Собака Лайка на 2-м искусственном спутнике Земли. 4 страница

— Но мы незнакомы, я так не могу.

— В любом случае это не имеет никакого значения, — тихо проговорил Поросенок все так же, не меняя выражения лица, разве только губы его немного дрогнули. — У вас есть девушка? — спросил он, шумно отхлебывая чай. Я не ответил. — Если вы мне не ответите, я не смогу отдать вам товар.

— Что вы имеете в виду? Девушка, с которой я был бы помолвлен, невеста?

Поросенок выпрямился и нетерпеливо заерзал в кресле.

— Ну, как вам сказать? — так же тихо ответил он. Потом, немного помолчав, сказал: —Товар, видите ли… речь идет о таблетках — я могу свободно с вами об этом говорить, потому что вас послала она, — это экстази.

Что-то внутри меня запротестовало.

— Швейцарского производства. Экстази — это некоторого рода препарат, вызывающий эйфорию и используемый, в частности, для преодоления аутизма, запрещенный три года назад в Штатах и в прошлом году в Японии.

— Запрещенный?

— Это наркотик. Разве она не просила вас не приходить к ней сразу, а переждать некоторое время после того, как вы его попробуете? «…Спустя некоторое время после того, как один человек кое-что передаст вам и вы используете это так, как он вам укажет», — так сказала женщина.

— Я не слишком хорошо понял, — промямлил я.

— Я очень занятой человек, решайте скорее, — отрезал Поросенок. — Знайте, однако, что, если я вынужден буду сказать ей, что от одного упоминания о наркотике вам сделалось дурно, она меня прижмет, а мне не хотелось бы доводить до такой крайности, понимаете? Поросенок скинул свои ботинки, и оказалось, что они были надеты на босу ногу. Пальцы его походили на маленьких копошащихся слизняков. Они, несомненно, передавали все раздражение своего хозяина. Поросенок был из тех. кто выражает свои эмоции пальцами ног.

— Кто эта женщина? — спросил я, чтобы сменить тему.

Я не могу сказать вам ничего конкретного; имя, которым она меня наградила, могло бы дать возможность составить о ней некое общее представление, не правда ли? Она для нас — причем во всех смыслах этого слова — Queen Когда я говорю «мы», я не подразумеваю под этим всех сексуальных извращенцев: она Королева всякого рода очень разных и необычных людей. Рядом с ней все эти Хиба-ри Мисора и Ямагучи Момое — просто дерьмо.

— Вы хотите сказать, что она певица?

— Вы совсем не там ищете. Я не говорил вам, что она известна или. скажем, обладает какой-то властью. Это не просто какая-то там женщина, перед которой угодливо заискивают толпы презренных дебилов, это Повелительница, которую мы уважаем и перед которой простираемся ниц.

— Садомазохисты?

— Разве я не говорил вам. что речь здесь не только об этом? — поправил Поросенок, слегка повысив голос. Он почесал свой вспотевший подбородок, будучи уже в несколько возбужденном состоянии. — Эту женщину — как мне представляется — сегодняшняя Япония должна бы обожать и почитать. Она не простила бы мне, если бы слышала это, но я говорю так, чтобы вы лучше смогли ее понять, пусть даже не до конца. Мне было бы крайне неприятно, если бы у вас сложилось о ней негативное представление, ведь вы ее совершенно не знаете. Это необыкновенная, громадная личность, вы понимаете?

— Думаю, да, — сказал я извиняющимся тоном. Поросенок был весь в поту, пальцы его ног нервно шевелились. — Хорошо, я возьму таблетки, но я хотел бы знать, почему вы спросили, есть ли у меня девушка?

— Потому что экстази — это вещество, стимулирующее сексуальное желание, доводящее его до предела, — объявил Поросенок, пытаясь унять буйное шевеление своих пальцев.

