В исторической науке. Роль личности историка в историческом познании

Рассмотрение предмета истории приводит к центральному двуединому вопросу всякой науки - ее способности давать объективно-истинное знание и условиях, обеспечивающих реали­зацию этой способности. Ведь какими бы социально значимыми проблемами ни занималась история, ее место в жизни общества в конечном счете определяется тем, насколько эффективно она в состоянии их решать, а это, в свою очередь, зависит от того, насколько адекватными исторической действительности являются ее исследовательские результаты.

Не случайно ощутимое падение социальной значимости современной буржуазной историографии как выражение кри­зиса ее теоретико-методологических основ особенно отчетливо обнаруживается в период наиболее широкого распространения

63в ней презентистских и релятивистских идей (50—60-е годы). В самом деле, какое отношение к себе заслуживает дисциплина, утверждающая, что прошлое недоступно научному познанию? И хотя сегодня буржуазная историография преодолела край­ние проявления релятивизма, проблему объективности истори­ческого познания даже в рамках „новой научной" истории решить она не смогла. Эта проблема подменяется проблемой достижения общезначимости результатов исторических исследо­ваний. Но представление об общезначимости как критерии научности было подвергнуто уничтожающей критике еще на заре нашего столетия В. И. Лениным, подчеркивавшим, что „обще­значима и религия"¹. По самой сути своей оно не может пре­тендовать на объективность.

Поэтому не удивительно, что рядом с ним в современной буржуазной историографии мирно уживаются откровенно субъективистские взгляды на природу исторического познания. В наиболее развернутом виде они представлены в получивших широкую известность на Западе трудах американского историка X. Уайта, обосновывающих поэтическую природу истории, не имеющей вследствие этого ничего общего с подлинной научно­стью. Развивая подобные взгляды, профессор Ганноверского университета (ФРГ) О. Эксле утверждает, что XIX век с его позитивистскими претензиями на научность и объективность исторического знания является лишь „особым случаем" в общей истории дисциплины, которая в настоящее время воз­вращается на свой магистральный путь исторического реляти­визма².

В приведенных рассуждениях имеется, однако, рациональ­ное зерно, которое заключается в понимании взаимозависимости понятий „объективность" и „научность". Действительно, история может претендовать на ранг науки лишь в том случае, если она в состоянии доказать свою способность получать объективно-истинное знание. Вот почему проблема объективности истори­ческого познания является одновременно проблемой его науч­ности, что и определяет ее методологическое значение.

Марксистское решение этой проблемы исходит из уверен­ности в том, что история может давать объективное знание о своем предмете. Эта уверенность основывается на убеждении в суверенном характере человеческого мышления, способного получать объективное знание об окружающем мире, и под-

крепляется обобщением всего многовекового опь jfa историопи-сания, его достижений и трудностей.

Вместе с тем присущий материалистическому пониманию истории гносеологический оптимизм не имеет нечего общего с распространенными в прошлом столетии поз цтивистскими представлениями, отождествлявшими объективность исследова­теля с его беспристрастностью и тем самым вообще фактически снимавшими проблему объективности исторического познания как научную проблему. Все казалось просто. Профессиональная добросовестность историка в сочетании с его беспристрастностью считалась достаточной гарантией объективности ^fo исследова­ния.

Позитивистская историография выработала идеальный образ объективного исследователя, бесстрастно излагающего события прошлого и больше всего озабоченного тем, ч^бы на этом изложении никак не сказались бури и треволнения современ­ности. Согласно позитивистским канонам, такой исследователь должен был строго следовать за своими фактами, не допуская вмешательства никаких привходящих обстоятельств в их истол­кование. Более того, по утверждению известного французского ученого XIX в. Н. Д. Фюстель де Куланжа, ис^арик должен подходить к своей проблеме не только без предвзятости, но и без рабочих гипотез. Он должен смотреть на вещ& так, как их видели люди того времени, которое он изучаем, не пытаясь давать им оценку, и его читатели никогда не должны знать, республиканец он или монархист, либерал или реакционер³.

