Полтава. Сирин посмотрела вниз на укрепленный город, несколько недель бедствовавший в кольце осады, и уже не в первый раз спросила себя: неужели Карла наконец-то

 

Сирин посмотрела вниз на укрепленный город, несколько недель бедствовавший в кольце осады, и уже не в первый раз спросила себя: неужели Карла наконец-то покинуло его сказочное везение? На складах за укрепленными стенами было все, в чем шведы испытывали столь острую нужду, начиная с продуктов и пороха и заканчивая мундирным сукном и обувью. До сих пор русские ожесточенно оборонялись, делая все, чтобы доверенные им военные запасы не попали в руки врага.

Раздался залп одного из шведских осадных орудий, звук оказался неожиданно слабым и глухим — даже осажденным стало очевидно, что пороху, еще оставшемуся у шведов, зима не пошла на пользу. Звук всколыхнул в Сирин воспоминания о событиях последних шести месяцев. Она поежилась и поблагодарила Аллаха и Богородицу, которой молился Сергей, за то, что пока еще жива.

К началу зимы шведы еще верили, что идут в дружественную страну, в которой их встретят как союзников и друзей, — это заблуждение для многих оказалось смертельным. Сирин вспомнила потрясение в глазах генералов и каменное лицо Карла, когда они увидели дымящиеся развалины Батурина. Вовремя бежавшие и потому спасшиеся от истребления жители рассказали гетману, что князь Меншиков внезапно напал на город с большой армией, не оставив им времени на организацию сопротивления. И, вместо того чтобы укрепиться в Батурине, русский генерал приказал своим людям забрать с собой все, что можно было увезти, а город предал огню.

Солдаты исполнили приказ со всей тщательностью, к которой их приучил царь, и ушли за несколько часов до появления шведов. Несмотря на охватившую его ярость, Карл запретил своим генералам преследовать русских — их конные отряды были мобильнее его кавалерии, а он не желал разделять армию и жертвовать часть сил на бесплодное преследование.

Сначала король счел маневр русских только дерзким выпадом, но последовавшие за этим недели и месяцы превратились для шведской армии в непрекращающийся кошмар.

Наступившая зима оказалась необычайно суровой, и Сирин не раз приходилось отбиваться от желающих присвоить ее теплую шинель, дело дошло до вооруженных стычек — так, она убила одного шведа и одного из людей Кирилина.

Запасы продовольствия в шведском войске подошли к концу еще во время марша на Украину, в лагере царил голод: съели все, что хоть как-то годилось в пищу. В конце концов солдаты стали варить даже кожу своих сапог, заматывая ноги тряпками. У многих отмерзали пальцы, у других — уши и носы, а кое-кто потерял свою мужскую гордость. Тысячи пали от болезней, голода и упадка сил, большинство же погубили холода.

Сирин пришлось применить все навыки и знания дочери степи, чтобы избежать смерти от голода и холода. Еще ребенком она узнала, как отыскать место, где снег не так глубок, и выкопать оттуда съедобные корешки и клубни. Но прошло немного времени, и этому научились многие — ей приходилось отыскивать все новые и новые источники пищи. Сирин ела мох и кору деревьев, научилась разрывать замерзшую землю в тех местах, где она трескалась от холода, добираясь до зимних запасов, сделанных полевками и сурками. Порой ей удавалось застать и само животное в его «кладовке», а в разрытой земле попадались личинки и черви. Девушка плела простые силки, которыми ловила мышей и мелких лесных животных, или просто вытаскивала их из нор и тут же на месте съедала сырыми, — приносить добычу в лагерь, полный голодных мужчин, было рискованно. Так ей удавалось питаться лучше, чем шведы или люди Кирилина, из которых погибли почти треть. Ильгур и оба его лучших друга тоже питались более или менее неплохо: Бедр проявлял необычайную находчивость, обеспечивая едой их и себя.

Возможно, зима унесла бы меньше жизней, думала Сирин, если бы Карл не медлил поставить войско на зимние квартиры. Несмотря на холода, он неделями водил войско по занесенной снегом стране, надеясь, что казаки, как обещал Мазепа, взбунтуются против царя и снабдят его припасами. Но вместо этого украинские города закрывали перед ним ворота, а на равнине прятались сами и прятали свои припасы от его войск. Король слишком поздно понял, что так не может продолжаться дальше. Солдаты рассказывали, что король впервые осознал всю серьезность положения, когда во время обхода караулов натолкнулся на гренадера, который не отсалютовал ему. На окрик солдат не отозвался, и разъяренный король нанес ему мощный удар — солдат упал как подкошенный, только в этот момент Карл и его спутники поняли, что гренадер просто замерз на посту.

