В конце туннеля нет света.

 

ВОЗДУХ в трубе старый и застоявшийся, с липким привкусом нефти, но однако чище, чем тот, которым мы дышали с момента прибытия на Армагеддон.

 

Мы поснимали ребризеры и разговариваем пока идем.

 

Это помогает сломить монотонное вышагивание километр за километр, день за днем.

 

Идем за качающимся светом фонаря Полковника.

 

Примерно через километр, когда мы вышли за пределы Аверниса, трубопровод резко уходит вверх и выходит на поверхность пепельных пустошей.

 

Периодически он уходит то влево, то вправо или ныряет и поднимается над какими-то препятствиями.

 

Тут и там в попадаются повреждения от боев снаружи.

 

Нам приходится надевать ребризеры, когда мы проходим секции, в которых из разрывов сочится внешний свет.

 

Под ноги попадается пыль и пепел, задутый из пустошей.

 

В одном месте трубопровод настолько искорежен и разорван каким-то мощным взрывом, что нам приходится переползать скрученный металл.

 

Выйди из разрушенной трубы в пустоши, мы видим вздымающийся вдалеке Херон, примерно в тридцати километрах.

 

Шпили, высотой в тысячи метров, протыкают небеса словно темное копью, а их макушки утопают в низко висящих токсичных облаках.

 

Пламя вырывается из разрушенных остовов, и до сих пор видны признаки тяжелого сражения, когда артиллерийские батареи обстреливали нижние подступы.

 

Сам улей, будто гигантский сталагмит, возвышается над пустошами, утыканный при этом посадочными доками для шатлов и входами.

 

Даже издалека нам виден дым, исходящий из миллионов труб, он поднимается и зависает на верхних уровнях улья, добавляя смога, который затрудняет обзор его высоких башенок.

 

Контрфорсы, на которых располагались десятки тысяч бойниц, выдолблены и оцарапаны воронками и следами попадания снарядов.

 

Феррокрит изъеден тысячелетней эрозией и приобрел странные, текучие органические очертания.

 

В целом улей выглядит как огромный курган огненных муравьев, выросший из самого ядра планеты.

 

Все это напоминает мне Олимпию, мой родной дом, и не так давно произошедшую битву вокруг ульев на Ичаре-4, что так далек от этого места.

 

Через сотню метров труба продолжается, но я пользуюсь каждой секундой, чтобы впитать в себя темное величие Херона.

 

Мне представляются тысячи факторий, миллионы людей, работающих в кузнях и заводах, мастерских и гаражах.

 

Гул двигателей, лязг молотов резонирует во всем ульей - звуки моего детства.

 

Поколения живут и умирают дыша воздухом, который не обновлялся тысячелетиями, так и ни разу не попробовав воды, не переработанной из мочи живших до них пятиста прародителей.

 

Большинство ни разу в жизни не видели света, кроме как из светосфер.

 

А многие даже и не знают о существовании таких вещей.

 

И это может быть последний раз, когда я смотрю на этот улей во всем его великолепии, здоровый термитник человеческого усердия с собственной жизнью и собственной индивидуальностью.

 

Всего лишь через две недели его может не стать.

 

Он может повторить судьбу улья Гадес, превратиться в пустоши из воронок, в свидетельство орбитальной ярости Злобный десантников.

 

Эти миллионы душ, если не миллиарды, существуют в блаженном неведении относительно нависшей над ними угрозы.

 

И они обречены просто потому, что бессмысленно пытаться из спасти.

 

Так было всегда, и так должно быть в Империуме, где не считаются с миллионами или миллиардами жизней.

 

Конечно такие числа поражают. Но что волнует Императора всевидящего на Золотом Троне Терры, если миллиарды душ умирают вот так, сдерживая на планетах тьму?

 

Но это просто капля в море, среди миллионов океанов.

 

Армагеддон должен выстоять.

 

Я задерживаюсь на пару секунд, пока остальные лезут обратно в трубу.

 

Я не могу позволить Херону погибнуть.

 

Если он падет, тоже самое произойдет и с ульем Геди на Олимпе.

 

Не важно что будет со мной, или что со мной случится, я всегда был уверен, что Геди будет жить дальше, и будет столь же стар как и сам Империум, что он переживает войны, нищету, восстания и перевороты.

 

Люди меняются, к власти приходят то одни, то другие, но Геди всегда остается Геди.

 

А теперь это может оказаться прахом.

