Дмитрий Лекух 3 страница

Посмотрим...

Я не комплексую по этому поводу, если честно...

Постоял у окна, посмотрел на улицу.

Солнечно.

Пустынно.

А пойду-ка я, думаю, — позавтракаю...

Спустился в ресторан.

...Нда...

То, что англичане называют завтраком, — добило меня окончательно.

Хорошая страна, отличный город, но, блин, как они могут это говно жрать-то?!

Надо, думаю, в бар выдвигаться, может там хоть чипсы какие со вчерашнего вечера остались, а то так и буду ходить голодным.

Захожу, — а там уже Али сидит, кофе пьет.

Свежий, гладко выбритый, подтянутый.

Запах дорогого мужского парфюма, оказывается, просто замечательно сочетается с запахами табачного дыма и свежесваренного эспрессо.

Словом, — не мужик, а загляденье.

Нда, думаю...

Позавчера, да и вчера — он совсем не таким был.

Что ж, делаем выводы...

— О! — говорит. — Привет, студент! Ты что так рано?

— Да вот, — жму плечами, — выспался...

— Я вот — тоже, — вздыхает. — Вчера, как только ты к своей террористке умчался, как-то сразу понял, что «немного устал», мягко говоря. Вернулся в отель, принял несколько даблов скотча и спать завалился. Даже пары страниц на ночь прочитать не сумел, а обычно без книги и не засыпаю. Такое вот мое личное снотворное...

Тоже заказываю чашку кофе, достаю сигареты, усаживаюсь за его столик.

— А Гарри, — интересуюсь, — что, спит еще?

— И не спрашивай, — смеется. — Они вчера куда-то «клубить» намыливались. Всем составом. А это — на всю ночь, даже не сомневайся. Я, когда проснулся, хотел было ему позвонить, но потом подумал, что быть посланным по матушке — удовольствие по-любому сомнительное. А ты что такой кислый?

— Да вот, — морщусь, — испортили настроение, сцуко. Ты еще на завтраке не был?

— Нет, — жмет плечами. — Я что, больной, в отельную тошниловку жрать ходить?

Потом хлопает себя по лбу, смеется.

— А, — ржет, — так вот что тебе настроение-то испортило. Да ты не переживай, брат. Сейчас кофе попьем и пойдем куда-нибудь в город, перекусим...

— Угу, — дуюсь, — перекусим. Время семь часов утра, город — мертвый...

Глеб смеется.

— Это, — говорит, — если не знать, где искать. Те же самые «Хард-рок кафе», к примеру, как раз в семь и открываются. И одно из них, если мне склероз не изменяет, как раз в десяти минутах неспешной ходьбы от нашего отеля. Завтраки там, кстати, вполне приличные — яичница с беконом, фасоль в томатном соусе, сосиски нескольких видов, тосты. Только со спиртным засада. Британия — страна традиций, раньше и позже определенного времени — ни-ни. Но у меня как раз на этот случай фляжечка в кармане притаилась. Небольшая, конечно, но нам с тобой на двоих вполне хватит. Нам же не напиваться, а так — слегка здоровье поправить за завтраком. Ну как, идем?

— Пей кофе скорее! — злюсь. — А то сейчас слюной изойду...

...В «Хард-рок кафе» мне, кстати, и вправду понравилось.

Фотографии на стенах, антураж, еда.

Официантки прикольные.

У них даже что-то типа веранды нашлось, чтобы сидеть вроде как на улице, воздухом дышать.

Все-таки — Гайд-парк рядышком.

Можно сказать, — прямо под боком.

Вот туда-то, в смысле, на веранду, мы с Али немедленно и взгромоздились.

Съели по паре сосисок, по яичнице с беконом, выпили по стакану свежевыжатого апельсинового сока.

Сидим, потягиваем по очереди виски из его фляжки, запиваем кофейком, сигаретками дымим, разговариваем.

Хорошо.

— Тебе, гляжу, Лондон понравился? — полуутверждает-полуспрашивает.