Сирин отбросила воспоминания и снова посмотрела на город, на башнях которого, словно в насмешку над шведами, развевалось царское знамя. Гарнизон крепости был смехотворно мал в сравнении с сильной, несмотря на все потери, шведской армией, но у осаждающих больше не было пороха, а без артиллерии проникнуть за стены города было невозможно.

Попытка глубокой ночью взорвать ворота, заложив у подножия стены бочонок с порохом, потерпела крах: порох не загорелся, а защитники теперь с удвоенной бдительностью следили, чтобы шведы не приближались к надвратным башням.

Ильгур подошел к Сирин и сплюнул в сторону города.

— Эй, Бахадур, что так уставился? Думаешь, от твоего взгляда стена рухнет?

Сирин скривила рот и подбоченилась:

— Мои взгляды помогут не меньше, чем шведские пушки.

— Ты прав, нет никакого смысла и дальше осаждать Полтаву. Шведы не могут штурмовать город — их солдаты полягут на склонах от картечного огня. Пороха для пушек нет. Голод продолжается, у русских и казаков за стенами припасов куда больше, чем у нас. Королю уже давно следовало бы отвести войска в Османскую империю или в Крым, чтобы перевооружиться и возобновить войну против царя совместно с турками и татарами, — болтал Ильгур, повторяя то, о чем говорили шведские офицеры, когда короля не было поблизости. Сказать Карлу правду в лицо никто не осмеливался с тех пор, как он разжаловал советника, высказавшего свои соображения при свидетелях. Швед хотел одолеть Петра своими силами, не желая ни с кем делить славу.

Сирин выпятила нижнюю губу:

— Предложи это королю.

Ильгур ответил крепким русским ругательством, которому он выучился у гренадеров Кирилина, от таких слов любая женщина покраснела бы, но Сирин только головой покачала и спросила себя, почему мужчины становятся такими грубиянами, когда у них что-то не удается.

— Меня послали за тобой, — неожиданно сказал Ильгур. — Кирилин вернулся от короля и намерен поговорить со всеми нами.

По лицу сына эмира Сирин заметила, что разговор их предводителя с королем, видимо, окончился не слишком успешно, и ей стало любопытно, о чем намерен говорить Кирилин, поэтому она пошла вслед за Ильгуром в отведенную им часть лагеря.

Рота Кирилина уже насчитывала менее пятидесяти человек, но, по крайней мере, с ними уже обращались как с союзниками, а не как с пленными. Им вернули оружие, и все они, в том числе и сибиряки, приступили к нормальной полевой службе. Ильгур стал унтер-офицером, а Сирин и здесь получила чин прапорщика. Впрочем, равные в чине русские поглядывали на нее с ревностью, недовольные тем, что Кирилин включил татарского мальчишку в узкий круг доверенных людей. Но для Сирин такое почти фамильярное обращение бывшего гренадерского капитана было не признанием, а лишь еще одним источником неприятностей — ежедневно ей приходилось выслушивать пьяную болтовню человека, все больше внушавшего ей отвращение.

Кирилин был не единственным, кто ни часу не оставался трезв, — в лагере было более чем достаточно спиртного, чтобы обеспечить всех. Это был не аквавит, которому шведы приписывали медицинские свойства, а русская водка — не так давно отряд фуражиров обнаружил плохо замаскированный тайник с большим количеством бутылок, и голодные солдаты напивались с самого утра, весь день шатаясь по лагерю. Однако большую часть добычи присвоили себе офицеры, и с дисциплиной в шведском войске стало совсем плохо. Сирин была уверена, что тайник, слегка лишь прикрытый хворостом и тающим снегом, был оставлен специально, чтобы его обнаружили: в интересах русских было использовать любые средства для борьбы с врагом.

 

Как и ожидала Сирин, Кирилин был уже сильно пьян и вместо приветствия бросил своим гостям бутыль с водкой. Ильгур поймал и отхлебнул большой глоток, а потом протянул Шишкину. Когда-то фатоватый поручик сейчас напоминал пугало. Он выпил и без интереса спросил:

— Ну, Олег Федорович, что говорит король?

— Карл несет чушь! — резко ответил Кирилин. — Теперь он потребовал от меня отправить вестового к Горовцеву, чтобы тот двинулся на юг и присоединился к нам, что он себе думает? Между нами и генералом располагается вся русская армия. Никто не проскользнет к нему незамеченным. Даже если произойдет чудо и гонец достигнет цели, что из того? Если солдаты Горовцева узнают, что должны пойти против России на стороне шведов, они откажутся ему повиноваться или вовсе убьют.

Шишкин постучал себе пальцем по лбу:

— Шведский король дурак! Он не имеет ни малейшего понятия о том, что за народ — русские. Думаю, связываться с ними было ошибкой.

