Культурный фронт

Безусловно, такие великие и древние национальные сообщества просто не могли не обладать еще и великими культурами. Эти великие и древние культуры конструировались параллельно разработке исторических нарративов и теорий этногенеза. Впрочем, именно культурное строительство носило особенно противоречивый характер. С одной стороны, в центре пантеона должны были стать герои-коммунисты-интернационалисты. С другой, образы коммунистов национализировались. Кроме того, именно в отношении советской культурной политики следует задаваться вопросами, сформулированными еще Алейдой Ассман:

“Кто остается за границами культурной памяти? Каковы принципы включения и исключения? Эти вопросы неминуемо связаны с вопросами владения и удержания власти; это значит, что изменения во властных отношениях будут также вызывать и изменение в структуре культурной памяти”[16].

Новая власть демонстрировала стремление структурировать культурную память советских наций, спонсируя массовое производство образов национальных поэтов и народных героев (монументальных, художественных, поэтических и литературных). Образы героев-царей или полководцев в довоенные годы не пользовались популярностью. Однако война и оттепель многое изменили, и в публичном пространстве городов нашлось место и для национализированных героев-царей.

Три республики вновь оказались в неравном положении. Среди мусульман-тюрков практически не было скульпторов и художников. В то время, как христиане грузины и армяне не имели препятствий к занятию этими профессиями. Маленькая и разоренная войной Армянская ССР могла положиться на национальные кадры уже в 1920-х годах, армяне съезжались в республику со всего мира. Даже столица строилась и проектировалась по плану, разработанному архитектором Александром Таманяном. Будущий народный архитектор Армянской СССР, лауреат Сталинской премии, до 1923 года никогда не жил в Ереване, но именно он создал эту столицу. Тифлис был культурным и административно-политическим центром Закавказского генерал-губернаторства. Баку же являлся мультинациональным центром нефтедобычи, и мусульмане-тюрки не играли заметной роли в культурной и политической жизни. Коренизация продвигалась здесь медленнее именно в сфере культуры.

Советский режим придавал большое значение монументальному строительству: один из первых декретов “О монументальной пропаганде” был принят еще в апреле 1918 года[17]. Ровно через два года в Баку вошла 11-я армия. В том же году выходец из Одессы, скульптор Яков Кейлихис, становится автором первого скульптурного бюста – Карлу Марксу, – установленного в публичном месте, на Приморском бульваре Баку, в республике с преимущественно мусульманским населением. Тот же Кейлихис стал автором первого скульптурного монумента, установленного в Баку в честь поэта Сабира (1922). Другой одессит, Пинхос Сабсай, один из первых создателей скульптурных портретов Ленина (1918), в 1926-м переезжает в Баку, а уже в 1930-м создает памятник еще одному признанному новой властью азербайджанскому поэту Мирзе Фатали Ахундову. Когда в 1958 году этот памятник меняли на новый, услуги “некоренных” скульпторов уже не понадобились. Авторами обновленного образа Сабира стали скульптор Джелал Карягды и архитекторы Газанфар Ализаде и Э. Исмайлов.

Однако именно Баку стал городом, в котором родилась легенда о 26-ти комиссарах, чей монументальный образ занял центральное место в общезакавказском пантеоне героев. 1–8 сентября 1920 года в Баку проходил Первый съезд народов Востока. К этому событию приурочили и торжественные похороны останков 26-ти бакинских комиссаров, расстрелянных в 1918 году недалеко от Красноводска. Их перезахоронили в парке Свободы в центре Баку, который впоследствии получил название “26-ти комиссаров”. Автором первого посвященного им монументального памятника должен был стать Жорж Якулов (тбилисский армянин), известный художник и график-авангардист. Однако по ряду причин он не успел воплотить свой замысел. Горельеф “Расстрел 26-ти бакинских комиссаров”, установленный в 1958 году в Баку (к 40-летнему юбилею их гибели), был создан Сергеем Меркуровым – известным советским скульптором. Меркуров был этническим армянином, выходцем из закавказского региона, автором трех самых масштабных памятников Сталину (один из которых, высотой в 49 метров, был установлен в Ереване) и, конечно, лауреатом двух Сталинских премий первой степени. Но авторами главного памятника – пантеона с вечным огнем, установленного в 1968 году над могилой комиссаров, – стали уже местные скульпторы Ибрагим Зейналов и Н. Мамедов.

