Руководство по химическому анализу морских вод. РД 52.10.243-92 3 страница

VII

Когда в школе спросили у Тани, не приходится ли ей родственником илидвоюродным братом Коля Сабанеев, поступивший к ним в класс, то одним онасказала - да, другим сказала - нет, и так как это было все равно длямногих, то вскоре ее перестали спрашивать. А Филька, потратив столько напрасных усилий на поиски страныМаросейки, больше ни о чем не спрашивал Таню. Но зато он сидел на парте как раз за спиною Тани и мог смотреть на еезатылок сколько ему было угодно. Однако и затылок может кое-что рассказать.Он может быть холодным и жестким, как камень, из которого Филька высекал влесу огонь. Он может быть нежным, как стебель одинокой травы. Затылок Тани был и таким и другим, чаще всего выражая одно ее желание- не думать о том, что делается у нее позади. А позади на скамье сидели Филька и Коля. К кому же из них относится это упорное желание Тани? И так как Филька смотрел на вещи всегда с хорошей стороны, то решил,что относится это прежде всего не к нему. Что же касается Коли, то если егоТаня назвала тогда гордым, Филька должен был признать, что это неправда. Онне находил его гордым. Он, может быть, несколько слаб здоровьем, слишкомузки у него руки, слишком бледно лицо, но гордым он не был - это виделивсе. Когда Филька показал ему впервые, как жуют у них в школе серу, Колятолько спросил: - Что это? - Это пихтовая смола, - ответил ему Филька. - Ты можешь достать ее укитайца, который торгует на углу липучками. За полтинник он даст тебе целыйкубик серы. - А что такое липучки? - спросил Коля. - Э, брат! - ответил ему с досадой Филька. - Все ты хочешь сразуузнать. И Коля не обиделся на замечание Фильки. - Хорошо, - сказал он, - я узнаю после. Но странный этот обычай ввашей школе. Я нигде не видел, чтобы жевали пихтовую смолу. Но все же серы купил много и угостил Фильку и сам пожевал, научившисьочень скоро так же громко щелкать ею на зубах, как и другие. Он предложил пожевать и Тане с радушием, к которому она не моглапридраться. Она через силу улыбнулась ему, показав свои зубы, сверкающиекак снег. - Не благодаря ли этому обстоятельству, - сказал он, - у вас всехздесь такие белые зубы? Эта сера хорошо очищает их. Все слова его показались ей отвратительными. - Ах, благодаря этому обстоятельству отстань от меня! - сказала она. Он промолчал и усмехнулся. Он посмотрел на нее светлыми, как лед, глазами, и Таня впервыеувидела, что взгляд их упрям. - Да, благодаря этому обстоятельству, - повторил он спокойно. Была ли это настоящая ссора, Таня не могла решить, но именно с этихпор началась их вражда, и этот болезненный мальчик стал занимать ее умболее, чем в первые дни. По выходным дням Таня обедала у отца. Она отправлялась мимо городской рощицы, стоявшей близко за ее домом, ивыходила на дорогу, ведущую в крепость. Дорога не была прямой. Она бежалапо берегу, поворачивая то вправо, то влево, точно поминутно оглядывалась нареку, которая, растолкав в разные стороны горы, расстилалась под нейдалеко. Таня шла не торопясь, тоже часто оглядываясь на реку. Если на дорогебыло тихо, то слушала шипение глиняных глыб, оседавших под берегом в воду.И собака ее тоже прислушивалась к этому звуку. Она ходила за ней повсюду. Так через полчаса они подходили к дому отца. Дом был крайний из всех, где жили командиры. Окропленные известьюкамни устилали дорожки, но и сквозь известь пробивалась трава, только чутьпобеленная на концах своих перышек. Шума не было тут. И стеклянные двери были всегда открыты. Через эту стеклянную дверь Таня входила в дом, а собака оставалась удвери. Как часто Тане хотелось, чтобы она осталась у двери, а собака вошлав дом! Меж тем все в этом доме относились к ней ласково. Надежда Петровна