Глава 3. Мне очень хотелось бы узнать – какой садист придумал глупую фразу насчет раннего подъема и божьей благодати?

Мне очень хотелось бы узнать – какой садист придумал глупую фразу насчет раннего подъема и божьей благодати? Когда тащишься, не выспавшись, по длинной дороге, в голову приходит совсем другая истина, проверенная на собственном опыте. Кто рано встает – тому весь день спать хочется. Вот так-то оно правильнее будет.

Подбадривая себя подобными рассуждениями, поминутно клюя носом и чуть не вываливаясь из седла, я умудрилась доползти до ближайшего населенного пункта. Городок Бранзон, хоть и не ахти что, но все же насчитывал несколько тысяч жителей и слыл местом, где покупается и продается все, в том числе и нужная информация. В Бранзоне я запаслась продовольствием и, совмещая карту с информацией, полученной от приветливых жителей, спланировала свое путешествие к столице. Путь до Нарроны, столицы одноименного королевства, предстоял не близкий. Больше всего меня подгоняло смутное предчувствие опасности, поселившееся в душе после разговора с Лионелем. Опасности, нависшей над никогда не виденными, но уже такими дорогими моему сердцу отцом и братом. Смогу ли я преодолеть эту опасность, столкнувшись с ней лицом к лицу? Мысль об этом меня в то время не волновала. Надо еще приблизиться к этой опасности. А разрешать проблемы я всегда предпочитала по мере их появления.

Немного отъехав от города, я вступила на совершенно незнакомую мне территорию, потому что никогда еще до этого дня не заезжала в подобные, гоблинами проклятые, дали. Несмотря на подробные инструкции горожан, заключавшиеся в указаниях: «в эту сторону, потом тудысь, а после энтого – да упора налево», – дорога петляла бессистемно. К тому же почему-то совершенно не баловала встречными путниками. Спустя несколько часов мы с Бесом вообще, похоже, остались единственными, кто путешествовал по непонятно от чего обезлюдевшему тракту. Это настораживало. Сначала я, практически не знакомая с жизнью и обычаями сельских жителей, предположила, что день сегодня не торговый, поэтому и людей нам встречается мало. Но чем дальше мы с Бесом в полном одиночестве путешествовали по вымершей дороге, тем больше я убеждалась в нелепости собственных домыслов. Меня, привыкшую доверять собственной интуиции, не раз уже до этого спасавшей от опасных ран, преследовало ощущение неправильности не только необъяснимой безлюдности большого проезжего тракта, но и неестественной тишины леса, окружавшего дорогу. Лес не издавал ни звука. Казалось, все живые существа, обитавшие в нем, затаились в своих укрытиях, с трепетом ожидая чего-то, надвигающегося с неумолимостью смерти. Пристально всматриваясь в обступающие дорогу деревья, я с удивлением заметила, что, несмотря на самый разгар лета, листья на них пожелтели и съежились, будто опаленные дыханьем холодного северного ветра. Стволы деревьев, сплошь затянутые то ли плесенью, то ли паутиной – мгновенно усохли, производя неизъяснимо гадостное впечатление. Пожухлая трава, сменившая свой яркий зеленый цвет на блекло-серый, выглядела так, словно ее присыпал неизвестно откуда взявшийся пепел. Теперь мне стала понятной и давно проявляемая нервозность Беса, на которую я, поглощенная размышлениями, ранее не обращала внимания.

