Актеры
http://ficbook.net/readfic/296921
Автор: Лис зимой (http://ficbook.net/authors/%D0%9B%D0%B8%D1%81+%D0%B7%D0%B8%D0%BC%D0%BE%D0%B9)
Бета: только Word
Фэндом: Доктор Кто, Doctor Who(актеры и создатели) (кроссовер)
Персонажи: Джон Симм/Дэвид Теннант
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Повседневность
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Миди, 69 страниц
Кол-во частей: 13
Статус: закончен
Описание:
Предупреждение: RPS (слэш о реальных людях), обильная ненормативная лексика, описания секса, беззастенчивое использование чужих текстов вкраплениями в свой. Возможны фактологические ошибки в описании жизни этих людей, не считая того, что всё описанное – выдумка. За исключением того, что правда.
И много Шекспира.
Саммари: “…этот вот актер
В воображенье, в вымышленной страсти
Так поднял дух свой до своей мечты…”
Примечания автора:
Текст не является сонг-фиком, но прослушивание музыки, “играющей” в тексте, рекомендуется для создания атмосферы.
OST
Elbow and The BBC Concert Orchestra “Grounds For Divorce” (в тексте не упоминается, но это заглавная песня, задающая общий настрой)
Kylie Minogue “Confide In Me”
Beatles “Ticket To Ride”
New Order “Temptation”
Harry Nilsson “Coconut”
Tim Minchin “White Wine In The Sun”
Kaiser Chiefs “Think About You (And I Like It)
Emilie Autumn “I Know Where You Sleep”
Elvis Presley “Return To Sender”
The play's the thing
O thou, my lovely boy, who in thy power Dost hold Time's fickle glass, his sickle, hour; Who hast by waning grown, and therein show'st Thy lovers withering as thy sweet self grow'st… If Nature, sovereign mistress over wrack, As thou goest onwards, still will pluck thee back, She keeps thee to this purpose, that her skill May time disgrace and wretched minutes kill. Yet fear her, O thou minion of her pleasure! She may detain, but not still keep, her treasure: Her audit, though delay'd, answer'd must be, And her quietus is to render thee.
Сонет 126
Свет перед зеркалом в актерской гримерной – самый беспощадный в мире.
Действует, как плевок в лицо, не щадит никого и ничего.
Каждый раз – наотмашь.
В юности показывает тебе все прыщи, которые ещё не успели пройти, или следы от тех, которые тебя одолевали, поэтому ты скрещивай пальцы, сопляк, чтобы их было не слишком много. Этот свет вычерчивает каждый волосок плохой стрижки, от которой шевелюра торчит в разные стороны, придавая голове какую-то чужую глупую форму, ещё более глупую, чем ты думаешь про неё обычно, то есть, если тебе кажется, что она слишком круглая, то в зеркале всегда получается - яйцо. Этот свет заливает дешевую одежду не по фигуре, одежду, болтающуюся на тебе мешком, ту, от которой плечи кажутся слишком узкими, а в районе талии вздувается пузо, даже если на самом деле под этой уродской рубашкой – настоящая яма вместо живота, и ребра, туго облепленные кожей, и ещё пару лет назад тебя дразнили в школе, называя доходягой.
Этому свету, этим зеркалам нет никакого дела до твоих тонких нервов.
Никакого. Ёбаного. Дела.
Они показывают не ту правду, которую ты знаешь про себя, а ту, что видит мир, а мир смотрит сквозь увеличительное стекло.
Как на сцене и в кадре.
Эта правда так близка к иллюзии, что можно перепутать самому, поверив и в яйцо, и в пузо, и в то, что рожа у тебя похожа на пиццу.
Настоящую правду, ту, которая сидит в тебе глубже всего, этот свет открывает только в глазах.
Ты улыбаешься агентам, сценическим менеджерам, сияешь на кастингах, разбрызгивая молодую воодушевленность, даже если соревнуешься с другими тремястами людьми за право сыграть банку майонеза. У майонеза должен быть взгляд с огоньком, иначе можно даже не трудиться ехать на пробы. И ты включаешь этот огонек усилием воли. Он фальшив и неправдоподобен, и за него бывает стыдно, но он срабатывает, и тогда ты говоришь себе: “Всё правильно. Ведь твоё мастерство - притворство”.
Такая работа.
Но наедине с собой ты видишь свои глаза такими, какими показывает их тебе этот проклятый свет. Они – метущиеся от вечной неуверенности в себе, напуганные от постоянного страха облажаться, голодные, о, такие голодные по всему тому, чего у тебя ещё нет, и, возможно, никогда не будет.
Эти глаза всегда блестят.
Наверное, у каждого начинающего актера такие волчьи глаза, если бы волки мечтали о том, как в один прекрасный день им вручат золотую статуэтку и нарисуют для них личную звезду на Аллее Славы, а Стивен Спилберг будет драться с Джеймсом Кэмероном за право снять их в своем новом фильме, а твой детский кумир, из-за которого ты пошел на сцену, пожмёт тебе руку, предложит выпить и скажет: “Знаешь, в этом были проблески гениальности”, после чего ты умрешь счастливым, а потом пойдешь трахаться.
Трахаться означает – праздновать жизнь и успех.
“Идиоты, - думает Джон, - какие же мы все идиоты… Даже мысль о том, что мы идиоты это такое идиотское клише… И мысль об идиотском клише это идиотское клише…”
Бывалые уборщики в театрах всегда ставят в гримерки к молодым артистам одну крайне полезную вещь – пластиковое ведро. Это чтобы было, куда блевать. Потому что тошнит тебя от волнения почти постоянно. На знакомстве с остальной труппой и первом чтении текста, на первой репетиции на сцене, на первой репетиции в костюмах, на генеральной, на предпремьерном показе, на премьере, на втором спектакле… Отпускает уже ближе к концу, да и то не всегда.