первая встречала Таню на пороге. Тихая, простая вобращении, с милым лицом, она трепала Таню по плечу или целовала в голову,каждый раз повторяя одно и то же: - Ага, вот и Таня пришла! И хотя голос ее был мягок при этом, но сердце Тани против волипереполнялось недоверием через край. "Зачем она смотрит на отца, когда целует меня? - думала Таня. - Незатем ли, чтобы показать ему: "Вот видишь, я ласкаю твою дочь, и ты теперьничего не можешь сказать мне, и она тоже ничего не может сказать". При одной только мысли об этом у Тани тяжелел язык, глаза переставалислушаться - она не могла посмотреть прямо в лицо отцу. И только подойдя к нему, ощущая его руку в своей, она чувствовала себяспокойней. Она могла тогда и Коле сказать: - Здравствуй! - Здравствуй, Таня! - отвечал он приветливо, но не раньше и не позжетой минуты, когда она кивнет ему головой. Отец же ничего не говорил. Он только касался легонько ее щеки и потомторопил обедать. Обедали весело. Ели картошку с олениной, которую покупали сами упроезжих тунгусов. Ссорились из-за лучших кусков, смеялись над Колей,который засовывал целую картошку в рот, и ругали его за это, а иногда отецдаже ударял его пальцами по носу так больно, что нос немного припухал. - Папка, - говорил тогда Коля, хмурясь, - перестань так глупо шутить!Я уже не маленький! - Это верно, шалопай ты не маленький, - говорил отец. - Все вы ужебольшие очень. Просто так не перескочишь через вас. Поглядим только, что вызапоете, когда подадут пирожки с черемухой. И отец лукаво посматривал на Таню. А Таня думала: "Что пирожки с черемухой, если я знаю, что он никогда не будет менялюбить, как Колю, никогда не назовет меня шалопаем, не ударит по носу, неотнимет лишнего куска! Да и я сама никогда не назову его "глупым папкой",как этот жалкий подлиза. Неужели пирожками с черемухой можно меняобмануть!" И сердце ее опять начинало понемногу щемить - наполняться обидой. А в то же время все привлекало ее тут. И голос женщины, повсюдураздававшийся в доме, ее стройный стан и доброе лицо, всегда обращенное кТане с лаской, и большая фигура отца, его ремень из толстой коровьей кожи,постоянно валявшийся на диване, и маленький китайский бильярд, на которомони все играли, позванивая железным шариком по гвоздям. И даже Коля, всегдаспокойный мальчик, с упрямым взглядом совершенно чистых глаз, привлекал еек себе. Он никогда не забывал оставить кость для ее собаки. Но о ней самой - казалось Тане - он никогда не помнил, хотя и ходилвместе с ней в школу, и обедал, и играл на бильярде. И все же он не давалсебе труда думать о ней хотя бы только для того, чтобы ненавидеть ее также, как она ненавидела его. Так почему же, однако, согласилась она пойти с ним на рыбную ловлю ипоказать место, где клюют лещи?

VIII

Таня любила звезды - и утренние, и вечерние, и большие летние звезды,горящие низко в небе, и осенние, когда они уже высоки и их очень много.Хорошо идти тогда под звездами через тихий город к реке и увидеть, что ирека полна этих самых звезд, как будто насквозь просверлена ими темная итихая вода. А потом сесть на берегу, на глину, наладить удочки и ждать,когда начнется клев, и знать, что ни одна минута, отпущенная законом охотына ловлю, тобой не потеряна зря. А рассвета все нет, и солнце еще не скоропротащит туман над рекой. Еще сначала будут клубиться в тумане деревья, ипосле уже задымится вода. А пока можно думать о чем угодно: о том, чтоделает теперь под кустом бурундук, и спят ли когда-нибудь муравьи, и бываетли им холодно перед утром. Да, хорошо было на исходе ночи. Но сегодня, когда Таня проснулась, звезд уже было мало: одни ушлисовсем, а другие уже бледно горели на краю горизонта. "Вряд ли будет хорошо, - подумала Таня, - ведь Коля собирался с нами". И