Студопедия — Июня. Спа-отель Мерису. 12 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Июня. Спа-отель Мерису. 12 страница






 

Он – молчит, глаза – бешеные.

 

Я закидываю сумку на плечо.

 

– Ну ладно, – говорю, – мне пора, извини. Если будет настроение в Москве – можем вернуться к этому разговору.

 

Поворачиваюсь к нему спиной и не спеша направляюсь к выходу.

 

С этого момента я уже могу ощущать себя в относительной безопасности.

 

Али в спину не бьет.

 

Проверено.

 

Делаю несколько глубоких вздохов и лезу в карман за сигаретами.

 

Сейчас выйду на улицу и сразу же закурю.

 

И вы даже представить себе не можете – с каким удовольствием…

 

…О том, что я не остался с парнями в Питере, закатив вместо нормального зажига тупую истерику Глебу, я пожалел уже приблизительно часа через полтора после отхода поезда.

 

Просто сначала мы выпили «по чуть-чуть», потом сломался и завалился спать Никитос, а потом начал напиваться Степаша.

 

Но не как всегда – весело, с шутками и прибаутками.

 

А – целенаправленно, молча и страшно.

 

Что-то у него в голове перемкнуло, по-видимому.

 

Схемку какую-то закоротило.

 

Мне-то от этого – не легче.

 

Где-то еще через час мне стало понятно, что в этом процессе я ему совершенно не нужен, и я тоже, вслед за Никитой, полез на верхнюю полку.

 

А Толик еще долго пил, ругался и плакал, странно, по-детски, всхлипывая.

 

Потом подрался с кем-то из наших в тамбуре и только после этого упал спать.

 

Зрелище, надо сказать, было какое-то странное: жуткое и жалкое одновременно. Я даже представить себе не мог, что взрослого и очень сильного мужика с абсолютно здоровой психикой может так по-дурацки корежить.

 

Уж кого-кого, а Степашу-то, думаю, – не должно бы…

 

…Когда утром поезд пришел на Ленинградский вокзал, Степа представлял из себя растекающийся по всей поверхности кусок говна весом, на секундочку, прилично более центнера.

 

Что с ним делать-то будем, думаем?

 

Я полил его несколько раз водой, долго бил ладонями по щекам.

 

Ноль, блин.

 

И только когда мы с Никитосом кое-как выволокли его на перрон, Толик с неимоверным трудом разлепил совершенно не фокусирующиеся глаза.

 

– Эта, – говорит, – пацаны. Вы со мной не возитесь, как с девочкой. Донесите меня до пригородных платформ, мне все одно в Зеленоград надо. Да там и бросьте на фиг. Дальше сам как-нибудь разберусь…

 

Ну – сказано-сделано.

 

Подхватили Степу под белы рученьки, да поволокли через подземный переход в сторону электричек.

 

…Вот там-то они нас и накрыли.

 

Кони.

 

Причем какие-то незнакомые, я все-таки в движе не последний кусок дерьма, разобрались бы.

 

Да и Степа – личность в этом мире известная, уважаемая.

 

А эти – стоят, глумятся.

 

Рыл пятнадцать, наверное.

 

Нормальный составчик, особенно если учитывать, что нас трое, один из которых – сопляк, только недавно в мобе оказавшийся, а еще один – даже ноги передвигать не может.

 

А они еще – все на дерьме, как на подбор.

 

Пустые бутылки, куски арматуры, прочие аргументы.

 

На ногах у большинства вместо «положняковых» белых кроссачей банальные убитые «гриндерсы».

 

Ну, думаю, Данька, – ты приплыл.

 

Это – не кэшлс, это – самое страшное, что может быть.

 

Гопники.

 

Тупые карланы с нищих окраин, злобные гоблины, с ними даже пытаться разговаривать бесполезно.

 

Только убивать.

 

– Никитос, – шепчу побелевшими губами, – быстро ломись обратно, на перрон, там еще кто-то из наших наверняка должен остаться.

 

– Я не побегу! – расправляет плечи дурак малолетний.

 

– Лети, идиот! – шиплю. – Если успеешь привести парней – это шанс. Если б не Степа, я б сейчас сам ноги делал. А так – постараюсь хотя бы с минутку продержаться, до прихода. Вместе останемся – затопчут по-любому.

 

– Понял, – кивает.

 

И подрывается с такой скоростью – спринтеры позавидуют.

 

Ну хоть здесь слава Богу.

 

…Гоблины сначала заржали, потом, судя по всему, все-таки сообразили, что пацан неспроста с такой скоростью подорвался.

