Глава 17. В десять минут пятого Джон забрался в автобус, волоча за собой спортивную сумку.

 

В десять минут пятого Джон забрался в автобус, волоча за собой спортивную сумку.

– Здравствуйте, сэр, – весело поздоровался с ним доджен, сидевший за рулем. – Добро пожаловать.

Джон кивнул и посмотрел на дюжину парней, занимавших автобусные сиденья. Все уставились на него.

«Ух-ты. У вас тут не особо дружественная атмосфера, ребята», – подумал он.

Он занял свободное сидение прямо за водителем.

Когда автобус начал двигаться, перегородка опустилась вниз так, что ученики не могли разглядеть, что происходило в кабине. Джон слегка подвинулся, чтобы оказаться ближе к боку автобуса: было бы неплохо все же видеть, что творится позади него.

Стекла были затонированы, но мелькавшие уличные огни, скользившие по полу и потолку, давали возможность разглядеть его одноклассников. Все они были похожи на него: маленькие и тощие, хотя по цвету волос все же различались: у кого-то они были темнее, у кого-то – светлее. Один был рыжим. Как и Джон, все они были одеты в доги^[45]. У всех были одинаковые черные нейлоновые сумки Найк, достаточно большие, чтобы вместить смену одежду и кучу еды. У каждого был рюкзак, и Джон решил, что там лежит то же, что захватил и он сам: блокнот, ручки, мобильник и калькулятор. Тор составил список всего необходимого.

Джон притянул рюкзак ближе к своему животу и поймал себя на том, что пристально смотрит на него. Мысли о людях, которым он мог бы послать смс, успокаивали его, и он повторял их телефонные номера снова и снова. Дом. Мобильный Велси. Мобильный Тора. Номер Братства. Номер Сэйрелл…

Воспоминание о ней вызвало у него улыбку. Прошлой ночью они несколько часов проболтали в интернете. Врубившись, как работает IСQ, он понял, что это идеальный способ общения. Печатая слова, они были равны. Она была мила за ужином, но сейчас она действительно нравилась ему.

– Как тебя зовут?

Джон взглянул на парня, сидевшего через несколько сидений от него. У него были длинные светлые волосы и бриллиантовая серьга в ухе.

«По крайней мере, они говорят по-английски», – подумал он.

Пока он расстегивал рюкзак и доставал блокнот и ручку, парень сказал:

– Эээй?! Ты что, глухой?

Джон написал свое имя и повернул блокнот.

– Джон? Что за идиотское имя? И почему ты пишешь?

О, черт… Школа грозила стать полным отстоем…

– Что с тобой? Не можешь говорить?

Джон посмотрел парню прямо в глаза. По закону вероятности в каждой группе должен был быть альфа-самец – настоящая заноза в заднице, и этот белобрысый с драгоценной побрякушкой в ухе, очевидно, им и являлся.

Джон покачал головой, отвечая на вопрос.

– Не можешь говорить? Вообще? – Парень повысил голос, словно хотел удостовериться, что все услышат то, что он говорит. – За каким чертом ты собираешься стать солдатом, если не можешь сказать ни слова?

«Ты ведь не словами дерешься, так ведь?» – Написал Джон.

– Ага, а твои мускулы действительно впечатляют.

«Как и твои», – хотел написать он в ответ.

– Почему у тебя человеческое имя? – Этот вопрос задал рыжий, сидевший за ним.

Джон написал: «Они вырастили меня» и развернул блокнот.

– Хм. Ну, а я Блэйлок. Джон… уау, странно.

Поддавшись неожиданному порыву, Джон задрал рукав и показал браслет, который сделал когда-то – тот, на котором были изображены символы, приснившиеся ему.

Блэйлок подался вперед. Его бледно-голубые глаза распахнулись.

– Его настоящее имя – Террор.

Шепот. Отовсюду послышался шепот.

Джон опустил рукав и снова откинулся на сиденье. Он пожалел о том, что только что сделал. Белобрысого звали Лэшем^[46]. Какое удачное совпадение.

– Террор, – прошептал Блэйлок. – Очень старое имя. Имя война.

Джон нахмурился. Понимая, что лучше было бы убраться со сцены поскорее, он все же написал: «Разве твое не такое? И их имена?».

Блэйлок покачал головой.

– В наших жилах частично течет кровь воинов, именно поэтому мы допущены до этих тренировок, но никто не носит подобного имени. Из какого ты рода? Боже… Уж не от Братства ли ты происходишь?

Джон нахмурился. Ему никогда и в голову не приходило, что он может быть настолько тесно связан с Братством.

– Думаю, он слишком хорош, чтобы отвечать тебе, – сказал Лэш.

