Санкт-Петербург. Зенит. Кубок Лиги. Четвертьфинал
Лиду в Лондон я проводил утром двадцать пятого апреля, после чего полдня прослонялся по столице, совершенно не зная, куда себя деть и как стереть глупое и недоумевающее выражение со своего собственного лица. То в жар, то в холод колбасило, причем по полной. И вроде – вон оно, счастье, ехидное и взаимное, с постоянной легкой улыбкой на чуть полноватых губах и с нестерпимо зелеными, мерцающими таинственной глубиной глазами. И – нет его, в Лондон улетело, а я тут остался. Но вроде, – а какая разница, где она сейчас, здесь или в съемной квартире недалеко от Гайд-парка, если у нас все хорошо, если она меня любит, и мы по-любому очень и очень скоро встретимся? Либо она ко мне прилетит, либо я сам не выдержу. Забью болт на все дела, включая «золотой выезд», и улечу к ней, в столицу Соединенного Королевства. Так, сходу, без стакана и не разберешься… Даже Никитос, о страданиях ближнего своего по жизни не слишком-то сильно заморачивающийся, поинтересовался при случайной встрече, с чего бы это я на таких сложных щщах рассекаю. А то и погода вроде нормальная, и пиво, которым мы угостились в палатке рядом с Патриаршими прудами, вкусное, а у меня на репе «то говно, то карамелька». Я промолчал. Все равно не поймет, а бить его, дурака, вроде как бы и не за что. Перевел разговор на предстоящий выезд в Питер, он туда с моей прежней фирмой собрался. С Мажоровыми бойцами. Ну не со всеми, разумеется. С молодежным составом. По-любому, думаю, какой-нибудь околофутбол мутить будут, обмороки. Пусть и игра полутоварищеская, и основа выезжать в этот раз туда совершенно не собирается. И так «бомжей» по всей первопрестольной погоняли перед прошлой игрой по полной маме, им, уродам этим питерским, – надолго запомнится. Рассказывали потом, сволочи. Хвастались. Да так, что я чуть на слюну не изошел. Как они, – бомжары эти поганые, – только, говорят, не шифровались, – все одно вычислили и отдуплили по полной программе. И правильно, ибо – не фиг… Мы – «Спартак», а вы – говно. По-любому… …Но эти-то волки – все одно найдут, где в Питере беспорядки устроить. Поплясать, так сказать, слегонца на бомжатских косточках. Жалко, что меня и близко не подпустят, потому как – так лидер решил. Хотя, – что я жалуюсь-то? Гарри же мне предоставлял возможность выбора, так? Так. И выбрал – я сам. Значит, все вопросы – сюда, ко мне самому, к моей личной воле, к моему личному решению, к моей личной репутации. И не фиг поскуливать… …На Ленинградский вокзал отправлялись из культового «Подвала» Толика Герцына. Степаша уговорил, они с Толяном – друзья, да и мы сильно не возражали. Там, в «По», правильная публика собирается, и, хоть мы с ними почему-то не слишком часто по жизни пересекаемся, – абсолютно наша. Прям, как Гарри сказал, – однояйцевые близнецы какие-то. Надо будет туда, к ним, почаще понаведываться, благо – зовут. А когда уважаемые люди зовут, – грех отказывать… … Короче, в поезд садились уже под таким «шофе», что проводница поначалу в вагон пускать отказывалась. А потом Али дал ей сто долларов, и она сразу подобрела. Устроились в купе, достали Степашину сумку с провиантом, Мажор пробку скрутил у беленькой, и не успели мы выйти на перрон покурить, как поезд тронулся. Пришлось долбануть по второй, потом по третьей и идти курить в тамбур, где тоже было не скучно. Один из полузнакомых парней из «Подвала», ехавших в соседнем купе, уже забил и пустил по кругу прямо в тамбуре косячок, и они вовсю спорили об эстетике Ницше, о «человекобоге и богочеловеке» и об «опошлении» Ницше «гением, блять, серости» Адольфом Гитлером. Али с ходу азартно включился в спор, а мы с Гарри добили сигареты и пошли в купе к некурящему Степаше. От марихуаны, кстати, вся наша компания наотрез отказалась. Али и Мажор из наркоты юзали исключительно «первый», а я чувствовал, что уже и так нахожусь в состоянии «легкого говнеца», и решил не усугублять. Пришли в купе, хлопнули по рюмашке, стали слушать бесконечные Степашины истории. Хорошо… …Через минут сорок к нам в купе вернулся злой, встрепанный и какой-то слегка потерявшийся Али. Хлопнул, ни с кем не чокнувшись, рюмку, уставился в окно. – Что-то случилось? – спрашиваю. – Угу, – отвечает и тут же наливает себе вторую. – Ты представляешь, переспорили, гады! Во волки выросли, долбануться можно… – А это плохо? – интересуюсь. – Почему