 

Возможно даже в эту секунду он представляет собой погребальный костер из трех миллиардов, разожженный орками или эльдарами, или тау, или предателями Бездонного Хаоса.

 

А может его уничтожили солдаты Империума.

 

Но если Херон устоит, тогда и Геди сможет, и тогда частичка меня будет жить вечно.

 

ПОСЛЕ дней пути пара километров ничего не значит. Трубопровод резко уходит вниз и направляется в скальное основание под пепельными пустошами к подулью Херона.

 

Мы решаем остановиться на несколько часов для отдыха, прежде чем приложить все усилия для исполнения нашей цели.

 

Тут внизу тишина, даже ветер не свистит в трубе, чтобы сломить молчание.

 

Закрываю глаза, но сон так и не идет.

 

Услышав царапанье, я открываю глаза и вижу, что Брауни скребет ножом свою лысину, убирая несуществующую щетину.

 

Сажусь, он оборачивается и смотрит на меня.

 

На темном лица белеют глаза, и они пялятся на меня из темноты.

 

Встав, он обходит спящего Фенна и садится рядом со мной.

 

- Почти на месте, - говорит он почти шепотом, чтобы не разбудить остальных.

 

Я киваю, но не понимаю, хочется ли мне разговаривать или нет.

- Как ты думаешь, как долго мы будем искать его?

 

- Сложно сказать, - я пожимаю плечами, - там целые полки Гвардии ищут его уже почти год и ни разу не видели, ну или так думает Фенн.

 

- Ну и как тогда мы найдем его? - нахмурившись, спрашивает он. - Мы можем бродить там неделями, месяцами, даже годами.

 

- Ничего подобного, - отвечаю я, и он внимательно смотрит на меня.

 

- Откуда ты знаешь? Что ты слышал?

 

- У Полковника всегда есть план, - говорю я, - и я ставлю на то, что он уже знает где фон Страб, а если нет, то точно знает как отследить его вовремя.

 

- Ты, кажется, в это уверен, - говорит он.

 

- Опыт, - через секунду отвечаю я, - Полковник никогда не проигрывал.

 

- Я вообще ничего о нем раньше не слышал, пока он не появился в башне заключенных, - молвит Брауни, глядя на спящего Шеффера.

 

Полковник лежит на спине, устроив голову на свой рюкзак.

 

Его плащ натянут под самый подбородок наподобие одеяла. Его можно принять за труп, если бы его грудь неглубоко не поднималась и не опускалась.

 

- Если он такой герой, то наверняка кто-нибудь знал бы его, или хотя бы откуда он появился?

 

- Ты когда-нибудь слышал о Тифон Прим? - спрашиваю я, наклоняясь поближе.

 

Он качает головой.

- А как насчет Ложной Надежды? Крагмира? Избавления?

 

- Неа, никогда о них не слышал, - отвечает Брауни, - а что?

 

- В том-то и дело, - говорю я, -

 

ты ничего не слышал о Полковнике, потому что он этого не хотел.

 

Вообще кто-нибудь знает, где он конкретно побывал?

 

Что он сделал?

 

Ну, может быть только инквизитор Ориель и парочка его таинственных друзей.

 

Может быть Магистр войны или маршал сектора.

 

Но я не слышал о нем от других.

 

Насколько я знаю, он может оказаться сыном Высшего Лорда Терры, или даже внебрачным отпрыском раба-гладиатора.

 

Мы некогда даже считали, что он демон в обличье человека.

 

Брауни ржет, после нервно смотрит на остальных.

 

- Это уже перебор, да? - спрашивает он.

 

- Я видел, как ему оторвало руку плазменным выстрелом, - говорю я.

 

Брауни смотрит на руки Полковника, сложенные на груди, словно у трупа, ожидающего, когда его уложат в гроб.

 

- По мне, так с ними все в порядке, - говорит он, - так ты утверждаешь, что он не человек?

 

- Да не слушай его, - вклинивается слева от меня Лори, перекатываясь на бок.

 

- Полковник такой же человек, как и мы с тобой.

 

Брауни не может удержаться и украдкой смотрит на нее.

 

Он явно разглядывает ее алебастровую кожу и снежно-белые волосы.

 

- А что? - говорит он. - В словах Кейджа есть смысл.

 

Лори одаривает меня внимательным, тяжелым взглядом и я отворачиваюсь, задумавшись о том, что он знает.

 

Что Ориель рассказывал ей обо мне?