Собирательный образ 26-ти бакинских комиссаров при всем своем внешнем интернационалистическом пафосе как нельзя кстати подходил для всех трех “титульных групп” Закавказья. Самыми узнаваемыми, главными из всех 26-ти комиссаров, стали четверо: армянин Степан Шаумян, азербайджанец Мешади Азизбеков, грузин Алеша Джапаридзе и – реверанс в сторону “самого великого” из всех советских народов – русский Иван Фиолетов. Каждая из “титульных наций” в Закавказье получала таким образом своего собственного героя. Причем особенно повезло Армении. Все тот же Меркуров стал автором памятника самому главному из комиссаров – Степану Шаумяну, – который был установлен в Ереване в 1932 году (задолго до сооружения мемориалов в Баку).

Если героев-комиссаров приходилось в определенном смысле делить (хотя у каждой нации были и свои собственные герои-коммунисты), то с поэтами все обстояло намного проще:

“Одной из форм проявления дружбы народов, взаимно обогащающихся в области культуры, были юбилейные празднества, которыми вся страна отмечала важнейшие события культурной жизни отдельных национальностей. Таковы были юбилей Пушкина в 1937 году, 750-летний юбилей поэмы Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре” в том же году, 750-летие “Слова о полку Игореве” в 1938 году […] празднование тысячелетия армянского народного эпоса “Давид Сасунский” в 1939 году”[18].

Именно поэты в качестве идеализированных символов наций подходили для конструирования национальных культур[19]. В 1930-х годах, незадолго до начала Второй мировой войны, традиция отмечать юбилеи поэтов и их произведений приобрела особенно широкий размах:

 

“Перед войной отгремел юбилей армянского эпоса Давида Сасунского (дата рождения которого вообще-то неизвестна) […] в Азербайджане готовился юбилей великого поэта Низами. С Низами была небольшая неловкость: во-первых, он был не азербайджанский, а персидский (иранский) поэт, хотя жил он в ныне азербайджанском городе Гяндже. […] Кроме того, по ритуалу полагалось выставить на видном месте портрет поэта… Особая трудность заключалась в том, что Коран строжайше запрещает всякие изображения живых существ и […] портрета Низами в природе не существовало. […] Портрет был доставлен на дом первому секретарю ЦК КП Азербайджана Багирову, локальному Сталину. Тот вызвал к себе ведущего медиевиста из Института истории, отдернул полотно с портрета и спросил: “Похож?” “На кого?..” – робко промямлил эксперт. Багиров покраснел от гнева: “На Низами!” “Видите ли, – сказал эксперт, – в Средние века на Востоке портретов не создавали...””[20]

Но в советском Азербайджане портреты уже создавали. И для того, чтобы вообразить идеальный образ Низами (1141–1209), нашелся уже и коренной художник-азербайджанец. Газанфар Халыков, в будущем народный художник Азербайджанской ССР, создал портрет Низами в 1940 году. Создание монумента поэту также было поручено местному скульптору, которым стал Фуад Абдурахманов, заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1943), народный художник Азербайджанской ССР (1955), первый азербайджанец, ставший членкором Академии художеств СССР (1949), лауреат двух Сталинских премий (1947, 1951), в том числе и за монументальный образ Низами. Первый памятник поэту Низами его работы был установлен в 1947 году в Кировабаде (Гяндже) и второй в 1949 году в Баку.