 

Что-что, а в этом у них всегда с соображалкой нормально было.

 

На уровне инстинктов…

 

…Пару раз я все-таки успел отмахнуться.

 

Оттолкнул Толяна, встал в стойку, кому-то даже вроде попал разок некисло.

 

А потом кто-то сумел просочиться мне за спину, и меня перетянули обрезком арматуры, сначала по спине, потом по голове, потом я еще успел крикнуть:

 

– Мрази!

 

И – отключился…

 

В тот момент почему-то была уверенность, что навсегда.

 

Просто приходилось раньше сталкиваться с такими шакальими стаями.

 

Для них добить лежащего и не способного ответить – куда большее удовольствие, чем для меня просто честно подраться.

 

Знаю.

 

Или – знал?

 

Да какая, в принципе, разница…

 

 

Эпилог

 

Москва. ЦКБ

 

 

…Мама у меня в палате, в принципе, старается не плакать.

 

Зато потом, как выходит, не может остановиться часами.

 

Я знаю.

 

И сам догадываюсь, и Виктор Юрьевич, мой лечащий врач, рассказывал, когда просил маму хоть как-то приободрить и успокоить.

 

Самое страшное-то, по его словам, – уже позади.

 

И жить буду, и идиотом, кажется, не останусь.

 

И вообще ей, по-хорошему, уже можно к отцу в Испанию лететь.

 

Меня все равно отсюда раньше чем через три месяца не выпишут. Еще минимум две-три операции, говорят. Плюс какое-то время на реабилитацию после каждой и на подготовку к следующей. А пока я тут, в больнице, – ни помочь, ни навредить мне ее присутствие не может ни под каким соусом.

 

Ага, послушает она…

 

А так – мне, в общем-то, говорят, повезло.

 

Черепушка крепкая, как выяснилось, от природы.

 

Даже арматурой развалить не получилось.

 

Хотя, опять-таки говорят, – старались эти конявые ее развалить, и не по-детски.

 

Не их вина…

 

Вот инвалидом стать – это, конечно, в моем нынешнем положении – весьма и весьма вероятно.

 

Позвоночный столб, он, знаете ли, – не череп все-таки…

 

Но это уже – совсем другая история, касаться которой Виктор Юрьевич по понятным причинам не любит.

 

Угу.

 

А какому врачу понравится обсуждать со своим пациентом проблемы его будущей инвалидности?

 

А так – вроде бы все более-менее ничего.

 

Мне даже читать потихоньку уже разрешили и телевизор смотреть.

 

Недолго, правда.

 

…Да.

 

И посетителей принимать, разумеется.

 

По желанию.

 

Вот только в том и загвоздка, что никаких посетителей я принимать не хочу.

 

Ну нет такого желания, и все дела.

 

Не хочу, и все.

 

Имею право.

 

Отстаньте.

 

…А то – ишь, повадились…

 

Вот и сейчас Виктор Юрьевич с таким лицом зашел, что сразу видно, кто-то в приемном покое ждет.

 

И – не мама.

 

Мама сегодня уже была.

 

Я вздыхаю.

 

Ну сколько можно объяснять, что «никого» это и значит «никого»?

 

Ну не предусматривается этим словом ровным счетом никаких исключений…

 

... Однако на этот раз объяснить профессору медицины, мэтру, можно сказать, и светилу в одном лице, некоторые филологические нюансы отдельных идиоматических выражений, характерных для русского языка, у меня просто не получается.

 

Потому что не успевает он открыть рот, как следом за ним в палату входит Али.

 

Сухощавый, сильный, улыбающийся.

 

В белом летящем халате поверх стильной джинсовой куртки ослепительно белого цвета.

 

Я когда-то, помню, о такой мечтал…

 

Ну, понятно…

 

Этот, если чего решил, – его даже десантный полк не остановит.

 

Вот ведь, блин, думаю…

 

И ругаться на профессора бессмысленно.

 

– Ладно, – говорю, – Виктор Юрьевич. Раз уж вы не сумели его остановить, пообщаюсь…

 

Али улыбается.

 

– Профессор, – вздыхает, – судя по всему, молодой человек будет на меня за что-то ругаться. Так вот, сильно ему повредит, если я приоткрою окно и закурю сигарету? А то, знаете ли, в такие моменты…

 

– Да дымите на здоровье, – машет рукой Виктор Юрьевич. – С легкими у него все в порядке, с головой, вроде, тоже. Можете даже ему дать разок затянуться, но не более. А то он у нас пока еще слабенький.

