Глава 9. Чувствуя себя модно одетым, Оба шёл в своём кепи и коричневой шерстяной куртке по узким улочкам, напевая мелодию

Чувствуя себя модно одетым, Оба шёл в своём кепи и коричневой шерстяной куртке по узким улочкам, напевая мелодию, которую услышал, проходя мимо таверны. Перед поворотом на дорогу, ведущую к дому Латеи, ему пришлось пропустить проезжающего мимо всадника.

Уши коня повернулись в его сторону. Когда-то у Обы тоже была лошадь и он любил ездить верхом, но мать решила, что они не могут позволить себе держать лошадь. Более практичным было иметь быков — они делали больше работы, — но с ними особо не подружишься.

Оба шёл по тёмной дороге и под его ботинками скрипел снег. Навстречу ему прошла какая-то пара. Наверное, тоже ходили к Латее за снадобьем. Женщина настороженно взглянула в его сторону.

На тёмной дороге это было естественно, а кроме того, Оба знал, что некоторых женщин его вид просто пугает. Мужчина, шедший рядом с нею, встретился с Обой глазами — хотя мало кто из мужчин смотрел на него...

Их взгляды напомнили Обе о крысе. Он ухмыльнулся при воспоминании о том, как узнаёт новые вещи. Кажется, мужчина и женщина подумали, что он смеётся над ними.

Тогда Оба приподнял перед леди своё кепи. Она в ответ чуть улыбнулась. Это была добрая, ничего не значащая улыбка — так Обе часто улыбались женщины. А он сразу начинал чувствовать себя шутом...

Пара растворилась во тьме. Оба же, засунув руки в карманы куртки, повернул к дому Латеи. Он терпеть не мог ходить туда в темноте. Колдунья сама по себе пугала его, а ночной поход к ней вызывал ещё больший страх...

Оба судорожно вдохнул прохладный зимний воздух. Он не боялся оказать сопротивление грубой силе, но знал, что беспомощен перед колдовством. Он знал, в какое жалкое состояние повергает его снадобье Латеи.

Оно прожигало Обу, входя в него и исторгаясь вон. Зелье не только вызывало боль, от него Оба терял власть над собой, а после ощущал в себе что-то звериное. Это было так унизительно.

Он слыхал истории о людях, которые разозлили колдунью. Их постигла ужасная кара — лихорадка, слепота, медленная, намеренно мучительная смерть. Один человек сошел с ума и голым бросился в болото.

Люди говорили, что он каким-то образом разозлил колдунью. Его нашли погибшим от укуса змеи, он весь распух и стал багровым; тело его плавало среди осклизлых водорослей.

Оба не мог вообразить, что должен был сделать этот человек, чтобы заслужить от колдуньи такую судьбу. Ведь он должен был знать об опасности и остерегаться этой старой сварливой бабы.

Иногда Обу преследовали кошмары о том, что при помощи своего колдовства она может сделать с ним. Во власти Латеи было пронзить его тысячью копий. И даже содрать мясо с костей. Или сварить его глаза прямо в голове. А то и сделать так, чтобы его язык распух и тогда он подавится и задохнётся испытав страшные мучения...

Он поспешил к дому колдуньи. Раньше начнёшь, раньше закончишь... Оба уже хорошо знал об этом.

Подойдя к двери, он постучал:

— Это Оба Шолк. Мать прислала меня за лекарством.

Ожидая ответа, он наблюдал, как его дыхание облачком поднимается к небу. Дверь наконец открылась и Латея принялась разглядывать его. Он подумал, что колдунья могла бы посмотреть на него и не открывая двери.

Иногда, когда он ждал, пока Латея смешает снадобья, к ней приходили и она запросто открывала дверь. Однако, если приходил Оба, она всегда сначала разглядывала его в щелку.

— Оба.

Её голос был такой же постный, как и выражение лица. Она открыла дверь, впуская его. Осторожно, проявляя уважение, Оба ступил внутрь. Он осматривался, хотя хорошо знал это место. Он следил за тем, чтобы не быть с ней слишком напористым.

Латея не испытывала к нему ни капли страха и запросто подтолкнула его плечом, понукая пройти в комнату.

