Л. Н. Толстой

 

Маев уверял, что учителем русского языка он стал исключительно по слабости характера:

– В понедельник, как на грех, прохожу мимо своей кафедры. В недобрый час... Вдруг из деканата вылетает наш Паша, затаскивает, главное, к себе... Выплёскивает мне на голову последние международные события в университете и умоляет разобраться с «этим негодяем».

– Я-аа?!

– Иванович, ты хоть не нервируй!.. Всё! Баян твой! Можешь не усыновлять, а на поруки взять придётся. Свози его в Кижи...

– В январе?

–...На лыжах прогуляйтесь. Окружи традиционным северным радушием, теплотой. Подтяни по предмету. Думай сам! Руки у тебя развязаны...

 

***

 

Лета, считай, в тот год не было. Солнце неделями «прогуливало». Потому купаться не хотелось, а вот в баньке похлестаться веничком – тянуло.

Отправился к Маеву Володе. Давно звал...

 

Аккуратная рубленая банька на песчаном берегу, мосточки к самой воде.

Сказка!

Тихая гавань...

 

Подхожу... Нарастающий визг?!. Ба-ммм!!! Дверь – настежь! Густое облако пара, крика... Кубарем выкатываются два смуглых юноши и без оглядки – к озеру. Следом на пороге вырос счастливый Володя. Тело полное, в красных пятнах и свежих листьях берёзового веника:

– Давай скорей! Опаздываешь!

Он натянул на лысину суконную шапку, надел рукавицы и шагнул в жар. Я – за ним.

– Когда твои гости успели так загореть?

– А-аа! Это мои подопечные студенты-арабы, в карельской бане первый раз. У нас на сельхозе учатся. Постигают специальность «учёный агроном». Рафат – из Палестины, на третьем курсе, а Баян – на первом: с филфака зимой перевёлся. Иорданец, правильный такой. У них столица Иордании – Амман. Наберёт полные лёгкие воздуха, выгнет грудь колесом: «Амм-мма-на!» Как с минарета пропоёт. И поглядывает на всех свысока, беркутом. Будто он – самая последняя инстанция, а все остальные, хоть и говорят «Амман», но это далеко не так.

Володя подкинул в топку дровишек.

Стрелка термометра решительно пошла на второй круг.

– На одном только нашем факультете четырнадцать заморских студентов, но их не видно, не слышно. Такое впечатление: университет посещает один Баян. Его соплеменники сами руками разводят, изумляются. Не случайно у него имя такое. Я не поленился, вычитал в энциклопедии: оказывается, на Руси «баяном» называют «разновидность большой гармоники со сложной системой ладов». О, как!

В предбаннике раздалось шлёпанье босых ног, и в парилку бочком проскользнул высокий юноша с утончёнными чертами лица.

– Рафат, забирайся к нам. Знакомься.

Молодой человек настороженно протянул мне узкую двухцветную кисть:

– Да!

Я легонько её пожал и тоже представился:

– Александр.

Володя окликнул:

– Баян!

В ответ – гробовая тишина.

– Баян! Ты опять в предбаннике хочешь отсидеться? Бегом сюда!

Я с нетерпением ожидал подданного Иорданского королевства...

Дверь заскрипела натужно, совсем не по-королевски, нехотя приоткрылась, и внизу, над самым порогом, нарисовалось закопчённое лицо с широко раскрытыми от ужаса глазами.

– Ты чего невесёлый, Баян?

– Жарко… я так нэ могу!

– Интересно, всю жизнь в пустыне прожил, а тут не можешь. Забирайся к нам.

– Нэ-э-эт, жарко.

Он на четвереньках перебрался через порог, уселся на пол и прижал уши ладонями.

Мы основательно пропотели, затем Володя натянул шапку поглубже и плеснул на раскалённую каменку. Обжигающий пар под давлением заполнил парилку. Уши скрутились.