Джон пропустил это мимо ушей. Он понимал, что своим именем, связью с человеческим родом и неспособностью говорить будет постоянно натыкаться на оголенные провода социальных устоев и подрывать мины традиций. У него было такое ощущение, что это школа станет одним длинным тестом на выживание, так что ему стоило поберечь силы.

Поездка длилась еще минут пятнадцать, последние пять из которых включали в себя постоянные остановки, означавшие, что они проезжали через систему ворот спортивного комплекса Братства.

Когда автобус остановился, и перегородка съехала вниз, Джон надел рюкзак, закинул за спину свою сумку и первым вышел наружу. Подземная парковка ничуть не изменилась в прошлой ночи: никаких машин, только еще один автобус. Он отошел в сторону, наблюдая за белыми доги, мельтешившими вокруг. Ворчливые голоса напоминали ему хлопки голубиных крыльев.

Двери центра распахнулись, и группа, утихомирившись, замерла на месте.

Да, Фьюри мог произвести впечатление на толпу. Роскошных волос и большого тела, обтянутого кожей, было достаточно, чтобы остановить любого.

– Привет, Джон, – сказал он, поднимая руку. – Как дела?

Парни повернулись и уставились на него.

Он улыбнулся Фьюри. А потом занялся попытками затеряться в толпе.

 

* * *

 

Бэлла наблюдала, как Зейдист мечется по комнате. Это напомнило ей о том, как она чувствовала себя прошлой ночью, когда отправилась искать его. Несчастной. Словно запертой в клетке. Действующей по принуждению.

Так какого черта она заставляет его пройти через это?

Она уже было открыла рот, что бы забрать назад свою просьбу, но Зейдист вдруг остановился около двери в ванную.

– Мне нужна минутка, – сказал он и захлопнул за собой дверь.

Растерянная, она села на кровать, ожидая его скорого возвращения. Услышав, как включился душ, она погрузилась в себя.

Она попыталась представить себе, как возвращается в семейный дом, проходит по знакомым комнатам, сидит на стульях и открывает двери, спит в своей детской кровати. Облегчения эти мысли не приносили. Ей казалось, что она станет призраком в месте, которое так давно и так хорошо знала.

А как она будет общаться с матерью и братом? А глимера^[47]?

В среде аристократии она дискредитировала себя еще до похищения. Теперь ее точно станут сторониться. Побывать в плену у лессера… будучи запертой под землей… Аристократы не могли спокойно принимать подобные ужасы. В них будут винить ее. Проклятье, видимо, поэтому ее мать вела себя столь сдержано.

«Боже», – подумала Бэлла. На что теперь будет похожа ее жизнь?

Ужас проникал до самых костей, и единственным, что позволяло ей держаться на плаву, была мысль о том, что еще много дней она будет спать рядом с Зейдистом. Он, словно холод, вынуждал ее собрать себя из мелких осколков, словно жара, прекращал дрожь в каждой клеточке тела.

Он был убийцей, что обеспечивал ее безопасность.

Больше времени… Больше времени с ним. И тогда, может быть, она сможет встретиться с внешним миром.

Она нахмурилась, поняв, что он уже довольно много времени провел в ванной.

Ее взгляд скользнул к тюфяку в углу. Как он мог спать там день за днем? Пол был таким жестким, а под голову даже не было подушки. Как и никаких одеял, чтобы укрыться от холода.

Она посмотрела на череп, стоявший рядом с убогим ложем. Черная кожаная тесемка, зажатая между зубами, свидетельствовала о том, что это был любимый человек. Очевидно, он был женат, хотя она и не слышала подобных разговоров. Отправилась ли его шеллан в Забвение по естественным причинам или ее забрали у него? Поэтому он был так зол?

Бэлла посмотрела в направлении ванной. Что он там делает?

Она подошла и постучала. Не получив ответа, она медленно открыла дверь. Холодный порыв ветра вырвался наружу, и она отступила.

Обхватив себя руками, она снова вошла в леденящий воздух.

– Зейдист?

Через стеклянную душевую перегородку она увидела его сидящим под струей холодной воды. Он раскачивался взад-вперед, стонал, и тер запястья мочалкой.

– Зейдист! – Она подбежала к нему и подвинула перегородку. Нащупав кран, она закрыла воду. – Что ты делаешь?

Его безумный взгляд обратился к ней, он продолжал тереть и раскачиваться, тереть и раскачиваться. Кожа вокруг меток раба была совершенно красной, ободранной.

– Зейдист? – Она попыталась сохранить голос мягким и ровным. – Что ты делаешь?

– Я… я не могу очиститься. Я не хочу, чтобы и ты запачкалась. – Он поднял руку, кровь потекла по предплечью. – Видишь? Посмотри на грязь. Она повсюду. Она внутри меня.

Его голос встревожил ее даже больше чем то, что он сделал с собой: его слова несли жуткую, искаженную логику безумия.

