Глава 4. — Подождите здесь, — тихо попросила Дженнсен

— Подождите здесь, — тихо попросила Дженнсен. — Я пойду скажу ей, что у нас гость.

Себастьян тяжело опустился на выступ скалы, который служил удобным сиденьем.

— Вы просто скажите ей, что я говорил. Скажите, я пойму, если она не захочет оставлять на ночлег незнакомца. Я понимаю, что это совсем не беспочвенный страх.

Дженнсен устремила на него спокойный взгляд и произнесла с расстановкой:

— У нас с матерью есть причина не бояться посетителей.

Это не была бравада и по тону он понял. Впервые, с момента встречи, в обычно спокойном взгляде его голубых глаз промелькнула неуверенность — этакая тень напряжённости, которой не проявлялось, даже когда Дженнсен осматривала при нём нож. Девушка видела, как он ломает голову, пытаясь понять, какую опасность она может собой представлять и губы её тронула улыбка.

— Не беспокойтесь! Только тем, кто хочет причинить нам зло, опасно находиться здесь.

Он поднял руки, показывая, что сдаётся:

— Ну, тогда я здесь в такой же безопасности, как дитя в материнских руках.

Дженнсен оставила Себастьяна дожидаться на уступе скалы, а сама пошла вверх по извилистой тропе, мимо нависающей ели. Ступая по перевитым корням, как по ступеням, она поднималась к дому, который располагался в сени дуба на небольшом горном выступе.

Поросшая травой площадка в более погожие дни была залита солнцем. Здесь было достаточно места для выпаса козы и нескольких уток и цыплят. Позади дома находилась крутая скала, не дававшая незваным гостям возможности подобраться с этой стороны. Единственным подходом к дому служила тропа, по которой поднималась сейчас девушка.

На случай угрозы, мать с дочерью высекли в скале хорошо спрятанные ступеньки — сзади, у кромки узкой скалы. Далее извивающаяся тропинка уходила в сторону, пересекая оленьи тропы и вела через ущелье и дальше.

Эта потайная тропа была почти недоступна, по ней было невозможно пройти, если не знать точного маршрута в лабиринте возвышающихся скал, расселин и узких карнизов над краем ущелья.

А кроме того, мать с дочерью позаботились, чтобы ключевые части маршрута были укрыты буреломом и специально посаженными кустами.

С юных лет Дженнсен с матерью часто переезжали и никогда не задерживались долго на одном месте. Здесь, однако, они ощущали себя в безопасности и прожили уже больше двух лет.

Ни один путник ни разу еще не обнаружил их укрытие в горах — как случалось в других местах, где им довелось жить, — а жители Бриартона, ближайшего к ним города, никогда не осмеливались заходить в тёмный, пугающий лес так далеко.

Почти нехоженая тропа вокруг озера, с которой упал солдат, была от них на таком же расстоянии, как любая другая тропа. Только один раз Дженнсен с матерью побывали в Бриартоне. Едва ли кто-нибудь вообще знал, что они живут среди непроходимых гор, вдали от пахотных земель.

Кроме случайной встречи с Себастьяном, Дженнсен никогда никого не видела вблизи своего дома. Это было самое безопасное место, которое когда-либо у них с матерью было и девушка уже осмеливалась считать его своим домом.

С шестилетнего возраста Дженнсен преследовали. Несмотря на все меры предосторожности, которые предпринимала её мать, несколько раз они были близки к тому, чтобы их поймали. Преследователь не был обычным человеком, его не сковывали традиционные методы поисков.

Дженнсен знала, что сова, наблюдающая с высокой ветви за тем, как она пробирается по горной тропе, вполне может быть его глазами. Как только Дженнсен добралась до дома, ей навстречу вышла мать с наброшенной на плечи накидкой.

Они с дочерью были одного роста, у матери были такие же густые волосы, но скорее каштановые, чем рыжие. Ей ещё не исполнилось тридцати пяти и она была для Дженнсен одной из самых красивых женщин, а её фигурой залюбовался бы сам Создатель.