плохо? – удивленно поднимает бровь. – Просто неожиданно… Посмотрел на нас троих, извинился, налил всем. Смеемся. – Что, – спрашивает Гарри, – не ожидал? – А то, – фыркает в ответ Али. – Интеллектуалы хреновы. И ведь что самое страшное, блин, – никаких авторитетов не признают, волчары. Таких даже бить бесполезно, либо убеждать, либо – сразу убивать… – Можно подумать, – поднимает на него мутноватый пьяненький взгляд Степаша, – тебя самого по другим чертежам собирали. Ага. Сколько лет мы уже с тобой знакомы-то, чудо олигархическое? Много? Ну вот тогда – пей и не пизди… – Да я что, – немного смущается Глеб, – возражаю, что ли? Просто немного непривычно, когда тебя вчерашние щенки мордой по столу возят. И, блин, что самое обидное – вполне по делу… – Ну вот тогда – и пей! – требует Степа, протягивая в его сторону пластиковый стаканчик с водкой. – А я что делаю? – удивляется Али. – Доклад по разрядке международной напряженности что ль готовлю?! Чокается со всеми и одним глотком отправляет водку строго по назначению. Потом оглядывает собравшихся, вздыхает и поворачивается в мою сторону. – Слышь, – говорит, – студент, дверь закрой на замок, пожалуйста. Жму плечами, не понимая зачем, но просьбу выполняю. А что? Мне не сложно… …Глеб еще раз вздыхает, оглядывая заставленный водкой и заваленный Степашиными закусками небольшой купейный столик, лезет к себе в сумку, достает оттуда компакт «Cure», а из кармана небольшой серебряный портсигар. Насыпает на компакт порошок, растирает кредиткой, раскатывает три длинных жирных дорожки. – Тебе, – строго смотрит на Степашу, – не предлагаю, а нам с парнями взбодрится, по ходу, нужно. А то даже у меня легкий мутнячок в мозгах, что уж тут о молодом-то говорить… – Да я, – мелко трясет головой Степаша, – и не претендую. Если мне на мой спирт еще и ваш «бодрячок» наложить, то тут пиздец всему вагону придет. Однозначно. А то, может, и всему выезду… – Ну, – вздыхает Али, – вагону кирдык, кажется, по-любому намечается. Больше трети состава – злющее мясо едет. И пьяное – уже сейчас в говно-говнище. Мы, в принципе, с парнями из «По» уже проводнице еще дополнительного бабла занесли, так что, по идее, с ее стороны вызов ОМОНа вроде как не намечается. Но кроме нее и нас тут еще и «гражданские» пассажиры присутствуют… И начинает заботливо сворачивать в трубочку стоевровую купюру. – Более правильная валюта, – поясняет. – Доллар все-таки пошершавее чутка. Про наши деньги – вообще молчу, технологии каменного века. – Если б наши деньги только по качеству допдевайса для нюханья кокса не прокатывали, – вздыхает банкир Гарри, принимая у Али компашку с порошком, – это бы, старый, полбеды было. А технологии у нас пока еще даже не каменные, а самые что ни на есть деревянные… Втягивает дорожку в два приема, сначала правой, а потом левой ноздрей, закидывает голову вверх, потом бережно протягивает мне «Greatest Hits» самой великой британской группы конца восьмидесятых годов прошлого века и продолжает. – До сих пор не могу понять, как при таких запасах нефти и газа да еще при таких на них ценах у нас до сих пор такая говенная валюта… – Да хрен его знает, – жмет плечами Али. – Я не финансист, в отличие от тебя, в конце-то концов. Лучше скажи, как стафф? – Вроде, – кивает Гарри, – ничего. Но еще не прочувствовал… Я подражаю Мажору и тоже справляюсь со своей дорогой в два приема. Али чугь презрительно морщится и втягивает свою долю одной, правой, ноздрей. После чего стирает пальцем с компашки остатки порошка и втирает в десны. – Хрена себе «ничего», – удивленно смотрит на Гарри. – У меня аж всю челюсть через секунду заморозило. Гарри жмет плечами и улыбается. Я почти на физическом уровне ощущаю, как отступает алкоголь и у меня яснеет в башке. Или, думаю, это всего лишь самовнушение? Где-то за окнами стучат колеса и проносятся гигантские безмолвные пространства России. Али и Гарри насыпают себе еще по одной, а я извиняюсь и иду курить в тамбур. На этот раз он пуст, и это опять-таки – очень и очень хорошо. Мне кажется, что я наконец-то начинаю чуть-чуть разбираться в механизме воздействия кокаина… Не знаю, как у других, а у меня он слегка очищает мозг и плюс помогает более тонко чувствовать. Собеседника, компанию, просто мир вокруг. Неважно. Вот, к примеру, обратил ли бы я в какой другой ситуации внимание на то, как красиво мерцает огонек зажженной сигареты