жир, чтобы превратиться в лярд, должен год томиться в камне.

— Целый год?!

Виктор энергично закивал.

— Тот, что мы сейчас едим, я сделал прошлой весной. Мой отец научил меня делать лярд. Лярд делают только мужчины. Мой отец работал на каменоломне. Лярд придаёт силы, если долгими часами ворочать мраморные глыбы или махать киркой. Да и кузнецам лярд тоже помогает целый день работать молотом.

— Значит, там, где ты жил, есть каменоломни? Виктор махнул могучей рукой в сторону возвышавшейся у них за спиной мраморной глыбы.

— Вот. Это каватурский мрамор, с моей родины. — Он указал на несколько складских площадок внизу. — Вон там, там и там тоже мрамор из Каватуры.

— Значит, ты оттуда? Из Каватуры?

Виктор, по-волчьи ухмыльнувшись, кивнул.

— Оттуда идёт весь этот чудесный мрамор. Наш город получил название от мраморных каменоломен. В моей семье все резчики либо каменотёсы. А я? Я закончил тем, что стал кузнецом, изготавливающим для них инструменты.

— Кузнецы тоже скульпторы.

Виктор рассмеялся.

— А ты? Откуда ты родом?

— Я? Издалека. В наших краях мрамора нет. Только гранит. — Ричард предпочёл сменить тему, чтобы не погрязнуть во лжи.

— Ну, так когда тебе понадобится ещё эта особая сталь?

— Завтра. Сможешь?

Необходимую Виктору сталь варили довольно далеко отсюда, на сталелитейном заводе, расположенном неподалёку от углежогов. Сталеварам требовалось огромное количество угля для производства высококачественной стали. Руду доставляли на баржах с копей неподалёку. На то, чтобы съездить туда и обратно, уйдёт почти вся ночь.

— Конечно. Я, пожалуй, скажу сегодня, что приболел и посплю немного.

За последние несколько месяцев он стал, ну просто очень болезненным. Что вполне соответствовало тому, как работают все прочие. Немного поработай, потом прикинься больным и скажи рабочей ячейке, что ты прихворнул.

Некоторые подкрепляли своё заявление какой-нибудь историей, но в этом не было необходимости. Рабочая ячейка никогда не задавала вопросов.

Единственное, что Ричард пропускал крайне редко, так это собрания, где называли тех, кто неправильно себя вёл. На собраниях часто звучали чьи-либо имена, но было куда больше шансов привлечь к себе внимание, пропуская эти собрания.

Названного зачастую потом арестовывали и давали возможность признаться. Нередко люди, чьи имена назвали на собрании в числе тех, кто ведёт себя неудовлетворительно, кончали и с собой.

— Один из учеников брата Нарева, Нил, приходил вчера с новыми распоряжениями, — несколько напряжённо проговорил Виктор. — Того, что ты мне привез, хватит на сегодня, но к завтрашнему дню мне кровь из носу понадобится эта сталь.

— Ты её получишь.

— Уверен?

— Виктор, я тебя хотя бы раз подводил? Физиономия Виктора расплылась в беспомощной улыбке. Он передал Ричарду ещё кусочек лярда.

— Нет, Ричард, никогда. Ни разу. Я уже потерял всякую надежду ещё хотя бы раз повстречать человека, который бы держал свое слово.

— Ну, ладно, мне, пожалуй, пора двигаться, чтобы заняться лошадьми. У них была трудная ночка, а мне нужно, чтобы они отдохнули перед сегодняшней. Сколько стали тебе нужно?

— Двести. Половину квадратных, половину круглых. Ричард изобразил болезненный стон.

— Ты либо превратишь меня в богатыря, либо прикончишь, Виктор!

Виктор согласно улыбнулся.

— Возьмёшь золото?

— Нет. Заплатишь, когда привезу.

Ричард уже не нуждался в предоплате. Он приобрёл тяжёлый фургон и сильных лошадей. Он платил Ицхаку за их содержание на конюшне транспортной компании, где они стоили вместе с лошадьми компании.

Ицхак помог Ричарду все устроить. Он отлично знал чиновников, живших в тех великолепных домах. Те никак не могли бы позволить себе эти дома на одну зарплату чиновников Ордена.

— Ты поосторожней с Нилом, — сказал Ричард.

— Это почему?

— По какой-то причине он считает, что я нуждаюсь в нравоучениях. Он действительно верит, что Орден — спаситель человечества. Он ставит благополучие Ордена выше благополучия человечества.

Виктор, поднимаясь, вздохнул и поправил свой кожаный передник.

— Я тоже о нём такого же мнения.

Они прошли в дом, когда солнце только-только осветило стоящий в комнате мрамор. Ричард коснулся холодного камня, как делал всегда, когда проходил мимо. Мрамор казался живым. Живым и могучим.

— Виктор, я как-то уже спрашивал у тебя, что это. Может, теперь всё же расскажешь?

Кузнец остановился и оглядел стоящий перед ним белый камень. Потом легонько коснулся его, нежно проведя пальцами по поверхности.

— Это моя статуя.

— Какая статуя?

