Когда выяснилось, что ему придется вернуться на съемки “Доктора Кто”, чтобы поучаствовать в эпизоде, который решили добавить в сериал, Джон ехал один в машине.
- Слушай, я тебе перезвоню, ладно? А то я в дороге, – сказал он своему агенту и отключил мобильный.
День был холодный, дождливый, промозглый, беспросветно серый, как дешевый костюм офисного работника, и Джон подумал, что хорошо бы для разнообразия поехать куда-нибудь, где будет солнечно и тепло, может быть, даже жарко, хоть он и быстро обгорал, и кожа потом слезала лохмотьями. Почему его не зовут сниматься на какой-нибудь Барбадос с лазурным морем, желтыми пляжами и зелеными пальмами, а зовут туда, где все будет опять серое, а самое главное, там будет Дэвид Теннант? То есть, не то чтобы он имел что-то против Дэвида Теннанта, просто…
- Просто “что”? – спросил Джон вслух неведомо кого.
Ответ в голову не приходил, в голосе было напряжение натянутой струны
Смешно, ей-богу, как будто он чего-то боится. Ну, не Дэвида Теннанта же, в самом деле?
С момента возвращения со съемок он почему-то начал называть его так про себя, именно так, имя и фамилия, как будто подражал самому Дэвиду Теннанту, упорно именовавшему его на съемочной площадке, когда кто-то слушал, или называвшему его в интервью исключительно “Джон Симм”, спасибо, хоть “мистер” к этому не прибавлял.
- Колин, а где в этот момент будет стоять Джон Симм? – вопрос к режиссеру.
- Не думаю, что Мастер Джона Симма будет похож на прежних персонажей, - ответ журналисту.
- А давайте Джон Симм в этот момент окажется лицом ко мне, - предложение оператору.
Это почему-то бесило уже тогда, ещё до того, как Дэвид Теннант чуть не разрыдался, изображая Доктора с ним наедине.
Ок, парень был, конечно, со странностями или просто притворялся таким, чтобы вызвать к себе больше интереса, а, может, всё это из-за шоу и его атмосферы. Джон вспомнил, как однажды, протягивая пластиковый стаканчик с кофе этому самому странному парню, назвал его “Доктором”, не в шутку и без насмешки, просто само слетело с губ, в самом обычном бытовом разговоре. Правда, тот был тогда в своем костюме Доктора, и со своей прической Доктора, и излучал, как радиацию, нахальную сумасшедшинку своего Доктора, но ведь это же не делало его Доктором на самом деле, не правда ли, вашу мать?!
Джон неожиданно пожалел, что под рукой нет сигарет, он пытался бросить в очередной раз, а тут вдруг невыносимом захотелось закурить, как будто он всё-таки боялся Дэвида чертова Теннанта.
Или боялся встретиться с ним.
От этой мысли снова засвербила та самая невидимая царапина на ладони, Джон даже отдернул руку с руля и немного потряс кистью, чтобы расслабить.
Он очень сильно не хотел встречаться с Дэвидом Теннантом.
Но встретиться, разумеется, пришлось.
Обменяться, наконец, рукопожатием – коротким, вежливо-суховатым, ничего не значащим, не унявшим те самые проклятые фантомные ощущения. Пробежаться за пять минут по сценарию, ограничив все ответы словом “ок”, и даже, кажется, ограничив им же все вопросы.
А потом они катались по земле и дрались за Землю, и это было бы, в общем, довольно весело и прикольно, если бы в какой-то момент, когда Дэвид Теннант шумно дышал ему в лицо и, навалившись всем телом, заставлял прочувствовать свой вес и, наверное, каждую острую кость в своем тощем теле, Джон вдруг не сообразил, что у него только что случилась, возможно, самая выдающаяся в его жизни эрекция.