С созданием образа Низами советским политикам и деятелям культуры удалось обогнать воображение “буржуазных националистов”. Виднейший представитель азербайджанской партии тюрков-националистов, мусаватист Мамед Эммин Расулзаде, в изданном в 1922 году в Анкаре очерке, посвященном истории Азербайджана, не упоминает о Низами ни единым словом. Для него первым великим азербайджанским поэтом был Мухаммед Физули (1498–1556), всю свою жизнь проживший на территории современного Ирака[21]. Однако в советском Азербайджане Физули быстро уступил свои позиции Низами. Это поражение нашло свое символическое завершение в переименовании центральной улицы города: теперь это был уже проспект имени Низами, а не Физули. Хотя Низами ни строчки не написал на тюркском, но он жил на территории теперь уже советского Азербайджана и в XII веке. Кроме того, приняв Низами за основоположника азербайджанской поэзии, можно было выглядеть не хуже, чем соседи с их Шотой Руставели (XII век) или претендующим на 1000-летие армянским эпосом “Давид Сасунский”.

В результате, главному идеологу азербайджанского национализма пришлось догонять советский проект. С заметным опозданием Расулзаде только в 1949 году (когда в Азербайджанской ССР уже отгремел юбилей, были переведены и изданы массовыми тиражами произведения поэта, установлены монументы, созданы портреты) в той же Анкаре публикует книгу “Азербайджанский поэт Низами”, где, пытаясь превзойти советских азербайджанских деятелей культуры, пишет следующее:

“Несмотря на пустившее корни ложное представление, Низами, по нашему мнению, азербайджанский поэт... При исследовании произведений Низами ясно видно, что он далек от фарского национализма, полон любви к тюркскому, связан со средой и условиями Закавказья, постоянно занят заботами об исторической судьбе и геополитикой страны, и таким образом он, конечно же, поэт Азербайджана ”[22].

В Армении роль главного национального поэтического произведения была предоставлена героическому эпосу “Давид Сасунский”. Образно запечатлеть эпос в камне и металле поручили Ерванду Кочару. К 1939 году, получив заказ за полтора месяца до празднования, он успел изваять гипсовый вариант трехметровой статуи, который и был выставлен в дни юбилея на одной из центральных площадей Еревана. Он же стал и автором графических иллюстраций к эпосу (1939). Однако установку постоянного памятника пришлось отложить, так как Кочар был арестован. Но, вернувшись из заключения, он в 1959 году все же установил памятник Давиду Сасунскому. Арест не помешал скульптору впоследствии получить множество почетных званий и титулов, в том числе звание народного художника Армянской ССР.

Наиболее быстрые всходы давала культурная революция в Грузии. Ленинский план монументальной пропаганды в Тбилиси реализовывал в числе прочих известный скульптор Яков Николадзе. В 1937 году, когда в Грузии праздновали 750-летний юбилей поэмы “Витязь в тигровой шкуре”, Николадзе создал свой знаменитый барельефный портрет Шота Руставели. Впрочем, двух Сталинских премий первой степени он был удостоен за скульптурные портреты Чахрухадзе (поэт XII века) и “Ленин в период создания “Искры”” (1947). В Тбилиси уже в 1942 году установили памятник Шоте Руставели, авторство которого принадлежит скульптору Константину Мерабишвили (ученику Николадзе), который и получил Сталинскую премию первой степени за этот памятник.

Художник Ираклий Тоидзе стал создателем образа Шоты Руставели в живописи. Он же стал и автором иллюстраций к книге Шоты Руставели (1937), за которые в 1941 году был удостоен Сталинской премии второй степени. Именно Тоидзе впоследствии был удостоен трех Сталинских премий всех возможных степеней. Столь высокая оценка не была случайной: художник сумел соединить советское с национальным, став автором картины с оригинальным называнием “Молодой Сталин читает поэму Шоты Руставели “Витязь в тигровой шкуре””. Эта картина наиболее точно передает суть советского национального проекта: быть советским – значит быть национальным.

Заключение

Национальная политика и связанная с ней культурная революция в том виде, в каком она реализовывалась в закавказских республиках, является прекрасной иллюстрацией тезиса Юрия Слезкина о том, что “советская национальная политика формулировалась и осуществлялась националистами”[23]. После распада советской империи широко распространились идеи, что “в странах бывшего Советского Союза и Восточного блока существует очевидная тенденция восстановления и реконструкции национальных символов, существовавших до коммунистического режима”[24]. Но если взглянуть на историю закавказских республик, то следует задаться вопросом: а что же существовало до коммунистического режима? Что, кроме герба и флага, успели создать немногочисленные местные “буржуазные националисты”? Что, кроме нескольких малоинтересных литературных и публицистических произведений досоветских интеллектуалов, вновь (после “освобождения”) стало “достоянием” наций?

По сути вся реставрация закончилась банальным строительством новых мечетей и храмов, иногда на месте старых, разрушенных советской властью. Какого-либо серьезного восстановления национальных символов не было и быть не могло по той причине, что до советской власти они еще не были сконструированы и воплощены в монументах, литературе, живописи. В основном все культурное нациестроительство состоялось в советский период, будучи им инсценированным. Теперь уже никому не приходит в голову отказываться от образов Низами, Руставели или Давида Сасунского в том виде, в каком они были сконструированы при советской власти. Никому не приходит в голову мысль отказаться от конструктов этногенеза и представлений о “нашем” великом вкладе в цивилизацию и культуру, от созданных при советской власти имиджей “наших” великих и уникальных национальных культур. Поэтому реконструируют мавзолей Низами, построенный на месте его предполагаемого захоронения в советские годы; парк с памятником Низами в Баку или памятник Шоте Руставели или Давиду-Строителю в Тбилиси, установленные при той же советской власти.

Не везде отказались и от “своих” коммунистов. Образы 26-ти бакинских комиссаров перестали быть частью социокультурного и политического ландшафта Баку по той причине, что многие из них (и, что особенно “возмутительно”, главный – Шаумян) были этническими армянами. В контексте карабахского армяно-азербайджанского конфликта монументы комиссарам стали неуместны. Но в Ереване памятник Меркурова, посвященный комиссару-армянину Степану Шаумяну, счастливо пережил все реставрации и реконструкции. В южно-кавказских республиках и теперь очень мало каких-либо постсоветских памятников, посвященных деятелям 1918–1921 годов или забытым деятелям культуры. И этому не следует удивляться: ведь национальные символы и наследие в значительной степени принадлежат именно советской эпохе. Даже Баку, Тбилиси или Ереван в своем нынешнем виде являются результатом советского проекта конструирования из них столиц национальных республик.

Каждая титульная нация получила свою историю как доказательство эксклюзивного права на владение “исторической территорией” и свою национальную культуру (как структуру институтов и пантеон образов). Все управленцы (такие, как Гейдар Алиев) и деятели культуры (как Бахтияр Вагабзаде) были успешными советскими функционерами. Но быть советским не мешало быть еще и национальным – скорее даже способствовало этому. Всем советским людям с детских садов прививалась гордость за свою национальную культуру и красоту своих национальных республик. Воспитываемые любовь и уважение к Ленину, Москве и Пушкину не мешали, а скорее даже призваны были дополнить обязательную любовь грузин к Шоте Руставели и Тбилиси, азербайджанцев – к Низами и Баку, армян – к “Давиду Сасунскому” и Еревану. В большой советской стране у каждого была своя конкретная родина, которую не только разрешалось, но и требовалось воспевать и любить. Эта гордость за свои национальные республики (свои “истинные родины”) к моменту распада СССР давно уже была заурядной и привычной. Реставрировать и восстанавливать пришлось немногое. Главное, что изменилось, – гордиться можно было еще сильнее. Платой за эту все возрастающую национальную гордость становится ее неизменная спутница – заурядность. И большинству это нравится.

 

__________________________________

 

1) См. биографию Бахтияра Вагабзаде: www.guseynov.lv/B_Vagabzade.html.