Кирилин мрачно усмехнулся:

— Кто же мог знать это заранее? Все вы, так же, как и я, и многие другие, которые сейчас отсиживаются в Москве, видели в шведе наилучшую возможность скинуть этого проклятого Петра и посадить на его место царевича. Только Алексей может вновь сделать Россию тем, чем она была раньше, оплотом православия, не запачканным западной ересью.

— Но шведы ведь тоже еретики! — не сдержалась Сирин.

Кирилин презрительно отмахнулся:

— Гноящуюся рану прижигают раскаленным железом, и этим железом должны были послужить шведы. Но без внешней помощи они больше не способны одолеть Петра, вот если бы они взяли Полтаву и захватили находящиеся там склады...

—...и никто из защитников не успел взорвать запас пороха! — вклинился в его речь Шишкин.

Кирилин кивнул своему другу:

— А ведь тут ты прав, Илья Павлович! Думаю, солдаты в крепости поступили бы именно так. Царь собирает войска меньше чем в сотне верст отсюда. Он наверняка появится здесь через две-три недели со всеми своими силами, а они многократно превосходят шведов. Петр лично возглавит армию, и потому его солдаты будут драться как львы, хотя бы из страха перед его гневом. А вот если царя не будет, русское войско разбежится, как стадо овец, на которое бросился медведь. Ни Голицын, ни Шереметев не в состоянии сплотить солдат без царя, а тем более этот пирожник Меншиков. — Кирилин прервал свою тираду и фыркнул, чтобы выразить всю глубину презрение к ближайшему сподвижнику царя.

Пока все с изумлением смотрели на Кирилина, Сирин чувствовала, как у нее на затылке волосы встают дыбом, и следующие слова Кирилина подтвердили то, чего она больше всего опасалась:

— Если мы не хотим пропасть или остаться нищими изгнанниками на чужбине, нам остается только одно: царь должен умереть, и умереть от руки одного из нас!

Шишкин резко подскочил:

— Ты обсуждал это с королем?

— Разумеется, нет! — ответил Кирилин насмешливо. — Этот надменный вельможа все еще верит, что сможет победить Россию со своими полуголодными забияками и парой горсточек пороха, у него не все в порядке с головой, я вам точно говорю!

Шишкин заговорил решительно:

— Это невозможно! Как удастся тому, кто решится на такое, беспрепятственно покинуть лагерь? Шведы не доверяют нам и не позволят никому разъезжать в полном вооружении. Если даже этот человек не получит пулю в спину, ему придется проскакать сотню верст, обходя казачьи разъезды. Но предположим даже, что ему удалось достигнуть царского лагеря, там его ждут сотни новых препятствий. Таких оборванцев, как мы сейчас, задержит любой рекрут, и у нас не будет шанса даже увидеть царя! Нет, человек, который пойдет на такое дело, должен обладать нечеловеческим везением и помощью всех святых. Нет, это невозможно, говорю вам!

— Ну а что ты хочешь? Или лучше жить на чужбине, оскверняться тамошней ересью и дать матушке-России погибнуть? — зло спросил Кирилин.

— Нет-нет, конечно же, нет! — Шишкин уставился в пол, а потом обвел всех испытующим взглядом. — Это будет непросто, но мужественному и умному человеку должно удаться.

— Пойти должны трое из нас, по числу Святой Троицы. Одним из них будешь ты! Я знаю, что ты припрятал лучший мундир, чтобы должным образом предстать перед новым царем, — заявил ему Кирилин.

Шишкин побледнел, ведь Кирилин вынес ему смертный приговор. Если замысел удастся и он сможет убить царя, возможности укрыться от его приближенных и стражи у него не будет, его счастье, если смерть окажется быстрой и ему не придется мучительно умирать под пытками. А скорее всего, его убьют по дороге. Но когда он подумал о предложенной Кирилиным альтернативе, славная смерть показалась ему лучше скитаний и попрошайничества на паперти еретической церкви на чужбине.

Он расправил плечи и смело посмотрел Кирилину в глаза:

— Кто идет со мной?

— Пойдет Фаддей и кто-то из сибиряков.

Сирин понадеялась, что Кирилин назовет ее имя, но тот повернулся к Ильгуру и улыбнулся ему, словно хотел предложить ценный подарок:

— Этим делом ты заслужишь корону Казани, мой друг! Убей царя, и я сам возложу ее тебе на голову.

Сирин удивилась, увидев, как лицо Ильгура расцвело, он гордо ударил себя в грудь. Неужели он не понимал, что у Кирилина нет права назначить хана и что, убив Петра, он долго не проживет?

Ильгуру, судя по всему, размышления такого рода были чужды.

