ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

— Скорее! Опоздаем! — торопил отца Павлик Асиновский.

Они прибавили шаг. Павлик спросил:

— А почему ты до этого никогда в цирке не дежурил?

— Новое постановление губздравотдела только что вышло. В театрах, в цирках, на стадионах отныне обязан дежурить врач. На всякий случай.

— И правильно. Мало ли что может случиться с артистом или со зрителем. Особенно в цирке. Значит, мы теперь с тобой каждый день можем в цирк ходить?

Доктор рассмеялся:

— Нет. В клинике установлен график. Все врачи будут дежурить по очереди. Да ты и не стоишь того, чтобы каждый день в цирке бывать.

— Почему?

— Не все отцу рассказываешь. Раньше у тебя от меня тайн не было.

— Каких тайн?

— Например, связанных с рыбьим клеем.

— Ты что, про скелет знаешь? Откуда? — удивился Павлик.

— Тоже тайна.

— Нет, правда, откуда?

— От человека, который всех вас из беды выручил.

— От нянечки Ариши?

— Не от нянечки Ариши, а от моей постоянной пациентки Арины Петровны Иванкиной, — усмехнулся доктор. — По секрету, правда, но доложила… Сразу же после происшествия ко мне на прием пожаловала.

— Я просто не успел рассказать ещё, — немного смутился Павлик. — Она нас всех спасла. У неё в комоде «Синдетикон» оказался.

— Ребят ваших много в цирке будет?

— Даже не знаю. После уроков мы все побежали в цирк. А билеты проданы. Кое-кому удалось с рук купить. А Борьке не досталось. У Борьки пропуск с Ниной на двоих был, но он свое место уступил Власу. И вожатый билет не достал. Многие не достали.

Отец и сын свернули на улицу, ведущую к цирку. У них начали спрашивать «лишнего билетика». Издалека слышалась музыка. Духовой оркестр один за другим играл военные марши и вальсы. Вход в сад и сам цирк были украшены разноцветными лампочками. На цирке развевался цветной флаг.

У касс стояла толпа. Со всех сторон неслось:

— У кого лишний билет есть? Павлика нагнал Влас.

— Ну как? — спросил Павлик.

— Нет билетов. Борька ужас как расстроился. А Коля Плодухин только один достал. С рук.

— А где Борька?

— У входа.

— Ну, пока! Меня отец ждет. В антракте увидимся. А как Сандро? Будет выступать?

— Неизвестно. Мы его не видели!

Раздался второй звонок. В цирк со всех дорожек и аллей устремилась толпа. Власу пришлось отойти в сторону. Лишнего билета ни у кого не было.

От ворот медленно приближались Нина и Борька.

— Вот что, Борька, — уговаривала Нина. — Вы с Власом идите, а я в другой раз схожу.

— Что ты! Что ты!

— Или давай так: я первое отделение посмотрю, ты — второе, а третье — пополам.

Друзья подошли к Власу.

— У Чумы с Ноздрей есть билеты. Много. Они ими втридорога спекулируют. Если мы даже сложимся, не наскребем и на один!

— Идемте! — решил Влас, и друзья направились назад, ко входу в сад.

Чума заломил такую цену, что Борька крякнул:

— Может, уступите?

— В убыток будет. А сколько у вас денег? Друзья подсчитали бумажки и мелочь.

— Пятачка не хватает! — сказал Ноздря и присвистнул.

— Пятак потом отдадим. Честное пионерское!

— Нет, — сказал Чума.

— Ну и жилы вы! — выругался Влас — Пошли, ребята!

Борька залез в карман и хотел уже предложить за билет свои сокровища — стеклышко-лупу и пищик, но появился Лешка Косилов.

— У тебя пятака нет? — с надеждой спросил Борька.

— Ни копейки… Но мы вчетвером на три места всегда прорвемся. Пойдем через боковые двери. Там народу больше. Я верный способ знаю. Называется «на протырку». Главное, нахально идите. А билеты у последнего. У меня, значит!

Но через боковые двери прорваться не удалось.

— Куда, куда прете? — крикнула толстая билетерша и оттолкнула Борьку.

Борька подождал немного. Ребята не появлялись. Борька понурился и отошел. Оркестр грянул новый марш. Из цирка выскочил Влас.

— Пойдем к главным дверям. Попробуем другой способ — «психологический». Если ты мне как артист артисту подыграешь, пройдет наверняка!