В других обстоятельствах вокруг матери вились бы бесчисленные ухажёры, готовые отдать за неё выкуп, как за королеву. Однако, насколько прекрасным было её лицо, настолько же любящим — сердце и она, чтобы защитить свою дочь, отказалась от всего на свете.

Иногда Дженнсен начинала жалеть себя, вспоминая, чего в её жизни не было из того, что могло бы быть. Но она тут же вспоминала мать, которая отказалась от всего этого по доброй воле и ради своей дочери... Больше всего мать была похожа на ангела-хранителя во плоти.

— Дженнсен! — Мать кинулась к ней и обняла за плечи. — О-о, Джен, я уже начала волноваться. Где ты была? Я уже собиралась искать тебя, я уже решила, что с тобой приключилась беда.

— Так оно и было, мама, — сказала Дженнсен.

Мать на мгновенье замерла, затем, не задавая никаких вопросов, обняла дочь. После дня, наполненного пугающими событиями, объятия матери были для Дженнсен как чудодейственный бальзам. Наконец, по-прежнему успокаивающе обнимая дочь за плечи, мать потянула её в дом.

— Заходи внутрь, надо обсохнуть. Я вижу, у тебя отличный улов. Мы пообедаем и ты хорошенько мне всё расскажешь.

Дженнсен замедлила шаг:

— Мама, я не одна.

Мать остановилась, внимательно вглядываясь в лицо дочери и пытаясь понять, насколько серьёзно случившееся.

— Что ты имеешь в виду? Кто с тобой?

Дженнсен махнула рукой в сторону тропы:

— Он там, внизу. Я велела ему подождать. Я сказала, что спрошу, можно ли ему поспать в хлеву...

— Что? Остаться здесь, у нас? Джен, о чём ты только думала? Мы не можем...

— Мама, послушай меня. Пожалуйста!.. Сегодня случилось ужасное. И Себастьян...

— Себастьян?

Дженнсен кивнула:

— Этот человек, которого я привела... Себастьян помог мне. Я натолкнулась на солдата, сорвавшегося с верхней тропы над озером.

Лицо у матери стало пепельным. Она молчала. Дженнсен набрала побольше воздуха и продолжила рассказ:

— Я обнаружила мертвого д'харианского солдата в ущелье, под верхней тропой. Других следов вокруг не было — я посмотрела. Он был настоящий великан, вооружённый с ног до головы. Боевой топор, меч у пояса, меч на перевязи...

Мать наклонила голову и пристально посмотрела на дочь:

— Ты мне что-то не договариваешь, Джен.

Дженнсен не хотела рассказывать всё, пока не объяснится насчёт Себастьяна, но, похоже, мать читала всё в глазах и улавливала по голосу. От листочка бумаги, лежавшего в кармане Дженнсен исходила ужасная угроза и два слова, написанные на нём, звучали в её голове набатом.

— Мама, пожалуйста... Дай, я расскажу тебе всё по-своему?

Мать погладила Дженнсен по щеке:

— Ну, что же, расскажи. И если так надо, то — по-своему.

— Я обыскивала солдата, пыталась найти что-нибудь важное. И кое-что нашла. Но потом этот человек, путник, случайно заметил меня... Извини, мама, я была напугана... Солдат лежал там и я обнаружила кое-что у него в карманах и вела себя не так осторожно, как следовало бы. Я знаю, что вела себя глупо...

Мать улыбнулась:

— Нет, дитя моё, все мы не без греха. Нет идеальных людей. Мы все когда-нибудь совершаем ошибки. Это не означает, что ты глупа. Не говори о себе так.

— Ну, я почувствовала себя так глупо, когда он что-то сказал и я обернулась, а он уже стоял рядом. Но я держала нож наготове...

Мать одобрительно кивнула, улыбнувшись дочери.

— Он потом понял, что тот человек разбился насмерть. Он... его зовут Себастьян... он сказал, что если мы просто оставим солдата здесь, то скорее всего его найдут другие и начнут нас всех допрашивать и могут обвинить в том, что погиб их товарищ...

— Похоже, этот Себастьян знает, о чём говорит.

— Я тоже так подумала. Я ещё раньше сама хотела похоронить мёртвого солдата, постараться его спрятать. Но он был такой огромный... Я бы никогда не смогла оттащить его в расселину.