– Э-ээх, крра-ссота! Красота ведь?! – допытывался хозяин, радушно подливая шипящий кипяток. – Баян, давай наши познания закрепим: «О-оо…»

Обречённым эхом отозвалось:

– О-ой...

– Ози-мы...

– О! Мы...

– Молодец!.. Озимые... Ну! Ещё буковку... к... ку... культуры.

Я не вытерпел:

– Зачем тебе это «Поле чудес?» Дай человеку попариться!

– У нас экзамен в понедельник. Баян, умоляю, просто повторяй за мной... человеческим языком: «О-зи-мы-е куль-ту-ры».

– О-ууу!!! – Баян задрал руки вверх и с диким воем метнулся прочь из «преисподней».

– Ну вот, сам видишь: учёба мало-помалу даётся, а дисциплина... – Володя с подозрением глянул на Рафата, подбирая слово помягче, – а вот дисциплинка у нас... хромает.

Мы с азартом отходили тела душистыми вениками и затрусили к озеру. А вода, считай, осенняя. Быстро окунулись: «У-у-ух!» Свежо. Ещё бухнулись и опять на полок. Сидим, оттаиваем.

Палестинец встревоженно:

– Баяна нет!

– Наверно, тихонечко идёт.

Снова хорошо прогрелись. Жарко! Спешим купаться. Смотрим: Баян сидит по грудь в хмурой воде. Плавать не умеет, сидит и дрожит. Рябь гонит. Весь в каких-то жутких пупырышках. Б-ррр! Губы у них и так чёрные, тут – иссиня-чёрные. А кожа, наоборот, побледнела. И даже зрачки белые. Портрет-шарж от Пабло Пикассо!

Володя участливо:

– Баян, ты чего?

– Здэсь лучшэ, чэм там…

– Раз лучше, давай здесь: «бан-ный день».

В ответ прилежно, тоже по слогам:

– Э-бан-ный дэн.

– Ну... это уже антоним. Растёшь!..

 

Когда чужестранцы оделись и пошли по приглашению хозяйки в дом отведать чайку, я поинтересовался:

– Они что, сами к тебе напросились в баню-то?

– Да, нет. Сейчас расскажу… Баян ведь сначала поступил на строительный факультет. Его единственного из студентов заинтересовало деревянное зодчество, хотя в Иордании, как ты знаешь, дерева нет. Отучился один год. Заявляет: «Нэт! Буду выучить русский, как Лэнин. Знать языка, который говорить хорошо, надо очэнь!» Ну, «надо», так надо. Перевели на филологический. Однако от скучных учебников его воротит. Орфография с пунктуацией нагоняют зевоту.

Хочется живого дела…

Получила очередную долю независимости Организация освобождения Палестины. Вроде как сказали им, что ещё один кусочек земли сектора Газа – «ваш». По этому поводу все арабы, независимо от гражданства и политических симпатий, ликуют. Выпустили стенгазету, нарисовали свой край, красным отметили отвоёванную территорию: «Поздравляем всех палестинских студентов. Ура! Ура! Ура! Вперёд и дальше!» Плакат закрепили кнопками на стенде у деканата.

Мимо, ступая по-хозяйски, вышагивает профессор Рабин, который, как ты знаешь, не за Россию, не за ФАТХ и не за ХАМАС, а за свою обетованную родину. И видит он... прикинь! почти весь его Израиль оказался по этой карте Палестиной. В сердцах срывает газету, суёт вахтёрше. Та – к декану филфака: «Куда девать?»

В ответ простое решение:

– Выбросьте!

Эти приходят на следующий день: «Оппа!»

– Где наша родная Палестина?

Делегацией к декану. Хотят новую карту рисовать, где вообще нет Израиля.

Баян громче всех негодует:

– Кто посмэл?!

Но Рабина не выдали. Вместо этого объяснили, что вахтёр газету сняла сама: расписание занятий вешать некуда. Боевой листок им отдали, и они успокоились.

 

…И вот «юный лэнинэц» на филфаке.