Очевидная утопичность такого образа истории #, противоре­чившего всей историографической практике, в том числе и исследовательской практике самого Фюстель де Куланжа, поро­дила закономерную реакцию против подобных представлений. Но при этом в буржуазной литературе сохранилось отождествле­ние беспристрастности и объективности, вследст^^е чего отри­цание первой неизбежно ставило под вопрос и возможность достижения в историческом исследовании последней-

Отождествление беспристрастности и объективности, при­сущее буржуазному объективизму, несостоятельное? У^{же в СИЛ}У того, что беспристрастность в историческом поз)ц^нии вообще невозможна. И здесь мы подошли к центральному вопросу всей рассматриваемой проблемы - вопросу о специфике историче­ской науки. Только учитывая эту специфику, молено рассчиты­вать на научное решение проблемы объективности историческо-

¹ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 18. С. 194.

² См.: Oexle О. G. Geschichtswissenschaft im Zeichen des Historismus //Historische Zeitschrift. 1984. Bd. 238. H. 1.

³ См.: Gooch G. P. History and Historians in the Nines teenth Century. N. Y., Bombay, Calcutta, 1913. P. 211.

5-489

65го познания. Она заключается уже в самом характере отношений между познаваемым объектом и субъектом познания (иссле­дователем).

В естественных науках между ними существует принци­пиальное, качественное различие. Физик или биолог, геолог или любой другой естествоиспытатель изучает мир, чуждый человеку, что и определяет его отношение к нему. Это отноше­ние беспристрастного наблюдателя, чей объект исследования, будь это микрочастица или небесное тело, уже в силу своей нечеловеческой сущности вызывает к себе лишь строго науч­ный интерес. Разумеется, этот интерес опосредуется возмож­ностью социально-практической эффективности результатов естественного познания. Мы должны учитывать также, что лич­ные качества исследователя, его этические и эстетические идеа­лы, как и общекультурный уровень, составляют трудно опре­деляемый в точных понятиях, но тем самым не менее подчас важный компонент естественно-научного познания. Яркий пример тому - известное признание А. Эйнштейна, что Достоев­ский оказал на него большее влияние, чем Гаусс и другие мате­матики. В еще большей степени, в особенности на общетеорети­ческие выводы ученого, оказывают влияние его общемировоз­зренческие взгляды, что убедительно показал В. И. Ленин в своей книге „Материализм и эмпириокритицизм" на примере выдающихся открытий в физике на рубеже нашего столетия. И все же сам познавательный процесс в естественных науках свободен, как правило, от прямого воздействия вненаучных факторов. Мы, конечно, не говорим о таких явлениях, как лысенковщина в биологии, ибо они находятся вне подлинной науки и поэтому никак не могут характеризовать познаватель­ный процесс в естествознании.

Иначе обстоит дело в историческом познании, которое характеризуется качественным единством объекта и субъекта познания, что превращает историю в самопознание общества. Это, в свою очередь, предполагает принципиально иной, чем у естествоиспытателя, подход историка к предмету своего иссле­дования. Изучая сферу человеческих действий и взаимосвязей, историк не может не выражать своего отношения к ним. Это отношение далеко не всегда декларируется, но в скрытом виде оно присутствует во всяком историческом повествовании, определяя выбор темы, его структуру, общую направленность и т. д.

Следовательно, во всяком произведении историка присут­ствует оценочный момент, в котором выражаются его при­страстия. При этом важно подчеркнуть его присутствие на всех

стадиях познавательного процесса - от выбора темы и сбора материала до обобщения на уровне теории. Нельзя поэтому согласиться с известной формулой, являющейся своего рода паролем буржуазного объективизма, будто дело историка -писать „как собственно это было". При всей ее заманчивости (действительно, что может быть привлекательнее: писать, как это было на самом деле) она несостоятельна, утопична. Историк пишет не так, как это было в действительности, а как он думает,что так было, исходя из своих идейно-теоретических и обще­исторических представлений. Именно эти представления в последнем счете обусловливают подход историка к своему ма­териалу и его изучение.

Свидетельство тому — творчество самого автора приведен­ной формулы, крупнейшего немецкого историка XIX в. Л. Ран­ке. В своих трудах по европейской истории XVI—XVII вв. он изображал ее такой, какой она казалась ему в соответствии с его консервативными политическими и общеисторическими взглядами. Это была история политическая и дипломатическая, вершителями которой были императоры и князья, дипломаты и другие государственные деятели. Примером того, как при этом искажалась реальная историческая действительность, может служить трактовка Ранке немецкой истории начала XVI в., крупнейшим событием которой являлась Великая крестьянская война.

