Три дня, три блаженных дня, отдыхал я, проводя все свое время вобществе Волка Ларсена. Я ел за столом в кают-компании и только и делал, чтобеседовал с капитаном о жизни, литературе и законах мироздания. ТомасМагридж рвал и метал, но исполнял за меня всю работу. -- Берегись шквала! Больше я тебе ничего не скажу, -- предостерег меняЛуис, когда мы на полчаса остались с ним вдвоем на палубе. Волк Ларсенулаживал в это время очередную ссору между охотниками. -- Никогда нельзясказать наперед, что может случиться, -- продолжал Луис в ответ на мойнедоуменный вопрос. -- Старик изменчив, как ветры и морские течения. Никогдане угадаешь, что он может выкинуть. Тебе кажется, что ты уже знаешь его, чтоты хорошо с ним ладишь, а он тут-то как раз и повернет, кинется на тебя иразнесет в клочья твои паруса, которые ты поставил в расчете на хорошуюпогоду. Поэтому я не был особенно удивлен, когда предсказанный Луисом шквалналетел на меня. Между мной и капитаном произошел горячий спор -- о жизни,конечно; и, не в меру расхрабрившись, я начал осуждать самого Волка Ларсенаи его поступки. Должен сказать, что я вскрывал и выворачивал наизнанку егодушу так же основательно, как он привык проделывать это с другими.Признаюсь, речь моя вообще резка. А тут я отбросил всякую сдержанность,колол и хлестал Ларсена, пока он не рассвирепел. Бронзовое лицо егопотемнело от гнева, глаза сверкнули. В них уже не было ни проблеска сознания-- ничего, кроме слепой, безумной ярости. Я видел перед собой волка, ипритом волка бешеного. С глухим возгласом, похожим на рев, он прыгнул ко мне и схватил меня заруку. Я собрался с духом и взглянул ему прямо в глаза, хотя меня пробираладрожь. -- Но чудовищная сила этого человека сломила мою волю. Он держал меня за руку выше локтя, и, когда он сжал пальцы, япошатнулся и вскрикнул от боли. Ноги у меня подкосились, я не в силах былтерпеть эту пытку. Мне казалось, что рука моя будет сейчас раздавлена. Внезапно Ларсен пришел в себя, в глазах его снова засветилось сознание,и он отпустил мою руку с коротким смешком, напоминавшим рычание. Сразуобессилев, я повалился на пол, а он сел, закурил сигару и стал наблюдать замной, как кошка, стерегущая мышь. Корчась на полу от боли, я уловил в егоглазах любопытство, которое не раз уже подмечал в них, -- любопытство,удивление и вопрос: к чему все это? Кое-как встав на ноги, я поднялся по трапу. Пришел конец хорошейпогоде, и не оставалось ничего другого, как вернуться в камбуз. Левая рука уменя онемела, словно парализованная, и в течение нескольких дней я почти еюне владел, а скованность и боль чувствовались в ней еще много недель спустя.Между тем Ларсен просто схватил ее и сжал. Он не ломал и не вывертывал мнеруку и только стиснул ее пальцами. Что мне грозило, я понял лишь на другой день, когда он просунул головув камбуз и, в знак возобновления дружбы, осведомился, не болит ли у менярука. -- Могло кончиться хуже! -- усмехнулся он. Я чистил картофель. Ларсен взял в руку картофелину. Она была большая,твердая, неочищенная. Он сжал кулак, и жидкая кашица потекла у него междупальцами. Он бросил в чан то, что осталось у него в кулаке, повернулся иушел. А мне стало ясно, во что превратилась бы моя рука, если бы эточудовище применило всю свою силу. Однако трехдневный покой как-никак пошел мне на пользу. Колено моеполучило наконец необходимый отдых, и опухоль заметно спала, а коленнаячашечка стала на место. Однако эти три дня отдыха принесли мне инеприятности, которые я предвидел. Томас Магридж явно старался заставитьменя расплатиться за полученный отдых сполна. Он злобствовал, бранился начем свет стоит и взваливал на меня свою работу. Раз даже он замахнулся наменя кулаком. Но я уже и сам озверел и огрызнулся так свирепо, что онструсил и отступил. Малопривлекательную, должно быть, картину представлял я,Хэмфри Ван-Вейден, в эту минуту. Я сидел в углу вонючего камбуза,скорчившись над своей работой, а этот негодяй стоял передо мной и угрожалмне кулаком. Я глядел на него, ощерившись, как собака, сверкая глазами, вкоторых беспомощность и страх