при отражении в стекле полутемного тамбура девятого вагона скорого поезда Москва– Санкт-Петербург? Вряд ли бы, думаю. А сейчас я это отлично понимаю, и мне от этого хорошо. Я докуриваю сигарету и просто смотрю в темный прямоугольник окна. Очень громко, как всегда бывает в тамбуре, стучат колеса по стыкам. Говорят, что в Европе такого стука нет, у них другая технология укладки путей, и там нет зазоров между рельсами, вот и стучать не по чему. С одной стороны, это, наверное, здорово, а с другой, – что это за поездка в поезде без стука колес, к которому привыкаешь и который совсем не мешает, а, наоборот, убаюкивает? Не знаю, не знаю… Как иногда говорит мой отец на даче, когда собирается со своими пожарить шашлычка под водочку: «Главное в пьянке это не напитки, а антураж». Согласен, наверное… Вот, казалось бы, какая смешная деталь, этот самый стук колес. А без него уже и поезд как бы не поезд. Я прислоняюсь лбом к холодному темному стеклу и лезу в пачку за следующей сигаретой. За окном стремительно мелькают редкие огни: какие-то фонари, иногда переезды, иногда – какие-то странные, убогие даже в ночи, пристанционные домики. Тоска, конечно, на самом-то деле. А – хорошо. Я вздыхаю, докуриваю сигарету и иду возвращаться в купе, к парням. Там светло, там смех, там не так страшно жить, и Степаша, небось, опять рассказывает свою очередную историю… …Действительность, однако, превзошла все мои ожидания. В купе было не только тепло и смех, там сидело еще человек восемь гостей. Это помимо троих хозяев. Просто как кильки в бочке. Еще человека четыре стояло полукрутом в коридоре. Заглядываю внутрь – так и есть: Доу, Деспер, Депеш, Егор, Никитос, Игги, Шальке, Крупа, Бак, Олигарх, Мосфильмовский, Макс Стаканов, еще кто-то смутно знакомый. Все наши… Судя по гоготу и всхлипываниям, речь держал, естественно, Степа. Я на правах хозяина протиснулся внутрь купе и кое-как уселся рядом с раскрасневшимся от хохота Гарри. А народ, кстати, все продолжал и продолжал подтягиваться… Степаша витийствовал. – Ну и вот. Я тебе точно говорю, ночью и в дождь… – Погоди, Степа, – ржет кто-то у входа, – ты про шестнадцать тысяч раз забыл сказать! – Кто? Я?! – искренне удивляется Степаша. – Забыл?!! Я тебе точно говорю, Степа, ты еще вчера мне был братом, не мог я такого забыть, шестнадцать тысяч раз, ночью и в дождь… Гогот. С удивлением обнаруживаю прямо напротив себя, рядом со Степашей, молоденькую проводницу, тоже раскрасневшуюся от смеха, со стаканчиком водки в красивых руках со слегка потрескавшимся маникюром. – Ну так бишь, на чем я остановился?! – грозно вопрошает у собравшихся Степа. Народ гогочет. – А-а-а! – радостно хлопает себя по лбу, потом хлопает рюмку водки, шарит рукой в воздухе. Кто-то услужливо вкладывает ему в ладонь кусочек огурчика, Степаша закусывает. – А-а-а, – повторяет, – на лифте в Самаре. Ой, это такое дело было, просто беда какая-то, восемнадцать тысяч раз, ночью и в дождь… – Может, – кто-то всхлипывает, – все-таки, шестнадцать?! – Я сказал восемнадцать, значит, восемнадцать! – хмурит расползающиеся, как тараканы, брови пьяный Степаша. – Это вообще лучший в моей жизни выезд был, хоть я за «мясом» и полмира объездил! Вон, Гарри не даст соврать! И Али тоже не даст. Ща вон, прям допьет – и не даст ни фига! Так вот, играли мы тогда – здоровски, команда вдесятером осталась, а все равно вынесли «прокладки» два-ноль, без шансов практически. Мойзес тогда еще дебютировал, помните? Ну вот. Игра-то клевая была, да только менты на секторе продержали после свистка еще с час, наверное. Выходим, Али сразу к ментам: отцы, а где у вас здесь туалет-то, значит? А они – да ссы прям здесь, под колонной, закрыт сортир, уже полгода как ремонтируется… Мы хохочем, а я вспоминаю тот выезд. Действительно, очень хороший был, только по околофутболу скучноватый. Драться в Самаре, в общем-то, не с кем особо, а зажечь с тем же Степашей я еще там не мог, по причине отсутствия знакомства. Я вообще тогда никого еще из «стариков» не знал, кроме Гарри, разумеется. И смотрел на них почти что как на небожителей… – Ну, – Степа вытирает вспотевший лоб, – Али и поссал, вместе, вон, с Гарри и Депешем, они у нас парни без комплексов. А я, да и остальная братва, – как-то постеснялись. И напрасно, как выяснилось. Потому как пока эти гады ссали, а мы стеснялись, Мосфильмовский за деньги с ментами