Этапы научного пути

Профессионально Ю. М. Лотман — филолог, педагог по призванию, известнейший профессор Тартуского государственного университета, одна из самых ярких личностей университетского города.

Дата рождения – 28 февраля 1922 года (Петроград).

Ю.М. Лотман вырос в семье потомственных петербургских интеллигентов. В 1939 г. он поступил на филологический факультет Ленинградского университета, но вскоре был призван в армию и с начала войны оказался на фронте; простым солдатом и сержантом прошел пути отступления и наступления, вплоть до Берлина. В 1946 г. он демобилизовался и успешно продолжал учебу в университете, который закончил в 1950 г. Однако, несмотря на фронтовые ордена и диплом с отличием, ему по причине еврейского происхождения не удалось поступить в аспирантуру, и он уехал работать в Эстонию, которая до конца жизни стала его второй родиной. Там, вдали от официальной советской науки и как бы в тени от нее, он быстро вырос в незаурядного ученого; в 1963 г. получил звание профессора и много лет заведовал кафедрой русской литературы (1960—1977). Рано заинтересовавшись семиотикой и структурализмом, применив эти новые науки к изучению русской культуры, Лотман, несмотря на замалчивание его трудов, сумел объединить вокруг себя многих независимо мыслящих ученых и стал общепризнанным основателем Тартусско-московской семиотической школы, получившей широкое международное признание. В постсоветской России его имя стало одним из немногих, не запятнанных идейным сотрудничеством с тоталитарным режимом[8].

Сам пройдя отличную школу, Ю. М. Лотман создает свою кафедру. Естественно, не на пустом месте. Естественно, не сразу. Кафедра русской литературы Тартуского университета — детище его рук — ныне известна всему славистическому миру. А его собственными учителями были те, кто составляет гордость и славу отечественной науки, — Н. И. Мордовченко, Г. А. Гуковский, М. К. Азадовский, В. Я. Пропп, Б. В. Томашевский и Б. М. Эйхенбаум. Именно в их семинарах и на их лекциях формировалась его личность как ученого и человека. Если к этому списку добавить имена В. М. Жирмунского, Ю. Н. Тынянова, Л. В. Пумпянского и О. М. Фрейденберг, которых Ю. М. Лотман считал своими «заочными» учителями, то станет ясно, что школа действительно великолепная. Ни до, ни после ни один университет Европы не мог похвастаться такой плеядой первоклассных специалистов, одновременно преподававших в одном университете. Сама живительная атмосфера Ленинграда была, пожалуй, главной питательной средой, которая дала ряд ныне живущих ученых крупного масштаба. Именно воспитанники Ленинградского университета этого периода составляют основное ядро гуманитарных кафедр Тартуского университета, ведущих преподавание на русском языке.

Филология в принципе есть тонкое и динамичное явление. И каждый раз бывает довольно трудно провести четкую границу между историческим, теоретическим или каким-либо другим ракурсом изучения литературы. Говоря же о такой яркой и многогранной фигуре, как Ю. М. Лотман, это сделать практически невозможно. Ведь именно в это время он читал полный курс истории русской литературы (от древнерусской до советской) и вел теоретические курсы «Введение в литературоведение» и «Теория литературы». Однако пафос и доминанта научного поиска продолжают лежать в сфере историко-идеологического изучения литературы.

Начало 1960-х гг. было не только периодом взлета общественной мысли, но и ознаменовалось целым рядом интересных событий: именно в это время прошел ряд принципиальных для развития филологической науки конференций и дискуссий. Наиболее важной, вероятно, явилась многолетняя дискуссия о структурализме в языкознании. Это была первая попытка поставить филологию в один ряд с так называемыми точными науками. И статья Ю. М. Лотмана «О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия структуры» (1963, впоследствии переведена на многие языки) была одной из первых работ в этом направлении.

Первый этап семиотических штудий был связан и с определением основных понятий этой, по существу, новой области гуманитарного знания, и с широкой экспансией семиотических идей и методов в попытке охватить максимально широкий материал. По сути дела, все продукты духовной и материальной культуры рассматривались как знаковые образования, и вполне естественно, что в трудах Ю. М. Лотмана эта широта дала себя знать. Но если в работах некоторых семиотиков она была проявлением дилетантизма, то огромный «исторический» опыт помог ученому и в этой ситуации остаться на высоком профессиональном уровне. Центральной идеей этого этапа было обоснование самостоятельности «языка» искусства, то есть язык понимался в широком семиотическом смысле, а не как объект лингвистического изучения.