Неожиданно впереди на дороге, окруженное клубами пыли, возникло нечто, движущееся навстречу мне. Оно приближалось с каждой секундой, и вскоре я смогла рассмотреть высокую худую фигуру неопределенного пола, закутанную в потертый черный плащ. Существо гордо восседало на неимоверно костлявой белой лошади. Несмотря на то что, судя по внешнему виду и степени заморенности, лошадь должна была пасть еще как минимум пару часов назад, животное передвигалось с беспримерной резвостью, быстро переставляя длинные жилистые ноги, сливавшиеся в одну размазанную белую полосу. Резкий порыв ветра со стороны приближающейся фигуры принес с собой промозглый холод и страшное зловоние, миазмами своими отравившее воздух до такой степени, что у меня перехватило дыхание. Бес панически заржал и шарахнулся к обочине. Не обращая на нас ни малейшего внимания, чудовищная лошадь проскакала мимо, даже не замедлив стремительного галопа. Поравнявшись со мной, фигура вдруг резким движением руки откинула капюшон черного плаща, до этого мгновения прикрывавший ее голову и явила мне свой бледный лик. Демоническое лицо этой твари в своей крайней степени истощения напоминало череп, обтянутый мертвенной кожей. Ужасные глаза, похожие на красные пылающие угли, глубоко утопали в огромных провалах глазниц. Череп обрамляли длинные патлы спутанных волос, местами иссиня-черных, а местами ослепительно белых. Растрескавшиеся, покрытые язвами губы твари растянулись в гротескном подобии приветственной улыбками, а костлявыми фалангами поднятой правой руки, вытянутой в мою сторону, фигура сделала короткий дружелюбный жест. Меня обдало пронзительным запахом гниющей мертвечины. Желудок взбунтовался, и, не в силах сдержать отвращения, я еле успела свеситься с седла, как меня буквально вывернуло на изнанку. Увидев это, существо рассмеялось громким гулким смехом и умчалось прочь так быстро, что оставалось лишь гадать – правда ли виденная тварь встретилась мне, или же была всего лишь плодом моего утомленного разума.

 

Солнце лениво клонилось к закату. Длинный и весьма бурно проведенный день заканчивался. Поняв, что запросто могу заснуть от усталости, даже не сходя с седла, а гравий под копытами Беса вскоре станет совершенно неразличим, я решила свернуть с опасного тракта и поискать хоть что-то, способное дать пристанище на ночь. Оставаться вблизи этого места, под покровом ночного мрака, мне не хотелось. Мало ли что еще могло проехать по этой проклятой гоблинами дороге!

Густой мрачный лес вскоре расступился, явив нашим глазам полоску вспаханных полей и небольшую группу убогих деревянных хижин, крытых дерном. Очевидно, это была скромная лесная деревенька с населением, судя по числу увиденных мною домиков, не превышающим трех-четырех десятков душ. Ни единой струйки дыма не поднималось над плоскими крышами, и ни один звук не нарушал тишины этого уединенного уголка. Возможно, лесные жители, утомленные долгим трудовым днем, улеглись спать еще до захода солнца? С этими мыслями я решительно въехала на единственную улицу и громкими невежливыми криками, сопровождаемыми стуком по доскам, постаралась привлечь к себе внимание. К моему удивлению, и первые, и вторые ворота распахнулись под малейшим нажимом, обнаружив дворы, захламленные кучами разнообразных, беспорядочно сваленных предметов домашнего обихода. Стало понятно – несомненно, все жители одновременно покинули деревню, причем массовый исход происходил в большой спешке, помешавшей людям захватить с собой свой привычный скарб. Обследуя поочередно все попадающиеся мне дворы, я выехала на главную и также, похоже, единственную площадь деревушки, в центре которой возвышался сруб большого колодца. На площади я вновь приложила ко рту сложенные рупором руки и сделала последнюю попытку докричаться хоть до кого-нибудь живого. Неожиданно в ответ на свои громкие вопли я услышала робкие болезненные всхлипывания, несшиеся, как мне показалось, со стороны колодца. Перевесившись через край мощного сруба, я заглянула в глубину мрака и сырость этой деревенской достопримечательности. На дне колодца, по щиколотку в воде, сидел кто-то, вероятно, замерзший и промокший до мозга костей и издающий жалобные стонущие звуки.