смешивались с мужеством отчаяния. Не нравитсямне эта картина. Боюсь, что я был очень похож на затравленную крысу. Нокое-чего я все же достиг -- занесенный кулак не опустился на меня. Томас Магридж попятился. В глазах его светилась такая же ненависть излоба, как и в моих. Мы были словно два зверя, запертые в одной клетке излобно скалящие друг на друга зубы. Магридж был трус и боялся ударить меняпотому, что я не слишком оробел перед ним. Тогда он придумал другой способзастращать меня. В кухне был всего один более или менее исправный нож. Отдолгого употребления лезвие его стало узким и тонким. Этот нож имелнеобычайно зловещий вид, и первое время я всегда с содроганием брал его вруки. Кок взял у Иогансена оселок и принялся с подчеркнутым рвением точитьэтот нож, многозначительно поглядывая на меня. Он точил его весь день. Чутьу него выдавалась свободная минутка, он хватал нож и принимался точить его.Лезвие ножа приобрело остроту бритвы. Он пробовал его на пальце и ногтем. Онсбривал волоски у себя с руки, прищурив глаз, глядел вдоль лезвия и снова иснова делал вид, что находит в нем какой-то изъян. И опять доставал оселок иточил, точил, точил... В конце концов меня начал разбирать смех -- все этобыло слишком нелепо. Но дело могло принять серьезный оборот. Кок и в самом деле готов былпустить этот нож в ход. Я понимал, что он, подобно мне, способен совершитьотчаянный поступок, именно в силу своей трусости и вместе с тем вопреки ей. "Магридж точит нож на Хэмпа", -- переговаривались между собой матросы,а некоторые стали поднимать кока на смех. Он сносил насмешки спокойно итолько покачивал головой с таинственным и даже довольным видом, пока бывшийюнга Джордж Лич не позволил себе какую-то грубую шутку на его счет. Надо сказать, что Лич был в числе тех матросов, которые получилиприказание окатить Магриджа водой после его игры в карты с капитаном.Очевидно, кок не забыл, с каким рвением исполнил Лич свою задачу. Когда Личзадел кока, тот ответил грубой бранью, прошелся насчет предков матроса ипригрозил ему ножом, отточенным для расправы со мной. Лич не остался вдолгу, и, прежде чем мы успели опомниться, его правая рука окрасилась кровьюот локтя до кисти. Кок отскочил с сатанинским выражением лица, выставивперед собой нож для защиты. Но Лич отнесся к происшедшему невозмутимо, хотяиз его рассеченной руки хлестала кровь. -- Я посчитаюсь с тобой, кок, -- сказал он, -- и крепко посчитаюсь.Спешить не стану. Я разделаюсь с тобой, когда ты будешь без ножа. С этими словами он повернулся и ушел. Лицо Магриджа помертвело отстраха перед содеянным им и перед неминуемой местью со стороны Лича. Но наменя он с этой минуты озлобился пуще прежнего. Несмотря на весь его страхперед грозившей ему расплатой, он понимал, что для меня это был наглядныйурок, и совсем обнаглел. К тому же при виде пролитой им крови в немпроснулась жажда убийства, граничившая с безумием. Как ни сложны подобныепсихические переживания, все побуждения этого человека были для меня ясны,-- я читал в его душе, как в раскрытой книге. Шли дни. "Призрак" по-прежнему пенил воду, подгоняемый попутнымпассатом, а я наблюдал, как безумие зреет в глазах Томаса Магриджа.Признаюсь, мной овладевал страх, отчаянный страх. Целыми днями кок все точили точил свой нож. Пробуя пальцем лезвие ножа, он посматривал на меня, иглаза его сверкали, как у хищного зверя. Я боялся повернуться к нему спинойи, пятясь, выходил из камбуза, что чрезвычайно забавляло матросов иохотников, нарочно собиравшихся поглядеть на этот спектакль. Постоянное,невыносимое напряжение измучило меня; порой мне казалось, что рассудок моймутится. Да и немудрено было сойти с ума на этом корабле, среди безумных иозверелых людей. Каждый час, каждую минуту моя жизнь подвергалась опасности.