Он именно что сообразил это и действительно не сразу, в основном потому, что не мог в это поверить. И когда они с Дэвидом Теннантом, услышав “Стоп, снято!”, прекратили свою щенячью возню, поднялись, отряхнулись и отправились каждый в свой трейлер, и Джон очутился, наконец, в одиночестве, в голове у него, как мотылек в банке, билась единственная мысль: “Не могу поверить!”, к которой чуть позже прибавилось “Вы, бля, издеваетесь надо мной, что ли?!”
Шансы на то, чтобы испытать нечто подобное, когда на тебя направлен холодный внимательный глаз камеры, устремлен свет, вокруг толпится прорва народу, а режиссер раздает указания вроде “Всё хорошо, только повернись немного влево и опусти руку чуть ниже, чтобы была видна её грудь”, близок к нулю даже при съемке самых откровенных эротических сцен, включающих в себя жаркие поцелуи, страстные объятия и самые близкие контакты с человеком, трущимся о тебя почти всеми частями тела.
Шансы на то, чтобы испытать нечто подобное, участвуя полностью одетым в мальчишеской потасовке, близки к шансу прогуляться по Луне без скафандра, только немного меньше.
Через какое-то время к нему вернулась способность думать о чем-то ещё, вместе с которой пришла острая жгучая тоска, как будто какая-то сволочь втирала перец в открытую рану, в которой пульсировало бесконечное сожаление о том, что Земля из-за этого гребаного Доктора всё-таки не сгорела, а значит, придётся по ней ходить, встречать людей и, скорее всего, смотреть им в глаза, а вот как теперь это, спрашивается, делать, как?!
Кроме того, среди этих людей рано или поздно окажется сам Дэвид чертов Теннант, который мог не почувствовать такой стояк лишь при условии, что по какой-то причине оказался в этот момент внезапно парализован ниже пояса, рассчитывать на что особенно не приходилось.
Джон вспомнил различные варианты драки между Мастером и Доктором, опробованные на съемках. Вот Дэвид оказывается на нём сверху и пытается прижать к земле руки, и хватка у него неожиданно стальная. Вот он оказывается снизу, и Джон всерьёз борется с желанием треснуть его по носу, потому что в этот момент он действительно вошел в образ, и ему хотелось разорвать этого проклятого Доктора на куски. Вот они переворачиваются, прижавшись друг к другу в почти любовном объятии, только Джон в это время пытается посильнее пнуть Дэвида ногой. Вот…
Он схватился за голову, застонал и поклялся себе, что, если в сериал войдет тот самый фрагмент, то он покончит с собой, потому что, даже если никто другой во всём свете не будет знать, он-то сам будет, и просто не переживет такого феерического позора.
- Не могу поверить, - произнес он уже вслух, ощущая абсолютную растерянность и беспомощность.
В дверь постучали, и Джон чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности и из-за натянутых нервов.
Никого видеть ему, разумеется, не хотелось.
Сейчас бы он предпочел обзавестись своей личной армией Токлафанов, чтобы уничтожить человечество. В идеале не десятую часть, а сразу всё. Он посмотрит на тотальную гибель всего живого, а потом с облегчением сгорит от стыда сам. И всё, все довольны, все счастливы. Кроме, разумеется, слезливого Доктора, который наверняка разревется белугой при взгляде на этот крематорий, ну, так ему и надо, в общем-то.
- Кто там? – спросил Джон резко, заранее проклиная любого, кто к нему притащился.
- Это Дэвид, - раздался снаружи смертный приговор.
Несколько секунд Джон всерьёз обдумывал возможность бегства через окно, одно было довольно внушительным, и пролезть в него можно было бы без особого труда.
Но, если совершить нечто столь безумное, то этот кошмарный, чудовищный, немыслимый случай останется с ним навсегда, въестся в память кислотой и постепенно доведет его до нервного срыва, а то и до дурдома, он умеет накручивать себя, как никто другой, и по меньшим поводам, а тут, когда ситуация такая, что от одной мысли о случившемся хочется зарычать от отчаяния, Боже, черт, вашу мать…
Лучше покончить со всем сразу, как содрать пластырь.
