Глава третья. ЛУНА – МОЙ ЗАКЛЯТЫЙ ВРАГ

 

Когда я впервые начал искать планеты, я жил в крохотной лачуге в горах, чуть выше Пасадены. Все это время меня не покидало ощущение того, что я был единственным преподавателем Калифорнийского технологического института, в доме которого удобства находились на улице. Я много работал, и когда возвращался назад, домой, в горы, было уже совсем темно, далеко за полночь. Чтобы добраться до своего жилища, я должен был подняться высоко в гору, борясь с сильным ветром и темнотой леса, миновать автостоянку национального лесопарка, спуститься по грунтовой дороге и, наконец, идти по еле заметной тропинке вдоль небольшой реки, разливающейся каждой весной. Поначалу я пытался брать с собой электрический фонарик, чтобы хоть как-то освещать путь, но почти всегда его забывал. В такие ночи мне приходилось использовать любой источник света, чтобы не сбиться с тропинки, а иногда обходиться совсем без него.

Время, за которое я успевал пройти по тропинке до моего жилища, полностью зависело от фазы Луны. Когда Луна была полной, я чувствовал себя как при дневном свете и буквально летел по тропе. Когда была видна лишь четверть Луны, практически ничего не было видно, однако я мог вполне четко восстановить в памяти дорогу благодаря лишь слабому сиянию Луны и тем очертаниям, которые я мог разглядеть в ее свете. Я настолько хорошо выучил мой путь к дому, что мог идти по тропе с закрытыми глазами. Я помнил каждый торчащий из земли камень, каждое дерево, каждую свисающую к земле ветку. Также я знал, где нужно уйти вправо, чтобы не наткнуться на ядовитый дуб, и где лучше держаться немного левее, чтобы не свалиться с шестиметровой насыпи, которая называлась «холодильник», получив это имя после того незабываемого случая, когда прежние жильцы лачуги, в которой я обитал, тащили домой холодильник и, преодолев большую часть пути, уронили его прямо в реку с этой самой насыпи.

Я практически наизусть помнил тропинку к дому, но все равно каждые двадцать девять дней я осознавал, что между «запомнил» и «почти запомнил» существует огромная разница.

Каждые двадцать девять дней рождалась Новая Луна, еле различимая на небе, и нащупать дорогу к дому становилось почти невозможно. Если случалось так, что небо затягивало облаками, я считал, что мне крупно повезло, поскольку я мог увидеть тропу благодаря свету отражающихся от облаков огней Лос-Анджелеса, который находился всего в нескольких километрах от того места, где я жил. Однако в те ночи, когда в небе не было ни Луны, ни облаков и я мог рассчитывать только на свет звезд и планет, я вилял по тропе, смутно осознавая, что где-то здесь меня поджидает торчащий из земли камень, а тут – свисающая с дерева ветка. Обычно я все-таки натыкался то на камни, то на деревья. И какое счастье, что моя кожа не столь чувствительна к прикосновениям ядовитого дуба.

Сейчас я живу в месте, которое больше подходит для нормального человека, – в пригороде. Теперь я добираюсь до дома только на машине, и вся сантехника теперь у меня в доме. И теперь Луна не влияет на мою повседневную жизнь, хотя я сознательно изо дня в день отслеживаю ее путь по звездному небу и каждый месяц стараюсь показывать дочери то, как Луна совершает полный круг, и все это потому, что мне нравится Луна и я нахожу ее движения по небу и все ее фазы очаровательными. Если я слишком погружен в работу, я могу неделями не обращать внимания на ее фазы. Да, тогда, когда я жил в горах, Луна имела для меня куда большее значение, я не мог не заметить ее регулярное отсутствие и беспросветное небо, петляя среди камней и деревьев.

Как ни абсурдно это звучит, по и тогда Луна не была моим другом. Дочь одного моего лучшего друга, которой тогда было всего два с половиной года и которая несколькими годами позже будет держать букет на моей собственной свадьбе, на вопрос: «Что это?» ответит: «Это Луна. Заклятый враг Майка». И в самом деле, Луна была моим самым страшным врагом, потому что я «охотился» за планетами. Сейчас ученые сооружают телескопы в самых отдаленных уголках нашей планеты: в горах Чили, на вулканах на Гавайях, на равнинных просторах Антарктиды, даже в открытом космическом пространстве – отчасти для того, чтобы избежать городских огней, которые все больше и больше стали пронзать небо. Несмотря на все усилия, нам не удастся спрятаться от самого яркого света, который каждую ночь освещает небо и затмевает звезды, – от полной Луны.

