ПИСЬМО ПЕРВОЕ

* "The Voice of the I AM" (Голос Я ЕСМЬ), May 1936, p. 15.

* "The Voice of the I AM" (Голос Я ЕСМЬ), January 1941, p. 20.

* Candace Pert, "The Chemical Communicators", in Bill Moyers, Healing and the Mind (New York: Doubleday, 1995), p. 189.

** Andrew Weil, "Spontaneous Healing: How to Discover and Enchance Your Body's Natural Ability to Maintain and Heal Itself" (New York: Alfred A. Knopf, 1995), p. 85.

*** Michio Kaku, Hyperspace: A Scientific Odyssey through Parallel Universes, Time Warps, and the Tenth Dimension (New York: Anchor Books, Doubleday, 1994), p. 153.

* Соответственно приблизительно 1,8 м в диаметре и 2,7 м в высоту. Прим. пер.

* Kenneth C.Davis, "Don't Know Much About the Civil War: Everything You Need to Know About America's Greatest Conflict but Never Learned" (New York: William Morrow and Co., 1996), p. 227.

М. Цветаева

Флорентийские ночи

Девять писем,

С десятым невозвращенным и одиннадцатым полученным и Послесловием

 

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

17 июня 19…

 

Мой дорогой. Книга, которая благодаря Вам вошла в мою жизнь, не случайность. Когда я прочла на обложке его имя, то почувствовала, будто в мою голову вцепились чьи-то когти.

 

Вы не знаете — Вы совершенно не знаете, — как все верно. Но Вы ничего не знаете. Вы просто слишком чувствительны (нет, Вы — чувствующий: не душой, а подобно волку, кончиком морды: не сердцем, а чутьем), — временами Вы безошибочны.

 

Я не преувеличиваю Вас, все это находится в пределах темного (у которого нет пределов: сама беспредельности — чащобы и шубы (все тот же волк, который — заметьте — возвращается).

 

Я знаю Вас, знаю Вашу породу, Вы больше в глубину, чем в высоту, это всегда будет погружение в Вас, а не подъем; я употребляю эти слова ни в каком ином смысле кроме как: чувство направления.

 

Погружение в ночь (которая мне видится лестницей — ступенька за ступенькой, — притом что последней не будет никогда).

 

Погружение в самое ночь. Вот почему мне так хорошо с Вами без света. (“Деревня сорока огней…” С Вами я — деревня без единого огня, возможно, большой город, возможно — ничто — “когда-то было…”. Ничто не обнаружит меня, ибо я потухаю целиком.)… Без света, в засаде наших голосов. Вот почему все такие часы Вашей Жизни Вы будете со мной: присутствующий в отсутствии.

 

Есть люди страстей, люди чувств, еще есть люди ощущений; Вы — человек эманации. Вы постигаете мир кожей: это не меньше, чем душой. Вашей кожей Вы постигаете и души, и это более надежно. Ибо Вы — мастер своего дела. Нет необходимости дотрагиваться до Вас рукой, достаточно лишь смутно этого захотеть. Чутье намерений. Гений намерения. Мгновенный слепок намерения. Инстинкт зверя. (Если бы я знала, что это так просто!)

 

Бедная я, которая возле Вас чувствует себя окоченевшей и словно бы наглухо замороженной (завороженной). (Не делайте из меня ни глухую, ни немую, я совсем не такая: что же до слепоты — вспомните Гомера.)

 

Я не преувеличиваю Вас в моей жизни, даже на моих пристрастных, милосердных, снисходительных весах Вы — легки. Я даже не знаю: есть ли Вы в моей жизни? В просторах моей души — нет. Но там, на подступах к душе, в некоем между: небом и землей, душой и телом, собакой и волком, в пред-сне, в после-грезье, там, где “я не я, и собака не моя”, там Вы не только есть, но только Вы один и есть.

 

Вы смутно напоминаете мне одного моего друга прежних лет, автора целой породы моих стихов, в которых никто меня не признает, за исключением всей его породы, которая там узнаётся целиком. Но я не хочу говорить Вам о нем, я уже давно его забыла, поставила на нем крест, я хочу радоваться Вам и тем темным силам, которые Вы извлекаете из меня, словно открыватель родников.

 

Открывателю родников не нужно осознавать: ни своей силы, ни ценности родника. Это — дар, как и всякий другой, и потому чаще всего дается не ведающим и неблагодарным. Как все дары, кроме дара души, которая не что иное, как совесть и память. (Чтобы немного посмеяться: если Вы источниколов, то я Крысолов из немецкой сказки, который уводит своей флейтой крыс и детей — а может, и родники тоже!)

 

Все последние годы я жила настолько иначе, настолько сурово, столь замороженно, что теперь лишь пожимаю плечами и удивленно подымаю брови: это — я??

 

Вы меня разнеживаете, как мех, делаете человечнее, женственнее, прирученное. Одни женщины будут говорить Вам о Ваших высоких моральных качествах, другие — о Ваших прекрасных манерах. Пусть. А я вижу только огонь (лисьего хвоста). Но мех, разве это меньше? Шерсть — это ночь — пещера — звезды, — голос, его рык (шерстяной зов) — и еще простор…

 

Мой неженка… (тот, кто делает меня нежной, кто учит меня этому чуду: быть нежной, нежить…)