Студопедия — Вторник. Поначалу мальчишки не осмелились подойти к вилле
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Вторник. Поначалу мальчишки не осмелились подойти к вилле






 

Поначалу мальчишки не осмелились подойти к вилле. Они остановились на вершине холма, сразу за поселком, и рассматривали виллу в бинокли. Мы с Лиззи спрятались, пригнувшись под подоконником, и я спросила, почему они не подходят?

Может, они думают, что нас много, – прошептала Лиззи и приподнялась над подоконником, самую чуточку, чтобы мальчишки ее не заметили.

За поселком есть круглая площадка, покрытая песком, там они накручивали круги на великах, повесив бинокли на шею. Мы даже на расстоянии могли узнать их, прежде всего потому, что Муха чаще всего ездил на заднем колесе.

Дурак и хвастун, – сказала Лиззи.

И Жвачку мы тоже узнали, у него был совсем маленький велосипед, складной, желтого цвета, на таком даже нам было бы стыдно кататься.

На таком я бы и трех метров не проехала, – сказала Лиззи.

Я предположила, что мой велосипед не намного лучше, но Лиззи ничего такого и слышать не хотела. Мой велик, во всяком случае, не был желтым.

Через полчаса мальчишки ушли обратно в поселок, а мы с Лиззи собрались на военный совет обсудить, что же нам делать. У нас было нехорошее предчувствие, что мальчишки не останутся в поселке, где вообще-то им самое место, в таких случаях все предсказуемо, они всегда придумывают самую что ни на есть мерзкую гадость, поэтому Лиззи сказала, что нам надо вооружиться.

Спорим, завтра они вернутся, – сказала она.

Спорить мне совсем не хотелось. Пусть оставят нас в покое – больше мне ничего не нужно.

Лиззи тоже не хотелось спорить, ей хотелось приступить к действиям.

Мы тайком выбрались из виллы, чтобы расставить ловушки.

Надо сделать так, – сказала Лиззи, чтобы мальчишки вообще не могли дойти до виллы, и положила на дорожку, ведущую к дому, грабли, зубцами вверх. В том месте, где трава была особенно высокая и густая.

Ну, что скажешь, – спросила она, совсем и незаметно.

И мы представили себе, как завтра мальчишки придут к вилле, гуськом, хвастун Муха впереди всех. Как они будут маршировать друг за другом, а потом Муха наступит на грабли.

Ой, больно! – сказала я и упала в траву, рядом с граблями.

И больше они не придут, – сказала Лиззи, можешь мне поверить.

 

На другой день мы поспешили к вилле пораньше, чтобы не пропустить такое зрелище, как мальчишки попадутся в нашу ловушку. Мы спрятали велосипеды в поле для усыпления бдительности мальчишек. Потом пролезли через дырку в заборе, я первая, Лиззи за мной, и быстро пошли к дому, чтобы нас никто не увидел.

Хи-хи, – сказала Лиззи позади меня, а потом больше ничего не сказала, потому что наступила на грабли, они издали короткий жужжащий звук, потом послышался глухой удар, и, когда я обернулась, Лиззи лежала в траве на спине, держась рукой за глаз.

Черт, – застонала она, совсем глухо, и это было гораздо хуже, чем обычно, когда она кричит. Я уже привыкла к тому, что Лиззи кричит, когда злится или когда ей больно, ее молчание означало, что дело на самом деле серьезное. Я опустилась перед ней на колени в траве, рядом с граблями.

Ох, Лиззи, – сказала я, все в порядке?

Лиззи мотала головой из стороны в сторону, прижимая руки к лицу.

О-о-о-о, – застонала она, и я очень обрадовалась, не увидев под ее руками крови, а я уже приготовилась к тому, что там все залито кровью.

С граблями мы не очень-то здорово придумали, – сказала я осторожно и стала ждать, когда Лиззи перестанет стонать.

Только никому не говори, – сказала она, по-прежнему закрывая лицо руками, главное, маме не говори, она меня убьет, ты же знаешь – не рой яму другому и все такое…

Лиззи опустила руки, и я должна была сказать ей, цел ли еще ее глаз. Если честно, то я не знала, потому что веко страшно опухло, и нельзя было с уверенностью сказать, что там с глазом.

Хм-м-м, – сказала я, кажется, да, и тут Лиззи разревелась: а вдруг она теперь одноглазая. Мне было ее очень жалко, потому что перспектива одноглазой жизни – это совсем не весело.

Лиззи поплелась на виллу, в ванную, там висел разломанный шкафчик с трехстворчатым зеркалом. В нем мы наблюдали, как глаз мало-помалу наливался синим. В конце концов он стал темно-синим, а по краям – фиолетовым.

Чтобы успокоить Лиззи, я сказала: теперь сможешь носить повязку, такую черную, но она заплакала еще сильнее.

 

Естественно, в этот день мальчишкам непременно надо было прийти к вилле. Мы услышали шелест колес их велосипедов у забора.

Быстро, – сказала Лиззи и энергично вытерла слезы с лица, принеси мне грабли!