— Опять у твоей матери колени? — спросила она, захлопывая дверь из которой шёл холодный воздух.

Оба кивнул, уставившись в пол:

— Она говорит, что они очень болят и ей надо бы вашего лекарства. — Он знал, что придётся сказать и об остальном. — Она также попросила прислать... чего-нибудь и для меня.

Латея улыбнулась своей обычной хитрой улыбкой:

— Что-нибудь для тебя, Оба?

Оба знал — ей прекрасно известно, что он имеет в виду. Он всегда приходил только за двумя снадобьями: одним для матери, другим — для него. Ей, однако, нравилось, чтобы он это говорил. Латея была омерзительна, как зубная боль.

— Какое-нибудь средство для меня тоже. Так сказала мама.

Лицо колдуньи приблизилось к нему. Она разглядывала его. Коварная ухмылка всё ещё кривила её рот.

— Средство от зла. — Её голос перешёл в шипение. — Так ведь, Оба?.. Мамаша Шолк хочет, чтобы ты принёс именно это?

Оба прокашлялся и кивнул. Он чувствовал своё ничтожество и снова уставился в пол.

Взгляд Латеи задержался на нём. Оба забеспокоился. Что было в этой умной голове, какие дьявольские мысли, какие мрачные планы?..

Наконец, она пошла за компонентами для составления снадобий. Они хранились в высоком шкафу с выдвижными ящиками. Грубо сделанная сосновая дверца шкафа скрипнула, когда колдунья потянула за нее. Потом она прижала бутыли к груди и понесла их к столу в середине комнаты.

— Она не бросает своих попыток, правда, Оба? — голос стал монотонным, словно колдунья разговаривала сама с собой. — Она по-прежнему пытается, хотя ничего не меняется.

Масляная лампа на установленном на козлах столе осветила целый ряд бутылей. Колдунья выставляла их одну за другой, подолгу держа каждую перед глазами.

Она раздумывала. Наверное, о том страшном месиве, которое должна намешать для него на этот раз. А может, о том, какое болезненное состояние она навлечёт на него на сей раз, пытаясь искоренить живущую в нём таинственную злую силу.

Дубовые поленья в камине полыхали ярким жёлто-оранжевым пламенем, распространяя вокруг сильный жар и хорошо освещая комнату. У Обы и матери посреди комнаты находилась яма для костра.

Ему очень нравилось, что дым из камина у Латеи уходит вверх по дымоходу, а не зависает в комнате прежде, чем выйти через маленькое отверстие в крыше.

Обе нравился настоящий камин и он думал, что дома следует сделать такой же. Каждый раз, приходя к Латее, он изучал, как устроен камин. Очень важно узнавать новое...

Поэтому он поглядывал и на Латею, видя, как она наливает жидкости из бутылей в банку с широким горлом. Добавив очередную жидкость, она разбалтывала смесь стеклянной палочкой.

Наконец, удовлетворённая результатом, она налила лекарство в маленькую бутылку, закрыла пробкой и вручила бутылочку гостю:

— Это для твоей матери.

Оба передал ей монету. И осмелился вздохнуть лишь после того, как она взяла монету узловатыми пальцами, бросила в карман и снова вернулась к столу. Там она молча подняла несколько бутылей изучая их содержимое при свете огня.

Обе не нравилось разговаривать с Латеей, но от её молчания ему становилось совсем неуютно. Ничего путного для разговора в голову не приходило, но надо было хоть что-то сказать...

— Мама будет довольна лекарством. Она надеется, что оно поможет её коленям.

— И надеется излечить сына, не так ли?

Оба пожал плечами, сожалея, что затеял этот пустой разговор.

— Да, госпожа.

Колдунья глянула через плечо:

— Я уже говорила мамаше Шолк... Я сомневаюсь, что от этого будет какой-нибудь толк.

Оба тоже так думал, поскольку не верил, что ему требуется лечение. В детстве он думал, что мать всё знает лучше и не будет давать ему лекарство, если оно не требуется, однако, с тех пор многое изменилось. И мать больше не казалась Обе такой мудрой.