“- Это твоя лазерная отвертка или ты просто был рад меня видеть?
- Да, прикинь, чувак, такая вот фигня вышла.
- Ну, ладно, с кем не бывает. Может, по пиву?”.
Джон сделал глубокий судорожный вдох, едва не закашляв, и открыл дверь, сразу же отойдя как можно дальше от маячившей на пороге высокой фигуры, шаг, другой, третий, с каждым шагом нарастало ощущение нереальности происходящего, словно он задремал, урвав полчаса перед тем, как отправиться на съемочную площадку, не было ничего из того, что ему померещилось, всё это просто ничего не значащий сон, пусть даже “мокрый сон”, черт с ним, пусть будет так, как у подростка, мающегося от гормонального взрыва так сильно, что становится плевать, о ком думать, когда дергаешь себя за член, такое случается довольно часто, представляешь себе всех подряд, самых хорошеньких девочек, иногда самых симпатичных мальчиков, неважно, всё это ничего не значит, просто глупый бессмысленный сон про звездного мальчика с широкой улыбкой и острыми бедренными костями…
“Коль я не смог вас позабавить,
Легко вам будет все исправить:
Представьте, будто вы заснули
И перед вами сны мелькнули…” [5]
Дэвид Теннант аккуратно прикрыл дверь и внимательно посмотрел на Джона.
- Привет, - сказал он.
Оригинальное начало, браво. Интересно, что будет дальше?
Джон скрестил руки на груди, воображая, какую живую иллюстрацию к психологической реакции защиты представляет сейчас из себя.
- Зачем пожаловал? – спросил он грубо, даже не пытаясь изобразить малейший намёк на доброжелательность.
- Хотел проверить, как ты тут, - ответил Дэвид осторожно, как будто разговаривал с неуравновешенным ребенком, собирающимся забиться в истерическом припадке.
Джона это разозлило. Какого хрена?! Почему он вообще должен переживать и волноваться по этому кретинскому поводу!
- И часто это с тобой случается? – спросил он агрессивно.
- Прости? – Дэвид Теннант в недоумении приподнял бровь, превратившись в Доктора окончательно, и, если до этого момента от реальности ещё что-то оставалось, то теперь она исчезла совсем, а время снова начало проделывать ту странную штуку, став густой полузастывшей вязкой субстанцией, то ли кисель, то ли концентрированное сумасшествие.
“Вот и отлично, - подумал кто-то у Джона в голове, - значит, можно делать всё, что угодно”.
- Часто у тех, с кем ты играешь, на тебя встает? – поинтересовался он вполне добродушно.
Доктор заметно напрягся, но всего на секунду.
- О, да! – ответил он беззаботно. – Практически постоянно! Я, видишь ли, настолько хорош, мало кто может устоять.
Джон едва не поперхнулся от этого заявления, но интонация, с которой Дэвид начал ему подыгрывать, почему-то подействовала расслабляюще.
- Не льсти себе, - фыркнул он. – Ты хорош, но не настолько. Всех лучших забирают в Лос-Анджелес.
- Может, я сам туда не хочу? – теперь Дэвид заговорил пренебрежительно и этак равнодушно пожал плечами.
- А ты действительно не хочешь?
- Хочу, конечно, - признался Дэвид так же спокойно, как до этого отрицал свои голливудские мечты. – Все хотят. А ты?
- Естественно. Но я, видишь ли, тоже не настолько хорош.
- По мне, так настолько.
Ух, ты! Вот, значит, как.
Но на эту игру вестись нельзя. Это уже опасная территория.
