Диасхизис2и обратное развитие афазии
1 Статья Ю. А. Флоренской опубликована в кн. «Труды I Московского медицинского института и Института неврологии, психиатрии и профилактики». Т. I, вып. 6. М., 1936. 2 Диасхизис – особый вид шока, развивающегося в нервных центрах вследствие прекращения поступления к ним возбуждающих импульсов из-за повреждения определенных участков мозга. (К. Монаков, 1914)
В основе логопедического подхода к афазиям лежит вопрос об активном лечебном воздействии на патологическое явление. Речь афазика восстанавливается далеко не сразу: она требует терпеливой и длительной работы. Отсюда ясно, что теоретические интересы логопедии обращаются раньше всего к динамической стороне заболевания. Афазии в сознании логопеда выступают как некоторый процесс, который имеет свои собственные законы обратного развития, различные в зависимости от синдрома, этиологического момента, возраста, характерологических особенностей преморбидной личности, уровня ее интеллектуального развития, времени активного вмешательства и т. д. Внимание логопеда сосредоточено главным образом на репрессивной фазе, на выяснении именно этих законов течения и методов активного воздействия на них. Сложность афазий и множественность факторов, принимающих участие в процессе обратного развития, придают каждому случаю особый, индивидуальный характер. Таким образом, слова Монакова, что нет афазий, но есть афазики, приобретают в логопедии свое настоящее и полное значение. В логопедическом аспекте афазии получают свое дополнительное освещение; здесь объективные методы исследования, не только неврологического, но также и экспериментально-психологического, пополняются субъективными психопатологическими данными и непосредственным и длительным клиническим наблюдением над всеми психическими проявлениями больного. Отсюда понятно, что тщательное наблюдение за всеми мельчайшими особенностями в поведении больного и за всеми его ошибками и поправками в борьбе за восстановление утерянной функции приобретает в логопедии первостепенное значение. Логопед изучает столько же речь больного, сколько и личность со всеми ее компонентами – здоровыми и больными; здесь наряду с прямым проявлением болезненного состояния центральной нервной системы огромное значение имеют компенсаторные механизмы, которые в свою очередь опираются на преморбидную личность. Поэтому каждый этап обратного развития афазии расценивается отнюдь не только с точки зрения прямого восстановления речи, т. е. приобретения запаса дифференцированных слов и правильных грамматических связей; то и другое лишь путь, через который налаживается вся внутренняя структура комплексной функции. Таким образом, основная динамика обратного развития базируется на убывании явлений диасхизиса. Однако исчерпывает ли диасхизис всю сложность патофизиологических и психопатологических состояний, в которых речь представляет собой лишь стержневой момент? Очаг выпадения, образующийся вследствие повреждения нервной ткани, так же как и явления диасхизиса, ведет к функциональной перекомбинации невродинамических отношений в соответствии с новыми условиями мозговой деятельности. Но так как явления диасхизиса характеризуются в основном именно своим временным действием и подвижностью и, далее, так как состояние больного представляет некоторую равнодействующую целого ряда факторов, из которых многие, как, например, внешний фактор, также подвижны и изменчивы и кроме того активны, то и сама перекомбинация невродинамических отношений должна дать, по существу, неустойчивое равновесие. Огромное значение, которое принадлежит диасхизису в процессе естественного обратного развития афазии, выдвигает перед логопедами вопрос о принципах активного воздействия на это явление. Здесь раньше всего приходится задуматься о сроках обратного развития афазии. Сколько времени может продолжаться действие диасхизиса, т. е. когда наступает фаза клинически стойких остаточных явлений? В логопедической практике известно, что речь больных сохраняет неожиданно долго некоторую пластичность и доступность психо-ортопедическому влиянию. Последнее наблюдается даже в случаях, которые в жизни не дают никаких самостоятельных сдвигов на протяжении многих месяцев или даже лет и которые поэтому, казалось бы, с полным правом причисляются к остаточным и стойким хроническим состояниям. Подобные больные ошибочно рассматриваются только с точки зрения трудоустройства и тем самым лишаются своевременной необходимой им речевой ортопедии. Приводим краткие сведения из истории болезни нескольких наших больных, которые кажутся нам достаточно яркими для подтверждения некоторых из вышеуказанных положений.