— На меня можешь положиться! Если мы убьем царя, я буду ханом Казани, а ты — богатейшим генералом русской армии. — Мечты Кирилина Ильгуру были известны так же хорошо, как всякому русскому и сибиряку в этом лагере, да вдобавок и большинству шведов, но, в отличие от Шишкина, татарин был убежден в успехе.

— Тогда решено! Вы трое пойдете этой же ночью. Я договорился с дежурным майором, ему гораздо больше понравилась идея пропустить вас, а потом сражаться с деморализованными русскими войсками, чем встретиться с армией Петра во всей ее силе. — Кирилин обнял каждого из назначенных с таким пылом, словно они были его братьями, и осенил их крестом, не обращая внимания на то, что Ильгур — мусульманин.

Сирин бесстрастно наблюдала за разыгрываемым спектаклем, пытаясь привести мысли в порядок. Прежде всего от Сергея она узнала, что только железная рука царя удерживала единство страны и русской армии.

Если Петр Алексеевич будет убит, то Россия, которая уже два десятилетия создавалась им, рухнет. На мгновение ее захлестнула волна застарелой ненависти ко всему русскому, как тогда, когда ее увозили из родного селения и в цареубийстве она видела только справедливую кару за низвержение ее племени. Затем, однако, эти чувства уступили место другим, более сложным.

Сирин вспомнила печальные глаза матери и рассказы о том страшном времени, когда ее схватили и увезли в Сибирь. Если люди вроде Кирилина придут к власти, в этой стране такое будет происходить вновь и вновь. Кроме того, она была уверена, что этот человек, по крайней мере, разжалует Сергея, а скорее всего подвергнет пыткам и убьет. К тому же власть царевича и его приближенных будет не лучшим выходом и для ее соплеменников — их наверняка превратят в рабов и угонят на работы, безжалостно истребляя за малейшее неповиновение. Петр Алексеевич, напротив, милостиво обошелся с ней и другими заложниками и потребовал от племени только ясак, не вторгаясь в обычаи и быт.

Мысль, что она оставила царскую службу, а вместе с ней Сергея, и последовала за таким подлым предателем, как Кирилин, в лагерь злейшего врага, не в первый раз причиняла ей почти телесное страдание, и она вновь принялась мысленно осыпать себя упреками.

Кирилин отдал троим избранникам дополнительные указания и поторопился отправить их готовиться к дороге. Остальные продолжали пить, то и дело провозглашая тосты за здоровье Кирилина, Сирин же украдкой выскользнула наружу и, сохраняя равнодушный вид, пошла к своей пустовавшей палатке, у нее в голове зрел план, наполнявший ее лихорадочным возбуждением.

 

Чтобы шведы ничего не заподозрили, трое убийц покинули лагерь поодиночке, держась друг от друга в отдалении. Никто из них не подозревал, что следом шел еще один человек — Сирин, решившая воспользоваться удобной возможностью сбежать. Когда она, держа за повод Златогривого, подходила к караулу, сердце бешено билось: она понятия не имела, что ответит часовому, если он спросит, почему Кирилин отправляет на одного человека больше, чем собирался. Но солдату было сказано только, что лагерь покинут несколько одиночных всадников с тайной миссией, и он пропустил юного татарина. Сирин выдохнула с облегчением, но еще версту вела коня, прежде чем сесть в седло и осторожно двинуться дальше. Нужно было опасаться как шведских патрулей, так и рыскающих вокруг казаков, которые, встретив подозрительную личность, не задавая вопросов, попросту перерезали глотку. Сирин надеялась добраться до регулярных частей русской армии, поскольку только офицеры могли доставить ее к царю. Больше всего ей хотелось встретить отряд Сергея, который должен был находиться в этой местности, уж он-то наверняка, не задавая неприятных вопросов, проводил бы ее в главный лагерь русской армии.

Когда забрезжило утро, шведский лагерь остался далеко позади, и она ослабила повод, чтобы Златогривый скакал быстрее. Дважды на горизонте показывались всадники, но их лошади не могли сравняться в резвости с ее жеребцом. Сирин скакала на север, почти все время вдоль реки Ворсклы, которую она пересекла в полдень в стороне от брода, так как именно там можно было ожидать конных патрулей обеих армий.

Менее чем в версте от переправы Сирин наткнулась на русский дозор, появись отряд на полчаса раньше, они увидели бы, как она, одетая в одну рубашку, переплывает реку, а затем полуодетая карабкается вверх по обрывистому берегу. Сирин едва успела одеться, влезть на Златогривого и принять самоуверенный вид. Теперь она ехала прямо навстречу русскому командиру.