— Та, что я хочу однажды создать. В моей семье много скульпторов. И, сколько я себя помню, мне всегда тоже хотелось ваять. Я хотел стать великим скульптором. Создавать великие творения.

Но, вместо этого, мне пришлось идти в подмастерья к кузнецу на каменоломне. Нужно было содержать семью. Я ведь старший сын. Мой отец с кузнецом были друзьями и отец попросил его взять меня к себе... Он не хотел, чтобы ещё один сын погиб на каменоломне. Это ведь опасное и трудное дело — вырезать мраморные глыбы из горы.

— А ты уже занимался резьбой? Ну, по дереву, к примеру?

Виктор, не отрывая глаз от мрамора, покачал головой.

— Я хотел работать только с камнем. Я купил этот мрамор на сэкономленные деньги. Он мой. Мало кто может сказать, что ему принадлежит часть горы. Тем более, такая чистая и красивая, как эта.

Ричард отлично понимал его чувства.

— Так что же ты хочешь изваять из него, Виктор?

Тот прищурился, словно хотел проникнуть в самую суть камня.

— Не знаю. Говорят, что камень сам тебе скажет, что ты должен из него сделать.

— И ты в это веришь?

Виктор рассмеялся густым смехом.

— Да нет, не очень! Но штука в том, что это действительно прекрасный кусок мрамора. Нет лучше материала для статуй, чем мрамор из Каватуры и очень немногие куски каватурского мрамора обладают такими чудесным качеством, как этот. Я не вынесу, если из него сделают что-то страшное, как те статуи, что делают нынче.

— Когда-то, давным-давно, из такой красоты делали только красоту. Но теперь уже нет, — с горечью прошептал он. — Теперь человек должен изображаться искорёженным, как нечто постыдное.

Ричард отвозил сделанные Виктором инструменты вниз, где работали скульпторы и у него была возможность посмотреть вблизи на их творения.

Внешнюю сторону стен должны были заполнить гигантские скульптурные композиции. Эти стены, окружающие дворец, тянулись на многие мили. А скульптуры, которые делали для Убежища, были таким же, какие Ричард уже видел повсюду в Древнем мире, но не имели себе равных количеству.

Весь дворец должен был стать эпическим изображением видения Орденом сущности жизни и искупления в другой, потусторонней жизни.

Фигуры, которые ваялись, были неестественными, с конечностями, которые, ни при каких обстоятельствах, не могли действовать. Те, что создавались в виде барельефов, были навечно запаяны в камень, из которого едва выглядывали. Позы изображали человека бессильным, бесплотным и ничтожным.

Мышцы, кости и плоть были собраны в кучу в виде чего-то бессильного и настолько непропорционального, что в них не было практически ничего человеческого.

Выражение лиц невозмутимое, если статуи изображали добродетель, либо искажённое ужасом, болью и мукой, если отображали судьбу грешников.

Добродетельные мужчины и женщины, согнутые непосильным трудом, всегда изображались смотрящими на мир с тупой покорностью.

По большей части было трудно отличить мужское изображение от женского, поскольку их земные тела, этот вечный источник стыда, прикрывали мешковатые одеяния вроде тех, что носили священники Ордена.

Чтобы лучше отобразить учение Ордена, лишь грешники были обнажены, чтобы все могли лицезреть их мерзкие изъязвлённые тела.

Статуи сии изображали человека беспомощным, обречённым из-за своего низкого интеллекта выносить тяжкое бремя своего существования.

Ричард подозревал, что большинство скульпторов боялись ареста и пыток, поэтому постоянно отвечали, что человека должно изображать принимающим свою мерзкую сущность, следовательно, способным получить вознаграждение только после смерти.

Статуи должны были убеждать массы, что такова единственная награда, на которую человек может надеяться. Ричард знал, что кое-кто из ваятелей твердо верит этой белиберде. И всегда вёл себя с ними крайне осторожно.

— Ах, Ричард, как бы мне хотелось, чтобы ты увидел красивые статуи вместо нынешнего убожества.

— Мне доводилось видеть прекрасные скульптуры, — мягко заверил кузнеца Ричард.

— Да? Я рад. Люди должны видеть красивые вещи, а не это... Это, — он махнул на возводимые стены Убежища, — это зло под маской добра.

— Значит, когда-нибудь ты изваяешь такую красоту?

— Не знаю, Ричард, — признался он наконец. — Орден отбирает всё. Они говорят, что отдельная личность ничто и нужна лишь для того, чтобы трудиться на всеобщее благо. Они берут то, что может стать произведением искусства, криком души и превращают в яд, превращают в смерть.

Виктор лукаво улыбнулся.

— Так что, при нынешнем раскладе я могу лишь наслаждаться той прекрасной статуей, что заключена в этом камне.

— Я понимаю, Виктор, правда, понимаю. И ты так её описываешь, что я тоже её вижу.

— Значит, мы оба будем любоваться моей статуей в таком виде, в каком она есть. К тому же, видишь? — Виктор указал в основание камня. — В нём есть изъян. И идёт по всему камню. Поэтому-то я и смог его приобрести — из-за изъяна. Если допустить ошибку при работе, то камень может просто рассыпаться. Я так и не додумался, как работать с этим камнем, чтобы использовать все преимущества его красоты, но при этом, избежать трещину.