– Эй, ты кто? – закричала я, пытаясь разглядеть всхлипывающего. – Какого мерзкого гоблина ты тут делаешь, когда в деревне больше никого нет?

Источник звуков поднял голову, и я возмущенно ругнулась, увидев расширенные глаза испуганного, измученного ребенка.

– Меня бросили, добрая госпожа! – ответил мне жалобный голос. – В деревню пришла чума, и все убежали второпях, опасаясь за свои жизни. А меня оставили здесь, как откупную жертву!

– Почему же тебя? – изумилась я.

– Потому что я сирота, добрая госпожа, и после смерти никто не прольет над моей могилой ни единой слезинки…

У меня не нашлось ни одного доброго слова в адрес людей, панически бегущих при приближении заразы и пытающихся откупиться от ужасной болезни ценой жизни несчастного одинокого ребенка, за которого даже вступиться некому. Грязно ругаясь и желая много чего неприятного всем сбежавшим мерзавцам, я спустилась в колодец по веревке, привязанной к вороту, обвязала под мышки и вытащила безвольное обмякшее тело. Уложив спасенного на траву и скрипя зубами от злости, я обнаружила, что это подросток лет четырнадцати от роду. Высокий, но очень худой, с красивым лицом и добрыми карими глазами.

– Как зовут тебя, малыш? – Я ласково отвела от лица мальчика спутанные пряди густых черных волос.

– Тим, добрая госпожа, – ответил несчастный, оробев при виде сияющей роскоши моей золотой маски. К несчастью, даже такой необременительный для него подъем лишил мальчишку последних сил и, видя его закатывающиеся глаза, я поняла – он близок к забытью. Плохо было и то, что жестокая чума все-таки нашла свою жертву. Два огромных, наполненных гноем и дурной кровью бубона располагались на ключице и правой руке мальчика. Понимая, как глупо оставаться на ночевку в зараженной деревне, я вывезла Тима подальше в лес, где, видимо, только при помощи Пресветлых богов обнаружила чистую полянку с живой зеленой травой и протекавшим по ней маленьким ручейком. Там я споро переодела мальчика в свою сухую запасную одежду, развела костерок и, вскипятив в котелке немного родниковой травы, заварила чай из лечебных трав, припасенных у меня в сумке. Стараниями мэтра Кваруса и благодаря собственному любопытству, побуждавшему меня читать без разбора все книги в библиотеке замка, я понимала в науке врачевания намного больше своих легкомысленных сестер. Я вскрыла оба чумных нарыва на теле Тима, выпустила их мерзкое содержимое и наложила на раны повязки с дегтярной мазью. Нежно успокоив поминутно благодарившего меня за заботу мальчика, я уверила его в том, что он больше никогда не останется один, и устроила на ночлег со всем доступным нам комфортом. Утомленный ребенок вскоре забылся горячечным сном. Я же решила ни на минуту не смыкать глаз, несмотря на владевшую мной усталость. Жестокая Чума, уже начавшая свое черное дело, не оставит полумертвую жертву. Этой ночью, когда истощенный мальчишка устанет сопротивляться разрушительному действию болезни, она придет, чтобы увести его в царство мертвых. «Ничего, – подумала я, – она еще не пробовала чудесной стали моего Нурилона. Я-то, небось, окажусь покрепче хилого мальчишки. Пусть-ка ее величество бубонная чума попробует забрать у меня жизнь Тима. Как бы ей самой потом жалеть не пришлось, что она связалась с Сумасшедшей принцессой!»

С такими мыслями я очертила защитный круг, поручив его границу охране Пресветлых богов, разожгла костер поярче – и уселась у огня с обнаженным оружием в руках, приготовившись любой ценой защитить жизнь Тима.