тотчас же она услышала стук. Это в окошко стукнул два раза Филька. Таня в темноте надела платье, накинула на плечи платок и, распахнувокно, выскочила прямо во двор. Филька стоял перед нею. Глаза его в бледном сумраке были странногоцвета, блестели точно у безумного, а удочки лежали на плече. - Ты что же так поздно? - спросила Таня. - С вечера червей не накопал? - А ты попробуй накопай их в городе! - хрипло сказал Филька. - Еще непоздно, как раз придем. - Да, это правда, - сказала Таня, - с червями у нас плохо дело. Удочкумою взял? - Взял. - Ну что, пойдем? Чего ждать! - А Коля? - спросил Филька. - Ах да, Коля! - И Таня даже поморщилась немного в темноте, словносовсем забыла о Коле, словно не вспомнила о нем в ту самую минуту, какпроснулась и поглядела в окно на звезды. - Мы подождем его в переулке нанабережной, - сказала она и тихо свистнула своей старой собаке. Та даже не шевельнулась под сенями, не переместила даже лап. Тольковзглянула на Таню, будто хотела сказать ей: "Хватит! Разве мало ходила я стобой на реку летом за рыбой, зимой на каток и разве не я так часто таскалав зубах твои стальные коньки! А теперь уж хватит. Ты подумай только, куда япойду в такую слепую рань!" И Таня поняла ее отлично. - Ладно, - сказала она, - лежи. "Но, может быть, кошка пойдет?" Таня позвала: - Казак! Кошка поднялась и пошла со всеми своими котятами. - Зачем она тебе? - спросил Филька. - Молчи, молчи, Филька, - сказала Таня. - Она не хуже нас с тобойзнает, зачем мы идем на реку. И они пошли, все углубляясь в утро, как в волшебный лес, выраставшийперед ними внезапно. Каждое деревце в роще казалось клубом дыма, каждыйдымок, тянувшийся из труб, превращался в причудливый куст. На углу у спуска они подождали Колю. Он долго не шел, и Филька дулсебе на руки: холодно было ночью добывать червей - копаться в остывшейземле. А Таня со злорадством молчала. Но и ее озябшая фигурка с открытойголовой, тонкими волосами, от влаги завившимися в кольца, будто говорила:"Вот посмотрите, какой он, этот Коля, есть?" Наконец они увидели его. Он выходил из переулка. Он не торопилсяничуть. Он подошел, стуча ногами, и снял удочку с плеча. - Простите, пожалуйста, - сказал он, - я запоздал. Вчера меня затащилак себе Женя. Она тоже показывала мне разных рыб. Только она их держит ваквариуме. А есть красивые рыбки. Одна совсем золотая, с длинным чернымхвостом, похожим на платье. Я загляделся на нее... Так что простите ужменя, пожалуйста. Таня задрожала от гнева. - "Простите, пожалуйста!" - повторила она несколько раз. - Какаявежливость! Ты бы лучше не задерживал нас. Из-за тебя мы прозевали клев. Коля промолчал. - Мы еще не прозевали клев, время есть. Это наверху светло, а на водееще не видно поплавка. Зачем же ты сердишься? - сказал Филька, болееопытный, чем они. - Я потому сержусь, что не люблю очень вежливых, - ответила ФилькеТаня. - Мне всегда кажется, что они меня хотят обмануть. - А я, например, - сказал Фильке Коля, - не люблю кошек никаких: нитех, которые ходят ловить рыбу, ни тех, которые не ходят никуда. Однако яиз этого не делаю никакого вывода. И Филька, сердце которого не выносило тяжести ссор, с грустьюпосмотрел на обоих. - Почему вы ругаетесь всегда - и тут и в классе? А я вам вот чтоскажу: перед охотой ссориться - так лучше остаться дома. Так говорит мойотец. А он знает, что говорит. Коля пожал плечами: - Я не знаю... Я никогда не ссорюсь с ней. Но всегда она. А между темотец говорит, что мы должны быть друзьями. - Это необязательно, что говорит отец, - сказала Таня. Филька еще печальнее посмотрел на нее. И даже Коля был удручен еесловами, хотя не показал виду. - Нет, я не согласен, - заметил Филька. - Мой отец охотник, он говоритсо мной мало. Но все, что скажет, - правда. - Вот