История болезни I. Больная Д., получила травму головы 18 марта 1933 г. в возрасте 16 лет; отец больной в приступе душевного расстройства ночью убил свою спящую жену и пытался убить свою дочь. Последняя доставлена в больницу в бессознательном состоянии. Согласно истории болезни, полученной нами из хирургического отделения N-й городской больницы, при осмотре больной у нее обнаружена на месте соединения левых костей черепа – височной-лобной-теменной – рана с неровными краями, размером около 34 см в окружности. Из-под мягкого покрова извлечены костные осколки. Твердая мозговая оболочка напряжена, не пульсирует; шприцем Рекорда из-под нее уделено несколько кубических сантиметров темной крови, мягкие ткани подшиты; 20.III тем же способом вновь удалено 30 см3 крови. Температура 39°, ослабление сердечной деятельности, парез мышц половины лица, непроизвольное мочеиспускание и дефекация; 22.III сознание прояснилось, глотание расстроено. С 30.III общее состояние улучшается, начинает ходить, парез правой руки, моторная афазия; при попытке писания левой рукой чертит палочки вместо букв. 10.IV рана зажила без нагноения, общее улучшение психического и физического состояния, не говорит, пишет бессвязно, с пропусками букв и слогов. Чужую речь понимает. С 25.IV пишет удовлетворительно, паралич лица сглаживается, говорит с трудом два слова: «папа», «мама». Умственное состояние соответствует 7–8 годам. 28.V выписалась, объясняется письменно, настроение ровное, спокойное. Направлена в Москву для специального лечения. 1.VI 1933 г. освидетельствована проф. А. А. Капустиным. Отмечается: на черепе в области левой теменной и височной кости дефект костного покрова кругловатой формы, размером 6´6 см; заметная пульсация мозгового вещества. Со стороны черепно-мозговых нервов: III – небольшой птоз слева; III–IV–V – движение глазных яблок в пределах нормы; V – норма, VII – рот тянет влево; нахмуривание лба и закрывание глаз справа слабее, чем слева, XII – язык уклоняется вправо. В конечностях: сжимание правой кисти слабее, чем левой. Походка правильная. Речь: понимает все обращенные к ней вопросы, отвечает письменно, выговаривает только несколько гласных: а, у, и говорит два слова: папа, мама. Повторение не удается даже приблизительно. Почерк сравнительно удовлетворительный; психически больная доступна, ориентирована. Клинический диагноз: дефект костей черепа, травматический менингоэнцефалит с моторной афазией. Из анамнестических сведений, которые нам удалось получить от знакомых, выяснилось, что отец больной среднего возраста, по характеру мягкий, безвольный, в последнее время переживал периоды тревожного страха в связи с материальной необеспеченностью, собирался покончить самоубийством из-за страха голода. Совершенное преступление вполне неожиданно для окружающих. Мать, среднего возраста, отличалась очень тяжелым характером, наблюдались какие-то припадки с расстройством сознания. Наша больная – единственная дочь, росла здоровой, училась удовлетворительно, окончила семилетку, после чего вопреки желаниям родителей поступила статисткой в опереточную провинциальную труппу. Всегда была очень избалованной, требовательной, своевольной, капризной, стремилась на сцену. Поведение больной во время первого же приема поражает несоответствием между ее положением и ее состоянием; хотя ей неизвестны все подробности драмы, однако она знает, что отец и мать умерли. В настоящее время находится в чужом городе, не обеспечена, будущее неопределенное. Тем не менее больная весела, по-детски любопытна, игрива, держит себя свободно и развязно. Всем своим поведением и видом напоминает девочку лет 12, к своей речи относится явно некритически, никаких попыток объясняться при помощи устной речи не делает, общается при помощи записок. По условиям работы в институте больная не принята; подруге больной дана первая инструкция относительно занятий – разучивания обиходных слов. 1.VIII 1933 г., т. е. через 41/2 месяца после травмы, больная приступила к психо-лого-ортопедической работе; за это время ее речь не дала решительно никаких сдвигов.