Как новоиспеченный аспирант института Беркли в области астрономии, я никогда раньше не предполагал, что Луна может быть для меня препятствием. Мир не изменился. Люди продолжали жить той же жизнью, что и в моем раннем детстве, когда я воспроизводил наяву картинки из книг – играл в грязи на заднем дворе, представляя себе, как на поверхности Луны появляются кратеры, – все это не представляло собой никакой опасности, от которой нужно было бежать. Но вскоре я стал понимать профессиональный жаргон. Дело в том, что ночи, когда Луна была полной или почти полной, назывались «светлое время». Именно поэтому многие астрономы не любили ночи полной Луны, так как занимались поисками объектов, слабо излучающих или отражающих свет. Время, когда четверть Луны не видна в полночь, называется «серое время». Однако все ждали тех ночей, когда на небе появлялась Новая Луна и ничто не тревожило темноту ночного неба. Только в такие, как они их называют, темные ночи, астрономы прочесывают небо в надежде увидеть хотя бы одну крохотную светящуюся точку. К тому времени я уже как раз занялся поисками планет, и те планеты, которые находятся от нас слишком далеко, похожи на маленькие светящиеся точки, абсолютно незаметные при свете полной Луны. Вот так Луна и стала моим заклятым врагом.

Заниматься поисками планет я начал совершенно случайно. В 1997 году я стал работать в качестве ассистента в Калифорнийском технологическом институте и как раз тогда пришел к выводу, что совершенно не понимаю, чем занимаюсь. Калифорнийский технологический институт – идеальное место для того, чтобы стать астрономом. Во владении института находится бесчисленное количество самых больших и современных телескопов в мире, поэтому астрономы Калифорнийского института должны быть – а чаще всего и являются – лидерами в этой области науки. Когда я попал в этот институт, мне было тридцать два года, и я сразу же получил доступ к главным телескопам с напутственным словом: «Дерзай! Используй эти телескопы, и пусть твои исследования приведут тебя к новым открытиям!»

Большую часть тех шести лет я потратил на свою докторскую диссертацию, занимаясь исследованиями Юпитера и его спутника. Однако пришло время заняться чем-то новым, и тут я не упустил свой шанс. «Дерзай!» – подумал я… Ну, ладно. Но с чего начать? Разумеется, я знал, как нужно пользоваться телескопами, различными специальными приборами и аппаратами, я прекрасно знал, как направить телескоп в нужную мне область, а также как собирать и обрабатывать данные. Но, видите ли, все дело в том, что намного сложнее решить, куда именно направить телескоп и зачем. Я был совершенно подавлен. Хочу сказать, что не продержался бы долго в качестве ассистента, если бы вскоре не обнаружил кое-что действительно стоящее. Я достал список телескопов с подробным описанием их возможностей и приступил к работе.

Это случилось как раз через пять лет после того дня, когда Джейн Лу впервые рассказала мне о поясе Койпера и о том, что далеко за пределами орбиты Нептуна были найдены сотни крохотных небесных тел. Сразу стало ясно, что изучение этих только что обнаруженных объектов повлечет за собой появление новой области в астрономии. Крупные телескопы особенно хороши для исследования очень далеких, не очень ярких объектов, а тут в моем распоряжении оказался именно такой телескоп. «Дерзай!» – подумал я…

Однако я не бросился в омут с головой, а сделал лишь маленький шаг. Я решил дать себе немного времени и проверить одну гипотезу, которая уже долгое время витала в обществе астрономов: поверхность космических тел, населяющих пояс Койпера, была испещрена кратерами, образовавшимися, по-видимому, в результате серьезных столкновений, эти воронки были точь-в-точь похожи на те, что я видел на поверхности Луны. Вряд ли подтверждение или опровержение этой гипотезы будут расценены кем-либо как серьезное достижение, но этого было вполне достаточно для моего старта; и я действительно в нем нуждался. В конце концов, чтобы это проверить, я собирался провести три ночи подряд у пятиметрового телескопа, названного в честь Джорджа Хейла, и внимательно изучить несколько объектов из пояса Койпера, дабы убедиться в том, что их поверхность и впрямь покрыта огромными кратерами. Те три ночи, которые достались мне по графику, выпали как раз на выходные Дня Благодарения. Обычно такая «удача» – удел самых молодых астрономов студенческого блока. Но зато в эти три ночи небо было темное и чистое, и никакая Луна не могла помешать моей работе.