Когда Сирин остановила лошадь перед ним, майор, прищурившись, посмотрел на нее и вполголоса обменялся парой слов с другим офицером. Слух у Сирин был отменный, и все же она не смогла разобрать ничего, кроме разве что чуть более громко произнесенного слова «татарин». Вдруг молоденький офицер выхватил пистолет, то же самое сделали и солдаты.

— Ну, татарский дезертир, кончилось твое счастье! — Широколицый майор ухмыльнулся. — Оставайся в седле и подними руки, а то я всажу в тебя пулю.

— В чем дело? — спросила Сирин гневно. — У меня важное сообщение для царя!

— Ты увидишь его, и гораздо быстрее, чем тебе хотелось бы. А теперь заткнись, не то прикажу сунуть тебе в глотку кляп, собака татарская! — ответил майор.

Сирин было ясно, что майор только ждал повода, чтобы исполнить свои угрозы. Под дулами наведенных карабинов ей оставалось только повиноваться. У нее отобрали оружие и связали руки за спиной.

Майор явно рассчитывал на высокое вознаграждение и довольно скомандовал, повернувшись к своему подчиненному:

— Принимай отряд, я отвезу добычу батюшке-царю.

— С большим удовольствием, Игорь Никитич! Успешной поездки! — Капитан отсалютовал и повернул лошадь, чтобы занять место во главе отряда.

Оба офицера были Сирин отдаленно знакомы, это были Шобрин и Челпаев из Карасука, города к востоку от Урала, в котором она в последний раз видела отца. Царский приказ привел этих людей на запад, и они уже должны были побывать в боях, поскольку оба были повышены в чине. Сирин восприняла как иронию судьбы то обстоятельство, что ее доставит к царю один из тех людей, которые помогали Сергею привести ее племя к покорности. Тогда, при отъезде из Карасука, она щеголяла в сшитом Зейной роскошном наряде и наверняка была похожа на разбойника с большой дороги, которого все считают дурачком, показывающим одеждой богатство своего племени.

Шобрин взял с собой десять человек и оглядел Златогривого жадным взглядом, говорившим, что майор присматривает коня для себя. Все же жеребец с лоснящейся на солнце шерстью был слишком приметен, и он не отважился присвоить лошадь. С досады майор вытянул Сирин плетью по спине, жеребец как будто почувствовал боль хозяйки и скакнул вперед, едва не сбросив с седла солдата, который удерживал его за повод.

— Держи коня в коротком поводу! — скомандовал Шобрин своему подчиненному.

Тот попытался схватить поводья у морды, но Златогривый задрал голову и вырвал их из руки солдата. Следующая попытка обуздать коня закончилась для офицера падением, и на помощь пришел второй.

Общими усилиями они привязали поводья Златогривого к луке седла мощного жеребца — апатичное животное могло сдержать дико всхрапывающего и мечущегося Златогривого жеребца одним своим весом.

Сирин переносила происходящее молча и безропотно, довольная уже тем, что ей удалось удержаться в седле. Когда она поведает Петру Алексеевичу об убийцах, тот не станет долго на нее сердиться. Гораздо больше реакции царя ее беспокоило, как теперь общаться с Сергеем.

Только после прибытия в лагерь она поняла, что ее побег к шведам был воспринят как настоящее предательство. Солдаты и слуги сбежались, чтобы посмотреть на нее, звучали проклятия, угрожающе сжимались кулаки, некоторые швыряли камни и палки. Короткая дорога к центру лагеря стала для нее настоящим испытанием. У царской палатки гвардейцы отсекли толпу, но она не разошлась, а осталась стоять снаружи полукругом.

Петр как раз обсуждал со своими генералами план дальнейшего похода, когда доложили, что Шобрин привел татарского дезертира, и его озабоченное лицо немедленно исказилось яростью, он набросился на Сирин:

— Ты, предатель, паршивая скотина! — Царь вырвал Сирин из седла и отвесил ей затрещину. Сирин повалилась на землю. Он поднял и ударил еще раз, так что было слышно, как у нее захрустели ребра. Затем он выхватил у стоявшего рядом Меншикова саблю и замахнулся.

Сирин услышала, как клинок рассекает воздух. Забыв о боли, пронизывающей тело, она застыла, ожидая удара, который и пресечет нить ее жизни. Ничего не произошло. Она сделала несколько судорожных вдохов и обнаружила, что сабля лежит перед ней на земле.

— Слишком хороший клинок для этой татарской собаки! Повесить его на ближайшем дереве! — приказал царь солдатам личной охраны, наблюдавшим за происходящим с тем же любопытством, что и остальные зрители. Те схватили пленного и потащили сквозь расступающуюся толпу к крепкому дереву, растущему неподалеку.