договорился, что они нам «пазик» дадут до гостиницы доехать с комфортом. А то где там, у стадио, такси-то ловить в этой пердяевке. А Самара, сцуко, оказывается, город большой, ехать до-о-олго, а писать-то хочется… – Погоди-погоди, – ржет Али, – давай-ка выпьем, пока ты, гад, до кульминации не дошел… – И это правильно! – поднимает вверх указательный палец Степаша. – Потому как, когда дойду, вы не то что пить, – дышать, правду говорю, не сможете! Народ, гомоня, разливает водку. Али поднимает стакан вверх: – За Великий! Могучий!! Всех в рот ебучий!!! Футбольный Клуб «Спартак» Москва!!! – Да-а-а!!! – дружный рев, раздающийся из минимум пары десятков луженых, тренированных террасами всех значимых стадионов России и Европы, глоток, еще долго гуляет эхом по пустым коридорам мчащего через ночь испуганного поезда… – На выезд едем! Со «Спартаком» мы! И будем ездить с ним все-гда!! И скоро станешь! Ты чемпионом! Великий клуб «Спар-так» Мос-ква!!! – «Спар-так»! – три хлопка. – «Спар-так»! – три хлопка… Ой, думаю, – весело ж сейчас тем бедолагам, которые не на футбол в Питер сейчас в нашем вагоне едут… Ну да ладно. Их проблемы. Тут ведь ничего личного – просто люди оказались не в том месте и не в то время. Иногда и хуже бывает, что тут поделаешь… – Ну так вот, – продолжает, вытирая рот после опрокинутой внутрь рюмки Степаша. – Самара – город, сцуко, большой. Ехать по нему, сцуко, долго, а писать – хочется. Пива-то перед игрой – ого-го сколько в себя залили! А кое-кому – так вроде даже и какать… – Все, хорош, – вмешивается красный от смеха Гарри, – дальше я, а то ты неправильно роль своей личности в истории освещать будешь… Али с Мосфильмовским сгибаются в приступе беззвучного хохота, вытирают выступающие из глаз слезы. – Кто? Я?! – удивляется Степаша. – Ну ты даешь, Степа! А еще вчера был мне братом… Гарри только рукой машет и башкой трясет: – Так вот, – продолжает, – там в этой пердяевской гостиничке, куда мы наконец доехали, – всего один лифт, причем, сцуко, медленный и скрипящий. Конструкции, если мне склероз не изменяет, аж Карачаровского механического завода. Причем, тысяча девятьсот мохнатого года выпуска, ага. Ну мы с Али и пропустили туда особо страждущих, сами у дверей остались. Нам-то – не так срочно туда надо, можно и перекурить на холодке. А те – уже в предвкушении в лифте пританцовывают, ага. Типа, ща мы до номеров-то доберемся! И тут мимо нас – метеор, бля, ракета! Комета, блять, бесхвостая!! Степаша, как в метро в час пик, весом их своим на скорости уминает! Хлобысь!!! Двери ме-е-едленно закрываются, лифт поднимается на полметра и, естественно, ломается от, блять, перевеса… …Хохот в купе и рядом стоит такой, что, кажется, дребезжат вагонные стекла… – Да тише вы! – машет на всех руками Али. – Самое интересное чуть попозже было, когда он, ну в смысле, лифт, – остановился. Ну там сначала – все как положено: мат, вопли, жалобы на неудавшуюся жизнь. А потом такой спокойный и даже, я бы сказал, несколько недоумевающий, негромкий Степин голос: типа, а я-то какого хера сюда к вам в лифт этот гребаный полез, у меня ж номер на первом этаже?! Как они там его не отдуплили – просто ума не разложу… В вагоне уже – форменная истерика… У всех, включая проводницу… – Да мы бы, может, и отдуплили, – выдыхает, отхохотавшись, Стаканов. – Да в этом сраном лифте не то чтобы кого приложить, руку поднять невозможно было. Утрамбовал, скотина жирная. А я только и мог, что зубы стискивать, чтоб, пардон, моча верхним маршрутом не отправилась… – Да, – утирает слезы, присоединяясь к разговору, кто-то из банкиров, – тот выезд в Самару вообще зачетным получился. Все, блин, отличились, каждый по-своему. Помните, как Виталик всех всю дорогу фотографировал? Позировать заставлял, флаги разворачивать, файера жечь, с ментами обниматься? А потом перед отъездом сели в какой-то ресторации похарчеваться, Крейг у него фотик взял посмотреть да и спрашивает: «Бля, Виталя, а почему это у тебя тут в окошечке уже девяносто восемь кадров обозначено? У тебя что он – какой-то новой системы? Или, может, ты просто пленку забыл в аппарат вставить?!» Тут уже и я вместе со всеми плачу от хохота. Виталик «Ха» – личность в узких кругах более чем известная… И, чего уж там, – колоритная… …Кто-то произносит очередной тост за самый великий российский футбольный клуб, мы выпиваем, и я подмигиваю Никитосу. Мол, – пойдем