 

И что насчет Охебса?

 

Ориель знал, или подозревал, что я псайкер.

 

Он озвучил свои опасения кому-нибудь еще?

 

Лори стучит пальцем себе по макушке, и мое сердце замирает.

 

- Кейдж слегка не в себе, не так ли, Кейдж? - спрашивает он.

 

Я одариваю ее хмурым взглядом.

- У него тут немного не хватает, вырезали на последнем задании.

 

- И как это связано с Полковником? - спрашиваю я, повышая голос. - Ты же сама думала, что с ним что-то не так.

 

В желтом свете фонаря над нами вырисовывается тень.

 

Мы поднимаем глаза - там Полковник, его лицо в тени.

 

Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на каждого из нас, его глаза - едва видимые щелочки.

 

Левой рукой он снимает перчатку с правой и протягивает ее вперед.

 

Я ожидал увидеть металл или аугметику, но там загрубелая и морщинистая кожа, запястье поросло маленькими волосами.

 

Он наклоняется вперед и машет рукой перед моим лицом.

 

- Они отрастили мне новую, - говорит он, склоняясь еще ниже.

 

- Кто? - спрашивает Брауни и вздрагивает, когда Полковник обращает свой взор на него.

 

- Техножрецы, конечно же, - отвечает он, снова натягивая перчатку, - три недели беспрестанной боли, когда растет кость, новая плоть сращивается со старой, а кожа твердеет под светом специальных ламп.

 

- Вы никогда об этом не упоминали, - говорю я, и Полковник выпрямляется.

 

- А с чего бы? - спрашивает он. - Ты можешь бояться и ненавидеть Инквизицию, но они могущественные союзники и у них есть свои методы.

 

Новая рука это не быстро, но все же не так долго, как когда они восстанавливали мою спину, после того как ее перемолол танк.

 

Он снова наклоняется вперед, его лицо в считанных сантиметрах от моего.

 

- Ты думаешь я родился с этими глазами, Кейдж? - спрашивает он, от его шепота по спине бегут мурашки. - Они даже глаза могут вырастить, ты знал об этом?

 

Но эти от донора.

 

- И кто им был? - пересохщим голосом спрашивает Лори, при этом пристально глядя на Полковника.

 

Ее рука непроизвольно касается моей.

 

- Еретик, который согрешил против Бога-Машины, - вещает Шеффер, - теперь он безмозглый сервитор, которому не нужны глаза, чтобы следить за возмущениями плазмы в реакторе боевого корабля.

 

- Гребануться можно, - говорю я, качая головой, -

 

а что еще они сделали с вами?

 

Он озадачено смотрит на меня.

 

- Может это и звучит как наказание, - говорит Полковник.

 

Я вижу как позади него проснулись остальные и теперь внимательно слушают.

 

Эразм так выпятил глаза, что кажется будто они вот-вот взорвутся.

 

- Это не мера наказания, это дар. Во мне поддерживают жизнь уже в течении шести поколений, это примерно триста лет.

 

Три века на службе Императора - три века почитания.

 

- Вы три века обманываете смерть и не знаете ничего кроме войны? - спрашивает Лори, чем заслуживает горький смех Полковника.

 

- Жизнь - это война, Лори, вы об этом знаете лучше всех, - молвит он, -

 

я не был создан для сражений как вы, но в своей мудрости Император даровал мне редкий талант, встречающийся не так часто.

 

Я никогда не проигрываю, и пока я жив, никогда не проиграю.

 

- О чем это он, когда говорит, что вы были созданы для сражений? - спрашивает Брауни, глядя на Лори. - Что это значит?

 

Лори не отвечает, только кривится Полковнику.

 

- В чем дело, Лори? - спрашивает Шеффер. - Тут нечего стыдиться и нечего скрывать.

 

Ты ведь ни какая-то низко рожденная от любовницы губернатора.

 

Расскажи им, кто ты такая и гордись этим.

 

На ее лице появляется печаль.

 

Она умоляюще смотрит на Полковника, тот отходит назад, отводит взгляд и скрещивает руки.

 

Она смотрит на остальных, затем на меня.

 

- Я одна из пятиста братьев и сестер, - говорит она, опустив взгляд и склонив голову, -

 

нас вывели в инкубаторах из семени самого Махариуса.

 

Вскармливали искусственными стимуляторами, а боевые доктрины закачивали прямо в разумы.