2) Брубейкер Р. Мифы и заблуждения в изучении национализма // Ab Imperio. 2000. № 1. С. 248.

3) Беседа президента Азербайджанской Республики Гейдара Алиева с народным поэтом Бахтияром Вагабзаде, лечащимся в Центральной бассейновой больнице имени М. Гадирли, 19 января 1997 года // Бакинский рабочий. 1997. 24 января (http://library.aliyev-heritage.org/ru/3351594.html).

4) Suny R.G. Making Minorities: The Politics of National Boundaries in the Soviet Exp erience // Burguiere A., Grew R. (Eds.). Construction of Minorities: Cases for Comparison Across Time and Around the World. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2000. P. 249–250.

5) Баберовски Й. Враг есть везде. Сталинизм на Кавказе. Москва: РОССПЭН, 2010. С. 237–239.

6) Slezkine Y. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Eley G., Suny R.G. (Eds.). Becoming National. New York; Oxford: Oxford University Press, 1996. P. 211.

7) Brubaker R. Nationalism Reframed: Nationhood and the National Question in the New Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. P. 41.

8) Martin T. An Affirmative Action Empire: The Soviet Union as the Highest Form of Imperialism // Suny R.G. (Ed.). A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin. New York: Oxford University Press, 2001. P. 76 (в русскоязычной литературе распространен калькирующий перевод понятия affirmative action как “аффирмативное действие”; вместе с тем наиболее удачным представляется перевод “положительная дискриминация”).

9) Blitstein P.A. Nation-Building or Russification? Obligatory Russian Instruction in the Non-Russian school 1938–1953 // Suny R.G. (Ed.). A State of Nations… P. 253.

10) Martin T. Op. cit. P. 81.

11) Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca; London: Cornell University Press, 2005. P. 145–146.

12) Ахундова Э., Гусейнзаде М. Алиовсат Гулиев – он писал историю. Документальный роман. Баку: Азернешр, 2003 (цит. по: www.gramotey.com/?open_file=1269024805).

13) Гасанлы Дж. Хрущевская “оттепель” и национальный вопрос в Азербайджане (1954–1959). М.: Флинта, 2009. С. 496–499.

14) Там же. С. 497.

15) Нора П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПб., 1999. С. 35–36.

16) Assman A. “Plunging into Nothingness”: The Politics of Cultural Memory // Lambert L.B., Ochsner A. (Eds.). Moment to Monument: The Making and Unmaking of Cultural Significance. Bielefeld: Verlag, 2009. P. 35.

17) См. об этом: Michalski S. Public Monuments: Art in Political Bondage 1870–1997. London: Reaction Books Ltd., 1998. P. 107.

18) Ковалев В.А. Очерки истории русской и советской литературы. Часть вторая. М.: Издательство Академии наук СССР, 1955 (цит. по:www.biografia.ru/cgi-bin/quotes.pl?oaction=show&name=ochlit02).

19) Hobsbawm E. Nations and nationalism since 1780. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 57.

20) Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб.: Европейский дом, 1995. С. 731.

21) Расулзаде М.Э. Азербайджанская Республика. Сборник произведений и писем. М.: Флинта, 2010. С. 29–30.

22) Rəsulzadə M.Ə. Azərbaycan Şairi Nizami. Bakı: Azernəşr, 1991. S. 25–26, 28.

23) Slezkine Y. Op. cit. P. 202.

24) Carrier P. Holocaust Monuments and National Memory Cultures in France and Germany since 1989: The Origins and Political Function of the Vel’ d’Hiv’ in Paris and the Holocaust Monument in Berlin. New York; Oxford: Berghahn Books, 200

 

 

Источник 1: http://magazines.russ.ru/nz/2011/4/ru6-pr.html

Источник 2: http://www.intelros.ru/readroom/nz/neprikosnovennyj-zapas-78-42011/11232-sovetskaya-nacionalnaya-politika-v-zakavkaze-konstruirovanie-nacionalnyx-granic-istorij-i-kultur.html