Дурачок, бабушка, котик

Дурачок, бабушка, котик

 

Мне двадцать два, а я все такой же: расхлябанный, несобранный. Едет мимо троллейбус — могу на него засмотреться и забыть, куда топал. Спросите, что интересного в троллейбусах? А ничего в них такого интересного. Правда, порой в окошке можно увидеть красивую девушку, а на самом троллейбусе нелепую рекламу.

Вот мы и подошли как-то случайно и ненароком к моей самой главной черте. Даже не к черте — к склонности: уж больно я люблю всё нелепое. Нелепица в любом виде меня завораживает, будоражит, влечёт.

В детстве я обожал цирк, а в цирке клоунов и медведей на велосипеде. Медведи на велосипеде — что за противоестественная прелесть! Один раз я видел, как медведь слишком резко затормозил и перевалился через руль. Он упал на морду, а потом принялся сучить лапами и бешено реветь, ненавидя весь мир. Глупый медведь, он не мог сообразить, что сам виноват. Вот я был счастлив, вот я был счастлив — такое зрелище поднимает настроение на целый день!

А силачи и канатоходцы мне безразличны. Силач поднимет, гимнаст не сорвется — предсказуемые ребята.

Нелепое, абсурдное, противоестественное — это моя бескровная революция, мой бунт против серости, упорядоченности, против правильных форм городских зданий. И очень скоро я приведу вам пример такого бунта, дайте время.

Странные люди притягиваются ко мне: дерганные, вспыльчивые, загнанные на чем-то, мечтательные, наивные и напоказ циничные, депрессивные, ущербные, не в меру смешливые, порывистые, взбалмошные, не умеющие жить. Я улыбаюсь им глазами и как бы говорю: «Привет, братья!»

Видимо, так в мою жизнь притянулась матушкина свекровь Арина Сергеевна. Точнее, вначале появился отчим, а вслед за ним его мать, как бы двусмысленно это ни звучало. Молчаливый, чужой мужчина, любивший засыпать при включенном телевизоре, не вызвал во мне ни симпатии, ни неприязни.

Мать же отчима являлась куда более интересным персонажем. Ярко выраженный экстраверт, Арина Сергеевна столкнулась с непонятным для неё одиночеством.

Сын рано женился, затем быстро, как из вагона в вагон, перескочил из первого брака во второй. Затем умер муж. Осталось только вспоминать задымленную, как тамбур, кухню.

Никуда не делась эта кухня, но теперь на ней не курили, и даже завелись на подоконнике слащавые фиалки.

Было просто невозможным воспринимать слова Арины Сергеевны серьёзно: легковесные, бесконечные, задевающие ухо вскользь, как пулеметная очередь из плохого боевика. Но для Арины Сергеевны речь являлась чем-то очень важным, даже необходимым.

Оставшись одна, мамина свекровь вскоре решила: «Ну и черт с ними со всеми! Буду разговаривать сама с собой». Нет, у неё не съехала крыша — напротив, это оказалось спасительным и трезвым выбором: так она сохранила себя.

А потом у мамы начались запары на работе, и в дом понадобилась помощница. Арина Сергеевна переехала к нам с вновь приобретённой привычкой и воцарилась на кухне. Там она целыми днями беседовала с вилками и ложками, поверяла сокровенное дымящемуся чану с борщом, отчитывала неметёный пол.

Если ты заходил к Арине Сергеевне на кухню, то она начинала что-то рассказывать и тебе: о сериале «Благородные девицы», о рассаде, о том, как она девочкой ездила в Казань. Ты доедал борщ, одевался в своей комнате, выходил из подъезда и уже стоял на остановке, а она всё говорила и говорила с тобой. Вначале меня это смущало, я жалел её и ощущал себя очень неловко. Как-то я постарался дослушать её историю до конца и просидел на кухне с обеда до ужина. Больше я таких попыток не совершал.

Последний, ещё не обозначенный герой моей истории — котик. Как-то знакомые матери подарили кота британской породы. Ему уже перевалило за год, имя подбирать не пришлось — оно уже было придумано. Кот звался Маркизом и превосходил, если верить его паспорту, по родословной любого из моих знакомых.