— Она ведь должна заботиться обо мне. И она всё время старается, чтобы было лучше.

— А может быть, она надеется, что это лечение поможет ей избавиться от тебя?

Латея произнесла последнюю фразу бездумно, продолжая возиться с бутылями.

«Оба».

У Обы голова пошла кругом. Он не мигая смотрел в спину колдунье. До сих пор такая идея никогда не приходила ему в голову. Неужели Латея надеялась, что её средство избавит мать от бастарда?.. Мать хаживала к Латее в гости. Может быть, они обсуждали это?..

Неужели он, как недоумок, верил, что эти две женщины желают ему добра, а всё было наоборот?.. Может, они издавна вынашивали планы отравить его?

Ведь если с ним что-то случится, матери больше не надо будет содержать его. Она часто ругалась, что он много ест. Время от времени она заявляла, что ей приходится работать не столько на себя, сколько на него и именно из-за него она не может скопить денег.

А если бы она откладывала деньги, которые приходится годами тратить на его лечение, то сейчас бы уже жила в уютном домике.

Но ведь если с ним что-то произойдёт, матери придётся самой выполнять всю работу... А может, обе женщины хотели убить его просто по злобе?..

Может быть, они не продумали всё, как поступил бы Оба. Мать часто удивляла его своим простодушием.

Оба наблюдал, как на жидких волосах колдуньи мерцает отраженный свет.

— Сегодня мама сказала, что ей следовало бы сделать то, что вы советовали с самого начала.

Латея, наливавшая густую коричневую жидкость в банку, обернулась через плечо:

— Значит, теперь она считает так?

«Оба».

— А что вы советовали маме с самого начала?

— Разве это не ясно?

«Оба».

В его жилах застыла кровь, когда он всё понял.

— Вы советовали ей убить меня!

Он ещё никогда не говорил так прямо. Ещё ни разу он не осмеливался перечить колдунье — слишком боялся её. Но на этот раз слова были произнесены помимо его воли — таким же образом, как звучали в его мозгу голоса и он заговорил о возможном убийстве прежде, чем успел подумать, разумно ли это.

Латею он удивил больше, чем себя. Она с сомнением застыла у своих бутылей, пристально глядя на него. Словно он переменился у неё на глазах... А может, так оно и было?..

Он вдруг понял: ему очень нравится ощущение, когда говоришь то, что думаешь.

Он никогда не видел раньше, чтобы Латея запиналась. Может быть, потому, что чувствовала себя в безопасности, ходя вокруг да около предмета разговора — это была безопасность в тени слов, которые не выносились на дневной свет.

— Именно это вы всегда хотели сделать, Латея, правда? Убить выродка?

На худом лице колдуньи появилось жалкое подобие улыбки.

— Всё не так, как тебе кажется, Оба. — Надменность и замедленность речи испарилась из её голоса. — Всё не так. — Она обращалась к нему теперь, как к мужчине, а не как к незаконнорождённому щенку, которого лишь терпела. Голос её звучал почти любезно. — Женщинам иногда лучше живётся без новорождённого. Это не такое уж злодейство, когда ребёночек — ещё младенец. Они ведь не настоящие люди...

«Оба. Сдавайся».

— Вы имеете в виду, это было бы проще?

— Конечно, — сказала она, с готовностью хватаясь за его слова. — Это было бы проще.

— Вы хотите сказать, что было бы легче... — Голос Обы зазвучал вдруг с такой силой, какой он и сам не ожидал. — Легче, пока они не выросли и не стали достаточно сильными, чтобы оказать сопротивление?

Новые способности, вырвавшиеся наружу, удивили его самого.

— Нет, нет, я вовсе не это хотела сказать...

Однако он считал, что колдунья хотела сказать именно это. В голосе Латеи зазвучало уважение, новое и совершенно непривычное ему отношение; она заговорила поспешно, почти суетливо:

— Я только имела в виду, что это легче, пока женщина не полюбила ребёнка, пока он не стал личностью. Настоящим человеком с разумом. Это легче в младенчестве, а иногда для матери и вовсе самый лучший выход.