— Угу, — отвечаю.

— А что именно понравилось, понять не пробовал?

Задумываюсь на секунду.

— Наверное, пробовал, — говорю честно. — Но все равно так и не понял...

— Это хорошо, — улыбается. И — молчит.

— Чего хорошего-то? — удивляюсь в ответ.

— А то, — смеется, — что своей башкой думать начинаешь. А не тянешь, типа, «песню акына» — что вижу, то и пою.

Теперь я молчу. Оцениваю.

— Согласен, — признаю. — Кажется, начинаю. А тебе чем Лондон нравится, ты уже решил?

— Решил, — смеется. — Только сформулировать не могу. Это ж ты у нас — будущий шакал пера и волк ротационных машин. Куда уж нам, скромным предпринимателям...

— Угу, — кривлюсь в ответ. — Если я молодой, то, что я, совсем дурак? Думаешь, мне Инга не говорила, кто ты по основной специальности, коллега?

— О как! — кривится уголком губ. — Значит — говорила. Это, признаться, хорошо, что она еще с кем-то обо мне разговаривает. У нас с ней непросто сейчас, парень. Очень непросто. Разберемся, конечно, надеюсь, но пока что-то хреново получается...

— Да? — удивляюсь. — А со стороны — лучше не придумаешь.

— Так то — со стороны, — вздыхает. Отхлебывает из фляжки, передает мне и вынимает из пачки очередную сигарету.

Сколько же он их в день выкуривает, интересно?

Я бы уже, наверное, умер.

— Ну да ладно, — опять вздыхает, глядя, как я прикладываюсь к фляжке. — Наши с ней траблы — это всего лишь наши траблы, нам самим их и решать. Разберемся. А в Лондоне мне больше всего нравятся три вещи: свобода, имперский дух и чувство собственного достоинства. Причем, мне кажется, Данил, все эти три вещи, как бы это сказать, — очень между собой взаимосвязанные...

— Это как это? — интересуюсь.

— Да очень просто, — опять вздыхает в ответ. — У меня вообще что-то в последнее время появляется ощущение, что такие нежные цветы, как свобода и чувство собственного достоинства, только и могут расти, что в тени империи. Пусть даже и бывшей. Такой, к примеру, как Британия. А как только этот самый имперский дух из города выветривается, так сразу куда-то пропадают и свобода, и чувство собственного достоинства. Примеров — как блох на бобике. Взять тот же Париж или Санкт, простите, Петербург, не к ночи будь помянуто это убожество...

Я усмехнулся, припоминая, что неслось с террасы основы во время последних игр с питерской бомжатней.

Процитировал по памяти.

Угу, забудешь такое...

— «Мы к вам — приедем! Мы вас — отпиздим! Мы в рот ебали! Вонючий Питер!»

Он в ответ только засмеялся, отобрал у меня фляжку, взболтнул, убедившись, что виски еще достаточно, и только после этого сделал солидный, даже по моим меркам, глоток благородного напитка.

— И это, — говорит, — тоже, Дэн. Безусловно. Враги есть враги. Так что приедем мы к ним — обязательно. А ты в курсе, что мы с «зенитчиками» отнюдь не всегда врагами-то были? Отнюдь...

— Да, — жму плечами, — что-то слышал. На секторе болтали, что когда-то чуть ли не в союзниках ходили.

— Не просто «в союзниках», Данил. В единственных союзниках! Только мы и они, представляешь, а вокруг — ничего, кроме ненависти? Они когда из Питера на матч приезжали, мы их по своим квартирам разбирали. А они — нас. Откуда, по тем временам, у нищих-то студентов деньги на гостиницу? У меня, бывало, на полу, вповалку, в однокомнатной клетушке человек по пять-семь ночевало. А потом...

— А что — «потом»? — спрашиваю. Интересно же.

Живая история движения.