Ранке принадлежит шеститомная „История Германии в эпоху Реформации", в которой чрезвычайно обстоятельно рассматриваются всевозможные перипетии религиозно-полити­ческой борьбы в немецком обществе того времени, мельчайшие подробности заседаний рейхстагов и т. п. И лишь одна небольшая глава этого капитального труда посвящена Крестьянской войне. Уже такая структура книги делает невозможным определение действительного места в истории Германии этого эпохального события, а следовательно, и объективного содержания всего периода, являющегося предметом исследования Ранке. Конечно, не факты сами по себе обусловили такую структуру книги, а идейно-теоретические взгляды ее автора, которые в решающей степени отразились как на подборе фактического материала, так и в особенности на его истолковании. В изображении Ранке Крестьянская война предстает перед читателями как ничтожный эпизод, выступление разрушительных сил общества, воспользо­вавшихся слабостью государственной власти. В особенно не­приглядном свете рисуются руководители Крестьянской войны, в частности Т. Мюнцер, в освещении деятельности которого Ранке отказывается даже от внешнего беспристрастия. Стремясь

67 очернить образ Мюнцера, Ранке основывает свое изложение на свидетельствах заклятых врагов немецкого революционера — Лютера и Меланхтона, полностью игнорируя его собственные произведения. Столь же „объективно" излагается история Мюнстерской Коммуны. Признанный мастер источниковедче­ского анализа, разработавший приемы научной критики истори­ческих источников, Ранке обнаруживает поразительную „довер­чивость" в отношении самых ненадежных источников, если только из них можно почерпнуть материал для очернения борь­бы народных масс и их руководителей.

Так обнажается идейно-классовая направленность бур­жуазного объективизма, признанным корифеем которого был Ранке. На деле формула писать историю „как собственно это было" не только не исключает внесения оценочного момен­та в историческое повествование, эта оценка, как мы могли убедиться, является весьма пристрастной, искажающей истори­ческую действительность.

Однако несостоятельность и утопичность рассматриваемой формулы заключается не только в ее идейной ущербности. Она весьма претенциозна при всей внешней скромности, указывая на задачу, которая явно не может быть решена. Далеко не все, что „было", может или должно получить отображение на страницах истории. Прежде всего многое из того, что случилось в прошлом, в особенности в отдаленном прошлом, не оставило после себя следов, точнее, эти следы не дошли до нас, вследствие чего оказались безвозвратно утраченными для истории. Напротив, по отдельным сюжетам, относящимся преимущественно к но­вейшей истории, имеется своеобразный переизбыток источни­ков, позволяющих в мельчайших деталях восстановить события незначительные, не могущие по своим масштабам и характеру претендовать на запечатление в исторической памяти.

Наконец, необходимо считаться с тем, что имеющиеся в распоряжении историка данные не всегда являются в полной мере репрезентативными (представительными). Мы не можем исключить элемент случайности в характере сведений, дошед­ших до нас от более или менее отдаленного прошлого. Отнюдь не во всех случаях время пощадило действительно наиболее важные следы прошлого, что особенно относится к письмен­ным источникам. Подчас их место в исторической традиции за­нимают менее существенные данные — только потому, что о них сохранились достоверные сведения. Существует объектив­ная опасность искажения исторической действительности, заклю­чающаяся в простом воспроизведении дошедших до нас сви­детельств о прошлом.

Ведь эти свидетельства сами по себе уже являются продук­том отбора. Большие группы источников, с которыми рабо­тает историк (произведения древних авторов, средневековые хроники, мемуары, дипломатические донесения, газетный ма­териал и т. п.), содержат материал, избирательный по своему характеру. Его отбор зависел как от личных пристрастий автора данного источника, так и в особенности от господствующих в его время и в его социальной группе ценностных установок. Таким образом, когда историк приступает к изучению опре­деленной проблемы, он должен учитывать то обстоятельство, что имеющиеся в его распоряжении документальные материалы могут именоваться первоисточниками лишь весьма условно, так как они прошли стадию отбора и первичной обработки, проведенных как раз тем временем и теми людьми, историю которых он намеревается изучать.