Таким образом, с 18.III по 25.IV у больной наблюдалось быстрое убывание явления диасхизиса, причем обратное развитие заболевания не коснулось речи. К началу лечения из всего своего преморбидного лексикона сохранила только два слова; а за месяц самостоятельной работы с подругой выучила одно. Речевой импульс резко понижен – объясняется очень живо и свободно, но только письменно. В письменной речи обнаруживает некоторый запас слов, обилие парафазий и аграмматизмов. Интересно отметить, что менструации, наступившие у больной в 12 лет, после травмы и до настоящего времени не появлялись; с этого же времени «она не умеет плакать», так как нет слез. С первого же месяца специальной психо-лого-ортопедической работы больная восстановила почти все звуки и начала восстанавливать слова; на втором месяце произносила уже совершенно определенно около двух десятков слов и наметила приблизительно большое количество других, как то: название окружающих предметов и лиц, название цветов, числовой ряд и т. п. Постепенно восстановился речевой импульс. Лечилась всего около 11/2 лет, но занятия посещала неаккуратно; тем не менее в настоящее время речь восстановлена со стороны запаса слов и грамматических связей; остается только некоторая неловкость в произношении чисто дизартрического характера, обслуживается речью, самостоятельно зарабатывает и работает на производстве. Течение болезни приводим ниже, здесь же считаем нужным подчеркнуть то инертное состояние речевой сферы, которое было у нее до начала лечения и на фоне которого больная не давала никаких сдвигов под влиянием естественных раздражителей окружающей жизни и даже специальных занятий, проводившихся в последние месяцы до начала лечения с подругой. Подобное состояние вызывало у окружающих, в том числе и у некоторых врачей, более чем критическое отношение к возможному восстановлению речи. Больная была уже намечена к отправлению в один из домов для хроников на периферию, и только активное вмешательство со стороны специалистов-логопедов дало возможность оставить ее для лечения в Москве. Правильно построенная систематическая психо-лого-ортопедия, наоборот, с удивительной быстротой развернула речь больной и включила ее в социальное обслуживание личности. Однако процесс восстановления речи или течение обратного развития афазии прошло под знаком яркого и длительного нарушения общего равновесия центральной нервной системы (см. ниже); оно отразилось и на психическом состоянии больной, и на состоянии ее эндокринно-вегетативного аппарата. Не менее интересна в этом отношении наша больная К. (случай 2).
История болезни II. Больная К., 25 лет, направлена в институт в апреле 1932 г. В конце 1930 г., т. е. за два года до поступления, К. перенесла брюшной тиф (?), осложненный энцефалитом, из которого вышла с явлениями моторной афазии. Согласно полученным сведениям, болела 6 месяцев, из них первые два сознание было затемнено. По выздоровлении первое время соображала очень медленно, «немного говорила», затем забыла все слова; в настоящее время произносит только два: Катя, Шура (имена родных); при этом была вполне ориентирована, понимала обращенную к ней речь; к своей речи относилась, видимо, некритически, в остальном вела себя правильно. Стала очень зябкой и раздражительной. Речь за два года не дала никаких сдвигов ни в ту, ни в другую сторону. Наследственность: отец умер 40 лет от туберкулеза гортани, страдал запоями. Мать, 52 года, порок сердца, уравновешенная; имела 9 родов, из них один мертворожденный, четверо умерли в раннем детстве от неизвестной причины. Сестра страдает сильными головными болями, остальные здоровы. Наша больная – третья по счету, росла здоровой, общительной, получила низшее образование, оставалась несколько раз в одном классе. По характеру была всегда спокойной, ровной, уживчивой, общительной, работящей. Состояние больной при поступлении: среднего роста, ближе к пикническому сложению. Согласно данным обследования проф. А. А. Капустина, со стороны нервной системы отмечается: реакция зрачков живая, глазные яблоки слегка не доводит до наружного угла, конвергенция удовлетворительная. Рот тянет влево, язык уклоняется вправо, мягкое нёбо тянет влево. Сухожильные рефлексы высокие, справа веерообразное расхождение пальцев при вызывании симптомов Гордона и Бабинского. Тонус в правых конечностях повышен, двусторонний симптом Кернига. Чувствительность понижена на правой ноге до D12, частично на пальцах правой руки. Со стороны вегетативной нервной системы особых уклонений не отмечено. Речь: больная понимает обращенные к ней вопросы, исполняет все простые поручения, знает назначение всех предметов. Произвольная речь резко расстроена – в ответ на вопросы