Несколько позднее, уже в конце 1960-х — начале 1970-х гг., в качестве ключевого стало выступать понятие «текст» в значении семиотического термина, а не объекта специфически филологического изучения. Текст есть результат и продукт семиотической деятельности, произведение языка, искусства, культуры. Он является организующим началом культуры, в более специальном отношении — ее моделью. Именно понятие текста помогло установить тот факт, что культура не является неким статическим, синхронно существующим целым. Культура состоит из противоборствующих текстов, которые, даже в разных пластах культуры, находятся в постоянном взаимодействии и столкновении. Обнаружение этого факта потребовало самого тщательного изучения феномена текста, выявления его функций в рамках литературных культур разного типа, описания динамики смены функций текста в процессе исторической эволюции словесности. Эти теоретические положения привели и к значительным практическим результатам — была выработана (и не одна) методика монографического анализа текста, которая уже достаточно широко проникла в систему вузовского и школьного преподавания литературы. И опять-таки наиболее яркое явление этого этапа развития структурно-семиотических исследований — монография Ю. М. Лотмана «Анализ поэтического текста» (1972)[9].

Выявление динамической активности текста даже внутри одной культуры побудило обратиться к изучению не жестких, статических структур, а мягких, размытых, то есть перенести акцент изучения на периферию функционирования текста. Выявление новых закономерностей поведения текста (в широком семиотическом смысле) позволило перекинуть мостки уже к совсем далеким (на первый взгляд) от филологии проблемам — деятельности человеческого мозга, построению моделей искусственного интеллекта, так как оказалось, что именно на основе текстов культуры проще и эффективнее строить модели, имитирующие человеческий разум. Были предприняты попытки выделения особой области знания — «артоники», призванной рассматривать поведение роботов по моделям, созданным на основе изучения памятников культуры.

Кажущаяся «разбросанность» семиотических исследований конца 1960-х — середины 1970-х гг. имела и свои положительные аспекты: с одной стороны, оттачивалась методика семиотического анализа, с другой — расширение материала описания выявляло новые, ранее не замечавшиеся особенности конкретных знаковых систем. Требовалась общая теория, которая дала бы удовлетворительное объяснение специфики «материалов». Такой теорией на долгие годы становится теория культуры, точнее — семиотическая теория культуры. Если выход на теорию культуры первоначально был связан с осмыслением механизма функционирования культуры, то в дальнейшем рассмотрение явлений литературы и искусства, быта и поведения через культурологическую призму позволило создать единую концепцию семиотического механизма культуры, ее обобщенную модель. Заслуги Ю. М. Лотмана в этом деле широко известны[10].

Описать историческую и концептуальную систему Ю. М. Лотмана довольно сложно. И не только потому, что сами концепции находятся в постоянном развитии, он легко отбрасывает их и заменяет новыми, не заботясь о судьбе своих недавних идей, но и потому, что их трудно представить как систему. Без сомнения, такая система существует, но ее выявление осложнено и необычайной широтой материала, на котором и для объяснения которого она создана, и боязнью упустить нечто существенное, характерное для Ю. М. Лотмана как мыслителя.

Разумно, вероятно, в качестве особого этапа выделить период учебы в Ленинграде и первое десятилетие тартуской жизни. Доминанта этого периода — изучение идеологии как целостной системы. Наиболее характерное проявление ее — интенсивное изучение Гегеля, автора, как мы помним, системообразующего и системосозидающего. Именно идеи Гегеля дают общий стержень для описания идеологической системы, каковой являются литература и искусство. Основная задача исследователя в это время представляется как демонстрация и осмысление единства художественного и идеологического начала, куда искусство входит своей неспецифической частью. Второй момент, который, вероятно, следовало бы отметить, это интерес к социальной детерминированности мира литературы. Наиболее явно это проявляется в творчестве писателей и философов, принимавших непосредственное активное участие в общественной жизни и оставивших яркий след в гражданской истории России, — просветителей и декабристов.