 

* * * *

 

Квартира фрау Бичек пахнет корицей и сигаретами, пару лет назад я уже была тут, ждала на кухне, когда бабушка вернется из магазина. Бабушка тоже хорошо относилась к фрау Бичек, но сказала, что дедушке мы про это ничего рассказывать не будем, а то он рассердится, и мы ему про это действительно ничего не рассказали.

Сегодня, когда я бегу по лестнице к дедушке, дверь ее квартиры открыта, в ней снова пахнет корицей и сигаретным дымом, мне слышно, как Бичек возится внутри. При этом она разговаривает с младенцем, по-польски, но потом говорит: можешь заходить, – и я пугаюсь до полусмерти, ведь она же меня не видит, но потом ставлю корзинку на пороге и делаю несколько робких шагов по коридору.

В гостиной работает телевизор, старший сын фрау Бичек лежит на животе и рассматривает японские комиксы, другие дети, кроме младенца, конечно, внизу на детской площадке.

Я как раз варить кофе, – говорит Бичек, хочешь тоже?

Я киваю и иду за ней на кухню, переступая через кубики «Лего», разбросанные по всему полу. Сажусь за кухонный стол, под огромной картиной в золотой раме, изображающей двух ангелов.

Это ангелы-хранители, – говорит Бичек, заметив мой взгляд, и наливает кофе в две маленькие чашечки. Младенца она посадила на пол, где кубики.

Не хочешь к дедушка, – говорит она и широко улыбается, так что ее золотые зубы сверкают, это ничего, голубчик, у меня тоже хорошо.

Я улыбаюсь в ответ и делаю маленький глоток из своей чашки, вообще-то я кофе не пью, вкус у него, по-моему, совершенно отвратительный, но этот кофе другой, он очень густой и сладкий, и он черный, угольно-черный, а в жидкости плавают крошки кофейных зерен. Бичек говорит, что это мокка, его пьют совсем понемножку, потому что он пробуждает жизненные силы, но если пробудить их слишком сильно, тогда не сможешь делать ничего, кроме как танцевать весь день напролет, пока не сотрешь ноги. Фрау Бичек говорит, с ней это уже случалось, и она протанцевала три дня и три ночи, а потом три недели не могла нормально ходить. Она снова улыбается мне, и у меня появляется ощущение, что она немножко привирает, но из осторожности я делаю только совсем маленькие глотки, чтобы не пришлось потом танцевать. Через окна льется пыльный солнечный свет, квартира светлее дедушкиной, потому что она выходит на улицу, а не в тенистый двор, но тут больше шума, слышно, как едут легковые машины и грузовики, как люди проходят перед окном и разговаривают. Если слушать внимательно, можно понять каждое слово, но я думаю, Бичек это безразлично, ее младенец все равно большую часть времени орет. Сейчас он спокойно сидит на полу среди кубиков «Лего» и сосет кусок кренделя, который только что нашел под столом. Моя мама задохнулась бы от возмущения, если бы увидела такое, это ведь негигиенично, но вид у малыша совершенно довольный. Рядом с ним лежит огромный ржаво-рыжий кот, он смотрит на меня глазами-щелочками.

Осторожней с Братко, – говорит Бичек, когда я протягиваю к нему руку. Кот тут же шипит и замахивается на меня лапой с выпущенными когтями.

Он черт, – говорит Бичек, он мой дядя в следующий жизнь, дядя был ужасно злой человек.

Она печально качает головой.

Я часто говорить, дева Мария, зачем ты шлешь обратно мой дядя Братко? Почему не какой-нибудь хороший человек? Но – нет ответ.

Бичек опять качает головой и отпивает кофе.

Я потихоньку отодвигаюсь от кота, не выпуская его из вида, он жмурится, потом снова сворачивается клубком посреди кубиков.

Почему вы его не прогоните? – спрашиваю я.

Братко лениво бьет хвостом, у него такой вид, что не очень-то его прогонишь.

О нет, – говорит Бичек, выгонишь кошку из дом – выгонишь счастье из дом… Да и родственник забывать не годится.

Она вздыхает и одним глотком допивает остатки кофе. Когда допьешь, делай так, – говорит она и опрокидывает чашку на блюдце, левой рукой трижды крутит чашку и что-то говорит по-польски, потом ставит блюдце на стол и осторожно снимает чашку.

Вот, – говорит она, так я читать будущее на кофейна гуща.

Много дети, – говорит она и похлопывает себя рукой по животу. Я конечно, не вижу тут ничего особенного, кроме того, что у нее явно уже есть много детей, младший грызет крендель и что-то невнятно лопочет.

С некоторым недоверием я кручу свою чашку, фрау Бичек неторопливо говорит свои странные слова, я повторяю их за ней, потом осторожно опрокидываю гущу, она прилипает к блюдцу и похожа на маленький черный пирожок. Ага, – говорит Бичек, влюбилась!

Я опять краснею до ушей и опускаю взгляд, что за глупости, я – и вдруг влюбилась!

Она ковыряет черенком кофейной ложечки в темных крошках, на ее дружелюбном лице глубокие морщины.