издает несколько неясных и нечленораздельных звуков, объясняется пантомимой. Произвольное повторение также не удается. При непроизвольной, ненамеренной речи проскальзывают отдельные слова, иногда автоматическое повторение части вопроса. При попытке вызвать произвольно те же слова больная дает свой обычный нечленораздельный лепет. Попытки самостоятельного письма ограничиваются подписыванием своей фамилии с пропусками и заменой букв. Списывает лучше, но тоже с пропусками и грубыми ошибками. Цифровой ряд письменно дает довольно свободно, но при этом некоторые цифры повторяет по два раза, например 5, 6, 7, 7, 8, 8, 9. Читая про себя, видимо, что-то понимает; алфавит на кубиках показывает неуверенно, хотя верно; сама ни одной буквы назвать не может. Поведение больной правильное, она стремится к занятиям, доверчива к окружающим, старается быть очень исполнительной; правильно ориентируется во времени и окружающих лицах, но к больным, даже однотипным, относится без всякого интереса. Сосредоточена главным образом на своей речи. На протяжении трех лет больная три раза поступала в логопедическое отделение, но курса лечения ни разу не закончила. Первое поступление – в мае 1932 г., т. е. через 11/2 года от начала заболевания; лечилась 2 месяца; после перерыва в 41/2 месяца возобновила работу, но через 11/2 месяца вновь выбыла; снова приехала через 1 год 2 месяца и пролечилась 5 месяцев, опять выбыла, не закончив лечения. Каждый из периодов лечения давал больной значительные сдвиги в процессе обратного развития афазии; свободные от лечения промежутки, которые больная проводила в деревне, не давали почти никаких ни качественных, ни количественных изменений в речи.
Отмечаем, что в первый период от начала заболевания до начала речевой ортопедии больная, по словам родных, восстановилась психически; что касается речи и письма, то здесь не наблюдалось никаких указаний на процесс обратного развития афазии и аграфии, о чем, впрочем, с достаточной ясностью свидетельствует настоящее состояние больной. Казалось бы, что подобная стойкость симптоматики в продолжение 18 месяцев дает право в этом случае, так же как и в предыдущем, говорить об остаточных явлениях и вести больную по линии трудоустройства, а не лечения. Между тем с первого же месяца лечения больная выявила живость и сохранившуюся подвижность речевой сферы. По-видимому, активное вмешательство психо-лого-ортопедии нарушило состояние временного затора, стимулировавшего остаточную фазу вследствие своей длительной неподвижности. Однако, как мы увидим дальше, у обеих больных сдвиг в речи сопровождался нарушением равновесия не только речевой области и даже не только всей центральной нервной системы, но, по-видимому, вовлек в этот процесс перестановки и вегетативный аппарат. Этот последний факт мы считаем особенно знаменательным и интересным с точки зрения патофизиологии. Отсюда можно было бы сделать вывод, что состояние равновесия центральной нервной системы было также лишь временной функциональной фазой, которая ожидала своего разрешения в дальнейших этапах обратного развития заболевания. С точки зрения затронутых нами вопросов наша больная представляет еще и другой интерес. Она проделывает свой далеко не законченный процесс обратного развития афазии на протяжении более 31/2 лет. Все динамические фазы обратного развития проходят, как было сказано выше, в процессе лечения; вне активного психо-ортопедического воздействия больная не дает почти никаких сдвигов. Таким образом, выявилась длительно сохранившаяся способность речевой сферы к функциональной подвижности, а также значение активного лечебного фактора в процессе обратного развития афазий. Наконец, он подчеркнул в клиническом наблюдении какую-то связь между динамическим состоянием речевой сферы и неустойчивым состоянием всей центральной нервной системы, которая в период обратного развития афазии выводится из равновесия при воздействии на пострадавшую речевую сферу. Резюмируя вышесказанное по поводу двух приведенных случаев, можно отметить: 1) длительность пассивного состояния речевой сферы до начала лечения; 2) ее латентно сохранившуюся способность к динамическим процессам обратного развития; 3) сравнительную незначительность, но целенаправленность провоцирующего момента, который вызвал сдвиг и нарушил временное функциональное равновесие речевой сферы; 4) кратковременность его влияния в сравнении с пассивными периодами; 5) нарушение равновесия всей центральной нервной системы при нарушении равновесия речевой сферы. Компенсаторные механизмы, как мы увидим в нижеприведенном материале, обнаруживают гораздо меньшую подвижность и реактивность наряду с известной ограниченностью поля своей деятельности.