Оба непрерывно узнавал новое, но никак не мог сложить эти сведения в единую картину. Он чувствовал, что новое понимание имеет глубокий смысл, что он, Оба, на пороге важных открытий.

— Как это может быть самым лучшим?

Латея перестала наливать жидкость и поставила бутыль на стол:

— Ну-у... иногда, когда рожаешь младенца, начинается жизнь, полная лишений и для матери, и для ребёнка. Иногда это лучше для обоих, правда...

Она быстро подошла к шкафчику.

А вернувшись с новой бутылью, встала с другой стороны стола, чтобы больше не находиться к нему спиной. Лекарство для него смешивалось из порошков и жидкостей. Что это за вещества, Оба не знал.

Бутыль, которую принесла Латея, содержала одно из редких веществ, которые были ему знакомы, — сушеные корни горных роз. Они помогали от лихорадки и были похожи на коричневые сморщенные кружочки с рисунком в виде звезды посередине.

Латея часто добавляла ему в снадобье один такой кружочек. На этот раз она насыпала целую пригоршню корня, раздробила его и погрузила крошки в приготавливаемое лекарство.

— Лучше для обоих? — спросил Оба.

Её пальцы, казалось, что-то ищут.

— Да иногда. — Было похоже, что колдунья больше не хочет говорить об этом, но не знает, как завершить разговор. — Иногда младенец приносит такие тяготы, что женщина не может их вынести. Эти лишения только подвергают опасности её собственную жизнь и жизнь других детей.

— Но у мамы больше не было детей.

Латея какое-то время помолчала.

«Оба. Сдавайся».

Он прислушался к этому голосу изменившемуся вдруг и ставшему гораздо более ясным.

— Не было... Но всё равно ты был ей в тягость. Женщине трудно в одиночку растить ребёнка. Особенно ребёнка... — она прикусила язык и продолжала: — Я только хочу сказать, что это было трудно.

— Но ведь, она справилась. Я считаю, вы были не правы. Правда же, Латея? Вы были не правы. Не мама, а вы. Мама хотела меня.

— И она никогда не вышла замуж. — Латея разозлилась. Вспышка гнева вновь раздула тлевшее в её глазах пламя высокомерия и властности. — Может, если бы... может, выйди она замуж и у неё бы появился шанс иметь нормальную полную семью вместо единственного...

— Выродка?

На этот раз Латея не ответила. Она, похоже, уже жалела, что вышла из себя. Злобный блеск в её глазах потух. Чуть дрожащими пальцами она положила на ладонь щепотку сушеных бутонов, поспешно перетёрла их в кулаке и опустила в лекарство. Потом взяла голубую бутыль и сквозь её содержимое посмотрела на пламя очага.

Оба сделал шаг к столу. Латея подняла голову. Ее глаза встретились с его взглядом.

— Милостивый Создатель... — прошептала она, глядя ему в лицо.

Он понял, что она говорит сама с собой.

— Порой, когда я смотрю в эти голубые глаза, я словно вижу его.

Оба нахмурился. Из рук колдуньи выскользнула бутыль, глухо ударилась об стол, прокатилась по нему, упала на пол и разбилась.

«Оба. Сдавайся. Откажись от своей воли».

Это было внове. Голос раньше никогда не говорил такого.

— Вы ведь хотели, чтобы мать убила меня, правда, Латея?

Оба сделал ещё один шаг в направлении стола. Латея помертвела:

— Стой где стоишь, Оба.

В её глазах жил страх. В маленьких крысиных глазках...

Это определённо было новым. Оба познавал всё новые и новые вещи. Он увидел, как руки Латеи, орудие колдуний, поднимаются... Тогда он остановился и насторожился, весь обратившись во внимание.

«Сдавайся, Оба и ты станешь непобедим».

Это было абсолютно новым и попросту ошеломляло.

— Я думаю, вы хотите убить меня своими снадобьями, правда, Латея? Вы хотите, чтобы я умер.

— Нет, нет! Это не правда. Клянусь, это не так!

Оба снова шагнул вперёд, слушая, что пообещает ему голос.

Руки Латеи взметнулись вверх, когтистые пальцы осветились ожившими бликами огня. Колдунья пустила в ход магию.