Темные облаки, – говорит она, не глядя на меня, крутит блюдце в разные стороны, наблюдает за тонкой струйкой кофе, как она растекается по фарфору.

Очень темные облаки, тут молодой человек, солнце, а тут… кто-то еще, темные облаки, будь осторожна, это кто-то злой, – говорит она и ставит блюдце обратно на стол. Ой, не пугаться, – говорит она и гладит мою руку, ты сильная девочка.

Потом показывает ложкой на окно позади себя и говорит: погляди, только осторожно!

Я подкрадываюсь к окну, выглядываю наружу через щелку в занавеске. Внизу Муха накручивает круги на велосипеде, один круг он проезжает на заднем колесе, как в прошлом году, под шинами хрустит гравий.

Как вы узнали? – шепчу я, с уважением глядя на Бичек.

Ах, да он тут все время, – говорит она невинно, я его уже раньше видеть.

Мы улыбаемся друг другу, у нее огромные желтые зубы, наверно, даже отбеливающая паста не помогает.

Ну, беги, – говорит она, я отдам дедушка корзинка.

Правда? – говорю я и чувствую, как из живота поднимается теплый луч, он проходит по шее, по лицу, я вскакиваю и пулей вылетаю из квартиры, вниз по лестнице на улицу, мой велосипед блестит на солнце, и я слышу, как Муха меня зовет.

 

Эй, задавака! – кричит он.

Потом мы мирно едем рядом. Когда выезжаем со двора, мне кажется, что я чувствую на спине взгляд дедушки, но мне все равно, я сильная девочка, по крайней мере, сейчас, я сильнее нажимаю на педали, чтобы поскорее избавиться от неприятного чувства в спине, этот взгляд как будто давит на нее.

Мы поворачиваем за угол, а там – только солнце и голубое небо. Мы едем к ближайшему кафе-мороженому, это крошечный бар, выложенный кафелем пятидесятых годов, светло-голубым и розовым, на лестнице чугунные перила, на ней можно сидеть, пока ешь мороженое. Муха покупает спагетти-айс и берет две ложечки, мы делим порцию на двоих, а итальянец за прилавком отпускает всякие глупые шуточки, grande amore и все такое, он подмигивает Мухе, поднимает вверх большой палец, а я сильно подозреваю, что Муха тут частый гость. Потом мы садимся на ступеньки, вокруг нас тут же собираются голуби в ожидании крошек от вафель, а Муха говорит, чтобы я не обижалась на этого глупого итальянца, он всегда несет всякую чушь, потому что ему скучно целый день торговать мороженым. А я и не обижаюсь, я откидываюсь назад, опираясь на локоть, и наслаждаюсь вкусом ванильного мороженого с клубничным соусом.

Самое вкусное – это сливки, – говорит Муха, они замерзают и получаются такими комочками.

Мы оба пробуем сливки и сходимся на том, что глупый итальянец продает лучшее в мире спагетти-айс, пусть даже сам он немного с приветом.

Ступеньки, на которых мы сидим, еще довольно холодные, мама сказала бы, что от сиденья на них можно заработать цистит, в апреле нельзя сидеть на земле и босиком ходить тоже нельзя, из-за того, что в названии месяца есть буква «р».

Но, к счастью, мамы тут нет. Наверно, она лежит сейчас в затемненной гостиной и слушает тихую классическую музыку, а папа стрижет газон в саду. Потом он вернется в дом и будет жаловаться, что ему все всегда приходится делать одному и что это мама виновата в распаде нашей семьи. Он это часто говорит, а по вечерам я иногда слышу, как они с мамой ссорятся. Папа говорит, мы могли бы жить совсем по-другому, если бы ты, наконец, постаралась встряхнуться и взять себя в руки, а мама плачет и говорит, что у нее голова сейчас лопнет и в этом будет виноват папа. Я натягиваю одеяло на голову, чтобы ничего не слышать.

Ты странная, – вдруг говорит Муха.

Он старательно выскребает пластиковой ложечкой остатки мороженого из стаканчика, но не смотрит на меня, а мои мысли тем временем мечутся как бешеные, потому что я знаю, что это правда, и не знаю, как объяснить ему, почему вчера я бросалась в него чем попало и прогнала с виллы, а сегодня ем с ним мороженое и греюсь на солнышке. Поэтому я говорю: ты тоже странный, – ведь лучшая защита – это нападение.

Нет, – говорит Муха, я не странный.

Он бросает ложечку и стаканчик в корзину для мусора, которая стоит по меньшей мере в трех метрах от нас.

Зато ты ужасный хвастун, – говорю я, закатывая глаза.

Мимо нас вверх по лестнице бегут дети, они толкают нас, Муха пододвигается ближе ко мне, наши ноги соприкасаются. Я слышу, как продавец-итальянец шутит с детьми, они хотят лимонное мороженое, каждому по шарику, деньги звякают на прилавке, в голове у меня шумит, в ногах покалывает, я смотрю вниз, на свои тощие ноги в темных джинсах рядом с ногами Мухи, на нем опять штаны с дырками, я вижу его коленку с золотистыми волосками. Я не знаю, что делать с руками, и поэтому скрещиваю их на груди, и не знаю, хочу ли я, чтобы он снова отодвинулся или чтобы остался сидеть так.