- Спасибо, конечно, - бросил Джон безразлично, - но в целом…
Он крепко задумался над тем, что стоит сказать сейчас, и вдруг увидел, что Дэвид Теннант разглядывает его не просто внимательно, а так, словно вцепился в него крюком, или, может быть, они оба друг в друга вцепились, о, Боже, черт, черт, Боже, какой, немыслимый невероятный, дикий абсурд! Это действительно какой-то сон, безумный сон, от которого полагается проснуться прямо сейчас, немедленно, обменяться саркастическими репликами, пожать последний раз друг другу руки, разойтись и не видеться больше никогда, чтобы такие вот ситуации, не дай Бог, не стали нормой жизни, чтобы можно было спокойно говорить всем: “Конечно, это был интересный опыт сотрудничества”, или “Ему неплохо удаются драматические сцены”, или, на худой конец, “Вхождение в образ давалось мне в тот раз особенно легко”, о, черт, так легко, что, что…
“…если мы вам угодили
И злобных змей не разбудили,
То лучше все пойдет потом.
Давайте руку мне на том.
Коль мы расстанемся друзьями,
В долгу не буду перед вами”. [6]
- Дэвид, - хрипло сказал Джон Симм, дыхание у него перехватило, и горло сдавило, и что-то внутри переворачивалось, летело кубарем вверх тормашками, и время, время остановилось окончательно, совсем, оно никуда уже не двигалось, и не ползло, не было никакого времени и, возможно, даже вообще никогда не существовало, - о, Господи, Дэвид…
“Он исчезает, - вспомнил Джон неожиданно, - последняя ремарка в пьесе - “Исчезает”, Пэк исчезает после финального монолога, там так и написано после этих слов…”
Ему самому захотелось сейчас исчезнуть, хотя, может быть, вовсе и нет, а опять хочется чего-то, только он не знает, чего именно, этот день – такой чудной, в нём всё так странно и медленно, и сам он соображает так же медленно, вот и сейчас опять не сразу понял, что происходит, не сразу ощутил, как Дэвид обхватил руками его голову, не сразу увидел, как склоняется к нему, не сразу почувствовал, какие у него мягкие губы, совсем мягкие и нежные, как у девушки, а язык, этот язык, вторгшийся в его рот так, как будто имеет на это полное право, вытворяет там что-то немыслимое, такое, что – о, Господи, Дэвид, опять и опять, снова и снова, о, Господи, Дэвид, и никаких, никаких больше мыслей, вообще больше ничего, только это…
И, конечно же, на волне этого замедленного, заторможенного, растянутого по полотну исчезнувшего времени понимания Джон не сразу сообразил, что Дэвид прекратил всё, что делал. И целовать, и касаться, и прижиматься к нему так, что теперь уже Джону нужно было быть парализованным ниже пояса, чтобы ничего не почувствовать.
Он прекратил сразу всё. Застыл, глядя на Джона с таким невозможным удивлением, как будто ему тоже всё это лишь снилось, он только что проснулся и не может поверить, что был способен видеть такие вещи даже в сновидениях или в бреду.
А потом Дэвид Теннант сделал то же, что и Пэк в финале “Сна в летнюю ночь”.
Исчез.
Произошло это невероятно быстро.
Только что он стоял тут, тяжело дыша, и губы у него от поцелуя раскраснелись, стали влажными, и рот был чуть приоткрыт, а глаза блестели, как же блестели его чертовы огромные глаза, и через секунду он просто пропал, как и не было.
Даже волшебной пыльцы в воздухе не осталось, чтобы окунуть в неё пальцы и убедиться, что этот сон действительно приснился.
Джон Симм подошел к ближайшей стенке и хотел сначала на неё опереться, потому что стоять на настолько дрожащих ногах было трудно, но потом передумал и просто несколько раз приложился к ней лбом.
Время немного поворочалось, как большой спящий зверь, лениво потянулось и пошло, наконец, вперед.
Джон стукнулся о стенку головой последний раз, как будто на всякий случай, для подстраховки.
Не очень быстро, не очень сильно.
Он не пытался ничего повредить специально.
Как и в случае с сарказмом, оно получилось так само.
Что-то повредилось.
Или починилось.
Точно он так и не смог понять, даже спустя столько лет.