В этой связи следует особенно подчеркнуть хорошо извест­ный каждому историку факт крайне неравномерного освещения источниками положения, деятельности, политики, идеологии, культуры различных социальных, национальных, религиозных групп в классово-антагонистических обществах. Как правило, большая часть письменных источников генетически восходит I к господствующему классу и отражает его позиции. Что же ка­сается угнетенных классов, то на протяжении целых историче-| ских эпох, если судить по дошедшим до нас документальным свидетельствам, они „безмолвствуют" — не потому, конечно, что им нечего сказать и что они в действительности молчали: вся система общественных отношений в древнем мире, напри­мер, или в средние века исключала выразителей интересов этих классов из круга творцов письменных источников. Жизнь широ­ких народных масс либо вообще не получала отражения в источ­никах, либо эти последние в силу своей классовой природы давали о ней одностороннее представление.

Здесь мы встречаемся с еще одной важной особенностью исторического познания, состоящей в том, что оно не является прямым. История — едва ли не единственная наука, которая изучает „то, чего нет". В самом деле, предметом ее изучения является прошедшее, недоступное прямому наблюдению иссле­дователя. Независимо от того, о каких событиях идет речь — случившихся много столетий назад или совсем недавно, они, становясь объектом внимания историка, уже не существуют в реальной действительности.

Это, однако, не означает невозможность научного познания прошлого. Ведь оно никогда целиком не уходит в небытие. Каждое событие оставляет после себя следы, которые и являют-

69 ся для историка источниками его изучения. Таким образом, проблема объективности исторического познания оказывается неразрывно связанной с проблемой его источников. Суть ее состоит в выяснении того, насколько имеющиеся в распоряже­нии историка источники, заключающие в себе следы прошлого, достаточны для воссоздания его научно достоверного образа.

Но это лишь одна сторона дела, ибо, как мы видели, в ис­точниках еще не содержится готовая историческая истина. Большое значение придается изучению механизма познава­тельного процесса, получению объективно-истинного знания в истории, важнейшей составной частью которого является истол­кование свидетельств исторических источников.

Всякая работа с источниками начинается с выяснения степе­ни их достоверности. Современная наука обладает достаточно разработанной методикой, позволяющей определить надежность имеющихся в источниках данных. Больших успехов достигло источниковедение — специальная дисциплина, разрабатывающая теорию и методику изучения и использования исторических источников.

Однако выявление достоверности исторических источников, составляя необходимую предпосылку получения объективного знания, далеко не исчерпывает проблему объективности истори­ческого познания в целом. Например, критический анализ достоверности сообщений средневековых хронистов о крестьян­ских восстаниях недостаточен для объективной оценки такого исторического явления, как классовая борьба в средневековой Западной Европе, которое может быть осмыслено лишь в обще­исторической перспективе. Более того, даже применительно к одному, отдельно взятому восстанию мы не сможем устано­вить его объективное значение только основываясь на досто­верно установленных данных, освещающих это восстание. В лучшем случае такие данные помогут воссоздать фактический ход восстания. Но если историк, изучающий, например, Жаке­рию, попытается в оценке ее ограничиться свидетельствами Фруассара и других хронистов, враждебно настроенных к вос­ставшим крестьянам, он, как это нередко бывало в буржуазной историографии, создаст ложный образ событий, происходивших во Франции в мае—июне 1358 г., как выступления асоциаль­ных, разрушительных сил.

Тем самым представляется возможным сделать важный вывод о природе исторического познания. При всем значении источников для историка познание не может быть замкнуто на них. Если верно, что без источников невозможно истори­ческое познание, то не менее верно и то, что только основываясь

на них нельзя получить объективно-истинное знание об истори­ческой действительности. Весьма актуальным поэтому является предостережение К. Маркса против фетишизации исторических источников, содержащееся в его оценке влиятельной в Герма­нии первой половины XIX в. исторической школы нрава. „Исто­рическая школа, — писал он, — сделала изучение источников своим лозунгом, свое пристрастие к источникам она довела до крайности, — она требует от гребца, чтобы он плыл не по ре­ке, а по ее источнику".

Эта мысль К. Маркса, обращенная против характерного для историографии XIX в. культа источников, указывает на действи­тельную природу процесса познания явлений общественной жизни, в котором выдающееся место принадлежит исторической интерпретации. Марксистской теории познания чуждо противо­поставление исторического источника и его интерпретации. Достоверно установленные на основе критического анализа источника его свидетельства являются необходимым исходным пунктом всякого знания, претендующего на научность. Без источника нет и не может быть научной истории. Но сам по се­бе источник тоже еще не история. Историей его делает интер­претация. Отвергая релятивистское положение о том, что исто­рик сам создает свои факты, марксистская теория вместе с тем далека от позитивистского убеждения, что за историка говорят его факты, а сам он является лишь простым инструментом, устами которого глаголет сама история.