видишь, - сказал Коля, - даже Филька, твой верный Санчо Панса,не согласен с тобой. - Почему же он Санчо Панса? - спросила насмешливо Таня. - Уж не потомули, что ты недавно прочел "Дон-Кихота"? - Нет, "Дон-Кихота" я прочел давно, - ответил Коля спокойно, - нопотому хотя бы, что он всегда носит твои удочки и копает для тебя червей. - Потому что он в тысячу раз лучше тебя! - крикнула Таня, сильнопокраснев. - Филька, не давай ему червей! А Филька подумал: "Черт возьми, они говорят обо мне, как об убитом медведе, а ведь я ещеживой!" Коля еще раз пожал плечами: - И не надо, я сам накопаю на берегу и место найду для себя. Не надомне твоих червей! И он исчез под берегом, где кусты и камни скрыли его мгновенно изглаз. Только шаги его долго звучали внизу, далеко на дорожке. Таня смотрела ему вслед, уже не видя его. Белый туман поднимался ейнавстречу с реки, шагал по глине, шуршал, наступая на листья, на траву ипесок. И такой же белый туман стоял у нее на душе. Филька с сокрушением глядел в ее лицо и молчал, не зная, что сказать.И наконец сказал правду: - Что тебе нужно от него? Зачем ты к нему пристаешь? Я сижу с ним наодной скамейке рядом и знаю: никто тебе про него ничего дурного не скажет.И я не скажу. Я не видел в нем гордости, хотя он учится лучше других, дажелучше тебя. Я сам слышал, как он говорил по-немецки с учительницейнемецкого языка и говорил по-французски. А ведь в классе об этом никто незнает. Так что же ты хочешь от него? Таня ничего не ответила Фильке. Она двинулась тихо вперед, навстречу реке, дремавшей внизу подтуманом. И кошка с котятами тоже побрела вниз к реке. А Филька шел следом за ними и думал: странный этот мальчик Коля! Пустьтысячи кошек ходят на реку добывать себе рыбу, пусть миллионы кошек! Но разони с Таней, то разве ему, Фильке, от этого хоть капельку хуже? Нет, емухорошо! И странная эта девочка Таня! Пусть Коля называет Фильку и Санчо иПанса, о которых он пока не слыхал еще ничего плохого, но разве ему,Фильке, хоть на капельку хуже от этого? Нет, ему хорошо! Так спустились они по крутому берегу и дошли до реки, до узкихмостков, куда приставали шампунки*, и увидели, что Коля сидит на досках какраз на том самом месте, где всегда клюют лещи. ______________ * Рыбацкая лодка китайского типа. - Нашел он таки его, это место! - сказал с радостью Филька, так как вдуше был этим вполне доволен. Он подошел к Коле, заглянул в его банку, где на ржавом дне лежалатолько горсть пустой земли, и, повернувшись, чтобы не видела Таня, всыпалтуда немного земляных червей. Но Таня все же увидела это и даже не открыла рта. Она взяла свою удочку и червей, прошла на мостки и села почти рядом сКолей. А Филька ушел подальше, выбрав себе тоже неплохое местечко. На охотеон любил быть один. И на минуту или, может быть, больше река завладела детьми и дажекошкой с котятами, с тех же самых мостков пристально глядевшими в воду. А там, в глубине реки, делалось нечто странное. Будто чье-то дыханиеподнимало из глубины туман, будто чьи-то невидимые руки, владевшие им всюночь, отпустили его на волю, и он бежал теперь по поверхности реки, волочанад водой свои длинные ноги. Он бежал за солнцем, качаясь в вышине. А самарека светлела, все выше отодвигалось небо, глубина становилась видней. Рыбавышла пастись к берегам, и начался клев. Боже, какой был клев! Таня никогдатакого не видала. Но если ты смотришь не на свой поплавок, а на чужой, то рыба этоотлично понимает. Она, может быть, в эту секунду издевается над тобой,повернувшись головой на струю. А Таня поминутно поднимала глаза и смотрела на удочку Коли. Коля жесмотрел на ее поплавок. И страх, что другой может поймать прежде, не давалим обоим покоя. Добыча срывалась с крючка, объедая приманку. Коля первый