— Да хрен его знает, — вздыхает. — Теперь уж и не разберешься, что на самом деле поводом послужило. Вроде как двоих наших парней в Питере положили, вот «Флинты» и накрыли в от-ветку их моб, ничего толком не подозревающий. Жестко накрыли, чего уж там. По-взрослому. Они по-другому не умеют. А они говорят, — что парней, вроде как, не били, их, типа, какая-то гопота по бытовухе опиздюлила. Гопоты, знаешь, — везде хватает, они, по идее, нести ответственности за всю ленинградскую гопоту не могут. Да не в этом дело: не это бы случилось, так что-нибудь другое, тут дело — не в поводе. Повод — дело десятое. В причине...

— А что причина? — спрашиваю.

Даже про виски забыл и про кофе, давно остывший.

Он усмехается.

— Причина... причина где-то глубже, Данька, я об этом много думал. Меня вот, к примеру, сейчас от Питера — просто тошнит, мне там иногда на физиологическом уровне хуево становится. А по молодости — я его очень любил, очень. Друзей масса. Прыгнешь на поезд, ночь проспишь на верхней полке — и тусоваться. Не одна компания, так другая. Можно без предупреждения. Просто так: здрасьте, это я приехал. Билет — семь рублей плацкарт, десять — купе. По студенческому билету — пятьдесят процентов скидки, так что — сам считай. Но не в этом дело: мне там хорошо было, весь город наизусть знал. А сейчас — плохо. Почему?

— Ну, — спрашиваю, — и почему? Молчит.

Вздыхает.

— У меня, — говорит, — только одна версия есть. И не факт, что справедливая. Понимаешь, тогда никто — ни мы, москвичи, ни сами питерцы — не сомневались в их столичном статусе. Даже в армии Москва и Ленинград всегда по принципу землячества объединялись. И по фигу, где там Политбюро ЦК КПСС заседает, нам-то до них какое дело. Есть они вообще или передохли там все от старости. А вот в начале девяностых в Питере что-то сломалось, и он почему-то почувствовал себя глубокой, глухой провинцией. Может быть, тот самый имперский дух, о котором мы с тобой говорили, куда-то испарился. Хрен его знает куда. Дух, он дух и есть. Субстанция нематериальная. А следом за ним и чувство собственного достоинства куда-то отправилось. Зато свободы — хоть жопой ешь. Но понимаешь, Дэн, свобода — инструмент тонкий. Для того чтобы им владеть, нужна определенная квалификация. И хотя бы элементарное понимание того, что свобода вашего кулака заканчивается там, где начинается мое лицо. Иначе — вполне возможна обратка, уж не обижайтесь, пожалуйста. И — пошло-поехало. Ненависть к Москве. Зависть. Разделение. И приезжать туда сразу как-то расхотелось. Вроде и камни те же, и дворцы, и фонтаны. Ну, может, слегка пообшар-паннее, но это — такая фигня. А — все. Все не такое. Неправильное...

— Так, думаешь, — наклоняюсь вперед, — здесь не только в футболе дело?

Он усмехается.

— Футбол, околофутбол, Данька, — это все только следствия. Мы как-то с Ингой решили по сельской Англии на машине прокатиться, очень уж ей все это интересно было. Ну, приехали в Уэльс, остановились в сельской гостиничке между Ньюпортом и Кардиффом. Инга сразу же спать завалилась, намаялась машину вести — ты же знаешь, если есть такая возможность, она вообще никого за руль не пустит. А я решил пивка попить в сельском пабе. Есть у них там, в Уэльсе, один сорт, «Ред Дрэгон», давно попробовать хотелось. Пришел, попробовал — понравилось, разумеется. Сижу, кайфую. А за соседним столиком — дедок местный тоже в одиночестве. Туристов нет, не сезон. Ну и разговорились. Кто, что, откуда? Ну и выясняется, что он уже почти полвека за «Кардифф» фанатеет, ты знаешь наверняка эту команду, в первой лиге у них сейчас бьется. Хулиганские мобы — едва ли не самые свирепые по всей Британии. Так вот. — «Как, — спрашиваю, — отец, околофутбол-то у вас есть до сих пор? Ну, в смысле, — дерутся?» — «О-го-го, отвечает, — еще как дерутся! В городе везде камер видеонаблюдения понавешали, так они по паркам забиваются, по пустырям, еще где-нибудь. И — месятся, как с цепи посрывавшиеся». — «А что, — спрашиваю, —кто главные враги-то у вас?» А про себя думаю — ну наверняка, «Миллу-ол». Два таких моба в одной лиге! Угу. Щаззз. Называет какую-то местную пердяевку, из деревни по соседству, я о ней и слышать-то не слыхивал. Ничего не понимаю. «И давно это у вас, — спрашиваю, — началось? Ну, вражда с ними, в смысле». И, знаешь, Дэн, что он мне отвечает?