Накануне Дня Благодарения я три часа потратил на дорогу – я ехал на юг от Пасадены. Мой путь пролегал через фермерские земли (сейчас эти места уже застроены частными домами) пригорода Чино-Хиллз, через утонувшую в пыли территорию индейской резервации Пала (сейчас на этом месте находится многоэтажное здание казино), далее по лесу (ныне от него остались лишь сгоревшие пни) и прямиком к горе Паломар. Всю дорогу я посматривал в небо, в мыслях о случайно набегавших облаках и плохой погоде. В тот день не было ни того, ни другого. Все было значительно хуже: небо было сплошь затянуто облаками, а ужасная погода, казалось, не закончится никогда. Прогнозы были удручающими. Только не подумайте, что астрономы занимаются изучением погоды, глядя в свои телескопы, но когда ты молод и жаждешь открытий или, пускай, всего лишь хочешь сделать свои первые шаги в науке, ночи, в которые погода играет против тебя, больше всего врезаются в память.

Как только я добрался до вершины и подъехал к украшенному лепниной, мрачноватому и будто бы спящему монастырю (наглядная картинка того, что во времена, когда астрономия как наука только начинала развиваться, женщинам туда проход был запрещен), туман уже окутал гору. Я прошел к телескопу и принялся за работу Я провел под куполом телескопа, где не было окон, несколько часов, по десять раз перепроверяя и настраивая аппаратуру. Когда я, наконец, вышел на улицу и решил поужинать, пошел слабый снег. После ужина снег прекратился, и густой туман целиком похитил ночь. Я не спал, в надежде, что туман уйдет и я смогу снова приступить к работе. Казалось, он не исчезнет никогда. Наконец, я оставил телескоп и отправился обратно к монастырю, в это время уже начинало светать, и туман из густого и черного превратился в густой и грязно-серый. Я задернул шторы в моей маленькой комнате в монастыре и проспал до двух часов дня.

Проснувшись и выглянув в окно, я увидел, что туман стал еще гуще, а с неба валит влажный снег. Мне также сказали, что нет никакой надежды на то, что к вечеру погода изменится и я смогу поработать ночью: купол обсерватории замерз, и для того, чтобы снова начать работу нужно было ждать, пока лед не растает. Вот так, вместо того чтобы наскоро перекусить перед тем, как стемнеет и отправиться к телескопу, мы с коллегами застряли в монастыре и полностью предались празднику в честь Дня Благодарения. В монастыре не было ни телевидения, ни Интернет а, поэтому нам ничего не оставалось, как разжечь костер и окунуться в чтение научной литературы. Я все еще продолжал искать хоть какую-нибудь зацепку, которая могла мне подсказать, с чего я должен начать свой путь в астрономии. Каждый раз, когда в голову приходила идея, я мучил сидящих вокруг костра вопросами о тех телескопах, что находились в обсерватории, и о том, как я могу использовать их в том или ином случае.

«Насколько хорошо работает инфракрасная камера, что стоит на телескопе Хейла?» – «Очень хорошо», – последовал ответ. Больше никаких подробностей, и каждый снова вернулся к чтению.

«А как насчет эшелле-спектрографа с предщелевыми устройствами и резателями изображения?» – спросил я. «Нет», – услышал я в ответ, и мы сразу стали размышлять о том, что небольшая корректировка сделает это возможным.

Мой следующий вопрос: «Кто-нибудь что-нибудь знает о новом тепловизионном приборе ночного видения, который должны выпустить в следующем году?» «Да, разумеется».

В течение того вечера я перепробовал и перепроверил все возможные комбинации работы телескопов, камер, спектрографов и всей аппаратуры – в общем, всего того, что находилось в нашем полном распоряжении в Паломарской обсерватории.

Вдруг один из тех астрономов, что сидели рядом со мной, спросил меня, не думал ли я воспользоваться 48-дюймовым (1,219 метра) телескопом Шмидта.

Я ответил, что нет. Честно сказать, я даже смутно представлял себе, где он находится. В конце одной из тех дорог, что ведут вниз и по которым я ни разу не спускался? Может быть, это как раз тот самый купол, который возвышается над водяной башней?