покурим. Пора. А то смеяться уже больше – просто сил никаких нет. В принципе. И песни орать – тем более. Пусть они даже и миллион раз родные, миллион раз красно-белые. Послезавтра на трибуне наоремся по полной программе… …Протискиваемся через толпу, выбираемся в коридор, потом в тамбур, где я достаю из кармана полусмятую пачку курева. Никитос с готовностью угощается. Он вообще из всех сортов сигарет предпочитает исключительно «Чужие». И тут его – уже точно не переделаешь… – Ну, – спрашиваю, – ты, похоже, тут у нас уже совсем обжился? Он кивает, прикуривает и, ничего не говоря, поднимает вверх большой палец. Типа, – заметано. Глотаем дым, наслаждаемся относительной тишиной и прохладой тамбура. – Слушай, Данил, – говорит, – а я тут тебя с девчонкой случайно в Москве видел, в районе у Патриарших. Молодая такая, светловолосая. Модная очень. У вас с ней как, серьезно? Просто, как я понимаю, для простого перепихона выходного дня девчонка слишком уж правильная, хоть и высокомерная. Да ты и сам такой, так что – два сапога. А так – держит себя очень свободно. И – красивая, чего уж там… – Да вроде, – жму плечами, – серьезно. А что не подошел-то, если видел? – Да, – жмет плечами в ответ, – что-то постеснялся. А скажи вот, как это бывает, если серьезно? А то я все хочу влюбиться в кого-нибудь, а – не получается почему-то ни фига, просто как зараза какая-то… – Ни хрена себе, – чешу затылок, – ты вопросы задаешь. Так сразу и не ответишь… – А ты попробуй, – просит. – Для меня это реально важно, я не просто тут перед тобой на жопе еложу. Мне уже двадцать один год, между прочим, а я не то чтобы никто никогда по-серьезному не любил, но даже, похоже, и не влюблялся… Я вздыхаю и лезу в пачку за следующей сигаретой. Прикуриваю и – неожиданно – ощущаю полную беспомощность. Что я ему сказать-то могу? Ничего не понимаю! …Спасают меня открывающаяся дверь и вваливающийся в тамбур Али. – О, – говорит, – привет, парни! Вы что тут, секретничаете, что ли? А я там уже как-то потерялся, в этом шуме и воплях кошачьих. Просто не могу больше – и все тут, а народ разве разгонишь? Друзья все-таки… – Ну так, – улыбаюсь, – и мы здесь по той же причине. И не секретничаем ни фига, какие уж тут могут быть секреты. Тишиной наслаждаемся… – А пойдем-ка тогда, – зажигается Глеб, – в вагон-ресторан! Тыщу лет как в вагонах-ресторанах не был! Посидим, водки выпьем, закусим, чем Бог послал. Покурим заодно в нормальных условиях. А как вернемся – так, глядишь, и народ угомонится, спать завалимся. А то приехать в Питер и по городу не погулять – это как-то совсем неправильно… И – направляется в межвагонный тамбур прямиком. Все правильно, нам туда, ресторан – прямо через два вагона, я на перроне спецом рассматривал… …Пришли, уселись. Там, в вагоне-ресторане, и вправду хорошо было. Тихо, спокойно. Время позднее, мы – единственные посетители. Заспанная официантка принесла нам бутылку водки, пару баттлов минералки и пакет томатного сока. А потом, поддавшись на обаяние и уговоры Али, еще и тарелку с солеными огурчиками, по порции селедки с холодной картошкой, четыре порции яиц под майонезом и несколько бутербродов с красной икрой. – Для изготовления чего-либо более серьезного, – говорит, – надо будить повара. Я, конечно, типа, могу, но… Глеб махнул отрицательно рукой, мол, не надо, и предложил ей составить нам компанию. – Нет, – зевает, – вы, ребят, лучше давайте, прям сразу сейчас расплатитесь, да я пойду подремлю. И мне хорошо, и вам мешать не буду водку пить да разговоры за жизнь разговаривать. Что я, пассажиров не знаю, что ли? У вас сейчас самое то время наступает, когда надо за жизнь друг другу в жилетку поплакаться. А у меня у самой все невесело, чтоб я еще вашу дурную энергетику на себя принимала… Получила деньги и ушла, позевывая. – Вот ведь как, – смеется Али. – Пока в нашей стране даже официантки в вагонах-ресторанах умеют рассуждать о «дурной энергетике», – мы были, есть и будем духовными лидерами человечества… Посмеялись с ним вместе, но уже негромко, вполголоса. Никитос, похоже, ничего не понял, но тоже из вежливости подхихикнул. Разлили по первой, хлопнули за выезд, закусили, поморщились. У нас в купе водка-то получше была… – Слушай, Али, – интересуюсь, – а вот ты как-то так тепло о прогулках по Питеру отозвался, а я думал, что ты этот город терпеть не можешь… – А я его и вправду не очень-то