— Что?

— «Да хрен его знает, — говорит, — парень, когда это началось. Но вот футбол тогда еще — точно не придумали...»

Задумываюсь.

Осмысливаю.

— Значит, — интересуюсь, — так думаешь?

Он в ответ только усмехается, криво и не по-доброму:

— Я не «думаю», Дэн. Все гораздо хуже. Я — знаю...

Молчим, курим. Я вздыхаю.

— А вот мне, — говорю, — Питер нравится. И я думал, что вражда — это только на клубном, ну, на футбольном уровне. А так — хороший город, красивый. Что, серьезно, все так далеко зашло?

Он кивает.

— Очень далеко, Данька. У них уже некоторые профессора в местном универе даже начали под все это хозяйство идеологическую базу подводить. Правда, не коренная питерская профессура, конечно. Те для такой байды — слишком брезгливы, в хорошем смысле этого слова. Лузе-ры, неудачники из еще более глубоких пердяе-вок, слетающиеся сейчас в Питер, как мухи на говно. Или, что еще хуже, — на труп бывшего имперского центра. Типа, Москва — это не Россия и никогда ею не была. И москвичи — никогда русскими не были, а были — московитами, москалями, угнетателями братских народов: русского, белорусского и украинского. И вообще, «русский» — слово плохое, потому как все народы обозначаются именами существительными, а «русский» — имя прилагательное. И хорошо бы — эту Москву ликвидировать, заодно со всею империей, а само слово «русский» заменить на какое-нибудь другое. Например, поляки очень хорошее слово для русских используют — «русин». Ну и исходя из этого — Питер и запад России необходимо направить в Европу, потому как населены они не москалями, а русинами, то есть настоящими европейцами. Сибирь — отдать «ограбленным» сибирякам вместе с газом, нефтью и прочими недрами. А москали — пусть подыхают в бессильной ярости и нищете, проклятые угнетатели...

— Они что, — икаю от удивления, — совсем, что ли, охуели? Ты не придумываешь? А то как-то — слишком на фантастику смахивает. Причем, херовую. Хотя слово «русин» — красивое, мне нравится...

Смеется.

— Я тебе, если не противно, могу их книжки дать почитать. Немалыми, кстати, тиражами изданные. Узнать бы еще, блядь, на чьи деньги...

Киваю головой, морщусь:

— А ты-то, Глеб, на хер себе голову этим говном забиваешь? Что, делать больше нечего?

Он опять усмехается.

— Ты что, — говорит, — так и не понял, Дань-ка? Они — не говно. Они — враги. Да, пока мелкие, «шавочные». Да, они не делают погоды нигде, даже в том же Питере. Но даже таких — надо знать... гкхм... не могу сказать, что в лицо... лицом это образование назвать затруднительно... Но все равно — надо. Хотя бы для того, чтобы понимать, что это за хуерга такая за пятки прикусывает...

Делает глоток виски, аккуратно, под столом, передает мне фляжку.

Под столом — это потому что смешливая официантка в это время несет нам очередные стаканы свежевыжатого сока и черного как смоль горячего кофе-эспрессо. И в этот самый момент у меня неожиданно звонит телефон.