Тем не менее я прекрасно осознавал, что, когда более пятидесяти лег назад ученые создавали телескоп Хейла, они понимали, что даже самый огромный в мире телескоп не сможет помочь, если ты не знаешь, в какую область звездного неба его нужно направить (необходимость выбора существовала всегда, мне это было очень хорошо знакомо). Ученые решили, что необходимо создать подробную карту всего звездного неба – своеобразную маршрутную карту для большого телескопа. Вот поэтому ученые построили телескоп меньших размеров, известный как 48-дюймовый телескоп Шмидта (названный так из-за размера зеркала и из-за самого вида телескопа). Этот телескоп находился недалеко, вниз по дороге от монастыря. Ночь за ночью телескоп Шмидта делал снимки, пока однажды, и это был первый раз в истории астрономии, он не снял последний квадрат звездного неба. Как результат его работы – карты звездного неба Маунт-Паломарской астрономической обсерватории, известные во всем астрономическом сообществе. Одно время во всех астрономических библиотеках были открыты специальные комнаты, где находились стенды, на которых карта звездного неба Маунт-Паломарской обсерватории, от Полярной звезды (Северной звезды) и до созвездия Южный Крест, была сложена из квадратов, каждый со стороной около тридцати шести сантиметров, – снимков неба. Каждый элемент карты находился в отдельном стеклянном шкафчике. На каждом снимке был изображен участок неба размером с вашу вытянутую руку. Все изображение состояло из 1200 снимков.

Будучи аспирантом, я был посвящен в «таинство» правильного использования обзора неба Паломарской обсерватории, который был прозван настоящими ценителями ПОСС (POSS). Для того чтобы им воспользоваться, нужно было сначала пойти в астрономическую библиотеку, открыть стеклянные шкафчики; потом, учитывая координаты участка звездного неба, который вы хотели бы исследовать, и если вам удастся найти лестницу, забраться на самый верх (это в том случае, если вы желаете взглянуть на северное полушарие неба) или, если вам выпало счастье исследовать что-то, что находится прямо над головой, стоять и спокойно смотреть прямо перед собой. К счастью, сразу же можно было понять, что снимки находились в той же последовательности, в которой они и должны были быть: начиная с фотографий восточной части неба и заканчивая фотографиями западной части. Может случиться так, что вам не повезет и снимка нужного участка неба не окажется на месте, тогда вы гарантированно потратите на его поиски целый час. Но вот вы все-таки нашли нужный снимок. Тогда нужно достать его из специального конверта, положить на огромный стол в библиотеке и очень низко нагнуться над изображением, чтобы увидеть миллионы миллионов звезд и галактик, и тут не обойтись без ювелирной лупы, поскольку без нее будет невозможно точно найти желаемый участок неба. Наконец, вы достаете «Полароид», сделанный по особому заказу, и делаете снимок крошечного участка карты, за которым так долго охотились. Теперь эта фотография – ваша собственная карта.

На протяжении нескольких десятков лет астрономы по всему миру от телескопа к телескопу носили с собой такие вот полароидные фотографии. Когда вы вводите в телескоп координаты того участка неба, который хотите увидеть, на экране компьютера появляется ничем не примечательная область звезд. Только с помощью снимков, которые делает «Полароид», на том ничем не выделяющемся участке неба вы вдруг сможете обнаружить новую галактику, туманность или даже нейтронную звезду, которую как раз и искали. В комнате, где находится пульт управления любым телескопом, в любую ночь в году вы сможете увидеть ученого или группу ученых, держащих в руках полароидный снимок и не отрывающих взгляда от экрана компьютера. Очень часто случалось так, что картинка, сделанная телескопом, была в зеркальном отражении, либо изображение получалось вверх ногами, и тогда никто не мог сообразить, какая именно последовательность работы элементов оборудования телескопа зеркально отражала изображение. И вот тогда-то ночью, когда три или четыре астронома пристально всматриваются в монитор, на котором светится участок неба, полный звезд, а в руках одного – небольшой снимок с «Полароида», обязательно всегда наступает момент, когда этот кто-то перестает вертеть снимок в руках и восклицает: «Ага!!! Вот эта звезда должна быть здесь, а этот небольшой треугольник звезд здесь, это именно то, что надо!» Сейчас техническое оборудование стало намного проще в использовании, тем более что карту звездного неба или снимки некоторых его участков, сделанные в Паломарской обсерватории, можно найти в свободном доступе в Интернете, а те снимки, что хранятся в библиотеках, просто-напросто пылятся в стеклянных шкафчиках. Но именно потому, что вы не можете взять экран компьютера и повернуть его зеркально или вверх ногами, эта маленькая группка из трех-четырех астрономов и сейчас стоит и крутит головами во всех возможных комбинациях или направлениях, пока какой-нибудь счастливчик не воскликнет: «Ага!» – и тогда головы всех немедленно склоняются в одном направлении.