История болезни III. Больной З., 22 лет, столяр, поступил в логопедическое отделение в январе 1932 г. с тяжелыми явлениями сенсорной и моторной афазии, развившимися у него в январе 1931 г., в возрасте 18 лет, после эпилептического статуса. В декабре 1929 г. больной перенес какое-то лихорадочное заболевание, которое началось с судорожных припадков с расстройством сознания. Болел всего около 2 месяцев с диагнозом воспаления легких и менингита под вопросом; вышел из своего заболевания без особых последствий. В ноябре 1930 г. повторилось аналогичное заболевание, которое длилось также 2 месяца; по выздоровлении был «вялый и скучный». После третьего приступа – в январе 1931 г., который выражался в неожиданно наступившем эпилептическом статусе, у больного появилась картина настоящего состояния. В анамнезе у больного имеются указания на преждевременное рождение 81/2 месяцев; ночное недержание мочи до 5 лет; 11 лет ушиб головы с кратковременной потерей сознания, из которого перешел в состояние возбуждения – «кричал». У больного одновременно обнаружен перелом ноги в области колена; 16 лет попал под автомобиль и вторично получил ушиб головы, сопровождавшийся также кратковременной потерей сознания, и перелом той же ноги и руки. После этого случая появились головокружения, головные боли и приступы необузданной раздражительности. При поступлении в логопедическое отделение в январе 1931 г., согласно консультации проф. А. А. Капустина, со стороны нервной системы отмечается: нистагмоидные подергивания при крайних положениях с обеих сторон; зрачки правильной формы, реакция на свет сохранена, движения глазных яблок во всех направлениях сохранены; рот тянет влево, небольшая ригидность затылка, клонусоид левой стопы, лицо амимично. Сухожильные рефлексы живые, брюшные справа отсутствуют, слева нижний ослаблен. Симптом Кернига слабо выражен. Диффузное повышение тонуса. Патологических рефлексов и атаксии нет. Себорея лица. Речь: спонтанная почти отсутствует, повторяет с яркими парафазическими явлениями, очень медленно, намечается дизартрическое расстройство. Мимическую речь понимает не вполне, брадилалия. Большинства обращенных к нему вопросов, по-видимому, не понимает. Клинический диагноз – резидуальные явления после эпидемического энцефалита (?) с явлениями сенсорно-моторной афазии, паркинсонизм. Исследования зрения, дна глаза и слуха произведены позднее, когда с больным был установлен некоторый контакт, никаких уклонений от нормы не обнаружено. На первых занятиях спонтанная речь почти отсутствует, речевой импульс резко понижен, сидит все время молча почти без движения, с застывшим выражением лица. Услышав музыку на улице, реагировал мимически, видимо прислушался. При очень громкой речи больной дает некоторую реакцию, причем пользуется небольшим количеством словесных остатков, представляющих сложные парафазические образования. По-видимому, до сознания доходит лишь общий смысл вопроса, и то очень медленно. Называет цифры до 20 и изображение предметов по картинам, так же как и предметы окружающей обстановки, давая парафазические и персевераторные явления. Письмо расстроено меньше, чем речь. Пишет цифровой ряд по собственной инициативе до 100; письмо по собственному желанию аграмматично, однако смысл можно понять. Написанное им самим прочесть не может. От чтения отказался – молча отстранил от себя книгу.
Таким образом, у больного наблюдается сложный комплекс сенсорно-моторной афазии, алексия, к которым присоединяется еще амузия, расстройство схемы тела; последних моментов мы сознательно не касаемся в настоящей статье. Поведение больного поражает своим своеобразием. Он, видимо, ориентируется в месте, времени и окружающей обстановке, так как сам приезжает на занятия, обращается прямо к логопеду. Однако, придя добровольно, он не обнаруживает никакой активности и никакого интереса; садится молча, устремив потухший и безразличный взгляд в пространство, пантомимическая сфера не отражает никаких эмоций; на очень громкую речь дает неопределенную реакцию, поднимает взгляд, иногда поворачивается или едва слышно бормочет «да» или «нет» безотносительно к содержанию вопроса. Наряду с картиной видимого безразличия к окружающим лицам больной проявляет какую-то опасливую настороженность, недоверие и подозрительность; иногда вдруг неожиданно дает довольно быструю реакцию; так, например, на предложение почитать детскую книжку раздражился и быстро, на едва понятном языке, состоящем из обрывков слов, начал объяснять, что он не хочет учиться. При этом как будто не может остановиться и продолжает повторять одни и те же слова, ни на кого не глядя, очень тихо. Иногда точно сквозь сон произносит про себя слова: «лечися, лечися, лечися», из чего можно заключить, что он считает себя больным. Никаких психических интересов не обнаруживает, живет физиологической жизнью, радуется главным образом еде, очень прожорлив; сексуального инстинкта не проявляет; изредка произносит несколько слов о доме, давая возможность предположить о наличии какой-то сыновней привязанности. Итак, логопедическое лечение началось через два года после начала заболевания и через один год после развившейся афазии; оно продолжалось около 3 лет с перерывами в 2–3 месяца. В начале лечения больной дал негативистическую реакцию на логопедические занятия, которых он не считал за лечение; как оказалось впоследствии, стремился к лекарствам. Негативистическая установка была вызвана, с одной стороны, глубоко некритическим отношением к себе, и в особенности к своей речи, с другой – нашим незнанием его личности и вследствие этого неумением подобрать соответствующий лечебно-ортопедический материал; простой материал, как азбука, кубики, детские книжки, буквари и т. д., ассоциировался в представлении больного с понятием деградации; сюда же было привлечено воспоминание о патолого-анатомическом музее в клинике, через который его проводили и где вид препаратов мозга заставлял его относиться к окружающим с особой подозрительностью и настороженностью. Длинный и медленный путь обратного развития столь сложной картины совершался этапами, причем динамика процесса иногда приостанавливалась на 1–2 месяца, с тем чтобы потом в довольно короткий срок дать продвижение сразу в новую фазу. Однако упорная работа на протяжении 3 лет в конечном счете медленно, но неуклонно снимала и психопатологические наслоения, и расстройство общей функции мозга, и чисто афазическую симптоматику; разворачивание функциональных комплексов опиралось в данном случае столько же на процесс убывания явлений диасхизиса, сколько и на новые творческие компенсаторные механизмы. В настоящее время больной несомненно может еще рассматриваться как афазик – его речь аграмматична и не всегда сразу он исполняет данное ему сложное поручение. Однако внутренняя речь его восстановилась, так же как и контакт с окружающим миром. Личность также восстановлена в полной мере. У всех вышеописанных больных мы имели различные формы афазии, развившиеся под влиянием различных этиологических моментов; однако все они объединяются одним общим признаком молодого возраста, который может объяснить функционально пластическую подвижность центральной нервной системы. Следующий случай представляет большой интерес с точки зрения этого возрастного момента; поэтому мы позволяем себе привести вкратце некоторые сведения из истории болезни.
История болезни IV. Больной Х., 85 лет, обратился к нам с явлениями моторной афазии с налетом сенсорных явлений, которая развилась у него после 2-го инсульта, что объясняется, по мнению лечивших его невропатологов, церебральным артериосклерозом. После первого инсульта – очень легкие, скоропреходящие расстройства речи. С психической стороны больной представляет собой ярко выраженный эпилептоидный склад личности со своеобразными периодическими колебаниями настроения в сторону мрачности, злобности и отчужденности. Несмотря на свой возраст, больной исключительно стеничен, активен в жизни и настойчив в достижении своих целей. Деспотичен, эгоистичен, в жизни действует по системе, педантичен и аккуратен. От начала афазии и до начала лечения, т. е. в продолжение нескольких месяцев, в речи больного не наблюдалось почти никаких сдвигов в направлении обратного развития заболевания. Психическое состояние: больной волнуется, раздражается, озлобляется и в то же время старается получить какую-то помощь. Со стороны интеллектуальных способностей особых изменений не наблюдается. Занимался с нами очень короткое время и с первого же занятия начал давать небольшие, но явные сдвиги. Получив в речевой ортопедии известную систему, которая упорядочила его самостоятельные попытки восстановления речи и успокоила его, он тем самым получил руководство для дальнейшей своей работы над речью и быстро обособился; в настоящее время, т. е. приблизительно через год после начала лечения, больной, по полученным нами сведениям, в значительной степени овладел своей речью.
Данный случай интересен, во-первых, с точки зрения возрастного момента, во-вторых, со стороны характерологических особенностей преморбидной личности, которыми, по-видимому, и объясняются неожиданные результаты. При учете этих двух моментов: возраста и стенической трудоспособности больного, трудно сказать, какой из них имеет больше значения в логопедической практике. Фон пониженной трудоспособности и общей психической утомляемости, особенно при отсутствии у больного субъективного интереса к восстановлению речи, создает неблагоприятные условия для логопедической работы. Между тем у афазиков, нередко именно в начальные периоды, наблюдается почти полное отсутствие активного стремления к лечению; это последнее обстоятельство может объясняться пониженным критическим отношением больного к себе и в особенности к своей речи; действительно, многие из наших больных начинают осознавать всю глубину своей неполноценности лишь много месяцев спустя после начала лечения. Однако не приходится забывать той исключительной утомляемости, которая проходит красной нитью через весь процесс лечения; почти ни один из специалистов, соприкасавшихся с практическими вопросами речевой ортопедии, не упускал из внимания этой особенности, столь свойственной афазикам. Достаточно напомнить, что длительность сеансов в первые месяцы работы не превышает обыкновенно 5–10 минут. Всякие другие условия занятий оказываются совершенно непосильными для больного и приводят часто к состоянию значительной пассивности; при наличии же некоторой пассивности в преморбидном состоянии черты эти еще более усиливаются, делая работу более чем затруднительной, вплоть до полного отказа; состояния утомления могут вызвать даже ухудшение речи, которое, несмотря на видимое отсутствие критического отношения к себе, все-таки воспринимается больным и вызывает соответствующую реакцию. Ясно, что подобные особенности афазиков заставляют нас подходить с особой осторожностью к лечебному процессу, а при учете психического состояния – остерегаться преждевременного констатирования слабоумия или утверждения резидуальной симптоматики, не упуская также из виду характерологических особенностей преморбидной личности. Дежерин в лечебном процессе склонен был придавать большое значение культурному уровню больного; он считал, что более высокое развитие интеллектуальной сферы как бы обеспечивает большие компенсаторные возможности головного мозга; наш опыт показал, что при правильном индивидуальном подходе и подборе лечебно-ортопедического материала, при наличии правильной установки на лечебный процесс со стороны самого больного особой разницы между высококультурными и менее культурными больными не наблюдается; нам приходилось иметь дело даже с малограмотными больными или с больными, плохо знавшими русский язык, которые в процессе лечения впервые и достаточно успешно овладевали незнакомым материалом, не давая большого отличия от вполне грамотных людей. Что касается собственно логопедии, то другой серьезный вопрос ее касается времени и сроков лечения. Некоторые указания на этот счет имеются в специальной литературе, а именно, здесь рекомендуется в первый период, следующий за острым началом заболевания и характеризующийся быстрым убыванием явлений диасхизиса, предоставлять больному полный покой; начало лечения включается в период некоторой стабилизации всей симптоматики; наряду с этим чрезвычайно интересно будет отметить, что не только все лица, специально занимавшиеся речевой ортопедией, как, например, Гутцман, Надолечный, Гольдшайдер, Ольтушевский, Тома, Ру, Бастьян, Моор и др., но также и такие большие специалисты теоретики, как Брока и Вернике, в дальнейшем не были склонны ограничивать лечение каким-либо определенным отрезком времени. Наоборот, не давая почти никакого теоретического объяснения, все эти лица отмечают тот чрезвычайно знаменательный факт, что афазии, находившиеся в стабильном состоянии на протяжении даже целого ряда лет, все-таки поддавались той или иной степени улучшения под влиянием специальных занятий: при этом как Брока, так и Вернике считали, что сенсорные явления снимаются легче, чем моторные; моторная афазия обнаруживает значительно большую стойкость симптоматики, чем сенсорная. Нужно думать, что это мнение составилось на основании наблюдений клинической картины афазии в первый период обратного развития смешанных случаев, в которых сенсорный момент представляет собой наиболее поверхностный слой явлений реперкуссии. Таким образом, наш клинический опыт, касающийся широких сроков применения лечебной ортопедии, так же как и наша попытка теоретического объяснения встречающейся здесь гибкости, пластичности и податливости речевой сферы, находит себе полное подтверждение в истории учения об афазиях. Так, например, особой известностью пользуется случай Кюхлера, где больной после травмы черепа не говорил в течение 9 лет, хотя понимал речь окружающих; при поступлении произносил только «мама, таля, о, эй, е, эх». Через 6 недель после начала лечения он знал 100 слов, из них 50 употреблял произвольно; к сожалению, лечение вскоре было прервано, и больной был утерян из виду. Что касается нашего материала, то в настоящее время у нас под наблюдением находится случай афазии детского возраста; больной поступил на лечение в 20 лет, через 16 лет после перенесенного им энцефалита с осложнением афазией; воспитывался в здоровой семье, обучался и работал в школе для глухонемых, однако относился всегда очень болезненно к подобному окружению, пытаясь объяснить, что он не такой, как глухонемые, что он слышит. На протяжении нескольких месяцев правильной речи наряду с развитием интеллектуальной сферы и в настоящее время работает над грамматическими формами в свободном изложении. Таким образом, среди известных нам в литературе случаев этот случай представляет наибольшую давность.
МУЗИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА В ПРОЦЕССЕ ОБРАТНОГО РАЗВИТИЯ АФАЗИИ И ИХ РИТМОТЕРАПИЯ *
* Статья Ю. А. Флоренской написана совместно с В. А. Гринер. Опубликована в сб. «Вопросы логопедии», вып. 4, 1941.
Ю. А. Флоренская и В. А. Гринер (Москва)
В настоящее время логопедическая ритмика вошла в коллективно-психологических метод лечения как необходимая его часть; она получила свое применение во многих периферических логопедических кабинетах и проработана в отношении различных возрастных групп. Быстрое распространение логопедической ритмики и несомненная помощь, которую она оказывает при лечении логоневрозов, выдвинули вопрос о дальнейшей разработке этой области – теперь, уже в применении к другим расстройствам речи, главным образом о ритмотерапии афазии. Здесь ритмика применяется прежде всего к расстройствам музической стороны речи. Музический остов речи – один из наиболее старых филогенетических корней ее; он представляет собою как бы сеть, которая заполняется продуктами позднейшей речевой формации – словами. Семантическая функция речи обслуживается столько же порядком расположения слов и предложений (собственно синтаксис) и гибкостью самого слова (флексии – собственно грамматика), сколько и мелодией, ритмом, логическими ударениями, паузами и т. д. Все эти последние качества речи составляют ее музыкальную сторону. Смысловое содержание речи передается словами, но правильное содержание слова отнюдь не определяется только его формой, но и его положением среди других слов, последовательностью чередования этих слов, той субъективной значимостью, которую сам говорящий придает этому слову в отношении слушающего его партнера (социальная функция взаимного контакта). Музыкальный остов речи отражает ее эмоциональную насыщенность; в своей первоначальной основе он опирается на звук и развивается из первобытного голосового жеста – крика радости, удивления, отчаяния, ужаса. Нам не приходится говорить здесь о тесной связи голосового жеста с жестом мимическим и пантомимическим. Пантомимическая речь завершает свое развитие в «театральном действии», в искусстве сцены; эмоциональная звуковая речь – пении. Однако словесная речь на высоте социальной функции не теряет своих первоначальных генетических корней; музическая и пантомимическая речь, подчиняясь интеллектуальной и социальной функции, также используется для выражения смыслового содержания и взаимного общения.
|