 

– Вот даже как? – удивляется Али. – Я тут погляжу, вы от нашего студента уже тоже натерпелись…

 

– Ох, – вздыхает профессор, – и не говорите. Он когда только из комы вышел, сразу руками махать начал. Драться, значит. Ну да ладно, я пойду, дела еще с другими больными имеются. А вы пообщайтесь. Но – помните, не больше тридцати-сорока минут…

 

И – ушел.

 

А мы с Али начали внимательно рассматривать друг друга.

 

Потом он отошел к окну, приоткрыл створку, достал из кармана фляжку, сделал глоток и наконец-то закурил сигарету.

 

– Что? – спрашиваю. – Хорош?

 

– Да я, – жмет плечами, – думал, что хуже будет…

 

Молчим.

 

Потом я не выдерживаю.

 

– Ты, – говорю, – извини за тот разговор дурацкий. Ну, в Питере…

 

– С чего бы? – удивляется. – Мне тебя извинять-то? Особенно, если учесть, что ты в тот раз прав был по всем позициям. Я и сам эту байду потихоньку уже догонять начинал, только мозги, видно, жирком заплывать стали. Так что мне тебя тут не извинять, а благодарить надо…

 

– Вот как, – откидываюсь на подушках, – значит. А я все гонял, мол, – яйца курицу не учат…

 

– Сколько раз мне тебе, сопляку, говорить, – морщится. – Учиться можно и нужно везде и у всех. Иначе – кирдык сразу же и по полной программе. А в моем с Ингой случае счет уже и вправду на дни шел, даже не на месяцы…

 

– Спасибо, – шепчу, – Глеб.

 

В уголках глаз предательски теплеет.

 

– А скажи, – спрашиваю, – только не ври мне, пожалуйста, а то мне и так все врут. И мать, и врачи. Я так и останусь инвалидом, ведь правда?

 

Он молчит.

 

Вздыхает.

 

Затягивается.

 

– Вероятность того, что ты сумеешь пойти, даже с костылями, – не более сорока процентов. Того, что восстановишься полностью, – не более двадцати…

 

Теперь замолкаю уже я.

 

– Спасибо, – говорю. – По крайней мере, – это честно.

 

Он внимательно смотрит на меня, вроде как бы чего не понимая.

 

– Ты что, совсем идиот? – спрашивает. – Двадцать процентов – это вполне нормальный шанс, более чем. Его надо просто суметь реализовать. Я хорошо знаю людей, которые и меньшие шансы использовали, причем – только в путь. А двадцать процентов, Данька, – это просто шикарно в твоей ситуации…

 

Я молчу, морщусь.

 

Не верю.

 

– Там, наверное, опять Лида в приемном покое сидит? – спрашиваю.

 

– Угу, – усмехается. – Как стойкий оловянный солдатик. Причем прехорошенький. Ты б перестал мучить девку, что ли?

 

– Да я, – шепчу, – как раз хотел тебя попросить с ней поговорить. Сам не могу просто, а с мамой бесполезно, плачет все время. Ты бы объяснил ей, что не нужно сюда ходить, а?

 

– Это еще с какого перепуга? – удивляется Глеб. – Я должен такую глупость-то учинить? Мне, знаешь, и своей дури по жизни хватает, чтобы я еще и чью чужую на собственном горбу выволакивал…

 

– Ну, – морщусь, – Али, ты дурака-то не включай, не надо. Ты же ее видел, да? Ну и где сейчас она и где я, а? Я еще неизвестно, смогу ли хотя бы даже на костылях передвигаться…

 

Как он оказался у моей постели, лицом к лицу со мной, я не понял.

 

Боец.

 

Глаза – бешеные.

 

Повезло мне, мысль мелькает, что он тогда в Питере не сорвался…

 

– Ты, – шипит, – даже – не идиот. Ты – трус и дешевка. Потому что нет в мире большей подлости, чем не попытаться сделать счастливой любимую женщину. И если ты хочешь, чтобы я когда-нибудь тебя впоследствии снова зауважал, постарайся сделать так, чтобы я это дерьмо забыл, понял?

 

Так же резко откидывается, подходит к окну, делает большой глоток из фляжки, закуривает, мотает башкой.

 

Такое чувство, что я ему только что нанес прямо-таки личное оскорбление…

 

– Али, – говорю, – а тебе не приходило в голову, что я как раз и хочу сделать так, чтобы она была счастлива?