Несмотря на то что 48-дюймовый телескоп Шмидта в Паломарской обсерватории был известен среди астрономов всего мира, мне он не казался заслуживающим внимания по одной простой причине: на телескопе до сих пор использовалось примитивное фотографическое оборудование. Давным-давно, в то время, когда я даже еще не появился на свет, астрономы уже знали о фотографической астрономии: о том, как заряжать пленку в темноте, как правильно вставлять кассету, расположенную в верхней части телескопа, как правильно направлять телескоп в небо, как получить хороший снимок. Мое поколение астрономов впервые стало использовать цифровые технологии. В настоящее время на всех телескопах установлено цифровое оборудование и используются такие же (только немного в иной форме) технологии, что и в обычном цифровом фотоаппарате, которые распространены уже по всему миру. Перемены в мире астрономии оказались столь же драматичны, что и в мире фотографии. Простота и скорость, с которой сегодня можно делать снимки, изучать и проводить с ними всевозможные манипуляции, совершенным образом изменили методы исследования в астрономии. Поэтому я думал о 48-дюймовом телескопе Шмидта, скорее как о реликвии, сохранившей память об астрономии тех времен, когда она только начинала свое развитие.

Однако в ту снежную туманную ночь в Паломарской обсерватории на праздник Дня Благодарения я решил, что работа с реликвией, сохранившейся со времен древней астрономии, довольно неплохой, а даже более того, интересный способ провести несколько ночных часов. Разобравшись, куда двигаться, я стал спускаться вниз по темной, занесенной снегом дороге, которая пролегала через сосновый лес, миновал самый большой телескоп и вышел на незнакомую дорогу, которая вела прямиком к телескопу Шмидта. Внутри кто-то был. Этот кто-то наводил порядок в аппаратной, которая располагалась как раз под самим телескопом. Это была Джин Миллер. Я представился. Она убиралась, вместо того чтобы делать свою обычную ночную работу, которая заключалась в том, чтобы снова составить карту неба с помощью телескопа Шмидта и сравнить вновь полученные результаты с теми, что были сделаны ранее.

Работать с телескопом Шмидта? Но это ведь устаревшая модель. Почему до сих пор кому-то приходит в голову использовать все эти непонятные и громоздкие фотопластины? Ответ относительно прост. Даже несмотря на то что наука значительно продвинулась в своем развитии со времен, когда использовались фотопластинки, а цифровые камеры сделали работу астрономов несравненно проще и приятнее, не все изменилось только в лучшую сторону. Телескоп Шмидта был специально разработан для того, чтобы одновременно можно было наблюдать за большой областью неба. Каждый раз фотопластинка со стороной 36 сантиметров – которая на самом деле не что иное, как обыкновенная стекляшка, на одну сторону которой нанесена фотоэмульсия, – установленная с одной стороны телескопа и направленная в небо, делала снимок огромного участка неба. Цифровые камеры, напротив, хороши для съемок слабо видимых объектов, однако с их помощью невозможно сделать четкие снимки больших участков неба. Средний телескоп, оснащенный цифровой камерой, за один раз может сфотографировать область неба, в тысячу раз меньшую. Создание большей по размерам цифровой камеры могло бы быть вполне очевидным решением проблемы, однако для того, чтобы четко запечатлеть такой же участок неба, как при использовании телескопа с фотопластинкой, понадобилась бы 500-мегапиксельная цифровая камера. Даже при современных технологиях это гигантское число. В те времена, когда даже профессиональные фотографы имели цифровые камеры с одним мегапикселем, чтобы сделать точно такую же карту звездного неба, какая была составлена в 1950 году с помощью телескопа Шмидта, стоило смириться с трудностями использования фотопластины ради непревзойденной особенности снимать быстро и четко ночное небо.

В ту ночь Джин рассказала мне о последних исследованиях и объяснила, как были созданы и усовершенствованы фотопластинки. Она также рассказала мне о том, как после нескольких лег работы в другой обсерватории она оказалась в обсерватории на горе Паломар. Тогда же, глубоко задумавшись, она сказала мне, что дни легендарного телескопа Шмидта почти сочтены. Вторая карта – результат исследования звездного неба Паломарской обсерватории – была почти завершена, и Джин предчувствовала, что вряд ли еще кто-либо будет работать на этом телескопе и использовать фотографические пластинки. Все осеннее небо было уже сфотографировано, и похоже, уже никто не собирался использовать этот телескоп в течение всего будущего сезона.