Себастьян предложил мне захоронить тело. Вместе мы смогли перетащить его и скатить в глубокую щель в скале. Мы очень хорошо прикрыли его сверху. Я наносила гравия, а Себастьян положил наверх несколько тяжёлых валунов. Никто не найдёт солдата.

Мать выглядела более успокоенной.

— Это было мудрое решение.

— Прежде, чем мы похоронили его, Себастьян решил, что надо взять всё ценное. Не оставлять же гнить без пользы в земле!

Мать вопросительно подняла брови:

— Ну и взял он что-то?

Дженнсен кивнула. Она сунула руку в карман, где не было листа бумаги, вытащила деньги и переложила в руку матери.

— Себастьян настаивал, чтобы я взяла всё. Здесь золотые марки. Он не хотел брать их себе.

Мать смотрела на состояние, лежащее в её руке, затем бросила взгляд на тропу, где ждал Себастьян. И склонилась ближе к Дженнсен:

— Джен, раз он пришёл с тобой, то, может быть, считает, что сможет забрать деньги, когда ему заблагорассудится. Он изобразил из себя щедрого человека, завоевал твоё доверие, но от денег не отходит, чтобы, в конце концов, забрать их.

— Я тоже думала над такой возможностью.

Тон матери смягчился, она с сочувствием сказала:

— Джен, это не твоя вина. Я всегда держала тебя взаперти и ты просто не знаешь, какими могут быть люди.

Дженнсен отвела взгляд от умных глаз матери:

— Видимо, такие люди бывают. Но я не думаю, что Себастьян такой.

— А почему нет?

Дженнсен оглянулась:

— У него лихорадка, мама. Он болен. Он уходил, не попросившись на ночлег. Он распрощался со мной. Он очень устал и его трясёт в лихорадке и я побоялась, что он умрёт под дождём. Я его остановила и сказала, что, если ты не будешь против, он сможет спать в пещере со скотиной, где, по крайней мере, тепло и сухо.

Помолчав мгновенье, Дженнсен добавила:

— Он сказал, что если ты не захочешь, чтобы рядом находился чужак, то он не обидится и пойдёт своим путём.

— Да? Он в самом деле так сказал?.. Ну, Джен, этот человек либо очень честен, либо очень хитёр. — Мать устремила серьезный взгляд на дочь. — Что он за человек, как ты считаешь?

Дженнсен сцепила пальцы рук перед собой:

— Честное слово, не знаю. Я думала о том же самом... — Потом она вспомнила слова странника. — Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было вот это. Тогда тебе не надо будет бояться чужаков, нашедших приют в твоём доме.

Дженнсен вытащила из-за пояса нож в ножнах и протянула матери. Серебряная рукоять блеснула в тусклом желтоватом свете исходящем из окна.

Мать смотрела на нож в изумлении, потом медленно подняла его обеими руками на уровень глаз и прошептала:

— Милостивые духи...

— Я знала, — заметила Дженнсен. — Я чуть не завизжала от страха, когда увидела его. Себастьян сказал, что это — чудесное оружие. Он хотел, чтобы ты взяла нож. Себе он оставил короткий меч и топор. Я обещала отдать тебе этот нож. И он сказал, что это поможет тебе чувствовать себя в безопасности.

Мать задумчиво покачала головой:

— Я вовсе не чувствую себя в безопасности, зная, что человек с таким оружием был совсем близко от нас. Джен, мне это совсем не нравится. Совсем!..

По глазам матери Дженнсен видела, что теперь та обеспокоена вовсе не приведённым в дом чужестранцем.

— Мама, Себастьян болен. Можно ему остаться в пещере? Я постаралась убедить его, что мы ему не более опасны, чем он нам.

Мать взглянула на неё, хитро улыбнувшись:

— Умная девочка...

Обе знали, что могут выжить, только действуя сплоченно, роли каждой были отработаны и не требовалось всё подробно обсуждать.

Потом мать вздохнула, словно с грустью признавала, как много её дочь теряет в жизни. Она нежно провела рукой по волосам Дженнсен.

— Всё в порядке, дитя моё, — сказала она. — Мы позволим ему переночевать.