люблю, – плечами. – Что там любить-то, в этой заболоченной пердяевке? Туманы, желтую хмарь да истеричек с высшим гуманитарным образованием? Но вот есть пара районов – туда всегда с удовольствием. Слишком много с ними связано, да и хорошо там, на том же Васильевском. – А ты раньше, – спрашиваю, – часто в Питере бывал, да? – Раньше, – вздыхает, разливая по второй, – часто. И по футболу, мы ведь с «бомжами», тогда еще «зенитчиками», единственными союзниками были. И так, по жизни. Друзей у меня в этом городе до хрена было… – А сейчас что? – влезает Никитос. – Посрался? – Да нет, – смеется Глеб. – С чего бы мне с ними сраться-то? Я всегда с нормальными людьми дружить пытался, а не с говнюками случайными. Просто – разошлись по жизни, у них – свои интересы, у меня – свои. Уже и не перезваниваемся даже. Вот станешь постарше, поймешь, что так часто бывает. И это – хоть и грустно, но все-таки правильно… – Почему это правильно? – удивляюсь. – Разве людей терять может быть «правильным»? Как бы там какие «интересы» и не «расходились»… Али опять негромко смеется. – И ты, – говорит, – меня тоже поймешь со временем, Дэн. И тоже – не сразу. А пока просто запомни мои слова, чтобы потом сравнить со своими ощущениями. Терять людей, понимаешь, можно тоже по-разному. Можно потому, что просто теряешь, а можно – потому что на месте не стоите, ни ты, ни они. А куда ваши пути лежат, как сходятся, как расходятся, – это уж, извини, по-всякому бывает. Может случиться и такое, что ни тебе их дороги не интересны, ни их твой путь не вставляет ну ни капельки. Но это-то как раз – нормально, это – правильно. Потому как, пока вы двигаетесь, развиваетесь, – вы живете, даже если что-то теряете, например, – старых друзей. Да, больно, но боль – это тоже признак жизни. А вот если кто-то из вас остановился, неважно кто, – значит, он умер. И не важно, живо его тело или нет. Абсолютно неважно, я с таким в своей жизни сталкивался… Я закуриваю, разгоняю сигаретный дым правой ладонью. – Что-то, – говорю, – я пока не очень тебя догоняю… Он – только улыбается. – А тебе пока и не надо. Просто постарайся запомнить – и все… Мы выпиваем и переключаемся на футбол, который и обсуждаем, пока не заканчивается водка. Хороший вечерок получился, думаю… На обратном пути в купе неожиданно вспоминаю: – Слушай, – говорю, – Глеб, а откуда у тебя погоняло такое странное – «Али»? Ты же вроде русский по национальности? Он хохочет. – Не ты, – давится, – первый спрашиваешь. У меня просто раньше кличка Олигарх была, как у Димона. Вот кто-то из парней, вроде как Егор Камри, и придумал, чтобы нас с ним не путать: меня звать Али, а его Гархом. Мы все-таки с ним очень разные по жизни-то будем. Но за ним, естественно, погоняло так и не закрепилось, его еще попробуй выговори, с бодунища-то. А ко мне прилипло – не сотрешь ни фига. Да и я уже привык, если честно. Это вначале обижался, а сейчас даже нравится почему-то. Может, просто старше стал, думаю? И – пошел вперед по коридору. Я Никитоса в бок ткнул: слышал, мол? Он кивает – слышал. – Дэн, – шипит мне тихонько, – а у вас что, вправду, даже случайные обещания выполнять надо? – Угу, – усмехаюсь, – иначе, как в японском кодексе самурая, – потеря лица. А это, брат, пострашнее просто отрихтованных щщей будет… – Вот и я думаю, – чешет в затылке Никитос, и на его слегка помятой таблице отражается мегасложное смятение чувств, – как мне непросто у вас будет… – Не ссы, – хлопаю его по спине. – Если уж сам об этом заморачиваться стал, то – верняк справишься. Никитос только тяжело вздыхает. Типа, искусство, оно, конечно, жертв требует, в известном смысле этого слова. Но не таких же замысловатых! …В вагоне нас встретила тишина. В соседнем купе Мосфильмовский, вполголоса ругаясь на перманентную непруху, писал пулю со своими друзьями из «Подвала», а в нашем только негромко похрапывал на верхней полке Степаша, да на одной из нижних шепотом спорили о чем-то в дребезину бухие Депеш и Гарри. Али пошел к преферансистам, а я сел напротив Мажора и решил прислушаться, о чем это они с таким жаром рассуждают. Рассуждали, как выяснилось, – о кунилингусе. Причем, разговор уже миновал стадию «допустимости и/или недопустимости» и теперь речь шла о некоторых деталях исполнения и… э-э-э… гкхм… определенных тактико-технических характеристиках… э-э-э… эксплуатируемого объекта. Я чуть-чуть похихикал