поднялся на ноги, ничего не поймав. Он потянулся, зевнул,его кости хрустнули. - Я так и знал, что ничего не выйдет, - сказал он вслух, не обращаясь,однако, к Тане. Несносно это гляденье в воду, хочется от этого спать. Ужлучше, как Женя, держать этих глупых рыб в аквариуме. - Уж конечно, они глупые, - сказала Таня громко, - если принимают заводу обыкновенное стекло. А Коля не знал, что бы еще сказать. Он пошел по мосткам, даже пальцем не тронув своей удочки. Доскигнулись под его шагами. Кошка Казак, уже успевшая лапой натаскать на мосткиизрядно мелкой рыбы, посмотрела на него осторожно. Она отодвинулась,уступая ему дорогу. Но котенок Орел, закачавшись на мокрой доске, с тихимплеском упал в реку. Был ли он так увлечен мальчиками, шнырявшими у самойдоски, или слишком придвинулся к краю, не выпустив вовремя когтей, толькоТаня увидела котенка уже по другую сторону мостков, куда уносило еготечение. Котенок захлебывался, а кошка с криком бегала по мокрому песку. Таня вскочила на ноги, чуть коснувшись руками мостков, - так легка онабыла. Она прыгнула на берег, вошла в воду, и река надула ее платье - оностало похоже на венчик лесного цветка. Кошка тоже вошла в воду. А Коляостался на месте. Таня протянула руку и взяла котенка в свою ладонь. Он стал меньшекрысы. Рыжая шерсть его намокла, он уже еле дышал. Таня положила котенка на камни, и кошка облизала его. А Коля все стоял на месте. - Ты нарочно сбросил его в реку! Я сама видела это! - крикнула Танясердито. Коля молчал. "Может быть, он трус", - подумала Таня. И тогда топнула на него ногой. Но и это не заставило его шевельнуться. Он не мог вымолвить ни слова -так он был изумлен. Таня бросилась прочь от него. Она бежала по тропинке в гору, и колениее обнимало мокрое платье. Коля догнал ее на самой вершине горы, у рыбацких домов, и здесь,задыхаясь, взял ее за руку. - Таня, - сказал он, - поверь мне, я не хотел... это вышло нечаянно.Котенок сам упал в воду. - Пусти меня, - сказала она, вырываясь. - Я больше не буду ловить! Япойду домой! - Тогда и я пойду. Он отпустил ее руку и шагнул широко, чтобы не отставать. - Не ходи за мной! - крикнула Таня. Она остановилась у высокого камня, подпиравшего избушку рыбака. - Но ты придешь к нам обедать? - спросил Коля. - Сегодня выходной.Папа будет ждать тебя. Он скажет - я тебя обидел. - Вот ты чего боишься! - сказала Таня, прижавшись к высокому камню. - Нет, ты не так поняла меня. Я ведь папу люблю, а он будет огорчен. Яне хочу его огорчать, не хочу, чтобы и ты его огорчала. Вот что ты должнапонять. - Молчи, - сказала она, - я отлично тебя поняла. Я не приду сегодняобедать. Я больше никогда к вам не приду. Она свернула налево, и стена рыбацкого дома закрыла ее. Коля сел на камень - его уже нагрело солнце, он был сух и тепел, итолько в одном месте темнело сырое пятно. Это мокрое платье Тани коснулоськамня, оставило на нем свой след. Коля потрогал его. "Странная девочка Таня, - подумал он, как и Филька. - Уж не полагаетли она, что я трус? Странная девочка, - решил он твердо. - Разве можноудивляться тому, что она сделает или скажет?" И, снова положив руку на камень, он надолго задумался вдруг. А Филька ничего не видел. Он сидел за мыском на глине и таскал густеру- плоских рыбок с черными глазами - и вытащил карпа с большой головой,которого тут же острым камнем убил на песке. После этого он решил отдохнуть. Он взглянул на мостки. Два удилищакачались над водою, лески были туго натянуты - на них ходила рыба, - ноникого не было видно вблизи: ни Коли, ни Тани. И кремнистая тропинка былабезлюдна. Он посмотрел даже вверх, на горы. Но и над горами ходил только ветер,тоже пустынный, не нагонявший даже осенних облаков. Одна лишь мокрая кошка с котятами брела с пристани в гору.