Оба появились у главных дверей с разных сторон.

— Здорово, Борька! Ты куда?

— А тебе что? В цирк.

Влас и Борька говорили нарочно громко, чтобы разговор слышали билетерша и Глеб Андреевич, стоящие на контроле.

— А билет у тебя есть?

— Есть.

— Врешь!

— Не вру!

На громкий разговор ребят все обратили внимание. Борька попятился поближе к Глебу Андреевичу.

— Покажи билет!

— Отнимешь…

— Не отниму!

Борька протянул Власу синюю бумажку. Издали её вполне можно было принять за билет в цирк. Влас вырвал бумажку из Борькиных рук и пустился наутек. Борька завопил:

— А-а-а! Дяденьки! Тетеньки! Помогите! У меня мальчишка билет отнял! Вон по дорожке бежит…

Глеб Андреевич сжалился и приказал пропустить Борьку.

Ошеломленный успехом, не веря своим глазам, мальчик вошел в переполненный, гудящий цирк.

Лешка Косилов сидел как граф во втором ряду на одном месте с Ниной. Борька с Власом устроились на ступеньках в проходе. Они старательно искали глазами своих.

— Ты в ложу глянь, — сказал Борька.

В первом ряду ложи сидела большая компания. Семья Смыкуновых с какими-то друзьями. Там же поместился гробовщик с супругой.

С самого последнего ряда галерки ребятам махал рукой Кадулин. Они заметили его и тоже помахали руками.

Отец Вальки улыбнулся и приветливо кивнул.

— Почти все ребята устроились, — сказал Борька. — И Коля Плодухин, и Римма Болонкина…

У цирка топтались Чума и Ноздря. Их заметил Глеб Андреевич.

— Как только будет третий звонок, — сказал он билетерше, — закрывайте дверь. Опоздавшие пусть идут через боковые входы.

Взглянув на подростков, Глеб Андреевич медленно направился в темную аллею и скрылся в кустах. Держась на почтительном расстоянии, Чума с Ноздрей двинулись за ним и потом догнали его.

— Достали? — спросил Глеб Андреевич.

— Весь город обегали. Нигде батареек нет.

— Ладно. Что-нибудь придумаем. Все продали?

— До единого.

— Давайте деньги!

В темноте чиркнула спичка. Ещё одна. Ещё… Глеб Андреевич долго считал бумажки и мелочь. Вынул из заднего кармана брюк два листочка.

— Вот ваши расписки. Разорвите.

— А на завтра как?

— Ещё билетов по сорок на нос дам. Придете в двенадцать часов.

— А как бы нам самим сегодня программу посмотреть?

— Можно. Вот пропуск.

Вынырнув из кустов, Чума и Ноздря побежали к цирку. Вскоре Глеб Андреевич вошел в паноптикум.

Посреди комнаты стояла восковая фигура Наполеона. На нем, как и положено, была треугольная шляпа и серый походный сюртук, изрядно побитые молью. И все же осанка великого полководца привлекала внимание. Скрестив на груди руки, он стеклянными глазами высокомерно оглядывал группы восковых кукол, над которыми было написано на дощечке: «Великий инквизитор терзает жертву».

В кресле на пьедестале восседал иссохший Торквемада в длинной красной линялой сутане. На его пыльном восковом лице резко выделялись хищные глаза. Левой рукой он держал посох. Правой указывал на юношу в кудрявом рыжем парике, подвешенного вверх ногами под потолком. Руки и ноги жертвы инквизиции были в колодках, соединенных с огромным колесом, которое во время пытки вертели два палача в масках. И тогда из-под ногтей жертвы сочилась кровь в подставленное пожарное ведро.

Но сейчас колесо не вертелось, и все фигуры застыли в неподвижности. Около них хлопотали служители.

— В чем дело?

— Заело что-то. Поглядите, Глеб Андреевич.

Подойдя к механизму, спрятанному под холстиной, Глеб Андреевич покрутил какое-то колесико, и пытка возобновилась.

Среди двигающихся механических кукол была ещё одна: блондинка русалка, выброшенная волной на папье-машовый берег. Её грудь дышала. Время от времени она выплескивала изо рта струйку воды.

Напротив русалки на ложе покоился человек, вернее, голова человека, прикрепленная к металлическому каркасу. Над ним висела дощечка: «Последние минуты Марата».