 

Видимо, я все-таки переоценила свои силы, усталость оказалась сильнее, и я задремала. Разбудило меня деликатное негромкое покашливание, раздавшееся где-то совсем рядом. Первым делом я обернулась к Тиму, но мальчик крепко спал, завернувшись в мой плащ. Дыхание его выровнялось, жар спал. Кажется, мои лекарства оказались достаточно действенным средством в борьбе с тяжелой болезнью. Между тем негромкое покашливание раздалось вновь, и я рывком вскочила на ноги, с содроганием увидев того, кто стоял на лужайке. У самой границы защитного круга, который я, недолго думая, очертила прямо на траве копотью от обожженной смолистой ветки, возвышалась тощая фигура загадочной твари, накануне встреченной мною на дороге, ведущей к Бранзону. Впрочем, после спасения Тима я уже догадывалась – кем был этот зловещий путник, и с гневом и скорбью в сердце осознавала, что произошло с жителями города, если чума не миновала их на своем пути. Сейчас же мерзкая тварь спокойно стояла на рубеже защитного круга и, откинув с лица капюшон плаща, заинтересованно разглядывала меня своими пылающими глазницами. Легкая, почти нежная улыбка играла на усыпанных струпьями губах твари, пока я ошарашенно старалась понять – какого гоблина поганая врагиня разбудила меня столь деликатно, вместо того чтобы попытаться напасть, пользуясь моей глупой неосторожностью.

Видя, что молчание затягивается, Чума сделала еще шаг вперед, подойдя вплотную к линии круга, и произнесла неожиданно звучным обволакивающим голосом:

– Ну, здравствуй Морра, вот мы с тобой и встретились!

– Убирайся! – прошипела я, занося над плечом сверкающее лезвие Нурилона. – Чтобы добраться до Тима, тебе придется сначала убить меня, и обещаю, что это будет нелегко даже для такого опытного пожирателя человеческих жизней!

Чума изумленно вздернула брови, а потом расхохоталась звонким девчоночьим смехом:

– Уверяю тебя, дорогая племянница, у меня нет ни единого намерения причинить тебе хоть малейший вред! Если тебе так приглянулся этот оборванец, то забирай его себе. Думаю, матушка не против.

– Чего-чего? – обалдело переспросила я, – Какая племянница, какая матушка?

Логичнее всего было предположить, что от усталости и сумбура последних дней я просто сошла с ума, оправдывая данное мне прозвище.

Видимо, забывшись, я опять начала думать вслух, потому что окончательно развеселившаяся Чума отрицательно помотала головой и начала убеждать меня в моей абсолютной вменяемости:

– Ниоткуда ты не сходила! – Тут Чума подмигнула мне своим красным глазом, и я много бы дала, что увидеть со стороны выражение своего лица.

– Может быть, я сплю? – вырвалось у меня. – Никогда не слышала большей несуразицы!

Впрочем, я тут же прикусила язык, вспомнив вчерашний разговор с Лионелем. Есть от чего потерять голову!

– Наверно, мало мне эльфийского дядюшки, красавца Лионеля, так теперь еще сюда в добавку заявляется сама бубонная Чума и утверждает, что она – моя тетя! Даже не смешно! – обиженно буркнула я. – Ну, кто еще может похвастаться тем, что препирался с самой Чумой?

– Действительно, никто, – усмехнулась Чума. – Видишь ли, милая родственница, почему-то разумные существа любой расы не очень-то любят вести со мной философские беседы.

– Да уж, еще бы! – проворчала я себе под нос.

Чума корректно сделала вид, что не заметила моих последних слов и пустилась в пространные объяснения:

– Пойми же, дорогая Морра, нам совершенно наплевать на твою эльфийскую кровь, но с другой стороны – твой батюшка, король Мор, приходится сыном матушке Смерти и моим сводным братом! Вот только не знаю, кому довелось стать его отцом, матушка никогда нам об этом не рассказывала….

– Кому это – нам? – растерянно поинтересовалась я.

– Как это кому? – патетично всплеснула руками Чума. – Мне и моим родным сестрам – Оспе и Лепре. Хочу тебя заверить, Морра, мы все твои любящие тетки!