— Оба, — голос её окреп, сделался более уверенным. — Стой, где стоишь!

«Сдавайся, Оба и ты станешь непобедим».

Оба шагнул вперёд и почувствовал, как его бедро задело стол. Банки зазвенели. Одна из них закачалась. Латея молча смотрела на неё. Банка некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, потом треснула, развалилась и расплескала по столу густую алую жидкость.

Лицо Латеи исказилось от ненависти. Она с силой выбросила в сторону Обы когтистую руку.

Раздался грохот, похожий на раскат грома, за ним последовала вспышка, залившая на мгновение комнату белым сиянием. Оба увидел жёлто-белый нож из пламени, метнувшийся в его сторону. Как посланная убить его молния... И ничего не ощутил.

Но за спиной его, в деревянной стене, появилась выжженная огнём дыра размером с человека, в темноту ночи полетели пылающие щепки. Огонь, шипя, гас на снегу.

Оба коснулся своей груди, куда Латея направила всю колдовскую силу. Крови не было. Он невредим. Ему показалось, что колдунья удивлена не меньше его. Она смотрела, широко раскрыв глаза.

Неужели он всю свою жизнь боялся этого пугала?!

Латея пришла в себя быстро. Опять лицо её исказилось — на этот раз от усилия, — она вновь воздела руки.

В воздухе сформировались голубые змееподобные шипящие линии, запахло палёной шерстью. Латея бросила ладони вперёд, посылая к Обе разящую колдовскую силу, означающую немедленную смерть, силу, которой не может противостоять ни один человек...

Но голубой свет лишь опалил стену за его спиной и Оба опять не почувствовал никакой боли. Он усмехнулся.

И снова Латея замахала руками, но на этот раз прибавила к взмахам какие-то отрывочные слова, произносимые шепотом, так, что Оба не мог их расслышать.

Перед ним вспыхнул столб света, принялся извиваться в воздухе, словно сверхъестественная гадюка. Без сомнения, это тоже была смерть...

Оба поднял руки. Извивающийся луч начал издавать потрескивание. Оба коснулся луча пальцем и ничего не почувствовал. Это походило на разглядывание чего-то, находящегося в другом мире. Вернее и здесь и не здесь.

А еще было похоже, будто он, Оба... непобедим?..

Колдунья издала вопль ярости и её руки вновь взметнулись вверх. С быстротой мысли Оба схватил её за горло.

— Оба! — взвизгнула она. — Оба! Нет! Пожалуйста!

Это было что-то новое. Он никогда раньше не слышал, чтобы Латея говорила «пожалуйста».

Сильно сжав руками её шею, он перетащил старуху через стол. Бутыли раскатились, попадали на пол. Некоторые крутились, некоторые раскалывались, как яичные скорлупки.

Оба сомкнул пальцы на свисающих прядями волосах. Латея вцепилась в него руками, отчаянно пытаясь использовать свою колдовскую силу. Она хрипло выкрикивала слова, которые, наверное, являлись ключом к её колдовской власти.

Оба не различал слов, но понимал их скрытый смысл. Он сдался, но стал непобедимым. Он видел, как она выпустила всю свою ярость и теперь высвобождал свою.

Он швырнул её на пол. Рот ее широко раскрылся в безмолвном крике.

— Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня?

Округлившиеся огромные глаза были устремлены на того, кто вызывал сейчас у Латеи ужас: на Обу. Всю свою жизнь она наслаждалась тем, что вызывала ужас у других. И вот теперь весь этот страх вернулся к ней.

— Почему ты хотела, чтобы мать избавилась от меня?

В ответ раздались только прерывистые хрипы.

— Почему? Почему?

Оба разодрал на ней платье. Из карманов дождём посыпались на пол монеты.

— Почему?!

Он вцепился в белую сорочку, которую колдунья носила под платьем, сорвал ее и вновь отшвырнул Латею, на сей раз в сторону двери.

Она полетела, раскорячив костлявые руки и ноги. Обвисшие груди болтались, как сморщенное коровье вымя. Могущественная ведьма сейчас была нагой и совершенно ничтожной.