Итак, мы опять возвращаемся к вопросу о роли историка в процессе познания. Воспроизведение исторической действи­тельности в ее существенных чертах предполагает его активную позицию в этом процессе. Вопрос этот сложный и многоплано­вый. Его острота объясняется уже тем, что речь здесь идет о самопознании. Поэтому такое большое значение принадлежит самой личности историка, ее нравственным качествам. Более ста лет назад русский историк В. И. Герье писал, что „только глубоко нравственная... личность достойна истолковывать и объяснять величественные образы прошлого"⁵. И с ним нельзя не согласиться, ибо такое требование к личности историка предъявляет сам предмет его науки.

Конечно, такие человеческие качества, как добросовест­ность, смелость, мужество в отстаивании истины и т. п., должны присутствовать у каждого серьезного исследователя, но к лич­ности историка общество наряду с этим вправе предъявлять и

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 85.

¹ Герье В. И. Очерк развития исторической науки. М., 1865. С. 144.

71другие требования, определяющиеся самим характером его деятельности. Вспомним, что историческому познанию ор­ганически присущ оценочный момент. Изображая поступки людей, составляющие известные исторические события, иссле­дователь их непременно оценивает, как оценивает и самих людей, действующих в истории. Но такая оценка предполагает определенные нравственные критерии, которыми должен ру­ководствоваться историк, и определенные нравственные по­зиции, которых он должен придерживаться. Категория нрав­ственности выступает, таким образом, одной из предпосылок достижения объективного знания в истории. Поэтому так со­временно звучат слова Герье, формулирующие требования к нравственному облику историка. „Объективность историка, — писал русский ученый, — должна быть основана не на одной любви к отвлеченной истине, но и на любви к справедливости. Историк поэтому не может ограничиться работой над историче­скими материалами. Он должен присоединить работу над самим собой, тщательное воспитание самого себя. История в этом отношении предъявляет совершенно другие требования, чем другие науки"⁶.

Однако нравственные качества историка, равно как и его профессиональное мастерство, умение работать с источниками, при всем их значении сами по себе еще не в состоянии обеспе­чить объективно-истинное знание прошлого. Достижение этой цели необходимо предполагает также разработку специальных теоретико-методологических принципов, соответствующих при­роде исторического познания. Ориентированные на активную роль историка в познавательном процессе, они призваны обес­печить такие условия, чтобы эта роль содействовала, а не пре­пятствовала получению объективного знания.

Речь, таким образом, идет вовсе не о том, чтобы устранить из познания „Я" историка. Как мы убедились, понятия „объ­ективность" и „беспристрастность" отнюдь не равнозначны, а бесстрастное, незаинтересованное изучение истории вообще невозможно. Следовательно, проблема заключается не в том, чтобы обезличить познавательный процесс, к чему столь же настойчиво, сколь и тщетно призывают буржуазные объекти­висты, а в разработке такой научной процедуры, которая бы основывалась как раз на учете заинтересованного отношения историка к предмету своего исследования.

Ее эффективность непосредственно зависит от уровня тео­ретического осмысления как самого исторического процесса,

так и способов его познания. Основываясь на содержащихся в его источниках фактических данных, историк в своих усилиях реконструировать прошлую действительность обращается к по­мощи теоретического знания, играющего решающую роль в истолковании имеющихся в его распоряжении свидетельств и, что не менее важно, в восполнении недостающих данных, без которых невозможно воссоздание объективного образа про­шлого.

Создаваемый историком образ прошлого представляет собою сложное гносеологическое явление, отражающее не толь­ко реальную историческую действительность, но и теоретиче­ские представления о ней, которыми руководствуется его тво­рец. Следовательно, это образ незавершенный, постоянно разви­вающийся, совершенствующийся по мере развития и совершен­ствования познавательных способностей исторической науки.