IX

Все же Таня пришла обедать. Она поднялась на крыльцо со стекляннойдверью и резко открыла ее, широко распахнув перед собой, а собака, ходившаяс нею, осталась на крыльце. Таня громко хлопнула дверью. В конце концов, это ее право приходить,когда хочется, в этот дом. Тут живет ее отец. Она ходит к нему. И пустьникто не думает, что она приходит сюда ради кого-нибудь другого или радичего-нибудь другого, например ради пирожков с черемухой. И Таня еще раз хлопнула дверью, более громко, чем когда-либо раньше. Дверь зазвенела вся снизу доверху и запела своим стеклянным голосом. Таня пошла и села на свое место за стол. В доме уже обедали, и на столе стояла полная миска пельменей. - Таня! - радостно закричал отец. - Ты пришла? А Коля сказал, что тыне придешь сегодня. Вот так славно. Ешь хорошенько. Тетя Надя сделаласегодня для тебя пельмени. Посмотри, как Коля их ловко слепил. "Вот как, - подумала Таня, - он и это умеет делать!" Она упорно смотрела на отца, на стену, на дружеские руки НадеждыПетровны, протягивавшие ей то хлеб, то мясо, а на Колю взглянуть не могла. Она сидела, низко склонившись над столом. Коля тоже сидел на своем месте согнувшись, вобрав голову в плечи.Однако губы его морщились от усмешки. - Папа, - сказал он, - зачем ты рассказал Тане, что я слепил этипельмени? Теперь она и вовсе не будет есть. - Вы разве ссоритесь? - спросил с тревогой отец. - Что ты, папа! - ответил Коля. - Мы никогда не ссоримся. Ты же самговорил, что мы должны быть друзьями. - Ну то-то! - сказал отец. А Коля, перегнувшись через стол к Тане, произнес шепотом: - Кто же это говорил мне, что сегодня не придет обедать? Таня ответила ему громко: - Я вовсе не пришла обедать. Я не хочу есть. Нет, нет, я нисколько нехочу есть! - громко повторила она отцу и жене его, которые разом заговорилис ней. - Как же ты не хочешь есть? - растерянно спросил отец еще раз. - Апельмени? - Нет, спасибо, я уже пообедала с мамой. - Не предлагай ей, папа, в третий раз, - сказал насмешливо Коля, - онавсе равно не будет есть. - Что же, - с сожалением заметил отец, - не хочет - не будет. Анапрасно: пельмени такие вкусные! О, конечно, они чертовски вкусны, эти кусочки вареного теста, набитыерозовым мясом, которые эти глупцы поливают уксусом. Разве поливают ихуксусом, безумные люди! Их едят с молоком и посыпают сверху перцем иглотают, точно волшебный огонь, мгновенно оживляющий кровь. Мысли Тани проносились в мозгу подобно маленьким вихрям, хотя сама онастрого глядела на свою тарелку, где уже остывали пельмени. И голова ее тихокружилась, потому что дома она не ела и потому что у нее были здоровыеплечи, и крепкие руки, и крепкие ноги, только сердце ее не знало, что жеему нужно. И вот пришла она сюда, как слепая, в этот дом, и ничего невидит, ничего не слышит, кроме ударов своей крови. Может быть, спор о науках успокоит ее. - Папа, - сказала вдруг Таня, - а верно, что селедки в море соленые?Так говорил мне Коля. Он вовсе не признает зоологии. - Что такое? Не понимаю, - спросил отец. Коля перестал есть. Он вытер губы и провел рукой по своему лицу,выражавшему крайнее изумление. Он никогда этого не говорил. Однакоизумление его быстро исчезло, как только он вспомнил, что еще утром решилничему не удивляться - ни тому, что сделает, ни тому, что скажет Таня. И через мгновение он снова спокойно и неподвижно смотрел на Танючистыми глазами, в которых как будто с глубокого дна поднималась тихаяусмешка. - Да, не признаю, - сказал он. - Что это за наука: у кошки четыре ногии хвост. Лоб и щеки Тани побагровели. Она отлично знала, о какой кошке онговорит. - А что же ты любишь? - спросила она. - Математику люблю... Если две окружности имеют общую точку, то...Литературу люблю, - добавил он, - это наука нежная. - Нежная, - повторила Таня. И хотя у нее душа была склонна к искусствам и сама она любила иДиккенса, и Вальтера Скотта, и еще больше любила Крылова и Гоголя, однако спрезрением сказала: - А что это за наука: "Осел увидел соловья"? Так говорили они, не улыбаясь своим собственным шуткам, с глазами,полными презрения друг к другу, пока отец, который не мог уяснить себе ихспора, не сказал: - Дети, не говорите глупостей, я вас перестаю понимать. А голова у Тани все кружилась, громко стучало в ушах. Она хотела есть.