Несколько бесконечных мгновений Сирин ощущала, как ледяной страх словно волной захлестывает все тело, но потом точно чья-то милостивая рука укрыла ее от ужаса, она чувствовала только легкость и свободу, словно с телом ее соединяла лишь тонкая нить. Ей суждено умереть и быть похороненной как Бахадур, и это хорошо, потому что Сергей не должен узнать, что она лгала ему все это время. Узнай, что она женщина, он отверг бы ее за порочность и стал презирать за предательство. Месяцами она жила с мужчинами, как будто была одним из них, спала с ними под одной крышей, даже сидела с ними в одной бадье. В ее племени женщину, позволившую себе подобное, выгнали бы голой в степь. Она знала, что русские, как христиане, требуют от своих жен того же, что и мусульмане: помнить о том, что Бог отвел им подчиненную роль, и не уподобляться мужчинам. Для Аллаха и для людей не имело значения, что она начала эту игру с переодеванием только по приказу.

Сирин посмотрела на царя, наблюдавшего за происходящим с очевидным удовлетворением, и вспомнила о посланных Кирилиным убийцах.

Внутренний голос кричал, что ей следует рассказать Петру о заговоре, и она решила использовать последний шанс для спасения жизни.

Она хотела было заговорить, но тут же сжала губы и упрямо замотала головой, — никого она не будет молить о пощаде, а тем более царя. Болван, закрывающий глаза на очевидное, вот кто он такой! Он даже не задумался, зачем она вернулась! Любой мелкий степной хан вел бы себя разумнее, чем русский царь. На ее родине смена союзников была обычным делом, и вчерашнего врага сегодня прижимали к груди как лучшего друга. Царь же наоборот...

Петр заметил, что лицо Бахадура спокойно и мужественно, даже умиротворенно, и ему стало ясно, что татарин по какой-то одному ему ясной причине воспринимает смерть как избавление. Это было не в его духе, он желал лицезреть, как предатель скулит и молит о пощаде. Однако при виде петли, которую начал скручивать один из солдат, губы юноши сложились в презрительную улыбку. Татарина подтащили к дереву и накинули ему петлю на шею. Петр подождал, пока петля захлестнется на горле осужденного, и вскинул руку:

— Стой! Так легко этот парень не отделается! Пускай сначала увидит, как мы разделаемся с его шведскими друзьями, а потом вздернем его вместе с другими предателями. — Бахадур казался почти разочарованным. Петр надеялся, что дни и ночи, проведенные татарином в ожидании смерти, растопят броню и превратят его в пресмыкающуюся тварь прежде, чем приговор свершится. — Заприте его и охраняйте хорошенько! — распорядился он и тяжелыми шагами вернулся в палатку.

Сирин сознавала, что может окликнуть его и рассказать о тайных планах Кирилина, но она была дочерью своего отца. «Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь», — пробормотала она на родном языке. Когда-то она покинула орду, чтобы убить царя и тем самым освободить свой народ от солдат и сборщиков подати, теперь он умрет, пусть не от ее руки, а от рук русских предателей, но все же в смерти его и она сыграет свою роль.

 

Весть о захвате Бахадура распространилась по русской армии как лесной пожар, и через три дня об этом узнал Сергей. Поначалу он никак не хотел верить, что юноша оказался так глуп, чтобы покинуть шведский лагерь и приблизиться к царским войскам. Однако вечером того же дня он встретил Шобрина, который хвастал успехом:

— Сергей Васильевич! Какая радость встретить тебя! Ты уже знаешь, что я поймал молодого татарина, которого ты привез из Карасука и который потом сбежал? Царь-батюшка сначала хотел его повесить, но потом решил подождать и отправить мальчишку в ад вместе с остальными предателями.

Сергей изо всех сил уперся кулаками в бедра, чтобы не врезать Шобрину по лицу, собрав остатки самообладания, он поинтересовался:

— А ты уверен, что это тот самый татарин?

Шобрин гордо кивнул:

— Конечно! Батюшка Петр Алексеевич тоже узнал его. Это точно поможет мне продвинуться по службе. Кто знает, может быть, после битвы со шведами мне дадут полковника. — Шобрин погрузился в сладостные мечты, а Сергей тем временем старался совладать со своими чувствами. Его гнев был направлен одновременно и против Шобрина, и против царя, и против Бахадура, который, словно сбежавшая овца, позволил себя схватить. Он тут же спросил себя: а почему мальчик вообще решил вернуться к русским, неужели надеялся, что его пощадят?

Наконец Сергей понял, что ему делать. Он попрощался с Шобриным и подозвал к себе вахмистра.

— Ваня, вы с Кицаком примете отряд, — распорядился он.