Ну, – говорит Муха, надо же чем-то на девчонок впечатление производить.

Вот как, – говорю я, значит, вы поэтому нас в прошлом году все время доводили, получше ничего придумать не могли?

Я прикусываю язык, большей глупости я сказать не могла, но, по крайней мере, Лиззи могла бы мной гордиться, хотя это слабое утешение. Муха молчит, он возится со шнурками своих кроссовок, наверно, не хочет говорить со мной про прошлый год.

Когда молчание начинает казаться совсем уж невыносимым, я замечаю, что к нам подъезжает на велике моя сестра Анна. У нее горный велосипед, совсем новенький, на нем надо сильно наклоняться вперед, чтобы достать до руля.

И еще надо сказать, что у Анны довольно большая грудь, в данный момент на ней надет топ с тоненькими бретельками, на шее болтается айпод, светлые волосы развеваются на ветру. О, Господи! Именно сейчас.

Она останавливается прямо перед нами.

Вот ты где, – говорит она и с любопытством смотрит то на Муху, то на меня. Из наушников грохочут басы.

Папа тебя ищет, – весело сообщает Анна, дедушка ужасно разозлился из-за того, что Бичек принесла ему еду, а папа ужасно разозлился, потому что дедушка ужасно разозлился. Так что приготовься.

Она стреляет в Муху своими совиными глазами, подведенными черным карандашом, а мне хочется перегрызть ей горло!

И что, – говорю я, потому что мне опять ничего не приходит в голову, к тому же я не хочу выглядеть глупо в глазах Мухи, он и так уже скроил странную гримасу, поди пойми, что он думает о моей сестре. Может быть, она кажется ему суперклассной, а может, совсем наоборот. Большинство парней тащатся от Анны, потому что она блондинка и у нее такая грудь, и потому, что в школе она носит мини-юбки, едва закрывающие попу, а на переменках подкрашивает губы. Темно-красной помадой! Однажды я обнаружила своих одноклассников висящими на окне класса Анны, потому что в тот день по школе прошел слух – на Анне надет топ, открывающий живот, и спортивный бюстгальтер. Я не понимала, что тут такого особенно интригующего и попросила объяснить. Мальчишки сказали: ну-у, понимаешь, она такая клевая телка. Из чего следовало, что я таковой не являюсь.

На твоем месте я бы поторопилась, – говорит Анна и добавляет, видя, что я не двигаюсь с места: ну, идешь?

Она снова запрыгивает на седло своего горного велосипеда и делает несколько кругов, по-видимому, чтобы Муха смог хорошенько рассмотреть ее со всех сторон.

На твоем месте я бы проваливала, – говорю я злобно.

Муха все еще ковыряется в кроссовках, но я вижу, что он усмехается. Он прижимает ногу к моей ноге, я отвечаю тем же и вдруг чувствую себя по-настоящему хорошо и спокойно. Я сдуваю волосы со лба, дети снова бегут мимо нас вниз по лестнице, один из них теряет по дороге свой шарик лимонного мороженого и начинает плакать. Нет, нет, нет, – кричит он, а итальянец выскакивает из кафе и утешает его.

Сейчас дам тебе новое мороженое, – говорит он, не переживай.

Моя сестра разворачивает велосипед, засовывает наушники в уши и усвистывает.

Очень, очень милый, – кричит она через плечо, не очень понятно, кого она имеет в виду – Муху или итальянца.

Это была моя сестра, – говорю я, хотя комментарии явно излишни. И добавляю: кретинка преизрядная.

Да что ты, – говорит Муха, а то бы я сам не догадался.

Я встаю, ухватившись за перила, нерешительно покачиваюсь на пятках. Если хочешь, приходи завтра к вилле, – говорю я, мне нужно домой, сейчас мне там достанется по полной программе.

 

Среда

 

В тот день, когда мальчишки бросили велики в траву перед виллой, я выбежала в сад и принесла грабли. Лиззи взяла их и твердо посмотрела одним глазом в два моих глаза. Что бы ни случилось, – прошептала она, ни слова, и не выходи из дома, обещай мне.

Я пообещала и посмотрела ей вслед с трепетом. Она отправилась приносить себя в жертву, для нас и для виллы; я никогда не видела чего-то героического, по рукам побежали мурашки от гордости, что у меня есть такая замечательная подруга, как Лиззи. Она повернулась и вышла, положив грабли на плечо, вид у нее был очень решительный и смелый, на секунду она задержалась на пороге, ослепленная ярким светом летнего дня, темный силуэт с копьем в правой руке, потом дверь за ней захлопнулась. Я прильнула к двери и прижалась к ней ухом. Мальчишки тем временем широкими шагами спускались с холма вниз к вилле, вереницей, впереди Муха, за ним Покер, Лужица и Жвачка. Под их ногами хрустела высохшая на летнем солнце трава, а больше ничего не было слышно. Жара проникла в каждый уголок, скоро солнце достигнет высшей точки, а я опять со злостью и тоской вспомнила наш старый лягушачий пруд, на месте которого теперь стоят эти чертовы дома. Я оглянулась в поисках подходящего оружия на случай столкновения с мальчишками, но ничего, кроме помятой кастрюли, не нашла, тогда я снова прижалась ухом к двери и прислушалась.