Пластиковое ведро становится твоим лучшим другом. Его можно таскать с собой на вечеринки и говорить: “Познакомьтесь. Самая главная вещь в моей сраной жизни”.
Джон помнит то ведро, которое какой-то добрый человек поставил рядом с ним в общей гримерной, когда он готовился выступать на сцене впервые. Оно было зеленое.
Желтовато-белый свет от лампочек на раме зеркала услужливо продемонстрировал ему тогда его лицо после того, как стошнило. Оно тоже было зеленое.
Обхохочешься.
Джон почти слышал, как кто-то противно над ним хихикает. Может, это и имеют в виду, когда говорят “пролить свет”?
С годами он ни черта не смягчается.
Хуже того, становится таким злым, как будто враги слепят тебе в лицо во время пытки, очень быстро получая все нужные ответы на вопросы. Сильно перебрал с выпивкой накануне? Давно не был в отпуске? Успеваешь выплатить в этом месяце кредит по ипотеке? И, конечно, коронное: а, собственно, сколько тебе лет, приятель?
Чертов свет начинает показывать тебе морщины, редеющую линию волос, первую седину, синяки под глазами от вечного недосыпа и мешки от похмелья, которое уже не проходит за тот час, который у тебя есть, чтобы успеть добраться на репетицию, выдув по дороге пару бутылочек пива и развеявшись от пешей прогулки. А потом, словно становясь всё беспощаднее, этот свет, как хирургический скальпель, вскрывает разочарование в твоём взгляде. Потому что оказывается, что золотую статуэтку, звезду славы и голливудских монстров, перегрызающих из-за тебя друг другу глотки, ты себе просто выдумал, когда был молодым мудаком. И что детский кумир уже умер, руку пожимать особенно некому, да и трахаться уже как-то не тянет.
Разочарование похоже на пыль, присыпающую чем-то уныло-серым глаза, на потертую, с торчащими нитками занавесочную ткань, которую вешают на сцене, чтобы она превращалась под разным освещением в стекло или туман. Тусклость опускается на тебя, размывает черты потертого лица, заволакивает, в конечном итоге, тебя самого.
- Даже мысль о том, что всё тускло, это тоже клише, ёбаный кризис среднего возраста, - говорит Джон своему отражению, у него есть очень мало времени для того, чтобы сменить одного запыленного человека на другого.
Того, второго, зовут Джерри, его придумал Гарольд Пинтер, написавший пьесу под названием “Предательство”, в которой люди вступают во внебрачную связь, продолжающуюся годами, и любят друг друга, а потом всё кончается, время проедает в их любви дырки, как моль в шерсти, и всё разрушает, потому что это то, что обычно делает время – разрушает всё.
Такая у него работа.
- Такая работа, - бормочет Джон, вертя шеей, чтобы посмотреть, правильно ли лежат волосы Джерри. Аккуратно ли завязан его галстук.
Всё в порядке, да-да, всё в порядке.
- “Я все думал, звонить тебе или нет. Я считал, что я должен тебе позвонить. И два часа не мог… решиться. К тому же ты сидишь с детьми”, - повторяет Джон свои слова из пьесы.
Он почти не нервничает перед выступлением. Во всяком случае, не настолько, чтобы сожалеть об отсутствии пластикового ведра.
У Дэвида теперь есть дочь.
- “Слушай, когда это было, несколько лет назад — не то Рождество, не то еще что… не помнишь? — мы все собрались в вашей кухне, ребята вертелись под ногами, и я подхватил Шарлотту и несколько раз подкинул до потолка. Помнишь, как она смеялась?” – вспоминает Джон вслух голосом Джерри, в зеркале проступает чужое лицо с его собственными чертами.
Не хватало ему только очутиться у Дэвида дома и играть с его дочерью, когда та подрастет. Впрочем, они так мало общаются в реальной жизни, что такое вряд ли когда-нибудь случится.
В другой реальной жизни они тоже мало общаются.
Дэвида не должно было быть в Шэффилде.
Дэвид не должен был приходить к нему перед премьерой.
И уж, конечно, ему не следовало заявляться к нему в гостиничный номер вчера ночью.
Им и видеться-то было не надо.
Ничего этого вообще не должно было происходить.
Никогда.
“У него были сухие губы, - думает Джон, - уже не такие мягкие, как раньше, потрескавшиеся… Мы о чем-то разговаривали, долго, минуты две. Потом он трахнул меня, и я кончил первым, очень быстро. Давно ничего не было, а ощущения ведь сильные, реально сильные… Повезло, что в моей заднице до сих пор трещин нет”.
Трещины, трещины…
Всё трещит по швам.
- “Посмотри, как ты на меня смотришь. Я весь в горячке, сбит с толку, раздавлен, ты ослепляешь меня, мое сокровище, я спать теперь не смогу, послушай, это правда, я не смогу переставлять ноги, свалюсь, буду лежать пластом, ты держишь в руках мою жизнь, ввергаешь меня в ступор — ты знаешь, что это такое, ступор? Это значит владеть пустотой, владеть ничем, владеть одиночеством. Я люблю тебя”, - говорит Джерри, смотрящий из зеркала.
В памяти, как будто выхваченная сценическим прожектором, вспыхивает рука на плече, осторожно дотрагивающаяся до царапин, прорисованных ногтями.
- Десять минут до выхода, мистер Симм! – доносится из-за двери.
Джон, как маской, закрывает ладонями своё посеревшее от пыли времени лицо, пачкая пальцы гримом, и, смотрит только на глаза, чтобы узнать правду.
Они блестят.