– А ее величество Смерть, значит, приходится мне родной бабушкой? – Мне сейчас очень пригодилась бы повязка, которой покойникам подвязывают отваливающиеся челюсти.

– Ну да! – ласково проворковала Чума. – Мы так долго не могли разыскать тебя! Матушка всегда очень неодобрительно относилась к браку своего сына с этой эльфийкой, тем более что брак не принес ему ничего, кроме горя. Но теперь она будет счастлива лично убедиться в том, что ее любезная внучка пошла в наш род и умом, и внешностью. Приди же в мои объятия, дорогая племянница! – и Чума призывно распахнула руки.

Ничего себе родственнички! Что-то я пока совсем не горю желанием встретиться со своей любящей бабушкой. Между тем рассудок подсказывал мне, что Чума не обманула меня ни единым словом.

– Заходи сюда, – любезно пригласила я Чуму.

Тетка, недолго думая, облегченно перешагнула разделяющую нас линию и, распахнув полы черного плаща, грациозно опустилась на траву. Под плащом обнаружился изящный новенький батистовый саван, рюшки которого Чума кокетливо оправила костлявыми пальцами. Я уже утратила на сегодня способность удивляться. Ну, ясно дело, а во что бы еще могла быть одета благородная дама, притом имеющая подобный фамильный статус!

– А что теперь будет с ним? – Я указала в сторону тихонько посапывающего Тима.

– Да, чуть не забыла про мальчишку! – В руках Чумы неизвестно откуда вдруг появились две горящих свечи, одна черного, другая – белого цвета. Тетушка деловито задула первую свечу, а второй, ярко вспыхнувшей – махнула в сторону мальчика.

– Будет жить! – торжественно объявила она. На этом ее интерес к Тиму оказался исчерпан.

Не желая показаться негостеприимной, я достала сумку с припасами и предложила тетушке ломоть мясного пирога. Чума с благодарностью приняла угощение и, с наслаждением впиваясь зубами в аппетитно благоухающий кусок, устало вздохнула:

– Наработалась я сегодня!

Уловив скрытый смысл этой фразы, я досадливо поморщилась:

– И сколько невинных людей ты сегодня погубила, тетушка?

Чума отвлеклась от пирога и с недоумением воззрилась на меня:

– О чем ты говоришь, Морра? Я никогда не забираю невинные души.

– А как же он? – Я показала на спящего Тима. – В чем провинился он, если ты хотела забрать его?

– Вот так всегда! – Губы Чумы изогнулись в плаксивой гримасе. – Стараешься, трудишься на благо всем, и никакой тебе благодарности! Даже родная племянница – и та осуждает! – Чума дернула плечом и обиженно повернулась ко мне спиной.

– Ну-ну, тетушка! – Я добавила виноватых интонаций в голос. – Тогда мне просто не хватает мудрости, чтобы понять смысл твоих поступков.

– А тут и понимать нечего! – Чума, как ни в чем не бывало, вновь принялась за пирог. – Мы свою работу делаем, а думать, что да как – не наша забота.

– А чья? – изумилась я.

– Э, деточка… – Чума отхлебнула вина из поданной фляжки и одобрительно прищелкнула языком. – На все воля Пресветлых богов! Они то и решают – кому когда родиться надобно, кому когда умереть пристало. А уж потом матушка Смерть все взвесит и оценит – кому от болезни – за грехи его, кому с почетом на поле брани – за подвиги…

– Тетушка, – взволнованно перебила я, – я так понимаю, что и ты, и бабушка всего лишь исполнители воли богов?

– Правильно понимаешь! – расцвета в улыбке опьяневшая Чума. – Ты у нас умной девочкой уродилась! Ты, племянница, на бабушку не серчай, она у нас добрая – так и норовит всем участь облегчить – побыстрее да побезболезненнее жизнь унести. А боги – они злые да жестокие! Очень уж они не любят, когда кто-то против их воли идет…

– Значит, Тим?.. – Столь дикая мысль просто не укладывалась у меня в голове.