Стойте, – сказала Лиззи, дальше ни шагу.

Мальчишки остановились и уставились на Лиззино лицо – с ужасом, как она потом рассказывала. Между ними и Лиззи было, наверно, метров пять, не больше. Лиззи сняла грабли с плеча и положила их между собой и мальчишками.

Я бы не стала раздражать его сегодня, – сказала она тихим, угрожающим голосом, и я за дверью подумала с удивлением, что же она имеет в виду. Мальчишки тоже удивились, ведь кроме Лиззи они никого не видели.

Ты это про кого? – спросил Муха, он сделал другим знак рукой, чтобы они не двигались, и они не двигались, вопросительно переглядываясь. До меня стало медленно доходить, что хочет сделать Лиззи, если этот план не удастся, то тогда… Об этом мне думать не хотелось, но вдруг мальчишки ей поверят…

Я подавила смешок и тихо ругнулась, потому что мне ничего не было видно, а посмотреть на лицо Мухи очень хотелось, ну и, конечно, на других тоже.

Вот что, – медленно, с расстановкой сказала Лиззи, посмотрите-ка на мое лицо. Не надо было мне сегодня становиться у него на пути.

Она сделала многозначительную паузу, потом высоко подняла грабли, на конце ручки можно было, если постараться, заметить несколько капель крови.

Ловите, – сказала она и бросила грабли Мухе, тот ловко поймал их одной рукой.

У нашего предводителя сегодня ужас какое плохое настроение, – сказала Лиззи, пока мальчишки передавали грабли друг другу, я бы вам советовала уйти отсюда…

Не закончив фразу, она повернулась и проскользнула в дверь. Вместе мы побежали вверх по лестнице, в гостиную к Синей Бороде, оттуда все было лучше видно, мы присели на корточки под подоконником и стали потихоньку выглядывать из разбитого окна. Мальчишки все еще растерянно обсуждали, что же им делать. Снова и снова они оглядывались через плечо на дверь, жаль только, мы не могли понять ни слова из того, что они говорили.

Быть такого не может, неужели они такие глупые? – прошептала я и зажала рукой рот, чтобы не рассмеяться во весь голос.

Может-может, – сказал Лиззи, я в шоке просто…

Если честно, я никогда бы не подумала, что это сработает.

Мальчишки собрались уходить, мы наблюдали за ними, пока они не скрылись в полях.

Дай пять, – сказала Лиззи и плюхнулась на пол, от долгого сиденья на корточках ноги у нее совсем затекли.

Позже мама Лиззи сфотографировала ее с повязкой на глазу, которую мы нашли в коробке с карнавальными костюмами, и Лиззи решила, что будет носить эту повязку несколько недель. На самом-то деле она не снимала ее еще долго после того, как глаз зажил.

 

* * * *

 

Я заворачиваю на задний двор, там меня уже ждет Братко. Он переворачивается на нагретом солнцем асфальте туда-сюда, подставляя мне свой рыжий в полоску живот.

На твои уловки я не поддамся, – говорю я, спрыгивая с велика.

Он сердито мяукает и бежит впереди меня ко входу в дом, останавливается там и писает на дверь.

А если дедушка увидит? – говорю я и еще раз пробую погладить его.

Наверху я вижу округлую фигуру фрау Бичек. Она с чем-то возится перед дверью дедушкиной квартиры, а когда замечает меня, испуганно вздрагивает.

Матерь Божья, – говорит она, девочка, ну ты меня напугала.

Она быстро прячет руки за спину и бочком-бочком старается проскользнуть мимо меня к своей квартире.

Что вы тут делаете? – спрашиваю я с любопытством, за глазком дедушкиной двери я замечаю какое-то шевеление, дедушка наверняка подсматривает за нами. Бичек манит меня к себе, по-прежнему держа руку за спиной.

Это просто соль, – шепчет она.

Как это, – шепчу я в ответ, просто соль?

Братко трется о мои джинсы, я немножко боюсь, вдруг он укусит меня за пальцы ног, я ведь в сандалиях, первый раз в этом году.

Сыплю соль на порог, – шепчет Бичек, чтобы прогонять злой дух.

Ага, – шепчу я в ответ, это помогает?

Она энергично кивает головой, на ней розовый платок, в волосах бигуди.

Это надо делать на убывающая луна, тогда хорошо получится, – шепчет она.

Свободной рукой она поднимает Братко и прижимает извивающегося кота к своей обширной груди.

 

Дедушка зол на меня. Он не говорит ни слова, пока я перекладываю в холодильник продукты, которые дала для него мама. Я не тороплюсь, мне нравится кухня, она маленькая, с пестрыми занавесками на полках, их сшила бабушка. Она всегда говорила: тогда, когда ты была еще в недрах Авраамовых.