— И покормим его. Я сказала ему, что он получит горячий ужин за то, что помог мне.

Мать улыбнулась:

— Ну, тогда будет ему и ужин.

Наконец она вытащила нож из ножен. Внимательно осмотрела его со всех сторон изучая гравировку. Проверила остроту лезвия, затем — балансировку ножа. Покрутила его в тонких пальцах, чтобы иметь полное ощущение от вещи и снова взвесила в руках, примеряясь к оружию.

Наконец она положила нож на раскрытую ладонь, разглядывая украшенную орнаментом букву «Р». Дочь не могла даже представить, какие ужасные мысли и воспоминания проносились у матери в голове, пока та молча рассматривала эмблему, представляющую династию Рала.

— Милостивые духи, — прошептала мать едва слышно.

Дженнсен ничего не сказала. Она всё поняла. Это была не красота. Это была уродливая вещь, полная зла.

— Мама, — прошептала Дженнсен, когда, казалось, прошла вечность, а мать по-прежнему рассматривала рукоять ножа. — Уже почти стемнело. Можно я позову Себастьяна и потом отведу его в пещеру?

Мать вернула лезвие в ножны и с этим движением, казалось исчезли болезненные видения и воспоминания.

— Да, полагаю, будет лучше, если ты приведёшь его. А я приготовлю рыбу и принесу кой-какие травы, которые ослабят лихорадку и помогут ему уснуть. Жди здесь, пока я не выйду и не своди с него глаз. Мы поедим снаружи. Я не хочу, чтобы он входил в дом.

Дженнсен кивнула. Потом тронула руку матери, словно не хотела отпускать. Надо было сказать ещё кое о чём. Как жаль, что придётся сделать это. Дженнсен всей душой не хотелось причинять матери боль, но никуда не денешься.

— Мама, — сказала она чуть слышно. — Нам надо уходить отсюда.

Мать изумлённо взглянула на дочь.

— Вот что я нашла у д'харианского солдата. — Дженнсен вынула из кармана листок бумаги, расправила и протянула на раскрытой ладони.

Взгляд матери застыл на записке, состоящей всего из двух слов.

— Милостивые духи!..

Это было всё, что мать смогла произнести. Потом она обернулась, посмотрела на дом и обвела взглядом горы. Глаза её внезапно наполнились слезами. Дженнсен знала, что мать относилась к этому их жилью, словно к родному дому.

— Милостивые духи... — опять прошептала мать, не в силах сказать что-нибудь ещё.

Дженнсен подумала, что мать не выдержит такого напряжения и от бессилия разрыдается. Сама Дженнсен еле-еле сдерживала слёзы. Однако, ни та, ни другая не заплакали.

Мать пальцем потёрла под глазами и снова взглянула на Дженнсен. И всё-таки не выдержала — короткий скрипучий выдох, мгновенное, тут же подавленное рыдание.

— Это ужасно, дитя моё...

Сердце Дженнсен разрывалось от жалости. Всё, что недополучила в своей жизни она, мать недополучила вдвойне. И за себя, и за дочь. А кроме того, маме всегда приходилось быть сильной.

— Мы уйдём, как только начнет светать, — сказала мать словно о само собой разумеющемся. — От ночного похода под дождём не будет ничего хорошего. Нам придётся искать новое место для укрытия. На этот раз он подобрался слишком близко.

Глаза Дженнсен переполнялись слезами.

— Мне так жаль, мама, — с трудом произнесла она. — Я приношу тебе одни неприятности. — Она не выдержала: горькие слёзы хлынули из глаз. — Прости меня! Жаль, что тебе никак от меня не избавиться. — Дженнсен смяла в кулаке записку.

Мать обхватила её руками, прижала голову рыдающей дочери к своей груди.

— Нет, дитя моё, нет. Никогда не говори так. Ты — мой свет в окошке, моя жизнь. Все беды нам причиняют другие люди. Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за того, что они — воплощение зла. В тебе для меня вся радость жизни. Я бы отдала тебе всё на свете и в тысячу раз больше, кабы могла. И была бы очень, очень счастлива.