про себя, потом откинулся спиной на подушку и чуть отодвинул занавеску. На улице стучали колеса и изредка пролетали неяркие огни переездов. Я потянулся и, кажется, чуть-чуть задремал… …Идиллию прервала свесившаяся с верхней полки небритая круглая и недовольная физиономия Степаши. – Да вы задолбали уже, – объявила физиономия на предельной мощи своих неслабых легких, то есть как минимум на весь вагон, – этим своим кони… куни… кони, бля… лингусом… или, бля, как там ево еще… язык, бля, сломаешь! После чего Степа еще повозился, демонстративно повернулся лицом к стенке, пернул и заснул. Вагон сначала притих. А потом – минимум пять купе взорвалось таким истерическим хохотом, что даже проводница прибежала народ успокаивать. Я отсмеялся, сходил выкурил еще одну сигарету перед сном, разделся и – как будто провалился в мягкий прохладный омут. Снилась мне, как сейчас помню, Лида и еще что-то очень и очень хорошее… …А вот пробуждение, как всегда в таких случаях бывает, оказалось не из приятных… – Кто?! – слышу. – Кто эта сука??!! Потом вдруг чувствую, как моя футболка начинает жить самостоятельной жизнью, рывком отрывается от вагонной полки и зависает сантиметрах в сорока над ее поверхностью. Вместе со всем своим содержимым, разумеется. Резко распахиваю шторки и вижу прямо перед ними круглую, потную, небритую и очень и очень недовольную физиономию Степаши с маленькими и злыми красными кабаньими глазками. Так же резко захлопываю глаза назад. Зрелище не из самых приятных, чего уж там… …Особенно если прямо перед этим тебе, как будто специально для контраста, показывали во сне огромные зеленые глазищи любимой девушки. Ага. Извините, ребята, я лучше прежний сеанс досмотрю… – Кто, бля?! – продолжает не отпускать ни меня, ни футболку навязчивая действительность. – Ты, бля??!!! Опять открываю глаза, смотрю испуганно. Нет, не шутит. – Что – я? – спрашиваю. – Нет, – всматривается, – не ты… И разочарованно роняет меня назад на полку. Больно, блин… – Али, ты, скотина?! – продолжает разоряться Толик. – Взрослый уже мудень, яйца седые, небось, а все в пионерлагерь, гад, играешь?! – Угу, – слышу сбоку слегка меланхоличный голос Глеба. – И в свои ботинки я тоже спецом этой дряни надавил, так выходит? Типа, чтоб тебе не так обидно было? – Так у тебя что, тоже?! – удивленно орет Степаша. Я просыпаюсь окончательно. В купе горит свет, в моих ногах зевает слезший со второй верхней полки Али, напротив трет слезящиеся со сна глаза Гарри, а в дверях толпится кривляющийся и гогочущий люд. Кунсткамера, блин. Но за окном – все та же темень и стук колес по стыкам уходящих в бесконечность рельсов. Значит, еще не приехали… …А Степе просто кто-то, оказывается, в кроссовки зубной пасты надавил. В каждый минимум по полтюбика. Он проснулся, решил в сортир сходить. Возвращается и чувствует, что в обувке что-то хлюпает как-то подозрительно… И про Али тоже не забыли. Развлекаются, детки, мать их… …Ищу свои кроссачи, нахожу глубоко под полкой, за сумкой, проверяю. Сухие, слава Богу. Скорее всего, не нашли, далеко вчера перед сном засунул. Трясу башкой, вздыхаю с облегчением. – Тогда, – Степаша грозно поворачивается лицом к моему топ-бою, – значит это ты, Мажор?! Больше-то некому!! – Дурак ты, Толик, – зевает в ответ Гарри. – Тут целый вагон народу. И, очень многие из них с тобой в том году в Волгоград на поезде ездили, идиоты. Или ты думаешь, что они забыли, как ты четырем пьяным купе рожи пастой разрисовал, ага?! Иди проспись! Обычный отзыв добра, ничего личного. А мне просто повезло, что с тобой под замес ща не попал. Потому как, по причине глубочайшего аута, заснул, блять, прямо в кроссовках. Иначе б у меня щщи щас точь в точь как у Али были. Со всей скорбью еврейского народа и с единственной мыслью «а мне-то на хуй?»