— К Бахадуру собрались? — участливо спросил Ваня, сам выглядевший так, словно готов был немедленно взлететь в седло и скакать вслед за Сергеем. Но поскольку Раскин и Тиренко были не способны обуздать отряд азиатов, он заранее знал, что останется.

Сергей кивнул и подошел к Мошке, жеребец уже был оседлан, а рядом с ним стоял Кицак, как раз закреплявший седельные сумки на своем коротконогом степном жеребце. Сергей подбоченился, собираясь уже спросить, что это татарин задумал, но тот опередил капитана дружелюбной улыбкой:

— Ночью плохо ездить одному! — только и сказал он.

Сергей поначалу хотел запретить Кицаку сопровождать его, но вспомнил, что этому человеку судьба Бахадура тоже небезразлична, а ему сейчас не помешает любой союзник.

— Хорошо, — сказал он, — едем вместе! Будет лучше, если я буду не один.

В действительности Сергей думал прямо противоположное, но не хотел оттолкнуть родственника Бахадура. Казалось, Кицак знал, что с ним происходило.

Когда они свернули на дорогу, ведущую к главному лагерю, татарин немного отстал, держась в отдалении. Сергей ехал под звездным пологом в полном одиночестве, и это полностью отвечало его чувствам. Кицак тоже не был расположен к разговорам: судьба Сирин была ему настолько близка, словно речь шла о его собственной казни. Капитан все еще чувствовал свою вину за бегство Бахадура и истязал себя бесконечными упреками. Кицак чуть ли не до крови кусал губы. Сирин была мужественна, как никто в их роду, хотя она и оставалась женщиной, следовавшей не столько велению рассудка, сколько голосу сердца. До сих пор все шло гладко, но теперь чувства привели ее на край гибели.

При первых лучах солнца они достигли лагерных форпостов. Гренадер Семеновского полка окликнул их и потребовал назвать пароль.

— За Россию и царя! — ответил Сергей.

Солдат отвел угрожающе наставленный мушкет и приставил его к ноге.

— Можете проезжать, капитан! — разрешил он. Сергей направил жеребца в сплетение лагерных улиц. Армия разбила здесь только временный лагерь, чтобы в любой момент быть готовой выступить на врага, осаждавшего Полтаву.

Сергея встретили вопросительными взглядами, многие солдаты и офицеры знали, что он уже не раз привозил царю важные вести, и предположили, что с этим он прибыл и теперь. Драгунский капитан Войтинский, сражавшийся вместе с Тарловым в Сибири и принявший под командование его роту, сделал шаг навстречу, но неподвижное, словно заледеневшее лицо приятеля заставило его отшатнуться.

— Это не похоже на хорошие новости! — сказал Войтинский своему заместителю, молодому парню из крестьян, который еще не успел осознать поворота судьбы, давшего ему эполеты поручика.

— Вы, конечно, правы!

Этот ответ Войтинский слышал почти всегда, когда обращался к подчиненному. «И такой должен вести роту», — со вздохом подумал капитан и понадеялся, что ко времени сражения Тарлов вернется в ряды Рязанского драгунского полка. С ним можно было чувствовать себя куда увереннее, чем с этим тугодумом.

Между тем Сергей подъехал к царской палатке и соскочил с лошади. Один из адъютантов шагнул к нему, но прежде чем успел хоть что-то спросить, раздался сдавленный голос Сергея:

— Я должен немедленно поговорить с Его величеством!

— Шведы? — спросил его адъютант.

— Нет, речь о другом, — ответил Сергей.

— О чем же? — загремел немного недовольный голос царя. Петр выглянул из палатки, подбородок его был наполовину выбрит и вымазан мыльной пеной, в руке была бритва, которой он ткнул в направлении Сергея: — Заходи, Тарлов!

Сергей, набрав в грудь воздуху, шагнул мимо адъютанта и проследовал в палатку за царем. Пока тот брился, стоя перед маленьким зеркалом, подвешенным к палаточной распорке, Сергей пытался подыскать слова.

— Так что ты хотел сказать, Тарлов? Давай быстрее, а то у меня нет времени, — поторопил его царь.

— Ваше величество, речь о Бахадуре. Я слышал, его схватили, — произнес Сергей срывающимся голосом.

Царь улыбнулся уголком рта.

— Это верно, мы схватили предателя и повесим его, — добавил он довольно.

Сергей то сжимал, то разжимал кулаки.

— Ваше величество, я прошу обратить внимание, что Бахадур последовал за Кирилиным не для того, чтобы совершить предательство, а потому, что я его обидел. Он сын степей и живет по иным законам, нежели мы, я ударил его, и в его глазах это было непростительно.