Кому это я, интересно, в такую рань понадобился?

Поднимаю трубку.

Лида.

— Привет, — говорит, — Данька! А у нас — одну пару отменили, а вторую я и прогулять могу. Хочешь, встретимся?

Я смотрю на Али, тот улыбается и машет рукой.

Типа, — все слышал. Давай, парень, рви когти. Потом договорим.

— Конечно, хочу! — радуюсь. — Скажи только, куда подъезжать!

— А ты где сейчас? — спрашивает.

— Я? В «Хард-рок кафе» завтракаю, у Гайд-парка.

— О! — радуется. — Тогда и не надо никуда подъезжать, просто подходи к центральному входу, я там через минут двадцать буду, погуляем.

— Уже, — глупо улыбаюсь в телефонную трубку. — Уже лечу!

Убегая, я заметил, что Али подзывает официантку, видимо, чтобы заказать еще одну чашечку кофе.

Сколько же он их пить-то может?

Сгорит ведь на фиг.

Не хотелось бы...

Жалко его просто.

И его, и Ингу.

Она его все равно любит, что бы он там не думал и не говорил про их «непростые отношения».

Уж я-то это — точно знаю.

А кому еще об этом знать, если не мне?

...На следующий день я опять проснулся в семь утра, но это уже было не самопроизвольное радостное желание, а элементарная жесткая необходимость. Автобус в Ливерпуль отходил от отеля в самом начале десятого.

Жесть, однако.

Мне-то еще — ничего, я уже в час ночи благополучно спал, причем — почти трезвый.

А вот остальным...

Смотреть на эти рожи, с непосильным трудом погружающиеся в мягкое нутро автобуса, было, скажем так, — весьма жалостливо.

Ну, думаю, — это ненадолго.

Еще бы.

Почти у каждого в сумке чего-нибудь да звякало...

Али с Гарри, Стакановым, Егором и примкнувшим к ним топовым хулиганьем начали лечение еще до приезда автобуса, прямо в холле гостиницы.

Пивком.

Когда я подошел поздороваться, мне тоже тут же сунули бутылочку.

Видно, как «своему».

Взял, разумеется, хотя мне, в общем-то, и не требовалось.

Зато над страдающим Степашкой — поглумились всласть, с оттяжечкой. Рассказывали и какое вкусное пиво, и какое холодное, и как оно льется по пищеводу, и как проясняет голову.

Все ждали, когда же попросит.

Не-а.

Кремень.

Пришлось угощать так, без предварительных условий...

Степа бутылку взял в руки с достоинством, но выпил все-таки одним глотком, не отрываясь.

Тут же дали следующую.

Уж больно прикольно было наблюдать за простым человеческим счастьем...

Наконец Толя отдышался.

— Слышь, — говорит, — Степы, — ты, ты и ты! И еще — ты!!! Я же, блин, — в долгу не останусь, запомните! У меня в сумке — четыре литровых «Гжелки» с Москвы припрятаны! Кремень! Ну как четыре... пять, конечно... одну заначить хотел... не для себя, для вас же волков... хотя... правильно, что не заначил... а то — было семь, хотел шесть взять... вчера... блин, не удержался...

Народ ухохотался...

Мне, кстати, именно со Степашей в автобусе сидеть выпало. Ничего страшного, даже совсем наоборот.

Хозяйственный мужик, чего уж там.

Он, оказывается, кроме водки еще и хлебушка черного с самой Москвы заначил, и сало с горчицей, и огурчиков баночку.

— Не первый раз, — говорит, — на выезд еду. Вон Али, зараза, знает, не случайно место по соседству всегда отхватывает. Ну как по соседству. В соседнем ряду. А то, слышь, Степа, я, когда выпью, так иногда становлюсь уж очень заебистым. Хотя ты уже привык. Правда, Али?