 

Она умолкает, руки на коленях сжимаются, а плечи трясет от гнева.

 

- Они думали, что смогут создать совершенного солдата, - не оборачиваясь произносит Полковник.

 

- Они взяли семя великого Махариуса без его спроса перед самой его смертью.

 

Веками они тайно трудились, держа свою цель в стороне от других техножрецов.

 

И полагаю, у них все получилось.

 

Из пятидесяти тысяч попыток было создано пять сотен здоровых детей.

 

С самого неестественного рождения для сражений было воспитано пять рот бойцов.

 

- Я последняя, - говорит Лори, все еще глядя на покрытый нефтью пол.

 

Когда она поднимает глаза, в них стоят слезы. Она смотрит на меня и ее гнев возвращается.

 

- Когда умер Лорон, я осталась совсем одна.

 

Ты думаешь это ты страдал, полагая, что в Коританоруме выжил только ты?

 

А что если бы это ты был живым доказательством богохульного эксперимента, проведенного изгоями и еретиками?

 

- Техножрецы понимали как устроено тело, даже разум, и все методы, с помощью которых можно было всем этим манипулировать, - продолжает Полковник, -

 

но они ничего не знают о душе.

 

Во всех своих учениях они упускают одну вещь. Веру. Веру в Императора.

 

- А что стало с остальными? - спрашиваю я. - Я знаю, что твою роту уничтожили во время авианалета, но что случилось с остальными четырмя?

 

- Все полегли в сражениях, - говорит Лори, - на Ичаре-4, Метуселе, Лазаре Секунда.

 

Их оставили самих по себе, их избегали другие полки - легкая мишень.

 

В молчании перевариваем сказанное.

 

Встает Данмор.

 

- Что ж, раз уж мы сегодня решили открыться, то я вам кое-что расскажу, - говорит он, - как вы думаете, почему меня назвали Брауни?

 

- Я думал, что из-за твоего цвета кожи, - говорит Кин-Драгг, но Брауни качает головой.

 

- Когда я первый раз попал на поле боя, - продолжает он, глядя себе под ноги, - и когда впервые попал под обстрел, я обделался.

 

В буквальном смысле. Обосрался.

 

Вот почему меня назвали Брауни.

 

Мы сидим и ошеломленно молчим, первой начинает ржать Лори.

 

Ее смех переходит в хрюканье, и тут уже рубит нас всех, кроме Полковника, он стоически хранит молчание.

 

- Серьезно? - меж вздохов умудряется вставить Лори. - Тебя назвали Брауни, потому что ты наложил себе полные штаны во время первого боя?

 

Брауни тоже ржет, во тьме белеют его зубы.

 

- Чертовски верно, я обгадился, - с усмешкой молвит он, - в двадцати метрах передо мной рванул снаряд и меня накрыло кровью и кишками.

 

И пока я лежал и орал, то наделал в штаны.

 

Вот после этого я решил для себя обучиться стрелять из самой большой пушки, что у нас была.

 

Да я даже пытался податься в полк артиллерии, но когда они обнаружили, что я уже пехотинец, то вышвырнули меня обратно.

 

- Ну тупица, - бормочу я, облокачиваясь на стенку трубы и закрывая глаза. В данный момент у меня нет желания исповедоваться в чем-либо.

 

Все еще посмеиваясь, остальные расходятся. Я тоже отваливаю и меня наконец-то одолевает сон.

 

КАЖЕТСЯ, что прошло совсем ничего, когда меня будят какие-то шаги и царапанье.

 

Я даже не осознавал, насколько я чертовски устал.

 

В мозгах до сих пор каша, но я собираю свои вещи и плетусь за Кин-Драггом.

 

Немного нужно усилий, чтобы пойти, передвигать ноги.

 

Концентрируюсь на застежках рюкзака Кин-Драгга в паре метров передо мной.

 

Отчего я чувствую себя так вяло?

 

Взглянув за плечо Кин-Драггу, я понимаю что и остальные тоже едва передвигают ноги.

 

Мы все сильно устали - буквально безмозглые зомби.

 

Ноги сводит судорогой и при каждом вдохе я чувствую боль в груди.

 

Раны на моем лице пульсируют и снова открываются. Кровь стекает по щекам и подбородку.

 

Вижу, как слегка шатается Полковник, и протягивает руку, чтобы не упасть.

 

Фонарь выпадает и с лязгом успокаивается в нефти, собравшейся на дне.

 

В этот момент я осознаю, что это не просто усталость.