Бэлла взяла полотенце, вошла в душевую кабину и нагнулась. Поймав его руки, она забрала у него мочалку.

Осторожно осушая покалеченную кожу, она сказала:

– Ты чистый.

– О, нет. Не чистый. – Его голос стал повышаться. – Я выпачкан. Я так грязен. Я грязный, грязный… – Забормотал он. Слова, слипаясь, разносились по ванной, отдаваясь от стен до тех пор, пока истерия не заполнила помещение целиком. – Ты не видишь грязь? Я везде ее вижу. Она покрывает меня. Она въедается в меня. Я чувствую ее на своей коже…

– Шш. Позволь мне… только…

Не сводя с него глаз, словно он собирался… Боже, она даже не представляла себе, что он мог сделать в таком состоянии… она нащупала другое полотенце и взяла его. Накинув его ему на плечи, она укутала Зеда. Но, когда она попыталась поднять его, он отшатнулся.

– Не прикасайся ко мне, – прохрипел он. – Ты испачкаешься.

Она встала на колени перед ним, полы атласного халата опустились в воду, намокая. Холода она даже не заметила.

Господи… Он выглядел как жертва кораблекрушения: слепые безумные глаза широко распахнуты, намокшие тренировочные штаны прилипли к мускулам на ногах, кожа на груди покрыта мурашками. Губы посинели, зубы стучали.

– Мне очень жаль, – прошептала она. Ей хотелось уверить его в том, что на нем нет никакой грязи, но она понимала, что это лишь снова возбудит утихшую истерику.

Ритмичный звук капель, падающих с душевой головки, был громким, как стук военного барабана. Под раздававшиеся в тишине удары воды об плитку, она вдруг вспомнила ту ночь, когда пошла за ним в его спальню… ту ночь, когда он прикоснулся к ее возбужденному телу. Десятью минутами позже, она обнаружила его свернувшимся над унитазом только потому, что он потрогал ее.

Я выпачкан. Я так грязен. Я грязный, грязный…

Осознание пришло к ней словно ночной кошмар, врываясь в сознание ярким холодным светом, открывающим весь ужас правды. Естественно, его кусали, пока он был рабом крови, и она решила, что именно поэтому он не любит чужих прикосновений. Но укусы, какими бы болезненными и пугающими они не были, не заставляют тебя чувствовать себя грязным.

А сексуальное насилие приводит именно к этому.

Внезапно его черные глаза обратились к ее лицу. Словно он почувствовал, что открылось ей.

Ведомая состраданием, она, было, наклонилась к нему, но злость, полыхнувшая в его взгляде, остановила ее.

– Господи, женщина, – резанул он. – Ты когда-нибудь прикроешься?

Она взглянула вниз. Халат распахнулся до талии, выставляя на обозрение выпуклости грудей. Она дернула отвороты, закрывая обнаженное тело.

В напряженной тишине было тяжело смотреть ему в глаза, поэтому она уставилась на его плечо… потом скользнула взглядом по ключице к основанию шеи. Ее глаза поднялись выше – к его горлу… к вене, пульсирующей под кожей.

Голод пронзил ее, вынуждая клыки удлиниться. О, черт. Только жажды крови ей сейчас и не хватало.

– Почему ты хочешь меня? – Пробормотал он, очевидно, чувствуя ее жажду. – Ты лучше этого.

– Ты…

– Я знаю, что я из себя представляю.

– Ты не грязный.

– Черт побери, Бэлла…

– И я хочу только тебя. Послушай, мне, правда, очень жаль. Ты не обязан…

– Знаешь что? Хватит разговоров. Я устал от разговоров. – Он вытянул руку на колене запястьем вверх. Черные глаза лишились всяких эмоций – пропала даже злость. – Это твои похороны, женщина. Делай, что хочешь.

Время словно остановилось, пока она смотрела на то, что он так неохотно предлагал. Да поможет им обоим Бог, но она действительно собиралась взять это. Быстро наклонившись, она аккуратно проникал в его вену. Это должно было причинить ему боль, но Зед даже не дернулся.

В ту же секунду, что кровь коснулась языка, она блаженно застонала. Она и раньше питалась от аристократов, но никогда не имела дела с воинами, а уж с членами Братства тем более. Его вкус стал диким ревом в ее рту, вторжением, грандиозным, кричащим взрывом. А потом она сглотнула. Поток его силы пронзил ее, прокатился пожаром по костям, взорвался в сердце искрами мощи.

Ее так сильно затрясло, что она почти оторвалась от его запястья. Пришлось схватиться за его руку, что удержать себя на месте. Она пила большими, жадными глотками, изголодавшись не столько по силе, сколько по нему – по этому мужчине.

Для нее он был… единственным.