Дженнсен сейчас радовалась, что у неё никогда не будет детей. Ведь у неё нет такой силы, как у матери. Однако, через минуту-другую она решительно высвободилась из объятий:

— Мама, Себастьян явился издалека. Он сам об этом сказал. Он говорит, что пришёл из мест, расположенных за пределами Д'Хары. Есть такие места, другие страны. Он их знает. Разве это не удивительно? Разве не чудесно, что в мире есть место, которое не принадлежит Д'Харе?

— Но ведь эти земли находятся за пограничным барьером, который не пересечь.

— Да?.. А как же он тогда оказался здесь? Он-то смог пройти иначе бы его здесь не было.

— А что, Себастьян... Он живёт в одной из тех стран?

— Он сказал, что пришёл с юга.

— С юга? Не представляю, как такое может быть. Ты точно помнишь его слова?

— Да! — Дженнсен уверенно кивнула. — Он сказал про юг. Он упомянул об этом мимоходом. Я сама не уверена, что такое возможно, но вдруг это и в самом деле так? Мама, а может, он станет нашим проводником. Может быть, если мы попросим, он выведет нас из этой кошмарной страны!

Мать была человеком вполне трезвым, но Дженнсен видела, что она начала обдумывать эту дикую идею. Значит, не так уж всё несбыточно — коли мама обдумывает подобную возможность. Неужели Дженнсен удалось найти что-то стоящее, что поможет спасти их?..

— Но, с какой стати он будет помогать нам? — сказала мать.

— Не знаю. Я даже не знаю, заинтересует ли его наша просьба и что он захочет взамен. Я его не спрашивала. Я не осмелилась об этом говорить, пока не расскажу тебе. Потому отчасти я и привела Себастьяна сюда — чтобы ты сама могла расспросить его. Я так боялась упустить шанс... А вдруг это действительно возможно?

Мать снова оглядела дом. Построенный из брёвен, которые они сами ошкурили, состоящий всего из одной комнаты, он был крошечным, но тёплым, уютным и сухим.

Было страшно даже подумать о том, что в самый разгар зимы предстоит сниматься с места. Но альтернатива оказаться схваченными была гораздо хуже. Даже Дженнсен знала, что произойдёт, если их поймают. Перед смертью им предстоят долгие пытки и мучения.

Наконец, мать собралась с силами:

— Ты всё правильно продумала, дитя моё. Не знаю, будет ли толк, но мы поговорим с Себастьяном. Бесспорно только одно: надо уходить. Нельзя и мечтать остаться здесь до весны, раз они совсем близко. Уходим на рассвете.

— Мама, а если Себастьян не захочет увести нас из Д'Хары?.. Куда мы в таком случае пойдём?

Мать улыбнулась:

— Дитя моё, мир велик. Мы с тобой — всего лишь два неприметных человека. И опять просто исчезнем. Я знаю, это нелегко, но ведь мы с тобой вместе. И мы увидим новые места, новые земли... Ступай, веди сюда Себастьяна, а я пойду готовить ужин. Нам надо хорошенько поесть.

Дженнсен торопливо поцеловала мать в щёку и припустилась вниз по тропе. Снова накрапывал притихший было дождь. Среди деревьев было так темно, что девушка едва различала тропу.

Деревья вокруг казались ей д'харианскими солдатами, широкоплечими, могучими, пугающими. Она знала, что теперь, когда она увидела вблизи мёртвого солдата, её будут преследовать кошмары.

Себастьян всё ещё сидел на уступе, дожидаясь её. Когда Дженнсен подбежала к нему, он встал.

— Мама сказала, всё в порядке. Вы можете спать в пещере со скотиной. Она уже начала готовить рыбу. Она хочет с вами познакомиться.

Себастьян был настолько утомлён, что не мог выразить никакой радости, но ему удалось выдавить из себя подобие улыбки. Дженнсен схватила его за запястье и потянула за собой. Себастьяна продолжало трясти и лихорадить.

Но руки у него стали ещё теплей. Дженнсен знала, что именно так и проявляется лихорадка. Человек дрожит, хотя горит внутри огнём. Но она была уверена, что скоро он придёт в себя — от еды, трав и сна в тепле.

Не была она уверена в одном: согласится ли он помочь.