— Угу, — отвечает Али, зажевывая очередной стопарик Степашиной водки кусочком черного хлеба с ломтиком сала. — Но люблю я тебя не за это, совесть ты моя вечно пьяная...

Я с наслаждением выпил водки с мужиками, сходил в задние ряды — потихоньку покурить в приоткрытое окошко (чтоб водила не заметил курящих, там парни специально хитрым образом флаги развесили, да и курили аккуратно, по одному). После чего устроился поудобнее и стал смотреть на проносящуюся мимо окон автобуса сельскую Англию.

Она оказалась именно такой, какой я ее себе и представлял.

То есть — скучной.

Я полюбовался на нее еще с полчасика, повертелся еще немного в кресле, повспоминал вчерашние прогулки с Лидой, помечтал, опрокинул предложенный стопарик, откинул голову на подголовник и уснул.

Проснулся уже в Ливерпуле от вполне себе ощутимых толчков уже солидно набравшегося Толика.

— Слышь, Степа, — говорит, — какой-то ты хлипкий мне попался, как я погляжу. Вставай, блин, приехали уже на родину «Биттлз» и современного футбольного фанатизма, не к ночи он будь помянут, блин, на фиг. Время пивком подзаправиться, пожрать слегонца, да на стадио...

Я потянулся и посмотрел в автобусное окно.

Бас заруливал на стоянку.

Над кирпичным промышленным и мрачным Ливерпулем, то затихая, то опять усиливаясь, шел мелкий противный дождь.

В этом городе вообще все было плохо.

Все.

Без исключения.

И не стихающее, пробивающее «непромокаемую» ткань ветровки холодное сито дождя.

И не смолкающее, радостное и слаженное пение скузеров на «Энфилде», начисто перепевших и переоравших наш «гостевой» сектор.

И пиво в пабе.

И еда в ресторане.

И не лезущая уже в горло Степашина водка.

И издевательские аплодисменты скузеров нашей террасе на выходе со стадио.

И — самое главное — страшные, позорные «5:0», издевательски сверкающие сквозь плотную стену льющейся с неба воды, — на электронных табло легендарного стадиона «Энфилд Роудс». И — начисто втоптанная, закатанная отлаженным ливерпульским катком в зеленый, идеально ровный газон честь великой команды.

Я плакал.

Мне было дико стыдно, — но я плакал.

Молча.

А потом оглянулся вокруг — посмотреть, не заметил ли кто моего позора, и вдруг увидел, что я — не один такой. Прямо надо мной на террасе стоял один из тех людей, чей авторитет в «мясном» хулиганизме абсолютно непререкаем.

По крайней мере, для таких, как я — абсолютно точно.

Он заметил, что я смотрю на него и криво, болезненно усмехнулся:

— Не обращай внимания, парень. Это дождь. Это всего лишь дождь...

 

Глава 3

 

Межсезонье

 

Больше в этом году на выезды я не катался.

И опустошение было дикое после «Энфилда», и денег надо было на следующий год подкопить.

Ну и постараться «хвосты» в универе подчистить так, чтобы на следующий год поменьше напрягаться в этом плане.

Да и в зачет «золотого выезда» путешествия этого года пойти никак не могли, — что тоже свою роль сыграло, если честно..

Он, «золотой», «по году» считается.

Нет, были, конечно, вялые мысли пробить Валенсию, куда усиленно звал Гарри, или Волгоград, в котором мы все-таки оформили бронзу.

Но быстро проходили.

И дел до черта, и игра команды что-то не радует.

Я учился, крутился в поисках денег, ходил на стадион, свято соблюдая требование Гарри избегать силовых акций, переписывался и перезванивался с Лидой.

Ну и время от времени, если была такая возможность, — общался с Гарри, Али и другими парнями, с которыми познакомился на выезде.

Особенно мне была интересна компания Гарри и Глеба, разумеется.

И пообщаться, и потусить, и подучиться кой чему у них мне бы совсем не помешало.

Да и жгли они так, — при случае, разумеется, — что мои ровесники скромно курили в сторонке.