Второй период в эволюции системы целесообразно выделять с начала 1960-х гг., когда результаты внутренней рефлексии Ю. М. Лотмана, вызванные глубокой неудовлетворенностью положением дел, совпали с общественно-научным движением этого периода. Характерно и то, что методико-методологическая переориентация была прежде всего результатом внутренней теоретической рефлексии, поскольку контактов с учеными, позднее составившими костяк тартуской школы, еще не было, а западная литература была недостаточно известна. Ю. М. Лотман большее удовольствие и большие импульсы получал от чтения источников (то есть художественной литературы), чем от чтения научных работ. Может быть, именно эта «неначитанность» (если этот термин даже в кавычках вообще может быть применен к работам одного из самых эрудированных современных ученых) и, с другой стороны, совпадение результатов внутренней рефлексии с потребностями научного развития в масштабе более широком, чем личность одного ученого, привели к появлению глубоко оригинальной и выдержавшей испытание временем научной теории.

Характерной чертой этого периода было выделение именно художественной специфики искусства. Естественно, это не означало отказа от завоеваний предшествующего периода, но доминанта научного подхода сместилась теперь на описание языка искусства и структуры текста. И теория художественного языка, и теория текста базировались на более глубокой и менее явно выраженной концепции, хотя именно она стала боевым лозунгом тартуской школы. Эта концепция получила название «вторичных моделирующих систем». Поскольку основным объектом изучения этого периода был язык искусства, то потребовалось уточнить, что он не просто рассматривается как объект, на который можно экстраполировать лингвистическую методику изучения, но его системность является системностью надстроечного порядка, так как первичным языком, в котором человек ориентируется в мире (то есть моделирует мир для себя и коллектива), является естественный язык, а все остальные надстраиваются над ним, то есть являются вторичными по отношению к нему, хотя они также принимают участие в формировании модели мира данного коллектива и личности. Концепция вторичных моделирующих систем оказалась необычайно плодотворной и стимулирующей в создании обобщающих концепций. Одной из специфических черт третьего этапа, намечаемого, как и два предшествующих, с большой долей условности, было выделение в качестве самостоятельных областей науки «лингвистики текста» и «культурологии».

Основная задача гуманитария — увидеть единое в разном и разное в едином. Это глубоко диалектическое положение в сфере науки о литературе реализуется в скрупулезнейшем анализе текста и его максимально широкой типологической ориентировке. Последовательное проведение в каждом исследовании принципа контраста (увидеть и показать различие близких или похожих явлений) и вместе с тем установление их изоморфизма в рамках человеческой культуры необходимо для эффективных занятий филологией. Именно владение материалом исследования и методом его изучения составляет сущность филологического и — шире — культурологического, общегуманитарного профессионализма.

Возможно, формированию такой позиции способствовало и своеобразное положение русской культуры — «быть на границе», на рубеже Востока и Запада в плане истории человечества. Это «пограничное» положение всегда побуждало к сопоставительной рефлексии в сфере исторического мышления, было внутренне присуще традициям русской литературы и философским медитациям. Для европейской традиции мышления Россия находилась на периферии цивилизованного мира, на его границе, для русской истории были более характерны мысли об особом пути и месте Руси в мировой истории, то есть она рассматривала себя как некий центр культуры. И эта черта национального филологического подхода в определенной мере (теперь уже ретроспективно) проявилась в понимании современного состояния и задач гуманитаристики. Небезынтересно указать на то обстоятельство, что данное положение имеет и глубокий семиотический смысл — знак возможно воспринять только на определенном фоне, и чем выше контрастность фона, тем лучше воспринимается сам знак. Но и само восприятие знака оказывается возможным только при определенном изоморфизме перцептивных структур[11].

Интерес и внимание к научным идеям Ю. М. Лотмана давно перешагнули границы страны. По данным официальной статистики, он является самым переводимым русскоязычным литературоведом. На иностранных языках опубликовано большинство его монографий. Статьи печатались более чем в пятидесяти зарубежных периодических изданиях. Основные работы переведены на английский, немецкий, французский, японский, шведский, испанский, финский, португальский, новогреческий, польский, чешский, венгерский, сербский, итальянский и другие языки. Свидетельством огромного интереса к системе идей Ю. М. Лотмана является и то, что ему первому из современных отечественных гуманитариев посвящена обширная специальная монография, выпущенная издательством Оксфордского университета, по его научным трудам проводятся специальные конференции, о нем написаны диссертации и готовятся новые. Благодаря Ю. М. Лотману национальная филологическая традиция (а благоговейное отношение к научной традиции, школе, учителям всегда характеризовало личность Ю. М. Лотмана) вновь предстала как самостоятельное и могучее научное явление.