Это означает, что я еще не родилась, когда она шила эти занавески. Они синего цвета с красными и желтыми розами и очень подходят к бледно-голубой кухонной мебели.

Иногда я думаю, как же это так – все эти годы меня еще на свете не было. Это странная мысль, я знаю, это очень трудно объяснить. Время от времени мы с Лиззи говорим о том, как все было раньше, потому что мы познакомились всего четыре года назад и многого друг о друге не знаем. Лиззи рассказывает много всего интересного про себя и маму, про разные их проделки, про пощечину, которую ей влепил в церкви пастор, когда она попыталась залезть на кропильницу, и всякое такое. А потом Лиззи просит, чтобы я тоже что-нибудь рассказала про раньше, что-нибудь смешное, и самое странное – мне ничего не приходит в голову. То есть почти ничего, это как если открыть фотоальбом, а в нем – сотни пустых мест. Кое-что еще можно разглядеть, какие-то половинки разорванных фотографий, но толком ничего, по крайней мере, никаких веселых историй. От этого во мне возникает страх, во всем теле какое-то мутное ощущение, легкое покалывание, оно начинается за лбом и расходится все шире, пока все тело не начнет зудеть, как сумасшедшее. Тогда я чаще всего говорю, что в моей жизни ничего веселого не было, и вскакиваю, чтобы это покалывание прошло. Лучше всего помогает быстрый бег, пока не начнешь задыхаться, но куда же бежать, если лежишь животом на кровати Лиззи.

Я убираю молоко и сливочное масло в дедушкин холодильник, потом иду в гостиную, дедушка сидит в кресле у окна, он молча смотрит, как я стою на пороге. Ну ладно, – говорю я, я тогда пойду.

Мое сердце бьется очень быстро, я снова его слышу, в голове за лбом начинается это странное покалывание, теперь я знаю, что оно означает, все эти годы я этого не знала. Это покалывание – страх, отвратительный страх.

Ты разочаровала меня, Мальвина, – говорит дедушка, я думал, что могу положиться на тебя.

Я опираюсь плечом на дверной косяк, потому что вдруг боюсь, что пол подо мной начнет прогибаться, он немножко качается, и дедушку я вижу нечетко, как будто смотрю через матовое стекло. Он продолжает говорить, он говорит и говорит, про бабушку, что бабушка тоже полагается на меня, там, на небе, что она смотрит сверху на нас и наверняка плачет, потому что я бросила дедушку в одиночестве и посылаю ему еду через соседку-польку.

Что они подумают, – говорит он, они же подумают, что у нас не все ладно.

Он делает паузу, не отрывая от меня взгляда, я верчу ручку пустой корзины между пальцами и пытаюсь сосредоточиться на одной точке на ковре. Ковер темно-красный с черным угловатым орнаментом, по краям бахрома, раньше я всегда ее расчесывала и заплетала в косички, вот ведь ерунда какая, думаю я.

А что с твоей подругой Лиззи? – спрашивает дедушка.

Я только пожимаю плечами, потому что не хочу говорить дедушке, что Лиззи уехала на каникулы. Это его совершенно не касается. Он говорит, что Лиззи неподходящая для меня компания, потому что ее родители в разводе, а разводиться – это не дело. Разводиться нельзя. Запомни это, – как-то сказал он мне, люди остаются вместе, пока смерть не разлучит их. Мне эти слова кажутся ужасными – «пока смерть не разлучит их», по рукам сразу начинают бегать мурашки, я вполне понимаю маму Лиззи, которая такого не захотела. Лиззи всегда говорит, что ее отец был настоящим тираном, а потом еще и связался со своей секретаршей Аннабелль, которой было двадцать три года. То есть на двадцать лет меньше, чем Лиззиному папе. Лиззи говорит, что иногда она ходит с папой и Аннабелль обедать в ресторан, и Аннабелль пытается изображать из себя ее маму, а Лиззи это совершенно не нравится.

У мамы Лиззи так и не появилось нового мужчины, и Лиззи как-то сказала, может, она станет лесбиянкой, потому что столько времени проводит со своей лучшей подругой, а я сказала, ерунда, так мы уже давно стали бы лесбиянками, а Лиззи сказала, что, на ее взгляд, это было бы здорово, это ведь необычно, такая мама не у каждого есть.

 

Да что с ней может быть, – говорю я.

Дедушка все еще пристально смотрит на меня.

Ничего, конечно, ничего, – говорит он и слегка улыбается, будто знает что-то, чего не знаю я.

Такая дружба, она ведь не навсегда, – говорит он, раз, и ты вдруг окажешься одна, когда у Лиззи появится друг, теперь это ведь быстро делается.

Я не очень понимаю, что он хочет этим сказать, знаю только, что чем дальше дедушка заговаривает меня, тем сильнее качается пол, красный ковер с бахромой и вся комната. В конце концов все начинает вращаться, перед глазами становится темно, и последнее, что я слышу, – это звук удара: я треснулась головой о шкафчик в коридоре, на котором стоит телефон.