Расписание всех самых крупных телескопов мира составляются с учетом того, что на них будут работать каждую ночь все дни в году, за исключением Рождества, хотя я в первый день Рождества провел много времени за работой. Сама мысль о том, что телескоп хоть на какое-то время останется без работы, была для меня глубоко болезненной. Несомненно, нет ничего хорошего в том, что ты не можешь взяться за работу из-за неисправности телескопа или просто-напросто потому, что погода делает для этого все возможное, но нет ничего хуже, если телескоп стоит без дела только потому, что к нему утрачен интерес. Да, фотографические технологии, в которых использовалась фотоэмульсия, уже устарели и не так просты в использовании, но стоит признать, что 48-дюймовый телескоп Шмидта был и остается самым лучшим телескопом в мире хотя бы потому, что с его помощью можно делать четкие снимки больших участков неба.

Большой участок неба! Это было именно то, что нужно! Изучение пояса Койпера, которое еще находилось в начальной стадии, было затруднено тем, что ученые использовали для поиска новых объектов в поясе Койпера цифровые камеры, которые, как мы уже знаем, способны за раз сделать снимок небольшого участка неба. Им, конечно же, удавалось находить новые объекты, но все они выглядели маленькими и отражали очень мало света. Представьте, что вы хотите исследовать океан и населяющие его живые существа, но все, что у вас есть, – это маленький сачок Если вы несколько раз подряд опустите сачок в воду, вы, разумеется, обнаружите множество различных микроорганизмов и криль, но вы никогда не узнаете о существовании дельфинов, акул и тем более таких редких животных, как киты. В отличие от цифровых камер, которые сейчас используют астрономы, фотопластинки, установленные на 48-дюймовом телескопе Шмидта, не такие чувствительные. Их можно сравнить с сетью настолько крупной, что крохотные микроорганизмы и криль просто не попали бы в нее, а прошли насквозь, однако на самом деле эта сеть так велика, что может захватить весь океан со всеми его жителями – большой рыбе негде будет спрятаться.

Когда мне в голову пришла эта мысль, я задумался о самой «большой рыбе».

К этому времени я уже размышлял о том, что Плутон мог быть далеко не единственной планетой пояса Койпера, и есть шанс открытия новых планет. Было совершенно очевидно, что телескоп Шмидта может мне в этом помочь. Однако существовала большая проблема. Последний раз, когда я держал в руках настоящую фотопленку, я учился в третьем классе. Тогда мы с отцом оборудовали специальную темную комнату, чтобы проявлять снимки, которые сами делали с помощью камеры с диафрагмой. Да. Похоже было, что я не смогу удачно закончить этот проект. Все время я осторожно пытался выведать у Джин, что она собиралась делать следующей осенью, когда телескоп будет стоять без дела. Она не знала. Вероятно, всю следующую осень ей и ее коллегам по работе придется заниматься другими мелкими делами в обсерватории. Тогда я поинтересовался, а что, если кому-то понадобится телескоп. Ее лицо вдруг просветлело, и она воскликнула: «Я уверена, что все в обсерватории будут взволнованны – мы с радостью поддержим новый проект и того, кто захочет работать на этом телескопе».

Потом она спросила: «Думаете, мы можем обнаружить новую планету?»

Именно так я начал заниматься поиском новых планет. Год спустя я уже успел хорошо узнать Джин и ее товарища по работе Кевина Рикоски, поскольку каждую ночь, за исключением так называемых светлых ночей, когда в небе появлялся мой заклятый враг, я обсуждал с ними, какую область неба лучше исследовать. Каждую ночь мы вдоль и поперек обсуждали местоположение и фазу Луны, возможность выпадения снега или появления тумана, а также удачу или провал сделанных накануне фотографий. Везде, куда бы я ни шел, со мной была огромная записная книжка в твердом переплете, в которой было записано все, что мы успели исследовать, а также находились различные карты и календари. Каждую ночь, независимо от того, в каком часовом поясе или на каком континенте я находился, ровно за тридцать минут до наступления заката (время, в которое я всегда делал записи в блокноте) я связывался с телескопом Шмидта. Я помню, как однажды звонил в обсерваторию из телефона-автомата поздно вечером на одной очень оживленной улице в Беркли, утром рано из гостиницы в северной Италии, далеко за полночь из дома моей матери в Алабаме, но чаще всего из моей хибары в лесу.