Служители обтирали его страдальческое лицо мокрой тряпкой. Отряхнув от пыли ночной колпак, они надели его на голову и накрыли каркас простыней. Это должно было создавать впечатление, что под простыней находится тело.

Раздался третий звонок. Глеб Андреевич кивнул служителям и быстро прошел за кулисы. Перед бархатным занавесом уже выстраивались артисты.

— Живо! Живо! — торопил их человек, которого все называли то шпрехом, то шпрех-шталмейстером. — Стройтесь, стройтесь. На парад-алле опаздываете!

— Как дела? — спросил Глеба Андреевича директор.

— Труба! Нигде батареек нет!

— Ну с колокольчиком гроб пустим, — вмешался шпрех-шталмейстер. — Какая разница!

— С лампочкой эффекта больше, — вздохнул Али-Индус.

— Вы из своего кофра батарейка возьми, — посоветовал Сандро.

— Придется… — вздохнул Али-Индус. Оркестр грянул увертюру.

— Вот жила! — шепнул Сандро дяде Проне. — Тут жизнью рискуют, а он батарейка пожалел…

— Ладно, не ворчи!

— Ста-но-вись! — скомандовал шпрех.

Два униформиста распахнули занавес.

Зажегся полный свет. Осветилась укрепленная у входа на манеж надпись на широкой шелковой ленте: «ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА!» За ней быстро встали в две шеренги униформисты. Медленно появился торжественный шпрех-шталмейстер. Его встретили аплодисментами.

— Уважаемая публика! — сказал он. — Наш коллектив лучших иностранных и русских артистов начинает свою программу!

Все снова зааплодировали.

— Приветственное слово, проведение парада-алле и торжественной церемонии открытия предоставляется директору цирка, доктору черной и белой магии, великому факиру, фокуснику и престидижитатору, старейшему и популярнейшему артисту, известному на всех материках мира под именем Али-Индус, призеру международной ассоциации чародеев, магиков и волшебников в Варшаве, Горацию Ивановичу Ануфриеву!

Директор, во фраке и чалме, говорил недолго. Он снова поздравил горожан с открытием, выразил надежду, что цирк понравится зрителям, и признался, что за последние несколько лет не встречал города красивее и гостеприимнее, чем Пореченск.

Тут же через барьер перелезла билетерша и преподнесла директору букет цветов. Все растрогались и зааплодировали. Директор подержал у глаз белоснежный платок и послал в зал несколько воздушных поцелуев.

Шпрех-шталмейстер подал директору большие ножницы. В оркестре затрещала барабанная дробь. Директор взмахнул ножницами и разрезал шелковую ленту.

— Парад-алле! — выкрикнул Али-Индус.

Оркестр грянул марш, распахнулся бархатный занавес, и на манеж вышли по четверо в ряду празднично разодетые артисты цирка.

Сандро и дяди Прони среди них не было.

— Траверсе! — скомандовал шпрех-шталмейстер.

Четверки распались на пары. Артисты шли навстречу друг другу. Описав по манежу круг, они снова оказались у занавеса.

Шпрех прочел торжественные стихи. Они кончались так:

Не стану врать. Скажу по чести, прямо:

Наш цирк исколесил весь белый свет,

И на весь мир прославилась программа.

Начнем её. Примите наш…

— …привет! — нестройно гаркнули участники парада-алле и скрылись за кулисами.

Представление началось. Почти после каждого номера через барьер перелезала билетерша и преподносила артистам по букету цветов, очень похожих на тот, который получил директор. Зрителям и в голову не приходило, что цветы по приказу Глеба Андреевича совершали круг.

Номер сменялся номером. Всем очень понравилось выступление толстухи.

На манеж вынесли большой сундук. Появился вооруженный конвой с шашками наголо. В центре шла толстуха в арестантском халате. Руки и ноги её были в кандалах. Она изображала одесскую воровку Соньку Золотую Ручку. Навстречу толстухе направился Али-Индус.

— Желающих помочь заключить Соньку Золотую Ручку в ящик, собственноручно запереть его и проверить крепость замков попрошу на манеж! — объявил он.

Желающих нашлось много. Смущенно улыбаясь, они перелезали через барьер. Выбрав из них четверых, в том числе и Колю Плодухина, Али-Индус приступил к номеру.