– Ну да. – Чума испуганно оглянулась, словно кто-то мог услышать нас в ночном лесу, и, приблизив губы к моему уху, зашептала: – Боги сами велели – мол, мальчишку за всю деревню, а благодарные селяне им за это потом целую жизнь молитвы возносить будут! Торговцы также сделки совершают, только там – счет на баранов идет!

– Ах, они, кровопийцы! – возмутилась я. – Да за что же их тогда Пресветлыми называют?

– Тс-с-с-сс… – Костлявая рука Чумы зажала мне рот. – Осторожнее, девочка! Гнев богов ужасен! Они и тебе отомстить могут, тем более и родилась ты против их воли…

– Как же так?

– А вот так! – Чума довольно хмыкнула. – Наш-то род давно хочет с богами поквитаться. Уж больно жадными они стали. Живут за счет человеческих душ – и все время сильнее и сильнее от этого становятся. Жиреют. А сами-то, как ты, – тут тощий палец Чумы указал на мою маску, – вот так же лицо закрывают, и никто никогда без масок их не видел!

«Да уж, – тут же подумала я, – скрывают – значит, есть, что скрывать!»

– Ох, чую я, девочка, – между тем продолжала изливать душу Чума, – придется еще тебе столкнуться с Пресветлыми богами на узенькой дорожке! – «Пресветлыми» она произнесла – словно выплюнула. То ли от избытка вина, то ли от избытка родственных чувств тетка привлекла мою голову к себе на плечо и принялась любовно поглаживать спутанные рыжие волосы. Я не сопротивлялась. Наоборот, удивительное тепло наполнило мою душу. И пахло теперь от Чумы совсем не противно, а как-то по-женски, даже по-девичьи – нежными лесными фиалками.

В таком приятном расслаблении мы провели несколько минут, но потом Чума взяла себя в руки и шумно высморкалась в оборку нарядного белоснежного савана. И хотя она тщательно скрывала от меня свое лицо, я была готова дать на отсечение правую руку, что видела: в ужасных глазницах Чумы сверкнули капли чистых материнских слез.

– Прости, девочка, отвлеклась. А ведь я к тебе по делу! – Чума вновь говорила властно и холодно. – Матушка Смерть твоей помощи просит, а мне велела пособить тебе всем, чем только смогу!

Определенно, слишком многие за последнюю пару дней ощутили потребность в моей помощи!

– Неладное творится в твоей семье, ой, неладное! – рассказывала Чума. – После исчезновения Альзиры король долго горевал, но потом одумался, объявил принца Ульриха наследником престола и серьезно взялся воспитывать будущего властелина. Принц радовал всем – и умом, и душевными качествами, и настоящим талантом к воинскому искусству (тут мой рот сам собой расплылся от уха до уха). Вот только лицом юный принц пошел в короля-папеньку, и поэтому с младых лет тоже вынужден был носить черную маску. О тебе в то время король Мор и слыхом не слыхивал. Когда принцу исполнилось два годика, король рассудил, что негоже двум мужчинам жить без женского присмотра, и женился вторично. Жену на этот раз он выбрал подстать себе – могущественную черную фею. Молодая жена вскоре тоже порадовала короля детьми, как и первая супруга, подарив ему близнецов, брата и сестру. Великие силы предопределили рождение этих детей, сами Пресветлые боги нарекли им имена – Страх и Ужас. Король Мор был недоволен, но подлые боги, преследуя одним им ведомые цели, сумели усыпить его бдительность, предрекая детям славное будущее. Вскоре после рождения детей умерла королева-фея, и король, рассудив, что, видно, не суждено ему стать счастливым в личной жизни, остался один, с тремя детишками на руках. Вот только брат с сестрой, достигнув тринадцати лет, решили самостоятельно править государством. Заточили наследника престола, вместе с его воспитателем-эльфом, в подземелье, а батюшку-короля (я громко ахнула) то ли околдовали, то ли тоже куда-то спрятали. И такие злодейства они творить начали, что сама Смерть ужаснулась и решила призвать неразумных внуков к ответу. Только не послушались они бабушку: им-де сами Пресветлые боги покровительствуют. Вот и велела матушка Смерть тебе кланяться, – Чума и в самом деле склонила передо мной голову, – и помощи твоей просить – вызволить брата твоего единокровного из заточения, и отца своего спасти, если это еще возможно.