Я до мелочей продумал алгоритм своих действий. Каждый месяц мы успевали исследовать пятнадцать отдельных квадратов неба, или один участок, который составлял один процент всего неба. Возможно, это кажется не такой уж и большой площадью, однако за один месяц мы должны были исследовать площадь неба, намного большую, чем та, которую ученые, «охотившиеся» за новыми объектами в поясе Койпера, успели изучить за предыдущие пять лет. Однажды ночью мы решили попытаться осмотреть три, а то и четыре квадрата неба. Для этого Кевин или Джин должны были покинуть тускло освещенную аппаратную комнату, до отказа набитую компьютерным оборудованием, и подняться по шатающимся лестницам на этаж, где находился сам телескоп. Зайдя внутрь, нужно погасить весь свет, прежде чем начать распаковывать светонепроницаемые коробки, в которых хранились фотографические пластинки. Я помнил, что во времена фотоаппаратов с диафрагмой фотопленку проявляли при красном свете ламп, поскольку пленка к нему нечувствительна. Однако фотопластинки, установленные на телескопе, были чувствительны именно к красному свету, так как объекты пояса Койпера можно было увидеть именно так. Поэтому всю работу с этими пластинками приходилось выполнять в полной темноте. Когда фотопластинка распакована, нужно было дойти до телескопа и установить ее. Только после этого затвор телескопа открывался, и лучи света, исходящие с неба, попадали на фотопластинку? Тридцать минут спустя другому человеку нужно было отправляться наверх в полной темноте, достать пластину и идти к другой стороне темного купола, затем поместить ее на небольшой подъемник с ручным управлением и с его помощью передать пластинку тому, кто ждет в темной комнате внизу. Пока тот, кто находится рядом с телескопом, ждет следующую пластинку и исследует новый участок неба, человек, находящийся внизу, должен подготовить фиксирующий раствор для пластинки. Когда будет сделан следующий снимок, новая пластинка появится на крохотном подъемнике. Утром, перед тем как отправиться спать в тот день, Джин и Кевин взглянули на стопку фотографий, сделанных ночью. Некоторые из снимков получились смазанными, на некоторых была повреждена фотоэмульсия – их придется выбросить. Удачные снимки были промаркированы, сложены в шкаф и внесены в мой список. Следующей ночью мы собирались еще раз обсудить то, что произошло предыдущей ночью, будущий прогноз погоды, еще раз выругаться на появившуюся в небе Луну и вновь приступить к работе.

Для меня эта работа оказалась изнурительной, и я, похоже, был единственным из нас троих, кто действительно спал ночью.

Мы поставили перед собой цель сделать по крайней мере по три хороших снимка каждого из пятнадцати квадратов в течение всего месяца. Если все сложится удачно, их можно сделать за три ночи подряд. Моя же работа заключалась в том, чтобы внимательно изучать каждый снимок и, точно так же как астрономы, занимавшиеся этим на протяжении сотен лет, искать объекты, которые двигались.

Я думаю, Кевин и Джин должны были быть очень рады тому, что Луна существует, поскольку «светлое время» были единственными днями, когда у них были выходные. Я же не причислял себя к ее фанатам. Я был очень взволнован: месяц прошел стадии «серого» и «темного времени» и уже приближалось «светлое время». По мере того как месяц неизбежно приближался к концу, мы понимали, что отстаем от графика из-за неприятностей с погодными условиями или фотографическими пластинками. Я заранее просчитывал количество ночей, оставшихся до того, как наступит «светлое время», и почти всегда приходил к выводу, что все шло превосходно или что мы можем не успеть сфотографировать один квадрат; и каждый раз, думая об этом, я понимал, что, если где-то далеко в космосе и могла находиться новая планета, теперь у нее было полно места, чтобы «спрятаться» от нас. У нашей «сети» появятся «дыры». Уже ближе к концу месяца Кевин и Джин всегда работали сверхурочно. Я же не мог ничего делать, кроме как сидеть в Пасадене, таращиться на Луну и не находить себе места.