… – Так то, – теряется Степаша, – рожи были. Рожи – это не аргумент. Помыл да и все дела. А здесь – писец, блин, материальным ценностям. На чем я теперь по Питеру-то рассекать буду? На носках в полосочку?! – Фанат, – со вздохом констатирует Али, вертя перед глазами весь извазюканный зубной пастой моднющий и дорогущий тапок от Prado, – он тот же ребенок, только с большим хуем. Интересно, удастся его отмыть, как ты думаешь, Дэн? Или сразу на помойку? Трясу головой. Тапок и вправду жалко, отличный шуз был, блин. Может, и правда удастся отреставрировать? Хотя – вряд ли… Так и отвечаю. – Вот и я, – вздыхает, —про это… И поворачивается к Степаше: – Хорош ныть, Толян. И вправду, – добро отозвалось, а ты как хотел? У меня вон «Праде» сипец, я и то молчу. А такого добра, как у тебя, ты счас в Питере накупишь пучок на пятачок. Лучше порадуйся вместе со всеми, какие у нас парни остроумные растут. Все, блин, в тебя… – Да я что, я ничего, – вздыхает под общий гогот Степаша. – И кроссачи новые купить не вопрос. А вот в чем я до гостинички добираться буду, ты подумал? Или у тебя этих «Прад» целая сумка, и ты со мной поделиться замыслил, сцуко?! – Ну ты, блин, и жук! – восхищается Али. – Веришь, нет, были бы – не дал. К тому же у меня сороковой размер, а у тебя, если мне склероз не изменяет, – так аж сорок четвертый… – А он ради таких шузов пальчики бы поджал! – хохочет Гарри. – Или ногти бы подстриг, в конце-то концов, – поддерживает его кто-то от двери купе. Народ хохочет, еще пару минут глумится над уже улыбающимся Степашей и, подхихикивая, рассасывается по своим купе, досыпать. Времени на это дело еще вроде как есть немного до прибытия… …Утром зрелище гордо вышагивающего по холодному и продуваемому всеми балтийскими ветрами Невскому проспекту Степы на одолженных у меня резиновых тапках-вьетнамках, вызывало уважительные взгляды даже у привыкшей ко всему на свете утренней питерской алкашни… Но глумиться в его сторону они все-таки как-то не решались. А что? Могучая небритая рожа, килограмм под сто двадцать живого веса. Рост тоже соответствующий. Ярко выраженный похмельный синдром. Я бы тоже… Гкхм… Не осмелился… …Али с Гарри и Депешем сразу взяли машину и уехали в пафосный «Невский Палас», мы же с остальными парнями поселились в гостинице попроще, побюджетней, где-то в районе Пряжки. Там у них, в Питере, как раз дурдом неподалеку расположен. Во-во. Как раз подходящее место для этакой веселенькой гоп-компании. По крайней мере, таксист нам так и сказал, когда рядом с ним Степаша на переднее место приземлился. Зыркнул на него злым кабаньим глазом, почесал трясущимися руками могучий небритый подбородок, попытался закинуть ногу на ногу, засветив казуальные резиновые тапочки с вьетнамского рынка. – Гони-ка ты, шеф, на Пряжку, – говорит. – Это, – невозмутимо поворачивает тот ключ в замке зажигания, – в дурдом, что ли? – Ну почти, – вздыхает Толик. – Хотя – почему «почти»? В самый что ни на есть дурдом. Даже если его там пока нет, мы – мигом организуем. Потому как там, где мы, – там всегда праздник… – Вот как? – удивляется таксист. – Ну тогда – поехали… …Номер мне в этот раз достался, к счастью, одноместный. Я быстро разобрал сумку, принял душ, приоткрыл окно, прилег на кровать и моментально заснул… …Разбудил меня звонок Гарри. Я глянул на часы – половина третьего. Нормально, думаю, отдохнул… – Привет, – говорит. – Чем занимаешься? – Просыпаюсь, – отвечаю. – Разбудил, что ли? – интересуется. – Угу, – потягиваюсь. – Ну тогда, – говорит, – давай подъезжай к нам. Мы тут с Али и банкиром решили пивка попить в местном ресторанчике немецком, он тут, прям в отеле располагается. Да и кухня вроде как ничего. Посидим, попьем, потрепемся… И тут меня почему-то такая дикая злость охватывает. Причем – абсолютно на ровном месте. – Не, – говорю, – извини, Мажор, не поеду я к вам. Дорого мне там слишком да и не по чину. Мы лучше с Никитосом и Степашей по городу побродим да попроще что-нибудь найдем, а вы потом, если соберетесь, к нам подъезжайте… А самого – просто душит почему-то. – Ну как знаешь, – фыркает Гарри и отключается. А я – моментально остываю. И что это за хрень такая на меня накатила, думаю? Ну да ладно. Дело-то уже по-любому сделано… Набираю Никитоса. – Ты где? – спрашиваю. – А мы, – говорит радостно, – со Степой к парням в «Палас» едем, там у них ресторанчик какой-то пивной замечательный. Нам Депеш позвонил, пригласил. Ну, банкир этот, который с Али и Гарри на выездах постоянно тусует в последнее время. – А-а-а, – говорю. – Ну тогда ладно. И – отключаюсь, естественно. А потом – чуть телефон о стенку номера не разбил. Спасло только то, что мне этот аппарат Лида в свой последний приезд из Лондона подарила. Оделся да пошел бродить в одиночестве по промозглому, холодному и дождливому Питеру. Просто – ходил, заглядывал иногда в кафешки, сидел, выпивал кружку пива или чашечку кофе, смотрел на дождь за окном. Слезы временами – просто душили, но я как-то уде
|