— Будь он честным парнем, он ответил бы тебе тем же, и этого было бы достаточно, вместо этого он вместе с другими предателями дезертировал к шведам. Вот это точно непростительно! — Голос царя звучал так, словно он вот-вот зайдется в припадке гнева, но Сергей не обратил на это никакого внимания и твердо произнес:

— Ваше величество, Бахадур спас вам жизнь! Это не в счет?

Царь вздрогнул от его решительного голоса и тут же выругался:

— Проклятье! Из-за тебя я порезался! — В ярости он отшвырнул бритву и поискал глазами что-нибудь, чем можно остановить кровь. Сергей заметил лежащий рядом платок и протянул царю.

Петр Алексеевич выхватил платок у него из рук.

— А теперь исчезни, дурак, пока я не приказал вздернуть тебя вместе с этим татарским предателем!

Сергей понял, что угроза нешуточная и он должен сдержаться. Сейчас он способен наорать на царя, как на слугу на постоялом дворе, который забыл почистить ему сапоги, а то и ударить его, но Бахадуру это не поможет. С тяжелым сердцем он круто повернулся и вышел из палатки, не отсалютовав и ничего не сказав.

Кицак стоял рядом с лошадью, словно тень, и только бросил короткий взгляд на лицо Сергея. Капитану не пришлось рассказывать о том, как прошла беседа с царем, — сдерживаться и приглушать голос было не в обычае Петра. О том, что царь разгневан, знали и часовые у палатки, и стоящие рядом офицеры, так что Сергей оказался мишенью для насмешливых взглядов. Несколько человек, завидовавших его доверительным отношениям с Меншиковым и Петром, злорадствовали, что он навлек на себя гнев их непредсказуемого государя.

Любой другой сейчас поплелся бы прочь с багровым от стыда лицом и поникшей головой, сделав вывод, что он ничем не может спасти Бахадура, но Сергей не думал отказываться от своих намерений. Он поманил Кицака за собой, чтобы поговорить с ним подальше от чужих ушей.

— Я не допущу, чтобы Бахадура повесили. Поскольку царь не готов проявить милость, мы его освободим.

Кицак смотрел на капитана так, словно тот на его глазах сходил с ума. Пока Сергей разговаривал с царем, он внимательно оглядел палатку, где томилась под арестом Сирин, и теперь мог привести дюжину доводов против попытки освобождения. Удвоенный караул у входа был только одной из них. Вокруг царской резиденции были разложены костры, и поскольку Сирин находилась внутри этого круга, ночью ее палатка была ярко освещена, а учитывая тройной круг охраны, это десятки глаз, наблюдающих за пленным. В такой ситуации попытка освобождения была явным самоубийством.

К своему собственному удивлению, Кицак согласно кивнул:

— Если ты собираешься освободить Бахадура, я с тобой!

Дело не в том, напомнил он себе, где ему жить или умереть. Он — изгнанник, а в степи человек без племени пропадет. Когда война закончится, у него не останется ничего, кроме лошади, сабли и добычи, да и ту он уже частью растратил. Не было такого места, куда Кицак мог бы вернуться, он не верил обещаниям Канга, что племя примет его и других скитальцев. Калмык со своими сторонниками сам был изгнан из орды, а потому вполне могло случиться так, что соплеменники отнимут у него и его соратников добычу и выгонят в степь без лошадей и оружия.

Умереть он мог и здесь, но с сознанием того, что он сделал все для этой удивительно мужественной девочки.

Погруженный в собственные планы, Сергей не заметил внутренней борьбы Кицака. Он протянул татарину руку:

— И мы это с тобой сделаем!

В глубине души Сергей сознавал, что шансы на успех ничтожно малы, но был готов пойти на жертву. По крайней мере, он покажет Бахадуру, которого любил и ценил больше любого другого человека, что у него есть друг, готовый умереть за него.

 

Сергей разыскал нескольких знакомых якобы для того, чтобы вспомнить старую дружбу, на самом деле ему нужно было разведать стоянки отдельных частей армии, мимо которых нужно будет просочиться во время бегства. Кицак тем временем бесцельно слонялся по лагерю, а потом уселся недалеко от входа и задумался, результат получался все тот же: он еще больший дурак, чем Сергей. Капитана явно ведет чувство к Сирин, которое он сам еще не понимает, и потому не в состоянии мыслить ясно, а вот он, Кицак, с открытыми глазами идет навстречу судьбе. Много раз у татарина возникало желание вскочить на коня и бросить эту затею, но у него не было цели, к которой стоило бы стремиться.

Пока Кицак сидел и предавался размышлениям, споря сам с собой, мимо быстро проехала карета, не остановившись перед часовыми. Один из солдат выругался и вскинул мушкет, но другой оттолкнул ствол:

— Идиот! Это карета, матушки Екатерины, в нее стрелять собрался?<