Рассказ Чумы поразил меня намного больше, чем даже слова Лионеля. Оказывается, не напрасно мучило меня предчувствие страшной беды, грозящей отцу и брату. Безусловно, мне просто необходимо прибыть в столицу королевства как можно скорее.

– А ты, тетушка, чем помочь мне можешь?

– А вот этим, – произнесла Чума, извлекая из рукава савана огарок белой свечи. – Этой свечкой много кого от самого порога царства мертвых вернуть можно. Бери, авось пригодится. И еще… – При этих словах Чума ловко выдернула у меня из-за пояса кинжал маркиза де Ризо, положила на колено кисть правой руки и одним ударом (я и помешать ей не успела), отсекла себе указательный палец. Палец мгновенно высох, превратившись в неприглядную белую косточку. Вырвав прядь двуцветных волос, Чума свила тонкий шнурок, которым и привесила мне на шею свой отрубленный палец. – Это, милая племянница, даст тебе власть над всеми черными колдунами, колдуньями и некромантами, которые только встретятся на пути.

– Тетушка, тетушка, – выйдя из ступора, закричала я, – ты только подожди чуть-чуть! Там в сумке у меня бинты и мази…

Чума засмеялась и нежно ущипнула меня за щеку:

– Ай, спасибо за заботу, племянница! Только чего же сделается мертвой плоти-то? А палец сам отрастет новый – через пару дней!

Я взволнованно смотрела на Чуму. Как-то не укладывались в моей голове воедино эти нежные заботы страшной твари и рассказы о злодеяниях Пресветлых богов. Осененная внезапной догадкой, я вытащила из кармана Зеркало истинного облика, подала его Чуме и сама заглянула ей через плечо.

Чума смотрелась в зеркало, поправляя пряди длинных волос. В стеклянной поверхности отражалось усталое лицо молодой симпатичной женщины, с нежной перламутровой кожей и огромными васильковыми глазами. Глаза так и излучали доброту и всеобъемлющее сострадание ко всему живому. Лицо обрамляли шелковистые локоны цвета воронова крыла.

– Хороша! – довольно резюмировала Чума, продолжая любоваться своим отражением. – И впрямь хороша! Недаром, видать, ко мне сам архидемон Азур сватался. Вот подумаю, подумаю еще, да и дам ему согласие! – и тетушка счастливо зарделась, как невеста под венцом.

Я, не веря своим глазам, потерла их пальцами, но сказочное видение в железной рамке зеркала от этого не исчезло.

– Эх, Морра, Морра, – покачала головой Чума, возвращая мне волшебную вещицу, – молода ты еще, не понимаешь, что душу – ее и без зеркала видно…

Чума поднялась, потом вновь наклонилась и нежно поцеловала меня в лоб. Заглянув близко-близко в черные провалы ее глазниц, я и без помощи зеркала явственно увидела в их глубине яркий васильковый отблеск.

– Засиделась я, а тебе отдохнуть нужно. Спи, племянница, под моей защитой вас никто тронуть не посмеет. – Чума тихонько отступила в сумрак ночи.

Уже засыпая, я все еще продолжала ощущать витающий в лесном воздухе удивительный аромат цветущих фиалок.