Голод мучил ее. Он разрывал ей грудь и мозг и проникал, казалось, в каждуюкаплю крови. Она закрыла глаза, чтобы не видеть пищу. Когда же открыла их,то увидела, что со стола уже убирают. Убрали миску с пельменями, убралихлеб и в стеклянной солонке соль. Только ее тарелка еще стояла на месте. Нои за ней уже потянулась Надежда Петровна. Таня невольно придержала тарелкурукой и тотчас прокляла свою руку. - Ты что? - спросила Надежда Петровна. - Может быть, пельмени оставитьтебе? - Нет, нет, я только хотела дать собаке несколько штук. Можно? - Сделай милость, - сказал отец, - отдай хоть всю тарелку, ведь этовсе твое. Таня, нацепив на вилку несколько штук уже холодных пельменей, вышла накрыльцо. И здесь, присев на корточки перед старой собакой, она съела иходин за другим, омывая слезами каждый. Собака, ничего не понимая, громко лаяла. И этот громкий лай помешалТане услышать шаги за спиной. Руки отца внезапно легли на ее плечи. Каким пристальным взглядомпосмотрел он в ее глаза и на ее ресницы! Нет, она не плакала вовсе. - Я видел все сквозь эту стеклянную дверь, - сказал он. - Что с тобой,родная Таня? Какое у тебя горе? Он поднял ее над землей и подержал так, будто на собственных рукаххотелось ему взвесить, тяжело ли это горе дочери. Она потихоньку оглядывалаего. Он казался ей еще очень далеким и большим, как те высокие деревья влесу, которые она не могла охватить сразу глазами. Она могла толькоприкоснуться к их коре. И Таня легонько прислонилась к плечу отца. - Скажи мне, что с тобой, Таня, может быть, я помогу. Расскажи, чемуты бываешь рада, о чем грустишь и о чем ты думаешь теперь. Но она ему ничего не сказала, потому что думала так: "Вот у меня есть мать, и дом у меня есть, и обед, и даже собака икошка, а отца у меня все-таки нет". Разве могла она сказать ему это, сидя у него на коленях? Разве, сказавему это, она не заставила бы его измениться в лице, может быть, дажепобледнеть, как не бледнел он перед самым страшным штурмом - храбрыйчеловек? Но в то же время разве могла она знать, что теперь - спал ли он,бодрствовал ли - он не отбрасывал мысли о ней, что с любовью он произносилее имя, которое прежде так редко вспоминал, что даже в эту минуту, держа еена коленях, он думал: "Уплыло мое счастье, не качал я ее на руках"? Что могла она знать? Она только прислонилась к нему, прилегла немного на грудь. Но сладко! Ах, в самом деле сладко лежать на груди у отца! Хоть теперь и не весна, и крыльцо было влажно от холодных дождей, итело дрогло под легкой одеждой на воздухе, но и в позднюю осень, в этотчас, Тане было тепло. Она сидела долго с отцом, пока над дорогою вкрепость, над беленными известкой камнями, над домом со стеклянной дверьюзажигались ее родные созвездья.

X

И дерево можно считать существом вполне разумным, если оно улыбаетсятебе весной, когда одето листьями, если оно говорит тебе: "Здравствуй",когда ты по утрам приходишь в свой класс и садишься на свое место у окна. Иты тоже невольно говоришь ему: "Здравствуй", хотя оно стоит за окном назаднем дворе, где сваливают для школы дрова. Но через стекло его отличновидно. Оно сейчас без листьев. Но и без листьев оно было прекрасно. Живыеветви его уходили прямо в небо, а кора была темна. Был ли это вяз, или ясень, или какое-нибудь другое дерево, Таня незнала, но снег, падавший сейчас, первый снег, который, как пьяный, валилсяна него, цепляясь за кору и за сучья, не мог удержаться на нем. Он таял,едва прикоснувшись к его ветвям. "Значит, и по ним стремится тепло, как и во мне, как и в других", -думала Таня и легонько кивала ему. А Коля отвечал урок. Он стоял у доски перед Александрой Ивановной ирассказывал о старухе Изергиль. Его лицо было смышленым. Из-под крутого лба глядели веселые и ясныеглаза. И слова, слетавшие с его губ, были всегда живыми. Учительница с удовольствием думала о том, что этот новый мальчик ейникак не испортит класса. - А я видел Горького, - сказал он неожиданно и сильно покраснел, таккак ни одной капли хвастовства не выносила его душа. Дети поняли его смущение. - Расскажи! - крикнули они ему. - Вот как! - сказала и Александра Ивановна. - Это очень интересно! Гдеты видел его? Ты, может быть, разговаривал с ним? - Нет, я видел его только сквозь деревья сада. Это было в Крыму. Но яплохо помню. Мне было десять лет, когда мы с папой приехали