 

– Нет! – рубит. – Потому что ты сейчас не ее пытаешься счастливой сделать, а себя несчастненького жалеешь! Это ведь легче всего: в благородную позу встать и – жалеть себя, бедного, до изнеможения. Тебя, щенка, между прочим, в фестлайн никто за руку не тянул, ты сам этот путь выбрал! Ну так и веди себя достойно и не изображай мне тут страданий молодого, блядь, Вертера. Тебя девка любит? Сам знаешь – любит! И еще как, у нее уже глаза сухие, слез не осталось! И ты ее любишь, сам знаешь! И все, что сейчас от тебя, дурака, требуется, это придумать, как сделать так, чтобы ей было с тобой хорошо, даже если у тебя ноги не пойдут, и, извиняюсь, йенг никогда не встанет…

 

– Да с этим-то как раз у меня все нормально, – краснею, – стоит, еще как. Не в йенге дело…

 

– Да уж куда уж, – смотрит издевательски. – Конечно, не в нем. А в тебе. Потому как тебе не за нее, а за себя, сопляк, страшно. Потому что сильным, здоровым, любимым быть – легко. Вот только твоей жизненной задачи, в том числе и с этой девушкой, твоя болезнь вообще-то, извини, – не отменяет. Осложняет – да, кто б спорил. Но – не отменяет, ни в коем случае. Ее отменить можешь только ты сам, и это, брат, – будет уже не жизненными обстоятельствами, а твоим личным решением, твоим личным поражением и твоей личной трусостью…

 

Я откидываюсь на подушки, Али прикуривает новую сигарету.

 

Я, в принципе, тоже об этом думал, в больнице – времени много.

 

Но не вот так же… как бы это сказать-то поточнее?.. Безжалостно, что ли…

 

– Дай затянуться, что ли, – вздыхаю, – пожалуйста…

 

Он подходит, подносит к моим губам окурок, я вдыхаю в себя горький сигаретный дым и закашливаюсь.

 

– Да, – говорю, – кстати. Я же у тебя не только за Питер прощения попросить хотел.

 

– А за что еще? – удивляется и снова отходит к открытому окну. – Я что-то о тебе не знаю?

 

– Да нет, – морщусь, – не в этом дело. Ты же столько со мной возился, видимо, на что-то от меня рассчитывал, а я, вон, – видишь, как сломался…

 

Он долго и недоуменно смотрит на меня, потом до него, наконец, доходит, и он хохочет так, что сам закашливается и выбрасывает сигарету в окно.

 

– Ну, – выдыхает, – ты все-таки, конечно, совсем мальчишка, Данька. Тебе кто-то, наверное, сказал, что я ничего просто так в этой жизни не делаю, так ведь? Или – сам додумался? Ну что ж, какая-то доля истины в этом есть, врать не буду. Но – не в твоем случае…

 

– А почему, – удивляюсь, – не в моем? Ты для чего тогда со мной так возился, натаскивал, думать заставлял, с людьми знакомил? Время свое на меня зачем убивал, я же не мальчик, догадываюсь, что оно для тебя немалого стоит…

 

– А для чего, – ухмыляется, – ты думаешь, волки волчат натаскивают? Для того, что ли, чтоб они им в старости жратву в логово таскали? Так не смеши, это противно самой волчьей природе…

 

– А для чего? – теряюсь.

 

– Видимо, – жмет плечами, – инстинкт.

 

И неожиданно подмигивает мне так, что я не выдерживаю, и мы оба хохочем.

 

Он – в полный голос, я – насколько позволяет организм, разумеется…

 

– Ну ладно, – вздыхает, отсмеявшись, Глеб. – Мои сорок минут, кажется, истекли. Лиде я скажу, что ты пока не совсем в порядке, но в течение недели очень хочешь ее видеть. Ну и что любишь и все такие прочие дела. А дальше – сами разберетесь, действительно, не маленькие.

 

Жмет мне руку и направляется к двери.

 

Потом неожиданно хлопает себя ладонью по лбу и разворачивается.

 

– Да, – говорит, – кстати. Подонков, что тебя поломали, мы – вычислили…

 

Я сглатываю резко подступивший к горлу комок.

 

– Уже наказали? – спрашиваю.

 

Это – не только мое дело и, даже если бы мне этого очень захотелось, я бы не смог их от имени всей бригады простить и ничего бы не смог отменить.

 

Даже если бы проникся идеями всепрощения и прочими сопливостями.

 

Репутация «фирмы», долг чести.

 

Но – мне ничего и не хочется отменять, они должны получить свое – то, что заслуживают.

 

– Нет пока, – ухмыляется. – Но – не переживай. Недолго осталось…

 

Я медленно киваю.