Первая, блин, лига.

Если не вторая...

Ну и, — это если уж совсем честно, — то уже сам по себе факт общения с этими людьми прилично добавлял мне авторитета в моей, скажем так, повседневной компании. Там, поглядев на все эти дела со стороны, меня все чаще стали подтягивать для решения каких-то внутренних вопросов, проблем, просили рассудить, если шли какие-то междусобойные косяки.

Вообще-то — мне это нравилось.

А кому не понравится, если душой не кривить?

Только тем, кому этого авторитета не видать, как своих ушей на прыщавой таблице.

Ну и прочим апездолам.

Правда, помимо приятной стороны «почета и уважения», все это хозяйство несло в себе еще и вполне приличную кучу весьма качественных геморроев.

За все, увы, надо платить.

Причем — по полной программе.

Причем — не когда-нибудь завтра, а здесь и сейчас.

Такая вот нехитрая философия...

Словом, к общению с этими людьми я — стремился.

Но — не злоупотреблял.

Если с такими парнями станешь чересчур назойливым — враз сострунят. Вот и старался: держаться поблизости, но ни в коем случае не надоедать.

Вроде как — получалось.

Так все и продолжалось, ровным счетом до девятого ноября, до «снежного дерби» с конями.

Я в тот день крепко приболел: еще с вечера слег с высокой температурой и на стадион пойти не смог, наблюдая, в результате, этот позор российского футбола по телевизору.

Было, блин, на что посмотреть.

Угу.

Нормальный пример «честной игры» для подрастающего поколения, ничего не скажешь...

А Гарри с парнями еще к тому же — вечером после игры под раздачу попали.

Под ментовскую.

Есть там, в курирующем фанатские дела спецуправлении МВД, такой майор, ярый фанат конюшни, чего не только не скрывает, но всячески всегда выпячивает. По всем конским праздникам для него, для суки серой, специальный «виповский» стол накрывают. Так вот, нет для этой мрази, для этого взбесившегося от собственного величия быдла большей радости, чем «при исполнении» по каким-нибудь мясным щщам как следует приложиться.

И ничего ты с этим дерьмом в ответ не сделаешь, он же в форме.

В клетку-то никому не хочется лет на несколько загреметь, как бы парни ни храбрились.

А тут еще и Али со своими «корочками» помощника-кого-то-там, не раз парней выручавшими, в командировку у свистал.

Вот майор и разошелся.

Нет, никого не убил, разумеется.

И — даже не покалечил.

Но унизил прилично.

И в результате семнадцатого числа вместо стадиона мы собрались в пабе: посмотреть там по телику ничего не значащий матч с лужниковским «Торпедо» и заодно — обсудить, как нам жить дальше.

Кстати, — так ничего и не решили.

Единственное более-менее рациональное предложение, исходившее, если мне память не изменяет, от Олигарха и Мосфильмовского, — снять побои и пустить дело на майора «по инстанции» — было напрочь отметено из-за вопиющего отсутствия желающих быть «потерпевшими».

Как правильно кто-то из парней сказал: «И западло, и палево, и не факт, что сработает».

Причем, отказался от этой темы и сам Мосфильмовский, а ведь ему тоже в тот раз от подручных майора весьма некисло досталось.

Вот так вот и просидели весь вечер, злясь и на весь мир, и друг на друга.

Но больше всего, естественно, — на коня-вых...

Да еще и мясо слило педовцам 0:1.

Хоть и в равной, хоть и в никому не нужной игре — ни вверх, ни вниз в турнирной таблице двинуться мы уже не могли, вне зависимости от результата.

А все равно — проигрывать неприятно.

К тому же в последнем туре...

Теперь некоторым, у кого бабла лишнего до фига, оставалось только съездить в пустую «турпоездку» в Валенсию, и — здравствуй, межсезонье.

Но расходиться после матча все рано не хотелось, и мы вчетвером: Гарри, Али, Депеш и я — ломанулись в клубешник на Пушкинскую — пообщаться, да и зажечь, как следует, если получится.