 

- Ребризеры! - хриплю я, но меня, кажется, никто не слышит.

 

Дико потею, лицо горит огнем, а руки сальные от пота.

 

Прошаркиваю мимо Кин-Драгга и хватаю Полковника.

 

- Газы! - умудряюсь прохрипеть я, указываю при этом на ремень, где висит ребризер Полковника. - Воздух!

 

Он тупо кивает, но ничего не делает.

 

Копошусь с собственной маской, едва чувствую свои неуклюжие пальцы, они словно жирные сосиски.

 

Умудряюсь натянуть ребризер.

 

Фильтрованные воздух наполняет мои легкие.

 

Несколько коротких вдохов прочищают разум настолько, что я выдергиваю маску Полковника и натягиваю ему на лицо.

 

Он взмахом отгоняет меня и я помогаю Кин-Драггу. Медленно, словно под водой или без гравитации, остальная команда достает свои маски, возятся с ремнями и застежками.

 

Сбрасываю свою рюкзак и из кармана достаю защитные очки.

 

Линзы-фильтры поглощают практически весь свет от фонаря, но зато практически сразу проходит резь в глазах. Ко мне шатаясь подходит Фенн и с отчаяньем показывает на свою маску.

 

Склонившись вперед, я смотрю на его лицо и вижу небольшую трещину, как раз под носовым фильтром.

 

Забыв про свой рюкзак, я хватаю его и тащу вперед мимо Полковника.

 

Надеюсь, что вскоре мы пройдем место скопления газа.

 

У Фенна начинаются конвульсии.

 

Его пальцы впиваются в мой рукав, а ноги при ходьбе дергаются от спазма.

 

Подставляю под его руку плечо и полунесу, полутащу его вперед.

 

За спинами тухнет свечение фонаря и мы погружаемся во тьму.

 

Под ногами что-то хрустит и трещит, а пол становится скользким.

 

Пару раз вес Фенна выбивает меня из равновесия, и мы кучей валимся на пол.

 

С трудом поднимаю его, рука упирается в какую-то мягкую, пушистую массу.

 

Что-то корчится в моей хватке, и я отдергиваю руку, задыхаясь от мерзопакостного ощущения.

 

Поднимаю нас на ноги и тащу дальше изо всех сил, часть меня рада тому, что во тьме ничего не видно.

 

Понятия не имею, насколько далеко мы ушли, или сколько он еще продержится.

 

Внезапно для меня труба иногда сгибается, и я едва не проскальзываю по наклонной поверхности, спасает только то, что я знал, что труба меняет направление.

 

В одном месте ощущаю своим лицом порыв ветра, разворачиваюсь взглянуть, но ничего не видно.

 

Возможно это просто вспомогательная труба или какая-то вентиляция.

 

Решаю остановиться, надеясь, что воздух чист.

 

Хотя тут же снова останавливаю себя, так же осознавая, что как раз оттуда может поступать токсин.

 

Не могу сказать, насколько далеко мы ушли, может быть на два километра, но Фенн начинает успокаиваться.

 

Я не вижу его, поэтому осмеливаюсь снять свой ребризер.

 

Вдыхаю полной грудью, но это обычный застоявшийся воздух. Снимаю маску с охотника за орками, он с усилием глотает.

 

Кашлем его сворачивает пополам.

 

Затем он заваливается набок, выпадает из моей хватки, и я в кромешной тьме снова нащупываю его руками.

 

Падаю рядом с ним. Мы оба тяжело пыхтим, и не способны из-за этого вымолвить и слова.

 

Сидим в молчании и полной темноте, надеясь, что нас вскоре догонят остальные.

 

Надеясь, что они не умерли.

 

* * *

 

НА САМА деле проходит не более получаса, прежде чем мы видим свечение фонаря, хотя по нашим ощущениям прошло никак не меньше половины дня.

 

Разумеется во мраке кто-то есть, эти существа стремительно разбегаются, касаясь моих ног и царапая подошвы.

 

Когда свет приближается, я вижу Полковника, а за его спиной остальных.

 

Он проходит мимо, даже не взглянув на меня. Брауни у моих ног сваливает мой рюкзак и протягивает руку, чтобы я мог подняться.

 

Лори помогает Фенну. Благодарно кивнув, Фенн встает в ряд.

 

Забрасываю за спину свою рюкзак и замыкаю цепь, иду за хромающим Кин-Драггом.