Маркиз являлся абсолютным антиподом маминой свекрови: он всегда молчал. Большую часть своего времени кот спал в каком-нибудь укромном месте. Выходил только для того, чтобы поесть или с равнодушием поглазеть через стекло на голубей, тусовавшихся на подоконнике. Морда питомца перманентно выражала помесь высокомерия с меланхолией. Больше всего Маркиз не любил, когда его гладят или берут на руки. Больше всего маркиз любил укромные места, молчать, созерцать и жиденький корм.

Когда в доме появился кот, в шизофрении Арины Сергеевны как бы произошла ремиссия: в Маркизе она нашла благодарного слушателя. Разговаривать с домашним любимцем глупо, но нормально — так делает множество людей. Кот приходил хавать на кухню, и Арина Сергеевна принималась ему что-нибудь лечить. А когда он уходил, можно было предполагать, что он слушает через открытую дверь.

Все бы так и продолжалось, если бы не моя нелепая выходка. Я шел с работы — с работы крайне однообразной и монотонной, скажу я вам. О ней не стоило даже вспоминать: последние три месяца я выполнял одни и те же действия с 9 до 5, исключая выходные. Конечно, я вовсе не выделялся этим — что сетовать, так живёт большинство. Но мысли об алгоритмичности существования угнетали и грозили затолкать в депрессию. Требовалось срочно что-нибудь сотворить.

До дома было идти не больше десяти минут — миновать одну дорогу и строящийся цирк. По пути не попадалось ничего экстраординарного или даже интересного: лужа, сапог, пара рабочих, курящих одну на двоих. На лицах рабочих злая невысказанность: матерятся-стоят про себя. В мусорке возле дома сосредоточенно копошились вороны. Привычно пропищал домофон.

В квартире не было никого, кроме Арины Сергеевны. Она доставала из машинки бельё и разговаривала с Маркизом. Я постарался не хлопнуть дверью и как можно тише снял обувь. Кот, вопреки своему обыкновению, лежал в комнате на диване. Идея, которую я реализовал, пришла в голову ещё в подъезде. На цыпочках я прокрался в комнату и спрятался за спинкой кровати, принялся слушать.

— Ну что, хочешь покушать, Маркизушка? Я тебе наложила жиденького, — доносилось из коридора.

Пять секунд тишины.

— Иди-иди, Маркизушка. Наложила тебе. Поешь. Хочешь покушать?

Секунда тишины.

— Да! — ответил я из-за дивана, вложив как можно больше мужественности в свой баритон.

Теперь, казалось, тишина останется навсегда. Я вышел в коридор. Арина Сергеевна стояла бледная, глаза расширились так, что стало невидно морщин. На паркете разлеглись волглые джинсы отчима, которые она только что выронила.

Конечно, мою выходку можно назвать злой и жестокой. Я и не говорил вам, что я добряк. Лишь утверждал один факт, а именно — что я люблю всё нелепое. Не оправдываясь, а лишь подводя к истинной развязке, сообщаю, что моя шутка имела для Арины Сергеевны только положительное действие.

В тот день она села в кресло и просидела до самого вечера — поведение для неё из ряда вон. Всем пришлось есть пельмени, которые с год недвижимы пролежали в морозилке. На следующее утро Арина Сергеевна как ни в чём не бывало заняла своё место на кухне. Я с облегчением заметил, что энергии в ней не поубавилось. (Да, я все-таки переживал.) Но вскоре я начал замечать и ещё одно: Арина Сергеевна перестала разговаривать с котом. Она даже не смотрела в его сторону. Конечно, Арина Сергеевна поняла, что из комнаты ей ответил я. Но подсознание — дремучий лес. И в этой чаще поселился образ кота, шокировавшего её своим ответом. (Странный сон вдруг явился прошлой ночью ко мне, будто дальние друзья стали ближе …).

Но и к разговорам с кухонной утварью Арина Сергеевна не вернулась. С тех пор она берёт в собеседники только людей. Чаще вздыхает и почти всё время молчит. Теперь я просто обязан дослушать до конца некоторые из её пустых историй.

Текст Дмитрия Баранова, фотографии Кирилла Кондратенко.