Моя душа вечно была в смятении, но на всем судне не нашлось никого, ктовыказал бы мне сочувствие и пришел бы на помощь. Порой я подумывалобратиться к заступничеству Волка Ларсена, но мысль о дьявольской усмешке вего глазах, выражавших презрение к жизни, останавливала меня. Временами меняпосещала мысль о самоубийстве, и мне понадобилась вся сила моейоптимистической философии, чтобы как-нибудь темной ночью не прыгнуть заборт. Волк Ларсен несколько раз пытался втянуть меня в спор, но я отделывалсялаконическими ответами и старался избегать его. Наконец он приказал мнеснова занять место за столом в кают-компании и предоставить коку исполнятьза меня мою работу. Тут я высказал ему все начистоту, рассказал, чтопришлось мне вытерпеть от Томаса Магриджа в отместку за те три дня, когда яходил в фаворитах. Волк Ларсен посмотрел на меня с усмешкой. -- Так вы боитесь его? -- спросил он. -- Да, -- честно признался я, -- мне страшно. -- Вот и все вы такие, -- с досадой воскликнул он, -- разводите всякиеантимонии насчет ваших бессмертных душ, а сами боитесь умереть! При видеострого ножа в руках труса вы судорожно цепляетесь за жизнь, и весь этотвздор вылетает у вас из головы. Как же так, милейший, ведь вы будете житьвечно? Вы -- бог, а бога нельзя убить. Кок не может причинить вам зла -- выже уверены, что вам предстоит воскреснуть. Чего же вы боитесь? Ведь перед вами вечная жизнь. Вы же миллионер в смысле бессмертия,притом миллионер, которому не грозит потерять свое состояние, так как онодолговечнее звезд и безгранично, как пространство и время. Вы не можетерастратить свой основной капитал. Бессмертие не имеет ни начала, ни конца.Вечность есть вечность, и, умирая здесь, вы будете жить и впредь в другомместе. И как это прекрасно -- освобождение от плоти и свободный взлет духа!Кок не может причинить вам зла. Он может только подтолкнуть вас на тот путь,по которому вам суждено идти вечно. А если у вас нет пока охоты отправляться на небеса, почему бы вам неотправить туда кока? Согласно вашим воззрениям, он тоже миллионербессмертия. Вы не можете довести его до банкротства. Его акции всегда будуткотироваться аль-пари. Убив его, вы не сократите срока его жизни, так какэта жизнь не имеет ни начала, ни конца. Где-то, как-то, но этот человекдолжен жить вечно. Так отправьте его на небо! Пырните его ножом и выпуститеего дух на свободу. Этот дух томится в отвратительной тюрьме, и вы толькоокажете ему любезность, взломав ее двери. И, кто знает, быть может,прекраснейший дух воспарит в лазурь из этой уродливой оболочки. Так всадитев кока нож, и я назначу вас на его место, а ведь он получает сорок пятьдолларов в месяц! Нет! От Волка Ларсена не приходилось ждать ни помощи, ни сочувствия! Ямог надеяться только на себя, и отвага отчаяния подсказала мне пландействий: я решил бороться с Томасом Магриджем его же оружием и занял уИогансена точило. Луис, рулевой одной из шлюпок, как-то просил меня достать емусгущенного молока и сахару. Кладовая, где хранились эти деликатесы, быларасположена под полом кают-компании. Улучив минуту, я стянул пять банокмолока и ночью, когда Луис стоял на вахте, выменял у него на это молокотесак, такой же длинный и страшный, как кухонный нож Томаса Магриджа. Тесакбыл заржавленный и тупой, но мы с Луисом привели его в порядок: я вертелточило, а Луис правил лезвие. В эту ночь я спал крепче и спокойнее, чемобычно. Утром, после завтрака, Томас Магридж опять принялся за свое: чирк,чирк, чирк. Я с опаской глянул на него, так как стоял в это время наколенях, выгребая из плиты золу. Выбросив ее за борт, я вернулся в камбуз;кок разговаривал с Гаррисоном, -- открытое, простодушное лицо матросавыражало изумление. -- Да! -- рассказывал Магридж. -- И что же сделал судья? Засадил меняна два года в Рэдингскую тюрьму. А мне было наплевать, я зато хорошоразукрасил рожу этому подлецу. Посмотрел бы ты на него! Нож был вот такойсамый. Вошел, как в масло. А тот как взвоет! Ей-богу, лучше всякогопредставления! -- Кок бросил взгляд в мою сторону, желая убедиться, что явсе это слышал, и продолжал: -- "Я не хотел тебя обидеть, Томми, -- захныкалон, -- убей меня бог, если я вру!" -- "Я тебя еще мало проучил", -- сказал яи кинулся на него. Я исполосовал ему всю рожу, а он только визжал, каксвинья. Раз ухватился рукой за нож -- хотел отвести его, а я как дерну -- иразрезал ему пальцы до