 

Правильно.

 

Все правильно.

 

– А как их просчитать-то смогли? – интересуюсь. – Это ж вообще левак какой-то, гоблины галимые, их миллионы по всем окраинам бродит…

 

Али жмет плечами.

 

– А их, – говорит, – кони сдали. И, кстати, правильно сделали…

 

– Кони сдали? – удивляюсь. – Своих?! Да ни в жизнь не поверю!

 

– Да какие они им свои, – машет рукой. – Погоди-погоди! Так ты что, считаешь, что вас тогда кони, что ли, накрыли?!

 

– А кто еще? – удивляюсь.

 

– Вот ведь, блин, – трясет головой, – незадача какая… Кони здесь, Дэн, совершенно не при чем. Мажоровы бойцы просто в Питере пошумели нормально на выезде. И не они одни, они-то как раз, скорее, скаутами чутка поработали. А тем временем, пока мы в поезде у всех на виду тряслись, – туда по-тихому пять басов с основой пришли, ты ведь и не знал, да?! Ну и накрыли их по-взрослому. Прямо в пабе, где они сидели, планы на игру и околофутбол строили. Мало не показалось. За день до игры, кстати, так что сам матч наши парни уже в Москве по телеку отсматривали, в тапочках. А эти в ответку решили свою гопоту сюда послать, скарферов наших по поездам да по кабакам вылавливать, самая их излюбленная тактика. Это ведь тебе не с хардкором рубиться, сам понимаешь. Ну те и рады стараться, понятное дело, – подвиг, блин, отрабатывают, к тому же – никакого серьезного сопротивления от одиночек-то. А когда поняли, что серьезного чела на глушняк завалили и будут разборы, так ведь, блин, не нашли ничего лучшего, чем к коням обратиться, чтобы те выехать помогли. Мясо-то, сам понимаешь, как взбесилось, – это же, считай, «подъездная война» начинается, в самом чистом виде, когда в свой собственный подъезд с оглядкой входить приходится! Кони им сначала помогли – как же, вражин завалили! – а потом и до них слушок дошел, что и как на Ленинградском вокзале случилось. Ну тут уж и они сами на дыбы встали. Подъездные войны вообще никому не нужны – ни нам, ни конявым, ни, кстати, бомжарам из серьезных, сам понимаешь…

 

– Так это что получается? – вскидываюсь. – Меня, выходит, бомжи поломали?!

 

Али грустно кивает.

 

– Вот такая фигня, брат…

 

– Вонючий Питер, – откидываюсь на подушки.

 

– Мы к ним приедем, – начинает Глеб.

 

И тут меня словно пружиной подбрасывает.

 

– А вот в этом, – шиплю, – можешь даже не сомневаться. Я теперь точно знаю, что эти свои двадцать процентов, которые мне врачи дают, на все двести использую. Мы к ним приедем, Али, ох как мы к ним приедем. Я ради этого одного ходить заново научусь, ты меня понимаешь?

 

– Я тебя, – улыбается, – очень хорошо понимаю. И мы к ним обязательно приедем. И все будет правильно, так, как решим…

 

июня. Спа-отель Мерису.







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 312. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Патристика и схоластика как этап в средневековой философии Основной задачей теологии является толкование Священного писания, доказательство существования Бога и формулировка догматов Церкви...

Основные симптомы при заболеваниях органов кровообращения При болезнях органов кровообращения больные могут предъявлять различные жалобы: боли в области сердца и за грудиной, одышка, сердцебиение, перебои в сердце, удушье, отеки, цианоз головная боль, увеличение печени, слабость...

Вопрос 1. Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации Коллективные средства защиты: вентиляция, освещение, защита от шума и вибрации К коллективным средствам защиты относятся: вентиляция, отопление, освещение, защита от шума и вибрации...

Хронометражно-табличная методика определения суточного расхода энергии студента Цель: познакомиться с хронометражно-табличным методом опреде­ления суточного расхода энергии...

ОЧАГОВЫЕ ТЕНИ В ЛЕГКОМ Очаговыми легочными инфильтратами проявляют себя различные по этиологии заболевания, в основе которых лежит бронхо-нодулярный процесс, который при рентгенологическом исследовании дает очагового характера тень, размерами не более 1 см в диаметре...

Примеры решения типовых задач. Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2   Пример 1.Степень диссоциации уксусной кислоты в 0,1 М растворе равна 1,32∙10-2. Найдите константу диссоциации кислоты и значение рК. Решение. Подставим данные задачи в уравнение закона разбавления К = a2См/(1 –a) =...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия