Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 69 страницасовершенно не заикается, но у меня не было времени задуматься над этим удивительным феноменом. Судя по всему, его недуг - а я читал, что заикание является именно психическим недугом - каким-то образом был связан с изъяснением по-русски. Уж не сказывалась ли в этом спотыкании на звуках родной речи скрытая враждебность к России и всему русскому? Это меня нисколько бы не удивило. Полчаса назад мы приехали на нашу наемную квартиру. Фандорин держал шкатулку, а мне досталась ноша еще более драгоценная: я нес на руках Эмилию, укутав ее альмавивой доктора Линда. Тело мадемуазель было гладким и очень горячим - это чувствовалось даже через ткань. Должно быть, именно от этого меня бросило в жар, и я долго потом не мог отдышаться, хотя мадемуазель вовсе не была тяжелой. Мы решили разместить дорогую гостью в одной из спален. Я уложил бедняжку на кровать, поскорее прикрыл одеялом и вытер со лба капельки пота. А Фандорин сел рядом и сказал: - Эмили, мы не можем вызвать к вам доктора. Мы с мьсе Зюкиным пребываем, так сказать, на нелегальном положении. Если позволите, я осмотрю и обработаю ваши раны и ушибы сам, у меня имеются некоторые навыки. Вы не должны меня стесняться. Это еще почему, мысленно возмутился я. Какая неслыханная наглость! Но мадемуазель не нашла в предложении Фандорина ничего дерзкого. - Мне сейчас не до стеснительности, - слабо улыбнулась она. - Я буду вам очень признательна за помошь. У меня все болит. Как видите, похитители обращались со мной не самым галантным образом. - Афанасий Степанович, п-подогрейте воду, - деловито велел Фандорин по-русски. - А в ванной я видел спирт и с-свинцовую примочку. Тоже Пирогов выискался! Тем не менее я все исполнил, а заодно прихватил чистые салфетки, меркурохром и пластырь, обнаруженные мной в одном из выдвижных ящиков туалетной комнаты. Перед осмотром мадемуазель застенчиво покосилась в мою сторону. Я поспешно отвернулся и, боюсь, густо при этом покраснел. Послышался шелест легкой ткани, Фандорин озабоченно произнес: - Господи, на вас нет живого места. Здесь не болит? - Нет, не очень. - А здесь? -Да! - Кажется, треснуло ребро. Я пока затяну пластырем... Здесь, под ключицей? - Когда нажимаете, больно. Неподалеку на стене висело зеркало. Я сообразил, что, если сделать два незаметных шажка вправо, мне будет видно, что происходит на кровати, однако я тут же устыдился этой недостойной мысли и, наоборот, переместился влево. - Перевернитесь, - приказал Эраст Петрович. - Я прощупаю вам позвонки. - Да-да, вот здесь больно, на кобчике. Я скрипнул зубами. Это становилось поистине невыносимым! Жаль, что я не вышел в коридор. - Вас ударили ногой, - констатировал Фандорин. - Это очень болезненное место. А мы его вот так, компрессом. И сюда... Ничего, еще несколько дней поболит и пройдет. Раздался плеск воды, мадемуазель несколько раз тихонько простонала. - Все, Атанас, можно вохочаться, - услышал я наконец, и сразу повернулся. Эмилия лежала на спине, по грудь закрытая одеялом. На левой брови белел аккуратный кусочек пластыря, угол рта покраснел от меркурохрома, под распахнутым воротом сорочки виднелся край салфетки. Я не смог взглянуть мадемуазель в глаза и покосился на Фандорина, который с невозмутимым видом, как заправский врач, мыл руки в тазу. При одной мысли о том, что эти сильные, тонкие пальцы только что касались кожи Эмилии, да еще в таких местах, о которых без головокружения и подумать невозможно, я закусил губу. Самое удивительное, что мадемуазель отнюдь не выглядела смущенной и смотрела на Фандорина с благодарной улыбкой. - Спасибо, Эраст. Эраст! - Спасибо. Мне теперь гораздо легче. - Она тихонько рассмеялась. - Увы, у меня не осталось от вас никаких тайн. Как порядочный человек вы обязаны на мне жениться. От такой рискованной шутки даже Фандорин покраснел. А про меня и говорить нечего. Чтобы изменить неприличное и мучительное направление, которое принимал разговор, я сухо спросил: - И все же, мадемуазель Деклик, где его высочество? - Не знаю. Нас разлучили сразу же, когда мы выбрались из-подземного хода, и после этого держали врозь. Мальчик был без сознания, да и я находилась в полуобмороке - меня довольно сильно ударили по голове, когда я попробовала кричать. - Да-да, - встрепенулся Эраст Петрович. - Что вы пытались нам сообщить? Вы крикнули: "Линд здесь. Это..." И больше ни слова. -Да, он зажал мне рот и еще ударил кулаком по лицу. Я узнала его, несмотря на маску! - Узнали?! - воскликнули мы с Эрастом Петровичем в один голос. Тут-то мадемуазель, удивленно приподняв брови, и задала вопрос, так сконфузивший Фандорина: - Как, вы не догадались, кто такой Линд? А я была уверена, что вы с вашим умом уже все разгадали. Ах, теперь мне кажется, что это так просто! Воистину мы все были слепы. Мы с Фандориным переглянулись, причем по его вороватому взгляду мне показалось, что он хочет проверить - не оказался ли я сообразительней его. Увы. Хотя дорого бы за это отдал. - О Господи, да это же Бэнвилл, - покачала головой она, все еще удивляясь нашей недогадливости. - Во всяком случае тот, кого мы знали как лорда Бэнвилла. Я узнала его по голосу - еще там, в склепе. Когда сверху крикнули: "Тревога! Бегите!" - Линд утратил всегдашнюю осторожность и воскликнул в полный голос: "Take the kid and the slut! Run! (Берите мальчишку и девку! Бежим! (англ))" Это был Бэнвилл! - Бэнвилл? - растерянно повторил Эраст Петрович. - Но как это возможно? Ведь он друг Георгия Александровича? Они давно знакомы! - Не так уж давно, - поправил я, пытаясь собраться с мыслями. - С Бэнвиллом его высочество познакомился нынешней весной, в Ницце. - Я этого не знал, - пролепетал Фандорин, словно оправдываясь. - В самом деле, как просто... - Он перешел на русский. - На всякого мудреца д-довольно простоты. Но моя простота в данном случае совершенно непростительна. Ну конечно! Он вскочил с кровати и принялся расхаживать, чуть ли не бегать по комнате, порывисто жестикулируя. Никогда еще я не видел его в такой ажитации. Слова слетали с его губ быстро, наскакивая одно на другое. - Именно в Ницце доктор и приступил к осуществлению своего плана. Он наверняка нарочно туда п-приехал, чтобы высмотреть подходящую жертву - ведь на Лазурный берег весной приезжает столько grands-dues russes! (Русские великие князья (фр.)) И про майскую коронацию в Москве тоже было уже известно! Втереться в доверие к кому-нибудь из членов императорской фамилии, стать другом семьи, добиться приглашения на т-торжества, а остальное - вопрос технической подготовки! - И вот еще что! - перебил я. - Ненависть к женщинам. Вы сами говорили, что Линд не терпит вокруг себя женщин! Теперь понятно почему. Выходит, Эндлунг был прав! - Эндлунг? - убитым голосом переспросил Эраст Петрович и свирепо потер лоб, будто хотел протереть его насквозь, до самого мозга. - Да-да, в самом деле. А я не придал его дурацкой теории никакого значения - из-за того, что до нее додумался болван Эндлунг. Вот уж воистину: "Избрал немудрых дабы мудрых посрамить". Ах, Зюкин, снобизм - худший из г-грехов... Бэнвилл! Это был Бэнвилл! И духи "Граф Эссекс"... Как ловко он обеспечил себе свободу действий, изобразив внезапный отъезд! И эта так кстати подвернувшаяся дуэль! А выстрел Глинскому прямо в сердце - узнаю дьявольскую меткость Линда! Отличный маскарад: эксцентричный британский гомосексуалист. Размах, ювелирный план, невероятная дерзость, безжалостность - это безусловно почерк Линда! А я снова его упустил... - Но остался мистер Карр, - напомнил я. - Ведь он тоже человек Линда. Эраст Петрович безнадежно махнул рукой: - Уверяю вас, что Карр тут не при чем. Иначе Линд бы его не б-бросил. Жеманного красавчика доктор прихватил для вящей убедительности своего к-камуфляжа и, вероятно, во имя совмещения полезного с приятным. Линд известен своими сибаритскими привычками. Черт возьми, обиднее всего, что Эндлунг был прав! Банда г-гомосексуалистов - сплоченная не только денежным интересом, но и иными узами. Вот откуда такая преданность и самоотверженность! Мадемуазель, наморщив лоб, сосредоточенно внимала причитаниям Фандорина и, кажется, все или почти все понимала. - О да, Линд действительно ненавидит женщин, - горько усмехнулась она. - В этом я имела возможность убедиться на собственном опыте. За все время неволи я получила один раз кусок хлеба и дважды кружку воды. Хорошо хоть рядом была бочка с этой вашей ужасной капустой... Меня держали на цепи, раздетой. А вчера вечером Бэнвилл, то есть Линд, спустился вниз злой как тысяча чертей и, ни слова ни говоря, принялся пинать меня ногами! Кажется, у него случилась какая-то неприятность. Была сильная боль, но еще сильнее был страх. - Эмилия передернулась и натянула одеяло до самого подбородка. - Это не человек, а какой-то сгусток зла. Он избивал меня, не произнося ни единого слова, и впал в такое ожесточение, что если бы не владелец дома, доктор, вероятно, забил бы меня до смерти. Кстати, хозяин - довольно высокий человек с хмурым лицом - единственный не мучил меня. Это он дал мне хлеб и воду. Мадемуазель осторожно дотронулась до заклеенной брови. - Вы видели, Эраст, как Линд меня отделал. Мерзавец! И, главное; совершенно ни за что! - Разозлился, когда узнал, что лишился двух своих помощников, - пояснил я. - Господин Фандорин одного из них убил, а другого передал полиции. - Жалко, Эраст, что вы не убили обоих, - сказала она, шмыгнув носом и смахнув с ресницы злую слезу. - Эти немцы были настоящие скоты. Которого из них вы прикончили - такого, с оттопыренными ушами, или веснушчатого? - Веснушчатого, - ответил Эраст Петрович. А я не успел рассмотреть ни того, ни другого - ведь в подворотне было темно. - Ничего, - заметил я. - Зато теперь доктор остался в полном одиночестве. Фандорин скептически поджал губы: - Вряд ли. Кто-то ведь еще стережет мальчика. Если бедный ребенок еще жив... - О, малыш жив, я в этом уверена! - воскликнула мадемуазель. - Во всяком случае, вчера вечером был еще жив. Когда хозяин оттащил от меня рассвирепевшего Бэнвилла, я слышала, как тот прорычал: "Если бы не камень, я бы послал ему головы обоих - и мальчишки и бабы" Думаю, Эраст, он имел в виду вас. - Слава Богу! - вырвалось у меня. Я обернулся на висевшую в углу иконку Николая Угодника и перекрестился. Михаил Георгиевич жив, надежда остается! Однако было еще один вопрос, который терзал меня. О таком не спрашивают, а спросив, не имеют права рас считывать на ответ. И все же я решился: - Скажите, они... они... совершали над вами насилие? Для ясности я произнес эти слова по-французски. Благодарение Богу, Эмилия не оскорбилась - напротив, печально улыбнулась: - Да, Атанас, они совершали надо мной насилие, как вы могли бы заметить по моим синякам и шишкам. Единственное утешение, что это было не то насилие, которое, очевидно, имеете в виду вы. Эти господа, вероятно, предпочли бы наложить на себя руки, чем вступить в физиологические отношения с женщиной. От этого смелого, прямого ответа я вконец стушевался и отвел глаза. Если мне что-то и не нравилось в мадемуазель Деклик - так это неженская точность в выражениях. - Итак, подведем итоги, - объявил Фандорин, сцепив пальцы. - Мы вытащили из лап доктора Эмилию. Это раз. Мы теперь знаем, как выглядит доктор Линд. Это два. Мы вернули драгоценности императрицы. Это три. Половина дела сделана. Остались сущие пустяки. - Он тяжело вздохнул, и я понял, что про пустяки сказано в ироническом смысле. - Освободить мальчика. И уничтожить Линда. - Да-да! - порывисто приподнялась с подушки мадемуазель. - Убить эту подлую гадину! - Она жалобно посмотрела на меня и тоненьким голосом произнесла. - Атанас, вы не представляете, какая я голодная... Ах, тупой, бесчувственный чурбан! Фандорину что, его только Линд интересует, но я-то, я-то хорош! Я кинулся к дверям, однако Эраст Петрович ухватил меня за полу пиджака. - Куда это вы, Зюкин? - Как куда? В столовую. Там в буфете есть сыр, печенье, а в леднике - паштет и буженина. - Никакой б-буженины. Стакан сладкого чаю с ромом и кусочек черного хлеба. Больше пока нельзя. Он был прав. После голодания не следует нагружать желудок тяжелой пищей. Но сахару я положил четыре ложки, отрезал изрядный ломоть хлеба и плеснул в стакан побольше виски из бутылки мистера Фрейби. Мадемуазель выпила чаю, улыбаясь разбитыми губами, и ее бледные щеки порозовели. Мое сердце сжималось от невыразимой жалости. Если бы мне сейчас попался гнусный доктор Линд, избивавший ногами беспомощную женщину, я бы взял его руками за горло, и никакая сила не сумела бы разжать моих пальцев. - Вам нужно поспать, - сказал Фандорин поднимаясь. - Утром мы решим, как действовать дальше. Афанасий Степанович, - перешел он на русский, - не согласитесь ли вы п-переночевать вот здесь, в креслах? На случай, если Эмилии что-нибудь понадобится? Он еще спрашивал! Мне так хотелось побыть с ней наедине. Просто помолчать. А если получится, то и сказать о чувствах, теснивших мою грудь. Только где же взять такие слова? Фандорин вышел. Эмилия с улыбкой смотрела на меня, а я, жалкий, неуклюжий урод все облизывал губы, откашливался, сжимал и разжимал пальцы. Наконец решился заговорить: - Я... Мне весьма недоставало вас, госпожа Деклик. - Ви можете звать меня "Эмили", - тихо сказала она. - Да, хорошо. Это и в самом деле не будет чрезмерной фамильярностью, потому что после всего, через что вы... то есть мы с вами... то есть все мы прошли, я смею надеяться, что вы и я... - Я запнулся и мучительно покраснел. - Что мы с вами... - Да? - ласково кивнула она. - Говохите, говохите. - Что мы с вами можем считаться не просто сослуживцами, а друзьями. - Дхузьями? Мне показалось, что в ее голосе прозвучало разочарование. - Нет, я, конечно, не настолько самонадеян, чтобы иметь в виду какую-то особенно тесную или близкую дружбу, - быстро поправился я, чтобы она не подумала, будто я, пользуясь положением, навязываюсь ей в наперсники. - Мы просто стали с вами добрыми приятелями. И я очень этому рад... Вот. Больше я ничего не сказал, потому что, по-моему, в наших отношениях и так произошел весьма существенный сдвиг: узаконилось обращение по имени, а кроме того я предложил ей дружбу и, судя по всему, мое предложение было принято благосклонно. Однако Эмилия смотрела на меня так, словно ожидала от меня чего-то еще. - Вы смотхите на меня как на дхуг, пхиятель? - спросила она после долгой паузы, как бы уточняя. - Да, как на дорогого друга, - осмелев, подтвердил я. Тогда мадемуазель вздохнула, закрыла глаза и тихо проговорила: - Пхостите, Атанас. Я очень усталая. Я буду спать. Я не заметил, когда она заснула. Грудь вздымалась и опускалась все так же ровно, чуть подрагивали длинные ресницы, а время от времени по чертам пробегала легкая тень - словно тучка по глади лазурных вод. Всю ночь я то погружался в короткий, невесомый сон, то снова просыпался. Достаточно было Эмилии шевельнуться или вздохнуть чуть глубже, и я сразу открывал глаза - не нужно ли принести воды, укутать, поправить подушку. Эти частые пробуждения были нисколько не мучительны, а, наоборот, приятны и даже сладостны. Давно, очень давно не ощущал я такого покоя.
19 мая
Завтрак я подал уже самый настоящий: с фарфором и серебром, на крахмальной скатерти. Без повара приготовить что-нибудь пристойное, конечно, невозможно, но все же был омлет, сыры, копченья. Эмилия сегодня выглядела гораздо лучше и ела с большим аппетитом. Глаза ее оживленно блестели, голос был звонок и весел. Женщины обладают поразительной способностью быстро излечиваться от самых тяжких недугов, если их жизненные условия внезапно меняются к лучшему - я множество раз бывал свидетелем подобных преображений. Правда и то, что лучше всего на представительниц слабого пола действует окружение мужчин и мужская внимательность, а уж в этом смысле мы обращались с мадемуазель, как с истинной королевой. Фандорин вышел к завтраку в утреннем смокинге и белом галстуке, очевидно, тем самым демонстрируя, что вольности, к которым он был вынужден прибегнуть накануне, никоим образом не уменьшили его почтительности по отношению к гостье. Я оценил этот жест. По правде сказать, мое направление мыслей было сходным, только вот, в отличие от Эраста Петровича, я не имел во что переодеться и удовольствовался тем, что как следует выбрил свою Голую физиономию. Когда пили кофей (я тоже сидел за столом, потому что находился в этой компании не в качестве дворецкого, а как приватное лицо), Эраст Петрович заговорил о деле. Беседа шла на французском. - Я мало спал минувшей ночью, зато много размышлял. Теперь мне понятно, чем была вызвана моя непростительная ошибка. Я не ожидал от доктора Линда такой дерзости - во всех прежних своих операциях он вел себя очень осторожно. Но очевидно, на сей раз куш был слишком велик, и Линд решил занять самую выигрышную позицию. Находясь в Эрмитаже, он мог наблюдать за всеми нашими приготовлениями. А еще одним источником получения сведений для него, конечно же, был мистер Карр, столь искусно подставленный Симеону Александровичу. Драма с африканской ревностью, вероятно, была не более чем спектаклем. Генерал-губернатор откровенничал с душкой-англичанином, а тот потом пересказывал услышанное мнимому лорду Бэнвиллу. - Быть может, дерзость доктора объясняется тем, что он решил, завладев такой грандиозной добычей, навсегда удалиться от дел? - предположила Эмилия. - В конце концов, сколько денег нужно человеку? Фандорин скривил угол рта. - Я не знаю, что этому человеку больше нужно - деньги или само злодейство. Это не обычный стяжатель. Это настоящий поэт зла, виртуозный инженер коварства и жестокости. Я уверен, что доктор получает наслаждение от выстраивания головоломных преступных конструкций, и на сей раз он превзошел самого себя - возвел истинную Эйфелеву башню. Мы подкосили это замысловатое сооружение, и оно рухнуло, но своими обломками, кажется, существенно повредило здание российской монархии. Я тяжко вздохнул, подумав о том, что вчерашняя катастрофа и в самом деле может привести к непредсказуемым последствиям. Как бы не вышло бунта. А уж о том, что станут писать эмигрантские газеты или пресса недружественных стран, и помыслить было страшно. - Я не очень поняла вашу аллегорию об обрушившейся башне, но мне кажется, Эраст, вы очень верно подметили главную особенность натуры Линда, - согласно закивала Эмилия. - Он именно поэт зла. И ненависти. Этот человек полон ненависти, он буквально ею сочится. Если б вы только слышали, как он произносит ваше имя! Я уверена, что сведение счетов с вами для него значит ничуть не меньше, чем этот злосчастный бриллиант. Кстати, я правильно поняла смысл выкриков доктора? Камень остался у вас? - Хотите взглянуть? Фандорин достал из кармана свернутый платок, вынул бриллиант, и голубоватые грани засверкали радужными огоньками, притянув лучи утреннего солнца. - Как много света, - задумчиво произнесла мадемуазель, чуть прищурившись от нестерпимого сияния. - Я знаю, что это за свет. За века камень загасил множество жизней, и все они теперь светятся там, внутри. Держу пари, что за последние дни, напитавшись новым кормом, "Орлов" засверкал еще ярче. Она взглянула на меня - вернее, на мою макушку и сказала: - Простите, Атанас, вчера я была слишком увлечена собой и даже не спросила, что с вами случилось. Откуда у вас на голове эта багровая шишка? - Ах, вы ведь ничего не знаете! - спохватился я. - Поэтому и про Эйфелеву башню не поняли. И я поведал ей про вчерашнее побоище на Ходынском поле, завершив свой рассказ словами: - Линд не только безжалостен, но и сверхъестественно ловок. Тысячи людей погибли, а он вышел сухим из воды. - Нет-нет, здесь не только ловкость, - всплеснула рукой мадемуазель, и покрывало сползло с ее плеча. Вероятно, со стороны наша троица выглядела престранно: Фандорин в белом галстуке, я в порванной куртке и дама, укутанная в шелковое покрывало - иного одеяния для Эмилии взять было негде. - По-моему, доктор Линд из тех людей, кто любит одним выстрелом убить двух зайцев, - продолжила мадемуазель. - Когда мы бежали тем ужасным подземным ходом, он по-немецки сказал своим людям - уже после того, как вы крикнули ему про обмен: "У меня в Москве еще четыре дела: бриллиант, Фандорин, принц Симон и этот иуда Карр". Таким образом, я полагаю, Эраст, что ваше предположение относительно игры в ревность неверно. Линд и в самом деле оскорблен изменой своего любовника. А что до вчерашней катастрофы, то вероятнее всего, она преследовала и другую цель: поквитаться с московским генерал-губернатором. Если бы Линд хотел просто скрыться, он бы выдумал что-нибудь менее сложное и рискованное. Его ведь и самого могли растоптать в давке. - Вы очень умная женщина, мадемуазель, - с серьезным видом сказал Эраст Петрович. - Так вы полагаете, что жизнь любителя крашеных гвоздик в опасности? - Безусловно. Линд не из тех людей, кто отступает или прощает. Неудачи лишь разогреют кипящую в нем ненависть. Знаете, у меня создалось ощущение, что гомосексуализму эти люди придают какое-то особенное, почти мистическое значение. Линдовы головорезы не просто боялись или уважали своего главаря. Мне показалось, что они в него влюблены - если здесь уместно это слово. Линд вроде султана в гареме, только вместо одалисок его окружают воры и убийцы. Думаю, насчет мистера Карра вы были правы - для Линда он вроде болонки или левретки, совмещение полезного с приятным. Я уверена, что доктор ему не спустит измены. - Значит, Карра нужно выручать. - Фандорин положил на стол скомканную салфетку и поднялся. - Эмилия, мы отправим вас в Эрмитаж, и вы предупредите англичанина об опасности. - Вы предлагаете мне явиться во дворец замотанной в эту тряпку? - негодующе воскликнула мадемуазель. - Ни за что! Лучше уж вернуться в погреб! Эраст Петрович озадаченно потер подбородок. - В самом деле. Я об этом не подумал. Зюкин, вы п-понимаете что-нибудь в дамских платьях, шляпках, туфлях и всем таком? - Совсем немного, - признался я. - А я и того меньше. Но делать нечего. Дадим Эмилии возможность совершить утренний т-туалет, а сами тем временем наведаемся на Мясницкую, в магазины. Что-нибудь купим. Эмилия, вы доверитесь нашему вкусу? Мадемуазель прижала руку к груди: - Вам, мои дохогие господа, я довехяю во всиом.
X x x
У Мясницких ворот мы остановились, в нерешительности оглядывая вывески магазинов готового платья. - Как вам вон тот? - показал Фандорин на зеркальную витрину с надписью "Последние парижские моды". - Раз п-парижские, то, верно, хорошие? - Я слышал, как ее императорское высочество говорила, что в этом сезоне мода на все лондонское. К тому же, не будем забывать, что мадемуазель Деклик не имеет и того, без чего приличные дамы не обходятся. - В к-каком смысле? - уставился на меня непонятливый Фандорин, и пришлось выразиться прямее: - Нижнее белье, чулки, панталоны. - Да-да, действительно. Вот что, Зюкин, я вижу, что вы в т-таких делах человек сведущий. Командуйте. Первая трудность возникла в обувной лавке. Глядя на штабеля коробок, я вдруг сообразил, что совершенно не представляю, какой нам нужен размер. Но здесь кстати пришлась фандоринская наблюдательность. Он показал приказчику свою ладонь и велел: - Вот столько плюс полтора дюйма. Думаю, будет в самый раз. - А какой прикажете фасончик? - изогнулся приказчик. - Имеем прюнелевые башмачки на каблучке в три четверти - последний шик-с. Или вот не угодно ли атласные баретки, туфли из набивного сатентюрк, кимринские юфтевые полусапожки, шоссюрки от "Альбен Пико"? Мы переглянулись. -Давайте те, которые последний шик, -решился Фандорин и заплатил девятнадцать рублей пятьдесят копеек. С сиреневой коробкой в руке мы двинулись дальше. Вид этого изящного картонного сооружения напомнил мне об ином вместилище, которого я не видел со вчерашнего вечера. - А где шкатулка? - спросил я, внезапно забеспокоившись. - Не ровен час, влезут воры. Известно, сколько в Москве всякой швали. - Не б-беспокойтесь, Зюкин. Шкатулку я спрятал так, что и сыскной отдел полиции не отыщет, - успокоил он меня. Платье и шляпку мы купили довольно легко, в магазине "Бо Брюммель. Товары из Лондона". Нам обоим пришлось по сердцу светло-палевое платье из барежа-шамбери с золотой нитью и накидкой-сорти. Фандорин выложил за него сто тридцать пять рублей, и, ей-богу, оно стоило этих денег. Шляпка из кружевного тюля с шотландским фаншоном (мой выбор) встала в четвертную. Эрасту Петровичу показались излишеством бумажные фиалки на тулье, а на мой взгляд они отлично шли к глазам Эмилии. Тяжело пришлось в магазине дамского белья. Здесь мы задержались надолго, потому что не могли толком ответить ни на один вопрос продавщицы. Фандорин выглядел смущенным, я же и вовсе был готов под землю провалиться - особенно, когда бесстыжая девица стала допытываться про размер бюста. Именно в этой лавке я подслушал разговор, от которого мое настроение решительно испортилось, так что я перестал участвовать в обсуждении покупок, всецело положившись на Эраста Петровича. Разговаривали две дамы - вполголоса, но было отлично слышно. -...А государь прослезился и говорит: "Это знак свыше, что мне не нужно царствовать. Я сложу с себя венец и уйду в монастырь, чтобы весь остаток моих дней молиться о душах погибших", - говорила одна, полная и важная, но, судя по виду, не из самого большого света. - Мой Серж слышал это собственными ушами, потому что вчера состоял при его высочестве дежурным чиновником. - Какое величие души! - восхитилась собеседница, дама помоложе и попроще, взиравшая на толстуху с почтением. - А что Симеон Александрович? Неужто правду говорят, что это именно он уговорил царя и царицу все-таки отправиться на этот злосчастный бал? Я потихоньку подобрался ближе, делая вид, что увлечен разглядыванием каких-то кружевных штанишек с рюшами и оборочками. - Сущая правда, - понизила голос первая. - Серж слышал, как его высочество сказал: "Эка важность! Быдло потоптало друг друга в давке за дармовщиной. Полно ребячиться, Ники, ступай царствовать". Вряд ли у полной дамы хватило бы фантазии такое выдумать. Как это похоже на Симеона Александровича - повторить слово в слово фразу, некогда сказанную Александру Благословенному убийцей его венценосного отца! - Ах, Филиппа Карловна, но зачем же было в такой вечер отправляться на бал к французскому посланнику! Филиппа Карловна скорбно вздохнула, возвела очи горе. - Что я могу вам ответить, Полинька? Лишь повторить слова Сержа: "Кого захочет наказать - лишит разума". Видите ли, граф Монтебелло специально для бала велел привезти из Франции сто тысяч роз. Если бал перенести, розы бы завяли. Поэтому их величества посетили раут, но в знак траура не стали
|