— Может быть, однажды тебя осенит, что сделать из этого камня, как создать из него благородное творение.

— Благородное. Ах, это будет нечто — самая возвышенная форма красоты. — Виктор покачал головой. — Но я не стану этого делать. Не стану до восстания.

— Восстания?

Виктор осторожно глянул на склон за дверью.

— Восстание. Оно грядёт. Орден не может оставаться в силе — зло не может оставаться в силе. Вечно, во всяком случае. У меня на родине, когда я был молод, существовала и красота, и свобода. Но нас вынудили отдать жизнь и свободу, капля за каплей, делу справедливости для всех.

Люди не понимали, чем обладают и выпустили свободу из рук ради пустых обещаний лучшей жизни, жизни, где не надо прилагать усилий, стараться чего-то достичь, где нет производительного труда. Всегда найдётся кто-то другой, кто будет всё это делать, кто будет обеспечивать и сделает их жизнь лёгкой.

Когда-то наша страна была обильной. А теперь всё, что произрастает, гниёт, дожидаясь, пока комитеты решат, кому отдать, кто станет это перевозить и сколько это будет стоить. А народ, тем временем, голодает.

Мятежников — это те, кто недоволен Орденом — обвиняют в том, что это по их вине люди голодают и всё приходит в упадок, и всё больше людей арестовывают и казнят. Мы — государство смерти. Орден вечно вещает о своей заботе о человечестве, но их политика не сеет ничего, кроме смерти.

По пути сюда я видел тысячи и тысячи трупов, не считанных и не похороненных. Новый мир обвиняют во всех грехах, винят во всех неудачах и молодёжь, желая покарать угнетателя, идёт на войну.

Однако, многие начали понимать истинное положение вещей. Они и их дети — я и такие, как я — жаждут свободы, чтобы жить своей собственной жизнью, а не быть рабами Ордена и его царства смерти. У меня на родине неспокойно, да и здесь тоже. Грядёт восстание.

— Неспокойно? Здесь? Что-то не замечал.

Виктор лукаво улыбнулся.

— Те, у кого восстание в душе, не показывают своих истинных чувств. Орден, вечно боящийся мятежа, пытками выбивает признание из арестованных по ложному обвинению. Каждый день происходит всё больше и больше казней. Те, кто хочет перемен у лучшему, вовсе не намерены преждевременно становиться мишенями. В один прекрасный день, Ричард, начнётся восстание.

— Не знаю, Виктор, — покачал головой Ричард. — Восстание требует решимости. Сомневаюсь, что такая решимость тут имеется.

— Ты видел людей, недовольных существующим положением вещей. Ицхак, те люди на сталелитейном, мои люди и я сам. Все, с кем ты имеешь дело, за исключением чиновников, которым ты суёшь взятки, жаждут перемен.

Виктор поднял бровь.

— Никто из них не жалуется в комитет или комиссию на твою деятельность. Ты можешь не захотеть иметь с этим ничего общего и имеешь на это право, но есть и такие, кто прислушивается к слухам о свободе с севера.

Ричард напрягся.

— Свободе с севера?

Виктор торжественно кивнул.

— Ходят слухи об избавителе: Ричарде Рале. Он возглавляет северян в борьбе за свободу. Говорят, что, благодаря этому Ричарду Ралу, мы восстанем.

Не будь это так трагично, Ричард расхохотался бы.

— А откуда ты знаешь, что этот самый Ричард достоин того, чтобы за ним идти?

Виктор уставился на Ричарда тем взглядом, какой тот запомнил ещё с самой первой встречи.

— Человека можно оценить по тому, кто его враг. Ричарда Рала император, брат Нарев со ученики ненавидят так, как никого другого. Он тот самый. Это он несёт факел революции.

Ричард смог выжать лишь виноватую улыбку.

— Он всего лишь человек, дружище. Не преклоняйся перед человеком, преклоняйся перед его делом.

На лице Виктора, полном эмоций и с горящим огнём свободы в глазах, снова появилась обычная волчья ухмылка.

— А, так ведь именно так сказал бы Ричард Рал. Поэтому-то он и есть тот самый.

Ричард посчитал за лучшее сменить тему. Он заметил, что уже становилось светло.

— Ладно, мне пора. Не сомневаюсь, ты придумаешь, что делать с камнем, Виктор. Оно само придёт в нужное время.

Кузнец метнул на него деланно сердитый взгляд, но это был лишь бледный отблеск гневного взора.

— Я именно так всегда и считал.

Ричард почесал затылок.

— А ты хоть что-нибудь изваял, Виктор?

— Нет, ничего.

— А ты уверен, что умеешь ваять? Что у тебя есть способности?

Виктор постучал по виску, словно желая разубедить скептика.

— Вот тут у меня есть способности. Вот этим я вижу красоту. И для меня лишь это важно. Пусть я даже никогда не прикоснусь резцом к этому камню, я всё равно всегда буду видеть заключённую в нём красоту и этого Орден никогда не сможет отнять у меня.