Наконец, она смогла исторгнуть из себя дикий вибрирующий низкий вопль и поползла к порогу. Сжав зубы, Оба схватил её за волосы и рывком поставил на ноги.

А потом, будто таран, вбил её в шкаф с зельем. Дерево раскололось в щепки. Каскадом рушились бутылки. Он схватил одну и грохнул ею об угол шкафа.

— Почему, Латея? — Он приставил горлышко разбитой бутылки к её животу. — Почему?

Она визжала всё пронзительней. Он опустил осколок ниже.

— Почему?

— Пожалуйста... О, милостивый Создатель... Пожалуйста, нет!

— Почему, Латея?

— Потому что ты, — взвыла она, — незаконнорождённый сын этого монстра, Даркена Рала.

Оба замер. Сведения были ошеломляющими. Если это, конечно, правда...

— Маму принудили. Она мне говорила. Она говорила, что отцом был какой-то мужчина, которого она не знала.

— Она знала его. Она работала во Дворце, когда была юной. У твоей матери были громадные груди и не менее громадные планы в те давние дни. Но планы оказались плохо продуманы. Она не понимала, что удержит этого человека не дольше, чем на одну ночь. Ведь у него имелось бессчётное количество женщин — и тех, кто стремился оказаться рядом с ним и тех, кто оказался с ним не по своей воле.

Это определённо было чем-то новым. Даркен Рал был раньше самым могущественным человеком на земле. Неужели в его, Обы, венах течёт кровь благородных Ралов. От этого предположения у него закружилась голова. Если ведьма говорит правду...

— Моя мать должна была остаться в Народном Дворце, если она зачала сына от Даркена Рала.

— Но ты не истинный наследник, обладающий даром.

— И всё же, если я был его сыном...

Невзирая на боль, она сумела изобразить на физиономии улыбку, которая говорила, что он для неё — не больше чем грязь.

— Ты не имеешь дара. Такие, как ты, были для него мусором. Он их всех безжалостно уничтожал, когда обнаруживал. Он бы замучил вас с матерью до смерти, если бы узнал о тебе. Как только твоей матери это стало ясно, она убежала.

Оба был потрясён. В голове его царил полный сумбур. Он подтянул к себе колдунью.

— Даркен Рал был могущественным чародеем. Если сказанное тобой — правда, он, в таком случае, должен был преследовать нас. — Оба опять швырнул её о шкаф. — Он бы преследовал меня. — Оба встряхнул её, пытаясь получить ответ. — Он бы преследовал.

— Он и преследовал... Просто он не мог видеть дыры в мире.

Глаза колдуньи почти выкатились из орбит. Из правого уха сочилась кровь. Её хрупкое тело не могло противостоять силе Обы.

— Что? — Оба решил, что Латея заговаривается.

— Только Алтея может...

Она действительно начала болтать ерунду. Оба раздумывал, что из сказанного ею могло быть правдой.

Её голова запрокинулась.

— Мне следовало... спасти нас всех... когда у меня был шанс... Алтея заблуждалась...

Он встряхнул колдунью, пытаясь заставить сказать больше. Красная слизь запузырилась из её носа. Несмотря на понукания и удары, несмотря на то, что он тряс её, Латея не произнесла больше ни одного слова.

Он поднял её, от его тяжелого, горячего дыхания колыхались пряди жидких старушечьих волос, он заглядывал в её опустевшие глаза. Он узнал от неё всё, что мог.

Он вспомнил жгучие порошки, которые ему приходилось пить; вспомнил зелья, которые она для него составляла; вспомнил дни, проведённые в загоне; вспомнил, когда его выворачивало наизнанку...

И взвыл, поднимая костлявую женщину над головой. А потом, рыча от ярости, саданул её о стену.

Вопли Латеи были как хворост для костра его мести. Он просто упивался её беспомощностью и мучениями.

Он поднял колдунью с пола и швырнул на стол, сломав и стол и её кости. С каждым ударом она становилась всё более вялой и всё более окровавленной. А потом и вовсе лишилась чувств.

Но ярость Обы только начинала разгораться.