Поэтому представляется упрощенным встречающееся в со­ветской литературе положение, что „исторический образ — ко­пия реального мира". Обосновывая его, А. В. Гулыга пишет, что в отличие от художественного образа „исторический образ создается однозначно... Многовариантность истолкования воз­никает лишь как следствие недостатка источников, несовер­шенства их обработки, различных социально-политических устремлений тех, кто пишет историю. В идеале этого быть не должно"⁷. В действительности, однако, как свидетельствует вся история исторической науки, „многовариантность истолкова­ния" того или иного явления прошлого объясняется не столько недостатком источников и даже различием социально-поли­тических устремлений историков, сколько уровнем теорети­ческого осмысления данного явления. Но так как совершенство­вание наших теоретических представлений является бесконеч­ным, выражая бесконечность самого познания, нет предела совершенствованию и создаваемого историком образа.

§ 2. Партийность исторической науки

Поскольку история является общественной наукой, изу­чающей многообразные социальные связи, отношения и дейст­вия людей, постольку и заинтересованное отношение историка к предмету своего исследования носит социальный характер.

Историк принадлежит определенной общности — социаль­ной, национальной, культурной и т. п., выражая в своих произве­дениях ее взгляды, интересы, пристрастия. Поэтому во вряком

⁶ Герье В. И. Очерк развития исторической науки М., 1865. С. 114.

⁷ Гулыга А. В. Искусство истории. С. 109,111.

73 классовом обществе подход к изучению истории всегда, неза­висимо от субъективных намерений того или иного ученого, является классовым. Классовый подход образует живую душу истории. „Освобождение" от него равносильно утрате важней­шей социальной функции, потере общественной значимости исторической науки.

В классовой направленности исторической науки выражает­ся ее партийность. Если пристрастность историка является субъективным качеством, часто действительно отрицательно влияющим на его работу, то партийность - категория объектив­ная, отражающая определенную закономерность, присущую самому историческому познанию. Мы определяем партийность в исторической науке как подход ученого к исследованию исторической действительности с позиций определенного клас­са, проявляющийся в проведении в его историографической практике идей, взглядов, настроений,идеалов этого класса. Принцип партийности находит свое выражение в совокупности основополагающих представлений, которыми руководствуется историк в трактовке общественного процесса. Будучи выра­жением классового подхода к истории, партийность ученого составляет исходный пункт его анализа исторического мате­риала, обусловливая социальную направленность этого ана­лиза и особенно рельефно обнаруживаясь на концептуаль­ном уровне.

Партийность ученого может в разной степени содейство­вать или препятствовать познанию исторической действитель­ности. Все зависит от того, наколько глубоко его классовая точка зрения помогает уяснить существо изучаемых отношений или, напротив, насколько сильно она препятствует такому уяснению. Но во всех случаях партийность исследователя вхо­дит в число факторов, оказывающих решающее влияние на историческое познание.

В самом общем виде можно утверждать, что последователь­ное, сознательное проведение в историко-теоретических взгля­дах и историографической практике идей передового обществен­ного класса содействует объективно-истинному отражению исторической действительности, и напротив, защита сил реакции в настоящем ведет, как правило, к непониманию или прямой фальсификации прошлого. Это положение подтверждается всей многовековой историографической практикой. В нем выражается закономерность исторического познания, органи­чески вытекающая из самой его природы. Тесно связанное с коренными общественными потребностями, решающее их своими специфическими средствами, историческое познание

своих научных результатах непосредственно зависит от того,

|какие идеи современности его воодушевляют.

Прогрессивные идеи, углубляющие постижение современ­ности и раскрывающие перспективы дальнейшего развития, способствуют более глубокому пониманию прошлого, в то время как идеи реакционные, порожденные неприятием на­стоящего и страхом перед будущим, препятствуют познанию существенных связей прошлого, обращая к его изучению поня­тия, выработанные под господствующим влиянием реакцион-

| ной идеологии настоящего. Диалектическая связь прошлого, настоящего и будущего, имеющая место в реальной действитель­ности, находит, следовательно, свое выражение и в процессе исторического познания.

Сказанное, разумеется, не означает, что партийность прису­ща каждому без исключения историческому исследованию.;Во все времена существовали труды историков, лишенные

f всякого общественного звучания. Посвященные, как правило, малозначащим историческим деталям, такие работы часто

|^: демонстрируют высокую профессиональную технику их авторов

| в сфере обработки источников. Но не озаренные светом общей исторической теории, не опаленные жаром современных им социально-политических конфликтов и идейной борьбы, они

| никогда не определяли и не могут определять облик историче-

| ской науки, ибо в противном случае она перестала бы выполнять

|: свою важнейшую социальную функцию.

§ 3. Специфика действия принципа партийности

в немарксистской историографии.