Сам по-русски говорит «мало-мало», а там программа – ого-го! Не каждый наш осилит. Его земляки – молодцы. Есть у них напор, настойчивость. Стержень! А этот – размондяй!.. С «хвостами» и зимнюю, и летнюю сессию закончил. При этом убеждён: язык знает достойно. Просто учителя придираются! Рафат, из чувства солидарности, потакает ему. Готов пособничать. И отправляются они на пару в деканат. Искать свою правду. А для чистоты эксперимента прихватывают в карман диктофончик.

У нас декан филологического факультета занятный мужик. Горячий, заводной. Ма-тер-шинн-ник… страшный. Ага! Всё любит повторять: «Пролетарское происхождение и низкий культурный уровень – наши главные козыри!»

В деканате гости России у секретаря спрашивают:

– На мэстэ?

Молоденькая сотрудница тряхнула кудряшками. Они вваливаются в кабинет, дверь нараспашку.

Декан по телефону разговаривает и им недовольно:

– Подождите!

Баян против:

– А чэго ждать? Ты тут всё равно ничэм нэ занимаэшься…

– Выйдите!

– Нэт. Мы к тэбэ!

Вены на шее декана угрожающе набухли, лицо побагровело.

Он бросил телефонную трубку мимо аппарата, не мигая уставился на Баяна… А сам по столу судорожно шарит пальцами, комкает служебные бумаги.

И рождается у декана в состоянии аффекта дипломатический спич:

– Мать… вашу… ети!!!

– Ах Вы так?! А здэс всё записано…

Товарищи с братского Востока демонстративно достают диктофон и, кривляясь, поддразнивая, крутят им на недосягаемом расстоянии. Декан вскакивает, стул с грохотом падает. Интервьюируемый галантно подлетает к иностранным корреспондентам, силится политкорректно дотянуться до записывающего устройства. Рафат с Баяном сопротивляются, брыкаются. С этого момента формат общения можно скорее охарактеризовать как «встреча без галстуков». Или, говоря по-нашему, завязывается маленькая свалочка, потасовочка. Представитель принимающей стороны оказывается «в партере». Диктофон падает на пол. Студенты его хватают, выскакивают за дверь.

Декан истошно орёт им вслед на великом русском языке...

 

– Говорят, эхо по коридорам целый час металось.

– Ёперный театр!..

– А то... Мне всё это секретарша нашептала. По большому секрету. Ты тоже, смотри, никому!

Итак: свой «визит вежливости» иностранные студенты нанесли утром; вечером того же дня, в качестве ответного реверанса, зарубежным гостям объявили выговор. На том дело и кончилось. Баян, разумеется, шумно возмущался, что их как бы все, всегда и везде… «гнобят». Обзывался нехорошими словами.

У него осторожно интересуются:

– Дальше будешь учиться здесь?

– Нэт! Типун вам на ваш вэличий могучий язык. Баян хочэт учиться на агроном, гдэ Рафат. Он всё сдаёт на «прэкрасно», мнэ остаются одни двойки, а учимся одинакава.

 

Володя вытер пот со лба и, словно оправдываясь, продолжал:

– В итоге откосить мне не удалось. Пришлось сделаться русистом. Без русского языка ему ведь, один хрен, ничего не вобьёшь. Пока без акцента произносит только «мать вашу…»

– Все с этого начинали, – подбодрил я.

–...Сейчас перешли с ним на интенсивный метод «глубокого погружения в языковую среду». Заодно знакомлю иорданца с карельскими традициями, выдумываю культурно-развивающую программу. Сам видишь: веселю, как умею. Может, ты чего подскажешь?..

 

Я вдосталь напарился в баньке, всласть попил чайку с мятой и, прощаясь, поинтересовался у Баяна:

– Как выучишься на агронома, здесь у нас будешь бананы разводить или там, у себя, – картошку?

Баян не удостоил ответом.

 

Позже, я слышал, он уехал на родину.

После учёбы на трёх факультетах ему открыты все дороги.

 

*