Не получилось.

Увы.

Слишком настроение было кислое.

Депеш вообще скоро свалил, сославшись на какие-то завтрашние неотложные семейные дела, а мы плавно переехали в близлежащую кофейню — потрепаться немного за жизнь, да и разойтись, каждый в свою сторону.

Гарри заказал на всех по чайнику хорошего черного чая и по двойной порции вискарика.

Типа, — «отвальную» за Валенсию проставил, он из нас троих один туда собирался.

У Али — дела, мне — просто не до этого.

Да и Гарри туда скорее винчика вкусного попить собрался да на город посмотреть, а не команду поддерживать.

Ну если только — так, заодно.

Нечего там поддерживать, если честно.

Та-а-ак обосрались...

Нет, я все понимаю: и команда молодая, и Егор не в порядке, и Сычев иудой оказался, но — нас-то так за что?

Мы-то, фанаты, — в чем виновны?

Мало ездили, мало дрались за честь клуба, мало глотки за команду на террасе рвали?

За что?!

Нуда и хрен с ними со всеми...

Сейчас уже — поздняк метаться, может на следующий сезон что замутят реальное. Там всего-то пару-тройку позиций усилить надо да Ро-манцева подшить, а то пьет, говорят, больше положенного.

Посмотрим...

А пока — все, аллее.

Сезон закончен.

Вот и сидим в кофейне, кайфуем, виски пьем, чайком балуемся, но уже — даже и говорить-то особо не о чем.

Тут-то мне Али свое предложение и озвучил.

Непростое, конечно, но — один хрен, приятно, когда о твоих траблах кто-то еще, кроме тебя самого, задумывается.

— Ты, — спрашивает, — вроде говорил, что на журфаке учишься?

— Угу, — отвечаю, настораживаясь. Будто он сам не помнит.

А когда Али вот так вот издалека подъезжает — жди второго слоя под каждым невинным вопросом.

А то и третьего.

Непростой человек Али.

Ой непростой.

— И как учеба? — интересуется.

Жму плечами неопределенно, а сам усиленно в голове масло гоняю, типа: что ему, бля, может от меня понадобиться-то?

— Да я не об этом, — морщится, соображая, что я напрягаюсь. — Время-то свободное остается?

— Да есть немного, — опять жму плечами. — Не было бы, с вами бы тут не сидел, чего непонятного...

— Вот и ладненько, — кивает. — А то я тут думал, чем тебе с «золотым выездом» помочь, не деньгами же. И неправильно их предлагать, и сам не возьмешь. «Золотой» нужно самому мутить, своим трудом, исключительно.

Киваю.

Это так.

Это Али очень хорошо понимает, у него у самого два или три «золотых» пробито, давно уже, правда.

Но — какая разница когда.

Главное — они есть, и вся недолга...

Значит, понимает.

— И, — чешет переносицу, — появилась тут у меня мыслишка одна. Вроде — вменяемая. Ты говорил, тебя на журфак потому и понесло, что сочинения писать нравилось, так?

— Так, — соглашаюсь. Он кивает.

То ли моим словам, то ли каким своим мыслям.

Непонятно.

— Из всех наших «золотой» в этом году будет пробивать только Мосфильмовский, но у него и без тебя забот выше крыши...

И — опять соглашаюсь.

Мосфильмовский — фанат по образу жизни, на нем — вся инфа в Интернете, организаторские дела, общение с командой — его игроки воспринимают.

Короче, если на него еще и меня «повесят» в виде общественной нагрузки — это вообще вилы.

Да и к тому же он немного «лицом движа» работает, а «лицу» палиться на связях с хулиганьем слишком сильно не стоит.

Мало ли чего.

Согласен.

— Поэтому, — говорит, — тут вот какое дело. Ты ведь знаешь, каким я бизнесом занимаюсь?

— Знаю, — киваю, — что-то с издательскими делами связанное.