Выходя из здания, я оглянулся на старика-вахтера. Тот все так же сидел, не отрываясь, за своим компьютером. Он не поднял головы ни когда стеклянная дверь открылась, пропуская меня, ни когда она захлопнулась за мной. Естественно, ему нечего было спрашивать у того, кто уходил.

Я положил две таблетки, которые мне дал Поросенок, в правый карман. Под этой пластиковой упаковкой они выглядели как обычное, скажем, жаропонижающее, и к тому же помещались в коробочке, на которой были указаны название и адрес зубоврачебного кабинета. Чувство облегчения охватило меня, когда я вновь очутился на улице Аояма, освободившись от неприятного впечатления, которое производило все это здание в целом и личность Поросенка в частности. Солнце клонилось к западу, рубашка прилипла к спине, я был весь в поту и чувствовал себя неважно. Мне стоило встретиться с такими вот немного тронутыми личностями, чтобы понять, до какой степени сам я был нормальный. И тем не менее мне было плохо, я находился в том состоянии, в которое впадаешь после посещения больного, которому осталось недолго, и ты это знаешь.

Мне хотелось пива. И еще надо было позвонить. Я вошел в какое-то кафе, выпил сразу полкружки разливного и только потом пришел в себя и задумался над тем, что же отличало Поросенка и это женщину, с которой я недавно говорил по телефону. Поросенок не был до конца откровенен, все в нем вызывало некое недоумение, начиная с места, где он жил. Я чувствовал что-то странное и в голосе женщины, но эта странность каким-то образом отзывалась во мне. Странность же Поросенка вызывала желание тут же убежать, скрыться как можно быстрее. Что же их отличало? Голос женщины нельзя было назвать обольстительным. С одной стороны, он выдавал мне лишь голую информацию, но с другой — я не мог не признать, что этот голос как будто раскрывал во мне какой-то код. «Примите таблетки с вашей подружкой, которой вы доверяете», — фраза Поросенка все еще звенела у меня в ушах. Он произнес ее своим угодливым голоском, который, казалось, прилип ко мне. «Если принять его, плотно поев, эффект будет небольшой и, кроме того, это может вызвать рвоту. В первый раз достаточно полтаблетки, но вы ничем не рискуете, если примете и целую. Натощак вы почувствуете результат уже через полчаса, проблема только в том, что потом вы уже не сможете взять в рот ни крошки, так что лучше сначала слегка перекусить, а потом уже принять препарат. Он начнет действовать через час, вы это поймете по расширившимся зрачкам. Никаких галлюцинаций, как после ЛСД, можете не волноваться».

Я листал страницы своей записной книжки, вспоминая снова и снова слова Поросенка, слова эти раздражали меня, как жвачка, прилипшая к волосам. Я должен был найти женщину. «Подружку, которой можно доверять», как говорил Поросенок. Я рассмеялся. Что же, он хотел подтрунить надо мной, предполагая, что у меня нет девушки? Подружка, которой можно доверять… а что, собственно, это значило? Разве бывают интимные друзья, которым нельзя доверять? Кому я мог предложить попробовать наркотик, действия которого и сам еще не знал? И потом, можно подумать, что у скромного служащего из провинции, живущего в новостройках, в спальном квартале, целый полк девушек, из которых он еще может выбирать! Последнюю женщину, с которой я переспал, звали Акеми Йокота, но я совсем не мог представить ее себе в роли моей подружки. Я встретил ее в отделе кожгалантереи в универмаге в то время, когда еще работал в исследовательском институте. Я искал дипломат тысяч за двадцать иен, Акеми Йокота подбирала сумочку в пределах тридцати тысяч. Она первая заговорила со мной: «В Италии вы нашли бы гораздо лучше и за меньшую цену». Посмотрев на нее, я хотел было ответить, что раз так, почему бы ей туда не поехать и не подобрать мне что-нибудь. Это была молодая женщина. которую недавно бросил женатый мужчина, одета она была, как обычный служащий офиса, и на безымянном пальце у нее не было кольца. Ей было где-то лет под тридцать пять, явно не урод, но, пожалуй, простовата.

— Ну, это долгая история! Я только что с работы… Да… внеурочные…

Мы оба в это воскресенье оказались в универмаге, каждый сам по себе — одни, ни семьи, ни друзей, ни любовников, — чтобы составить друг другу компанию, и под конец отправились вместе выпить кофе. «Есть один фильм, который я хотела бы посмотреть, — сказала Акеми Йокота тогда в кафе, таком маленьком и узком, что посетители едва не касались локтями сидевших за соседним столом. — Не какие-нибудь там roadshow», — добавила она. На ней был сиреневый костюм, и она курила длинные сигареты, какие обычно курят хозяйки баров, неловко зажимая их между двумя пальцами. Название фильма было «Секс, выдумка и видео».

— Сегодня вечером? Ну что ж!.. Ты меня приглашаешь на ужин? Хорошо, тогда я хотела бы какую-нибудь экзотическую кухню, вьетнамскую или марокканскую…

Выйдя из кинотеатра, который находился в районе Иидабаши, мы зашли в бар одного из отелей, где принялись за коктейли на основе те килы, закусывая стеками с овощами и пиццей. Акеми не знала этого бармена. Потом она призналась мне, что часто приходила в этот бар со своими любовниками, в основном женатыми. Затем я проводил ее до дома—у нее была квартира на окраине района Сетагайа; в тот вечер она смахнула слезу, расстегивая свою кофточку, я поцеловал ее, потом взял на руки и отнес на кровать, возвышавшуюся в центре комнаты, — огромная полуторка, действительно необъятная.

— Видишь ли, у меня сегодня встреча… Я не могу… правда, клянусь тебе… Ну ладно, только ради тебя, Миясита… Замужем? Я?.. Дурачок!.. Ах. вот как, бросил свою лавочку… и мне ничего не сказал?

С того вечера мы стали встречаться по субботам, мы занимались любовью, и мало-помалу я начал осознавать, что проникаюсь ее грустью, наша связь становилась все теснее, именно с Акеми я впервые кончил в рот. Акеми Йокота вскоре забыла свое недавнее амурное разочарование, с каждым разом получая в моих объятьях все более сильный оргазм. Она была старше меня на три года. «Я до сих пор не вышла замуж, потому что, как мне кажется, не встретила подходящего человека», — говорила эта женщина, которая в моих глазах стала чем-то вроде неизвестного символа. «Простовата» не совсем то слово для нее, хотя, уверен, в школе она не числилась среди первых. Но она обладала довольно редким в наши дни чувством меры, здравым смыслом, что ли. она умела отвергнуть то, что ей не подходило, улавливать малейшее притворство и удивляться невероятному разнообразию вещей. Пожалуй, именно это и заставило меня больше не встречаться с ней с того дня, как я ушел с прежней работы. Должно быть, я ее сильно обидел, я чувствовал это по тому, как звучал ее голос в трубке телефона. Но она, со своей стороны, тоже не слишком торопилась со мной увидеться.

Я с ностальгией вспомнил тот бар в отеле, где мы обычно встречались. С моей теперешней зарплатой напитки, блюда, которые там подавали, сама обстановка, дышавшая роскошью, были мне не по карману, но, представив себе сказочное время, которое я собирался провести с Акеми, я закрыл на это глаза. Это место было наполнено воспоминаниями. Бармен не забыл меня.

— Как обычно? — спросил он, прежде чем подать мне «Tio Pepe in the rocks».

Сколько, интересно, таких вот коктейлей выпил я за те полтора года, что встречался с Акеми Иокотой? До назначенного времени было еще полчаса, и я задумался над тем, что же толкало меня делать то, что я делал сейчас. Почему я не пошел сегодня на работу? Почему все, на что я не решался за мои тридцать лет, казалось, вдруг накатило на меня? Я не знал. Я не смог бы ничего возразить, если бы кто-нибудь из моих друзей сделал мне замечание. Он был бы прав. Я был совершенно нормальным, обыкновенным человеком. И в то же время я понимал, что слова эти — обыкновенные, нормальные — утрачивают свой смысл, когда ты находишься в определенном состоянии сознания. «Состояние сознания» также было неточным определением, речь здесь шла не о какой-то абсолютной вещи, но я не знал, с чем это можно было сравнить. Я мог составить себе представление о личности, например директора продюсерской видеокомпании, который меня нанял: сыночек богатого папаши, слегка безбашенный столичный мальчик, привыкший с детских лет разъезжать на «моргане». Я понимал ход мыслей и действий Мартышки, который дал мне попробовать кокаин в Нью-Йорке. Но я не мог понять ни бомжа, ни женщину, с которой говорил по телефону, ни Поросенка. И дело здесь было не в недостатке информации, их существование вовсе не представлялось мне вне реальности, но я никак не мог постичь критериев, которые заставляли их поступать определенным образом, и их психология оставалась для меня загадкой. Я чувствовал, что это не те люди, которых могла бы удовлетворить перспектива насладиться дорогим вином или прокатиться в спортивной итальянской машине. Я не имел ни малейшего представления, что могло бы заставить их прыгать от радости, как детей. Но отчего же я должен был чувствовать, что меня касается все это, чего я не понимаю? У меня отнюдь не создавалось впечатления, что мне скучно в этой жизни, и я вовсе не находил, что эти люди обладают каким-то особым магнетизмом, чтобы подминать под себя всех, кто к ним приближается.

На втором «Tio Рере» я вдруг подумал, что эта история странным образом напоминает сценарий одной видеоигры, каких сейчас расплодилось сотни тысяч по всей стране, игры смены ролей, по типу знаменитого «Dragon Quest». Вам предлагается самому создать свою историю. Надо сказать, что с кибернетической точки зрения все эти игры так или иначе воспроизводят одну и ту же модель — искателей сокровищ. Другими словами, везде одна и та же схема: А похищает Б. А убирает В и похищает Б; или: А заручается помощью Г, убирает В и похищает Б; или, скажем, А с помощью Г, Д и Е убирает В, обладая оружием Ж, которое помогает ему обезвредить заклинание 3, и похищает Б. Версии могут изменяться до бесконечности, но идея остается все та же. Главное — вычислить А и сделать его слабым и незнающим, персонажем, который не понимает той роли, которая ему предназначена. Я думал об этом и уже стал задаваться вопросом, не попал ли я в какую-то нехорошую игру. Напрасно повторял я себе, что ничего не понимаю: стоило мне сделать малейшее умственное усилие, и я тут же осознавал, что то, чего я не понимал, было, собственно, формой возбуждения, которое охватывало меня и, не считаясь с моими желаниями, несло вперед, к тому, чего я не понимал.

— Давно ждешь? — спросила Акеми Йокота, приближаясь ко мне энергичным шагом, размахивая руками.

«Главное же, не пытайтесь снять незнакомку, напоив ее, с этим веществом вы можете натворить дел, — предупредил меня Поросенок. — Вас сразу же раскроют, к тому же этот наркотик может вызвать весьма существенные перепады настроения. Теперь представьте, что может произойти, если вы дадите его тому, кого совершенно не знаете и с кем не были близки… — Что же мне делать? Не кажется ли вам, что лучше сначала все объяснить человеку, чтобы он согласился это принять?»

— Что с тобой?

Я снова почувствовал, как во мне растет это возбуждение. У Акеми был тот же голос, то же выражение, как и всегда. Зайти в первый попавшийся ресторан экзотической кухни — вьетнамской, марокканской, пакистанской, Берега Слоновой Кости — какой угодно, набраться местных горячительных напитков до состояния нестояния, словом, в хлам, потом к ней, завалиться в постель, даже не принимая душа, не гася свет, черт с ним, облизывать ее всю, прогуливаясь языком по всему телу, и тут вытащить розовые таблетки, как будто только что вспомнил об их существовании: «Нет, я полный идиот, как я мог тебя оставить, как мог разочаровать? — Что это за таблетки? — Так, ерунда», — и вскрыть упаковку, проглотить и потом вставить ей так, чтобы из ушей полезло.

— Посмотри на себя, с тобой явно что-то творится.

Я чуть было не выложил ей все, но сдержался, опрокинув залпом остатки коктейля.

— Что ты скажешь насчет венгерской кухни? Я отыскал хороший ресторан в одном журнале и позвонил, столик уже заказан.

Ресторан находился не очень далеко от отеля. По дороге туда Акеми в деталях изложила мне, как восполняла мое отсутствие все эти восемь месяцев, с тех пор как я смылся.

— Теперь уже лучше… я даже могу идти рядом с тобой. Но. знаешь, поначалу было тяжко. У меня нет особого желания говорить с тобой об этом. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Тебе бы это не понравилось, ведь так? К тому же мы никогда ничего друг другу не обещали, никаких там планов, с самого первого дня нашей встречи. Говорят, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько важным для тебя становится человек, пока не потеряешь его. Для меня же все с самого начала было ясно: я только что пережила несчастную историю и решила: больше никому не позволю ранить меня. Я сделала все возможное, чтобы не позволить тебе стать тем, кто действительно что-то для меня значит. Какая дура!

Я вышагивал рядом с ней, держа ее под руку, слушал и соглашался, не совсем понимая, с чем, собственно, я соглашаюсь, не в силах сказать ей, что она зря упрекала себя, что это я был идиотом, не в силах сделать что-либо, кроме как позволить запаху этой женщины, до сих пор влюбленной в меня, увлечь себя. Было начало девятого, и на улицах немного посвежело, легкий морской ветер обдувал башни Ниси-Синджуку, и поток неоновых огней рекламы создавал особую атмосферу благоприятствующую любовным признаниям. Окна небоскреба отражались у нас в зрачках, как сотни прямоугольных лун.

— Когда я говорю, что ты кое-что значил для меня, я говорю это искренне. Я не хочу больше лгать самой себе. Я уже, знаешь, не так молода, и потом, я никогда не считала себя особо крепкой. Миясита, ты овладел мной… и, если хочешь, я даже собиралась ждать тебя. Прошло три месяца, четыре. Это становилось все невыносимее. Все началось, когда наступило лето, да, на деревьях вновь появились листья, это случилось в обеденный перерыв, я видела, как пары спорят о чем-то, девушки надели яркие свитера, все это меня страшно расстроило, у меня ноги подкашивались при одном взгляде на это оживление. Тогда-то я и поняла, что так больше продолжаться не может. У меня еще оставалось несколько дней отпуска, и я решила съездить к родителям, на остров Сикоку.

Акеми Иокота работала в одном крупном туристическом агентстве. Она начала с простой служащей офиса, затем, через три года, стала сопровождать группы, но потом, когда мы познакомились, опять перебралась в офис. Она оставила гидовское дело не потому, что была не способна выполнять эту работу, а потому, что быстро поняла: это не для нее. Она попросила своего начальника отправить ее обратно в офис. Акеми была не из тех женщин, которые ломают голову над трудными вопросами, она быстро нашла себе место в службе управления. С ее характером она была бы прекрасной домохозяйкой. Когда я сказал ей об этом, она долго смеялась: «Даже не знаю, лучше скажи, что мне так и не удалось найти кого-нибудь подходящего для этого…»

— Я пробыла там недели две. Из наших окон виден океан, кажется, я тебе уже об этом говорила. Но океан — это еще ладно. Самое тяжелое — это отец и мать, они, конечно, чтобы не расстраивать меня, не задавали никаких вопросов, не спрашивали, что происходит. Вот это было хуже всего. Мне тридцать три года! Я бы хотела, чтобы они заставили меня завести нормальную семью, чтобы оттаскали меня за уши. Я уже начинаю сомневаться, не подумали ли они, что я собираюсь покончить с собой! Когда я, наконец, решила вернуться в Токио, не зная еще толком, что буду делать, я все-таки набрала два килограмма. И потом, в тот день, когда я вернулась на работу, да, кажется, это было в тот самый день, один человек, сотрудник из моего отдела, пригласил меня на ужин. Он один из моих сослуживцев-мужчин был в курсе моей прежней истории. И естественно, он тоже был женат.

Акеми Йокота никогда особо не распространялась насчет своей истории с тем человеком, который оставил ее незадолго до того, как она встретила меня. Она тогда просто сказала, что встречалась с женатым мужчиной и что у него были дети. Вот и все. В то время она еще работала гидом.

— Ха-ха-ха! Я сразу почувствовала, что на этот раз тоже все провалится. У этого нового в конторе была репутация человека начитанного, который стремится к самообразованию, короче, занудный женатик. Это правда, вначале я говорила с ним о моем бывшем, конечно, потому что он умел слушать, умел держать дистанцию… и вот, только вернувшись с Сикоку, запрятав сердце подальше, я вдруг поняла, что этому товарищу просто не терпится раскатать меня по полной… Кажется, есть такие, которых подобные истории заводят до предела!

Мошкара, которая в конце лета все еще носилась в воздухе, тучами собиралась в свете фонарей, стоящих ровными рядами между зданиями. Случалось, под одним фонарем их была тьма, под другим — совсем немного. «Это, должно быть, зависит от числа самок», — подумал я. Слушая, как Акеми рассказывает о своем сослуживце, я испытывал жгучее чувство ревности, и мне не терпелось, чтобы мы уже поскорее добрались до этого ресторана. И в то же время я был признателен ей за то, что она не спрашивала, почему я позвонил ей сегодня. Наставления кибернетики были верными: желание может возникнуть только в присутствии объекта желания.

— Он специально потащил меня в какую-то забегаловку под мостом Симбаси, где продают куриные шашлыки. Надо заметить, что, кроме его галстука от Армани, у него, пожалуй, ничего и не было, и жил он в новостройках в районе Шиба. Не знаю, хотел ли он таким образом показать, что не ждет от меня ничего конкретного, или, напротив, это был с его стороны точный расчет. Потом он повел меня в бар «Роппонги», где бывает много людей из рекламного мира. Сначала он заказал виски, наверняка чистый солод, потому что в современных японских фильмах все герои только это и пьют. Я много вылила и быстро почувствовала, что настроение у меня — хуже некуда. Хотелось повеситься. Я его не хотела. — Акеми остановилась и, как ребенок, разрыдалась в мое плечо: — Только ты у меня, только ты, только ты, только ты… Потому что ты… Я поняла, что я не смогу дальше жить, если не буду тебя ждать.

Мы поцеловались, стоя в конусе желтого света, в первый раз спустя восемь месяцев. «Я люблю тебя», — сказал я Акеми. Никогда еще я не говорил ей ничего подобного. «Я знаю», — ответила она, вытирая слезы.

Мы заказали сперва суп из карпов с красным перцем, затем рагу из оленины и перепелов, венгерскую колбасу, все это обильно сдабривалось венгерским красным вином. Когда умолкла цыганская музыка, все эти восемь месяцев превратились в далекое воспоминание. «Акеми была еще очень даже привлекательной, несмотря на то что ей уже за тридцать… этот ее седой затылок, тонкая шея, начинающая немного расплываться фигура», — думал я, физически ощущая груз двух таблеток, которые оттягивали мой карман. Мы завершили трапезу двумя стаканами шнапса, крепкого прозрачного алкогольного напитка германского производства.

— Слушай… — начал я. — Я тебе уже рассказал в двух словах, что работаю сейчас в одной видеокомпании, которая занимается главным образом распространением, но они еще и немного снимают…

— Да. и я сказала, что такая работа тебе как раз и подходит, — перебила Акеми. Щеки ее порозовели, глаза блестели, губы были слегка влажные. Подружка, которой можно доверять…

— Я принимал участие в трех съемках. В первый раз это был фильм о заштатном актеришке, которого раскручивают до ранга поп-звезды, снимали мальчишку четырнадцати лет. Это потом довольно хорошо продавалось. Второй был про психотерапевта, который оказался pending…

— А что это такое?

Это такая форма психотерапии, очень популярная в Соединенных Штатах, практикуемая также и в Японии. Я работал над документальным фильмом.

— Спиритизм или что-нибудь в этом роде?

— Нет, нет, что ты.

— Ты меня напугал! Я всего этого не переношу.

— Они применяют наркотик.

— Наркотик? Какой именно?

— Наркотик, который освобождает сердце. Под его действием люди начинают рассказывать то, что до сих пор держали в себе. Говорят еще, что он вызывает сексуальное влечение, хотя некоторые полагают, что это всего лишь некая разновидность плацебо. В Японии его очень трудно достать.

— У тебя есть? Дай мне немного…

Я высыпал обе розовые таблетки на ладонь.

— Горькое, — поморщилась Акеми, первой проглотив таблетку.

Ну и что это такое? Я, например, ничего не чувствую… — объявила Акеми, оказавшись в потоке электрического света. Мы как раз вошли в одно кафе, покинув венгерский ресторан. Несколько будоражащая обстановка этого места чем-то напоминала восточное побережье Соединенных Штатов, неоновые огни разделили лицо Акеми на две части — зеленую и розовую.

— Я тоже ничего. Никакого эффекта.

Мне в конце концов удалось снять номер с большой кроватью, после того как я обзвонил практически все city hotels в Токио. Я еще подумал тогда, что гораздо предпочтительнее находиться в нейтральной обстановке.

— «Открыть свое сердце» — что это значит?

Я пожал плечами:

— Понятия не имею, я сам это в первый раз принимаю.

— Миясита! Может, тебя надули?

— Гм! Очень даже может быть, — сказал я. залпом осушив свой стакан виски «on the rocks», и выражение, появившееся у меня на лице, должно быть, можно было принять за удовлетворение.

«Если только оно не действует на нормальных людей, а может, доза оказалась недостаточной?» — размышлял я про себя, когда Акеми вдруг спросила, нахмурившись:

— Ты не находишь, что здесь слишком шумно? Я никак не могу сосредоточиться.

Я попросил счет у официанта, который как раз подошел справиться, не хотим ли мы чего-нибудь еще.

— Слушай, может, пойдем уже в отель?

Каков был механизм сексуального желания? Я не чувствовал ничего особенного, кроме своего тела, отягощенного смешавшимися у меня в желудке венгерским вином, шнапсом и виски, и пребывал в состоянии какого-то оцепенения, которое, казалось, рассеивало мое разочарование оттого, что я не ощущал никакого особого возбуждения. Внутри у меня как будто разворачивалась пустота, вытесняя весь поглощенный за этот вечер алкоголь. Я понял, что понемногу трезвею. Может, это перспектива переспать с Акеми после перерыва в восемь месяцев меня расхолодила? В баре были в основном молодые парочки лет по двадцать. Возраст их можно было определить главным образом по коже, гладкой и упругой. Они болтали без умолку и с удовлетворением поглощали отвратительную смесь картофеля фри и размороженного мяса. Я чувствовал, что Акеми все больше напрягается.

— Пойдем отсюда, а?

Зачем мы вообще завернули в этот бар? Наверное, принятый наркотик и ближайшая перспектива оказаться в отеле возбудили нас настолько, что мы потянулись на первые неоновые огни и взрывы смеха, доносившиеся оттуда. Лучше было бы выбрать место потише, какой-нибудь бар в районе Акасаки, где я забронировал номер.

— Тебе, кажется, не слишком охота оказаться со мной наедине, так? Что же это такое? Мы уже готовы были поссориться, а никакого физического или психического действия наркотика все еще не наблюдалось. Я взглянул на часы: прошло уже сорок минут с тех пор, как мы приняли по таблетке. Лекарство от желудка уже начало бы действовать, средство от простуды уже вызвало бы некоторую сонливость. «Радуга в вашем сердце», — объявил тогда Поросенок. Радуга? Я не видел никакой радуги ни на затылке Акеми Йокоты, ни на стенах кафе, а может, она была столь же неразличима, как и мое опьянение? Молодежь принялась орать хором какую-то популярную песню, и голоса их усиливались громкоговорителями. Слова этой песни были явно не из литературного японского. Разгоряченные и пьяные посетители бара дергались под музыку, с лицами, пунцовыми от выпитого саке и проглоченной картошки с дешевым мясом, отсвечивая зала-ченными прядями черных волос, на которых отражались вспышки огней музыкального проигрывателя пятидесятых годов. Мне показалось, что пульс у меня участился, но это, несомненно, было связано со страхом перед неминуемо приближающимися упреками этой тридцатилетней женщины, моей спутницы. У Акеми на бедре был шрам, напоминающий пятно от красных чернил на промокашке.

— У тебя такое лицо… можно подумать, ты уже жалеешь, что грохнул столько денег, и все. что я тебе только что рассказала… тебе ведь просто смешно, а?

Положение ухудшалось. Акеми, которой, конечно же, очень хотелось упрекнуть меня за восемь месяцев моего отсутствия, находилась на грани истерики. Истерика! Слово показалось мне старомодным. Я чувствовал, что Акеми, переполняемая той самой энергией, которая рождается от безысходности, готова наброситься на меня с совершенно абсурдными обвинениями, наговорить неизвестно чего. Я не знал, как быть: она непременно накинулась бы на меня, если бы я продолжал молчать, но ответь я — это могло бы разозлить ее вдвойне. И первое и второе заранее утомляло меня. Конечно, лучше было промолчать в ответ на необоснованные обвинения, но дело в том, что я молчал уже довольно долго. Это пятно, след от шрама, величиной с монету в пятьсот иен, осталось от ожога лазером на месте родимого пятна. Я живо представил себе ситуацию: родимое пятно, приподнятое двумя длинными волосками, затем запах паленой свинины в момент облучения и наконец красное пятно. Я знал, что, раздевая ее, я не удержусь и спрошу, сколько мужчин у нее было за это время, и мне стало дурно. Всем, кто спал с ней до меня, нравилось это родимое пятно с двумя волосками, а те, кто будет после, вряд ли обратят внимание на этот оставшийся красноватый шрам; я один знал всю историю.

— Ну все, я ухожу!

Акеми поднялась, прошла к выходу, проталкиваясь сквозь толпу посетителей, которые все до одного были моложе ее лет на десять. У двери она обернулась ко мне, как бы говоря: «Так ты идешь или нет?» Я почувствовал, как на меня обратились взгляды раскрасневшихся студентов, в большинстве своем довольно пьяных. «Что за тип, не может послать подальше эту невзрачную дамочку». — казалось, говорили они. У официанта были лисьи глаза, и взгляд его пронзила ярость: не дав ему договорить, что с меня всего две тысячи восемьсот семьдесят одна иена, я сунул ему три тысячных банкноты и кинулся вслед за Акеми. Когда я выбрался наконец на улицу, Акеми стояла у края тротуара и ловила такси.