 

Я все еще лежу на кушетке, когда за мной приходит папа, к ботинкам у него прилипла трава, он косил газон.

Я слышу, как он разговаривает с дедушкой в прихожей. Дедушка говорит, что я вдруг ни с того ни с сего упала, и он думает, что это какая-то хитрость. Он говорит Шепотом, но я понимаю каждое слово и спрашиваю себя, как он это вообще себе представляет, такую хитрость, никто ведь не станет нарочно ударяться головой о телефонный шкафчик.

Папа тоже настроен скептически, он говорит: ну, не вырастет же она такая, как ее мать. Он имеет в виду мигрень. Если еще кто-то в доме будет страдать мигренью, этого он не выдержит.

Тут я вскакиваю с дивана, голове немножко больно в том месте, которым я стукнулась, но в общем все в порядке.

У меня нет мигрени, – говорю я, я могу сама поехать домой.

Я вдруг вспомнила, меня даже в жар бросило, что Муха, наверно, придет к вилле, а попросить папу отвезти меня туда я никак не могу.

Мы стоим в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, вокруг в золоченых рамках развешены семейные фотографии, больше всего тех, на которых я, шестилетка, серьезно гляжу в камеру, на некоторых у меня отсутствующий вид, как будто я где-то далеко-далеко. Я хорошо помню это ощущение – как будто я где-то далеко-далеко. Голова у меня пульсирует, я протискиваюсь мимо папы к двери.

Спасибо, что приехал за мной, – говорю я и выхожу из квартиры.

 

Мы встречаемся случайно на пути к вилле, среди полей. Сейчас на них еще не так много всего выросло, а летом вокруг сплошная кукуруза, пшеница и рожь, можно прокладывать в них проходы, делать лабиринты и прятаться. Теперь, конечно, мы так не делаем, теперь я больше не ребенок, но играть в полях – это всегда было здорово. Мы ведем велики рядом, потому что Муха проколол шину, я говорю, да оставь ты велик где-нибудь, но он боится, что его украдут.

Мы взбираемся на следующий холм и с его вершины смотрим вниз, на виллу.

Перед ней стоят две больших машины, вокруг суетятся люди.

О нет, – говорю я, неужели они уже начинают.

Теперь мы все-таки оставляем наши велосипеды, я пристегиваю Мухин велик к своему, чтобы он был за него спокоен. Потом мы пробираемся к вилле через свежевспаханное поле, вдоль цветущей белыми цветами терновой изгороди, которая отделяет это поле от следующего. В зарослях изгороди чирикают, прыгая по веткам, птицы, Муха крадется передо мной, пригнувшись, его хвостик на затылке подпрыгивает на каждом шагу. Дойдя до забора, мы прячемся в небольшой заросшей сорняками яме, через дырки в заборе видны люди у виллы. Они геодезисты, я это знаю, потому что отец Лиззи тоже занимается чем-то вроде этого, он говорит рабочим, что им нужно измерять. У них странные приборы, похожие на маленькие подзорные трубы на штативе, один из мужчин что-то записывает в большой темно-коричневой папке.

Внутри виллы еще какие-то люди, за пустыми окнами мелькают их силуэты, похожие на привидения. Ну почему такое должно было случиться именно сейчас, когда Лиззи нет?! Понятия не имею, что могла бы сделать Лиззи против всех этих людей, но одно только ее присутствие подбодрило бы меня. Если бы Лиззи сейчас была здесь, мы взялись бы за руки и разработали план, как предотвратить снос, в этом я уверена.

В коленки мне впиваются камни, а голова все еще болит.

Что-то не так? – шепчет Муха.

Он внимательно смотрит на меня, потому что я все время беспокойно дергаюсь, не зная куда девать ноги.

Ты совсем бледная.

Именно так я себя сейчас и чувствую. Бледно.

Да нет, все о-кей, – говорю я, просто треснулась головой о шкафчик, а так все в порядке.

Ох, да у тебя наверняка сотрясение мозга. Видно же, что тебе нехорошо.

Он опирается спиной на забор, так людей больше не видно, но гораздо уютнее.

Я делаю то же самое, вытягиваю ноги и шевелю пальцами ног в сандалиях.

Ой-ой-ой, затекли совсем, – говорю я и немножко пошевеливаю ими, чтобы они пришли в чувство.

А как это случилось? – говорит Муха. Он опять роется в карманах штанов в поисках сигарет, а найдя, видит, что половина из них раскрошилась.

Ну ты и спросил, – говорю я, когда стоишь на посту, это ведь обычное дело, что пальцы ног затекают.

Да не пальцы, балда, я про твою голову.

Позади нас геодезисты что-то кричат друг другу, кажется, они выстукивают виллу, так это воспринимается на слух, наверно, хотят узнать, в каком месте виллу будет проще начать сносить.

А-а-а-а, – говорю я и размышляю, что ему можно рассказать, потому что я, конечно, не хочу говорить, что упала в обморок.

Я споткнулась и упала.