Однако каким-то непонятным образом мы успели. За два года исследований неба с помощью 48-дюймового телескопа Шмидта мы действительно успели сделать снимки каждого участка неба из тех, что мы запланировали. За исключением одного. Мы буквально боролись с Луной. Окончательный счет: 48-дюймовый телескоп Шмидта – 239 квадратов, Луна – один. Эти 239 участков неба составляют пятнадцать процентов от всей площади неба, но это были «хорошие» пятнадцать процентов. Луна и планеты находятся на огромном расстоянии друг от друга, но тем не менее все они вращаются вокруг Солнца. Мы, крохотные создания, можем наблюдать за ними четыре месяца подряд, что для них является лишь одной третьей от полного пути вокруг Солнца. Итак в то время когда мы наблюдали за сравнительно небольшой областью неба, для нас она оставалась самой любопытной и огромной частью неба, даже по сравнению с тем регионом, который мы изучили ранее. Выражаясь фигурально, мы не смогли накрыть сетью весь океан, однако теперь мы узнали, «где больше всего любят плавать киты», и мы только подбирались к этому месту.

Исследование самого крупного региона неба, который кто-либо когда-либо исследовал ранее и пытался в нем найти новые объекты, принадлежащие поясу Койпера, было для нас таким волнующим событием, что я с трудом мог сдерживаться. Я знал, что нас ждут великие открытия, и ночь за ночью, делая новые снимки с перерывом только на время полной Луны, я находился в невероятном напряжении. Я говорил с друзьями о существовании других планет. Я размышлял о том, какие я мог бы дать им имена. Я также читал лекции на тему о возможности существования новых планет… Я делал все, что мог, кроме одного: я никак не мог найти то, что уже давно ищу, – планету.

Разумеется, я не только болтал по телефону и справлялся о том, сделаны ли фотографии. После того как партия снимков была сделана, мы складывали фотографические пластинки в огромные деревянные коробки и спускали их с вершины горы в мой офис, которой находился в Пасадене, как раз там, где я начал свою деятельность астронома. Я непременно должен был обнаружить на тех снимках планету.

Семьдесят лет назад Клайд Томбо обнаружил Плутон, занимаясь почти тем же самым, чем занимаюсь сейчас я, за исключением одного: он делал все в одиночку. Он не спал целыми ночами, занимаясь исследованием неба. Днем он внимательно изучал снимки в поисках новых движущихся объектов. Он брал две фотографии, на которых был изображен один и тот же участок неба, затем загружал их в специально сконструированный аппарат, который был размером с большой чемодан. Это устройство называлось «блинк-компаратор». Свет внутри него просвечивал одну из фотографических пластинок, как будто она была огромным слайдом. Томбо мог видеть оба фотоснимка в один окуляр. Особенностью блинк-компаратора было зеркальце, которое находилось внутри. С помощью зеркальца, которое было устроено таким образом, что могло перекидываться («блинковать») вперед и назад, Клайд Томбо мог поочередно видеть в микроскоп блинк-компаратора то одну, то другую из заложенных пластинок Он добивался такого расположения пластинок в приборе, что изображения звезд, галактик, туманностей сливались, и при перекидывании зеркальца все оставалось на месте. Однако если какой-нибудь объект на снимке сместился, то при перекидывании зеркальца он начинал «моргать».

Раньше в Паломарской обсерватории был такой же аппарат, какой использовал Клайд Томбо в свои молодые годы, но был разобран на запчасти пару десятков лет назад. Но даже если такая штуковина где-то и осталась, то вряд ли она мне поможет. Видите ли, из-за того что телескоп Шмидта намного мощнее того телескопа, что использовал Клайд Томбо, когда обнаружил Плутон, на каждом сделанном мною снимке было зафиксировано в сто раз больше звезд, тем самым мне потребовалось бы в сто раз больше времени, чтобы изучить их своими собственными глазами. На раннем этапе моей исследовательской работы я рассчитал, что, для того чтобы изучить каждую звезду на каждой фотографической пластинке, мне потребовалось бы провести за микроскопом блинк-компаратора сорок лет подряд, медленно сравнивая фотографии одних и тех же участков неба.

Не желая ждать сорок лег, тем более что я жил в 1998 году, а не в 1930-м, я переложил всю работу на компьютеры. Для начала нужно было просканировать фотопластинки, чтобы получить цифровое изображение, а дальше компьютер делал все остальное. Сканирование не заняло много времени, поскольку машины для сканирования астрономических фотопластинок были довольно больших размеров, а главное – они уже в то время существовали. Тем не менее обработка изображений на компьютере заняла намного больше времени. Программу, позволяющую искать планеты, еще не придумали. Я должен был написать ее сам. Я понятия не имел о том, что такое эмульсия, проявитель и закрепляющий раствор, но написать программу было в моих силах. В этом я разбирался достаточно неплохо. Когда я еще учился в старших классах, я писал несложные компьютерные программы, с помощь