кости. Ну и вид у него был, доложу я тебе! Голос помощника прервал этот кровавый рассказ, и Гаррисон отправился накорму, а Магридж уселся на высоком пороге камбуза и снова принялся точитьсвой нож. Я бросил совок и спокойно расположился на угольном ящике лицом кмоему врагу. Он злобно покосился на меня. Сохраняя внешнее спокойствие, хотясердце отчаянно колотилось у меня в груди, я вытащил тесак Луиса и принялсяточить его о камень. Я ожидал какой-нибудь бешеной выходки со стороны кока,но, к моему удивлению, он будто и не замечал, что Я делаю. Он точил свойнож, я -- свой. Часа два сидели мы так, лицом к лицу, и точили, точили,точили, пока слух об этом не облетел всю шхуну и добрая половина экипажа нестолпилась у дверей камбуза полюбоваться таким невиданным зрелищем. Со всех сторон стали раздаваться подбадривающие возгласы и советы. ДажеДжок Хорнер, спокойный и молчаливый охотник, с виду неспособный обидеть имуху, советовал мне пырнуть кока не под ребра, а в живот и применить приэтом так называемый "испанский поворот". Лич, выставив напоказ своюперевязанную руку, просил меня оставить ему хоть кусочек кока для расправы,а Волк Ларсен раза два останавливался на краю полуюта и с любопытствомпоглядывал на то, что он называл брожением жизненной закваски. Не скрою, что в это время жизнь имела весьма сомнительную ценность вмоих глазах. Да, в ней не было ничего привлекательного, ничего божественного-- просто два трусливых двуногих существа сидели друг против друга и точилисталь о камень, а кучка других более или менее трусливых существ толпиласькругом и глазела. Я уверен, что половина зрителей с нетерпением ждала, когдамы начнем полосовать друг друга. Это было бы неплохой потехой. И я думаю,что ни один из них не бросился бы нас разнимать, если бы мы схватились не нажизнь, а на смерть. С другой стороны, во всем этом было много смешного и ребяческого. Чирк,чирк, чирк! Хэмфри Ван-Вейден точит тесак в камбузе и пробует большимпальцем его острие, -- можно ли выдумать что-нибудь более невероятное! Никтоиз знавших меня никогда бы этому не поверил. Ведь меня всю жизнь называли"неженка Ван-Вейден", и то, что "неженка Ван-Вейден" оказался способен натакие вещи, было откровением для Хэмфри Ван-Вейдена, который не знал,радоваться ему или стыдиться. Однако дело кончилось ничем. Часа через два Томас Магридж отложил всторону нож и точило и протянул мне руку. -- К чему нам потешать этих скотов? -- сказал он. -- Они будут толькорады, если мы перережем друг другу глотки. Ты не такая уж дрянь, Хэмп! Втебе есть огонек, как говорите вы, янки. Ей-ей, ты не плохой парень. Ну, идисюда, давай руку! Каким бы я ни был трусом, он в этом отношении перещеголял меня. Этобыла явная победа, и я не хотел умалить ее, пожав его мерзкую лапу. -- Ну ладно, -- необидчиво заметил кок, -- не хочешь, не надо. Всеравно, ты славный парень! -- И, чтобы скрыть смущение, он яростно накинулсяна зрителей: -- Вон отсюда, пошли вон! Чтобы приказ возымел лучшее действие, кок схватил кастрюлю кипятку, иматросы поспешно отступили. Таким образом Томас Магридж одержал победу,которая смягчила ему тяжесть нанесенного мною поражения Впрочем, он былдостаточно осторожен, чтобы, прогнав матросов, не тронуть охотников. -- Ну, коку пришел конец, -- поделился Смок своими соображениями сХорнером. -- Верно, -- ответил тот. -- Теперь Хэмп -- хозяин в камбузе, а кокупридется поджать хвост. Магридж услыхал это и метнул на меня быстрый взгляд, но я и ухом неповел, будто разговор этот не долетел до моих ушей. Я не считал свою победуокончательной и полной, но решил не уступать ничего из своих завоеваний.Впрочем, пророчество Смока сбылось. Кок с той поры стал держаться со мнойдаже более заискивающе и подобострастно, чем с самим Волком Ларсеном. А ябольше не величал его ни "мистером", ни "сэром", не мыл грязных кастрюль ине чистил картошки. Я исполнял свою работу, и только. И делал ее, как самнаходил нужным. Тесак я носил в ножнах у бедра, на манер кортика, а вобращении с Томасом Магриджем придерживался властного, грубого ипрезрительного тона.