Муха закуривает сигарету, на этот раз он не спрашивает, не хочу ли я тоже, но так даже лучше, родители бы учуяли, что от меня несет куревом, когда я вернусь домой. От курения возникает рак легких, говорят они, и зубы желтеют. Мои голуби летают вокруг нас кругами, им теперь тоже придется куда-то переселиться, а может, они уже присмотрели себе какое-нибудь прибежище в городе, думаю я, но мне-то, мне куда теперь деваться?

Я подвигаюсь еще немножко вперед, теперь я лежу на спине, потому что от сидения тут же затекла попа, солнце светит мне прямо в лицо, я закрываю глаза и закидываю руки за голову.

Ты так и не сказала, как тебя зовут, – говорит Муха.

Я качаю головой, не открывая глаз, я и сама точно не знаю почему.

Может, из-за Лиззи, мы ведь друг другу поклялись.

Это тайна, – говорю я.

Ладно, – говорит Муха. Тогда мое имя – тоже тайна.

Его голос звучит обиженно, и я не могу сдержать усмешку.

Да знаю я твое имя, – говорю я.

Муха сильно затягивается сигаретой, я слышу, как она потрескивает.

Ага, значит, знаешь, – говорит он еще обиженнее.

Ну да, тебя зовут Муха, – говорю я безмятежно.

Слышно, как хлопают двери машин, наверно, геодезисты закончили с измерениями, они заводят мотор, он тихо рычит, машина медленно разворачивается на узкой дороге. Другой водитель решил, что не стоит и пытаться развернуться, и едет задним ходом вверх по холму.

Ты что, с ума сошла? – говорит Муха.

Машины исчезают в клубах пыли, снова становится тихо, мы встаем и пролезаем через дыру в заборе. Геодезисты воткнули в землю странные палки, а перед виллой положили несколько рулонов красно-белой ленты, которой ограждают стройки. Мы заглядываем в каждую комнату, но на вилле ничего не изменилось, пока еще ничего, остался только запах геодезистов. Это запах города, сигарет и лосьона после бритья. Я с отвращением морщу нос. Мы забираемся на самый верх, но там пахнет вполне нормально, как всегда, деревом, перьями и свежим воздухом.

Хорошо быть здесь, наверху, с Мухой. Мне нравится, когда он здесь. Мне нравится разговаривать с ним, стоя рядом, прислонившись к балкам. Я забываю про геодезистов и про то, что виллу скоро снесут. Муха придумывает мне имена, как в сказке про Румпельштильцхена, называет какое-нибудь имя, а я качаю головой, потому что решила не уступать.

Софи, – говорит он, Мария, Йоханна, Эстер, Джульетта…

Он не может остановиться.

Кунигунда, Гертруда, Хайдрун, Хайделинда…

Мы смеемся, а я качаю головой.

Ни за что не догадаешься, – говорю я, забудь, проехали.

Он кладет руку мне на плечи, но я увертываюсь, не люблю, когда меня обнимают за плечи. От этого у меня по телу бегут мурашки.

Ты что, – говорит он.

Ничего, – говорю я, оставь меня.

Он больше не пытается так делать, но смотрит на меня очень странно.

Мне просто это не нравится, – говорю я, потому что чувствую, что надо что-то сказать в свое оправдание.

Голуби воркуют над нашими головами, все как будто мирно и спокойно, только в затылке у меня снова начинается покалывание. Я забираюсь на балки, чтобы отвлечься, Муха смотрит на меня снизу, у него дружелюбное лицо, это самое дружелюбное лицо из всех, которые я знаю. Он ничего не спрашивает, он просто здесь и смотрит на меня, а я забираюсь по балкам, все выше и выше.

Когда Муха здесь, я не боюсь упасть.

 







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 349. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Вычисление основной дактилоскопической формулы Вычислением основной дактоформулы обычно занимается следователь. Для этого все десять пальцев разбиваются на пять пар...

Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Концептуальные модели труда учителя В отечественной литературе существует несколько подходов к пониманию профессиональной деятельности учителя, которые, дополняя друг друга, расширяют психологическое представление об эффективности профессионального труда учителя...

Конституционно-правовые нормы, их особенности и виды Характеристика отрасли права немыслима без уяснения особенностей составляющих ее норм...

Толкование Конституции Российской Федерации: виды, способы, юридическое значение Толкование права – это специальный вид юридической деятельности по раскрытию смыслового содержания правовых норм, необходимый в процессе как законотворчества, так и реализации права...

Меры безопасности при обращении с оружием и боеприпасами 64. Получение (сдача) оружия и боеприпасов для проведения стрельб осуществляется в установленном порядке[1]. 65. Безопасность при проведении стрельб обеспечивается...

Весы настольные циферблатные Весы настольные циферблатные РН-10Ц13 (рис.3.1) выпускаются с наибольшими пределами взвешивания 2...

Хронометражно-табличная методика определения суточного расхода энергии студента Цель: познакомиться с хронометражно-табличным методом опреде­ления суточного расхода энергии...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.011 сек.) русская версия | украинская версия