туда. - Что же делал Алексей Максимович в саду? - Он разжигал близ дорожки костер. - Расскажи нам о том, что ты помнишь. Он помнил немного. Он рассказал о гористом крае на юге, где у серых дорог, нагретыхсолнцем, за изгородями, сложенными из камня, темнеют шершавые листьявинограда, а по утрам кричат ослы. И все же дети слушали его не шевелясь. Только Таня одна, казалось, ничего не слыхала. Она все смотрела сквозьокно, где первый снег валился на голое дерево. Оно уже начинало дрожать. "Виноград, виноград, - думала Таня. - А я, кроме елей и пихты, ничегоне видала". Она призадумалась, силясь представить себе не виноград, но хотьцветущую яблоню, хоть высокую грушу, хоть хлеб, растущий на полях. Ивоображение рисовало ей невиданные цветы и колосья. Учительница, облокотясь на подоконник, уже давно следила за ней. Этадевочка, которую она любила больше других, начинала ее беспокоить. "Уж не думает ли она о танцульках? Еще чудесная память ее не ослабела,но взгляд рассеян, и в прошлый раз по истории она получила только "хорошо". - Таня Сабанеева, ты не слушаешь на уроках. Таня с трудом оторвала от окна свой взгляд, блуждавший в ее далекоймечте, и встала. Она еще была не здесь. Она еще будто не пришла из своейнезримой дали. - Что же ты молчишь? - Он рассказывает неинтересно. - Это неправда. Он рассказывает хорошо. Мы все слушаем его судовольствием. Разве ты была когда-нибудь в Крыму и видела АлексеяМаксимовича Горького? Подумай только - живого Горького! - Мой отец меня туда не возил! - сказала Таня дрожащим голосом. - Тем более тебе следует слушать. - Я не буду его слушать. - Почему же? - Потому что это не относится к уроку русского языка. Бог знает что она говорила. Учительница медленно отошла от окна. Ее легкие, обычно тихие шагизазвучали громко по классу. Она шла к Тане, огорченная, и взгляд ее суровоблестел, устремленный неподвижно вперед. Таня покорно ждала. - Передашь после уроков отцу, чтобы он пришел ко мне завтра, - сказалаАлександра Ивановна. Она строго взглянула на Таню, на ее пылающий лоб и губы, и удивилась,как побледнели внезапно эти губы, только что сказавшие такие дерзкие слова. - Я передам матери, она придет, - тихо сказала Таня. Учительница медлила. Она все думала: "Что с ней происходит? - и ненаходила полного ответа в словах Тани. - Или этот мальчик трогает еесущество?" Она решила сходить к ней домой. Рука ее поднялась и коснулась пальцевТани. - Ты не обманешь меня своей дерзостью. Пусть никто не приходит. Япрощаю тебя на этот раз. Но знай: ты сейчас поступила не как пионерка. Тыдумаешь не то, что говоришь. А ведь ты всегда была справедлива. И что стобой, мне непонятно. Она, все еще огорченная, отошла к своей кафедре. Все оставались неподвижны и молчали. Только девочка Женя обернуласьназад так быстро, что чуть не свихнула своей толстой шеи. - Таня просто в него влюблена, - сказала она шепотом Фильке. Он толкнул ее ногой. Но что поделаешь, если эта болтушка была так глупа, если в ее голове,покрытой курчавыми волосами, не было никакой фантазии! А Таня все стояла, держась руками за парту. Пальцы ее бессильнодрожали. Она могла бы упасть, если б воля ее молчала, как молчал еескованный язык. - Чего ж ты стоишь? Садись, - сказала Александра Ивановна. - Разрешите мне сесть на другую парту. - Зачем? Разве с Женей тебе неудобно сидеть? - Нет, удобно, - сказала Таня, - но это дерево в окне всегдаразвлекает меня. - Садись. Какая ты, однако, странная! И Таня села на последнюю парту, где не было никого, кроме нее. - Садись и ты, Коля, - сказала учительница. Она вовсе забыла о нем, занятая мыслями о Тане. Но и теперь, когда онавспомнила, он не сошел с места. Он стоял, немного подавшись вперед, будто под ним был не гладкий пол,а крутая тропинка, ведущая на высокую гору; лицо его было красно, а упрямыйвзгляд прищурен. - Хорошо, Коля, - сказала учительница. - Садись. Я тебе ставлю"отлично". - Разрешите мне сесть на место Сабанеевой Тани? - Да что это с вами? Но все же она разрешила. И он сел на скамью рядом с девочкой Женей из одного лишь упрямства. Таня осталась одна. Она посмотрела в окно, в самом деле надеясь неувидеть дерева. Но и отсюда оно было видно. Первый снег уже покрылоснование его ветвей. Он больше не таял. Первый снег кружился над егоголовой, исчезавшей в туманном небе.