На толстуху надели полосатый мешок, завязали его и, залив узел веревки сургучом, поставили на нем печать. Погрузив толстуху в ящик, закрыли его и заперли на несколько висячих замков.

— Раз! Два! Три! — произнес трагическим шепотом Али-Индус и громко пальнул из длинного пистолета. — Проверьте ящик!

На дне пустого ящика лежал скомканный полосатый мешок и тюремный халат. Сургучная печать была цела. Там же валялись кандалы. Зрители были поражены. Коля Плодухин, достав из ящика кандалы и халат, развел в недоумении руками.

— Я здесь! Алле! — крикнула появившаяся среди зрителей толстуха.

Вместо халата на ней было красное бархатное платье, все в драгоценных камнях.

И все-таки Борьке больше всего понравились клоуны. Белый клоун с напудренным лицом, одной черной бровью и ярко-красными ушами был одет в балдахин, расшитый блестками. Рыжий, в котором Борька без труда, несмотря на приклеенный большой курносый нос и лохматый парик, узнал дядю Доната, был в клетчатых засученных широких штанах, огромных ботинках и нескладном, с чужого плеча, пиджаке.

— Ха-ха-ха! — смеялся белый.

— Ты что, с ума соскочил? — спросил дядя Донат.

— Нет! Я просто вспомнил одну веселую загадку.

— Какую?

— А вот отгадай! У Ноя было три сына: Сим, Хам и Иафет. Кто был их отец?

— А я почем знаю?

— Подумай! У Ноя было три сына. Кто был их отец?

— Понятия не имею!

— Ну, вот тебе пример. У нашего барабанщика, — указал белый на оркестр, — есть три дочери: Вера, Надежда и Любовь. Кто их отец?

— Не знаю…

— Ну как не знаешь? Барабанщик.

— Правильно, барабанщик! — захохотал дядя Донат. — Как это я раньше не догадался! Ха-ха-ха!

— Ну, а теперь скажи, если у Ноя было три сына: Сим, Хам и Иафет — кто был их отец?

— Знаю! — снова захохотал рыжий. — Барабанщик!

Борька зашелся от смеха. Кепка его съехала набок.

— Хочешь, я угощу тебя шоколадом? — спросил у рыжего белый.

— Я не люблю шоколад! Я люблю манную кашу!

— Манной каши у меня нет, а вот печеньем угостить могу!

— А откуда оно у тебя?

— Я сейчас его испеку! Дайте сюда мою кухмистерскую!

На манеж вынесли столик, на котором лежали мука, сахар, яйца и другие продукты. Не было только кастрюли.

— В чем же ты будешь печь печенье? — удивился рыжий.

— В любой шляпе.

Рыжий поспешно спрятал свою шляпу за спину. Белый направился в зрительный зал, где ему охотно одолжили шляпу. Клоун вылил в неё два яйца, насыпал муки, добавил сахару и зажег свечу. Подержав шляпу над свечой, не переставая помешивать в ней палочкой, белый сказал: «Готово!» — и высыпал из шляпы на поднос целую горку печенья.

Шляпу вернули хозяину. Печеньем угостили зрителей. Борька с Власом печенья не получили и очень позавидовали Леше и Нине, которым досталось по штучке.

Белого срочно вызвали к телефону, и он ушел, запретив рыжему трогать кухмистерскую. Но рыжий заявил:

— Уважаемая публика! Я тоже умею жарить печенье! Я истеку целый пуд и угощу каждого! Дайте мне шляпу!

Все побоялись дать шляпу рыжему, а Борька не побоялся.

— Вот вам кепка, возьмите, дяденька! — крикнул он.

Рыжий взял Борькину кепку, уронил её на пол, быстро нагнулся за ней и поднял. В руках клоуна была уже не Борькина кепка, а другая, очень похожая.

Глаза Борьки и клоуна встретились. Клоун понял, что он неловко подменил кепку и что Борька заметил подмену. В первое мгновение Борька хотел крикнуть: «Так нечестно, дяденька, вы подменили кепку», но, увидев рядом глаза клоуна, ставшие на миг очень серьезными, передумал и чуть сощурился: «Не волнуйтесь, дяденька, не выдам!»

Клоун понял Борьку. Глаза его снова стали веселыми и озорными.

— Спасибо тебе за кепку, мальчик! — громко сказал дядя Донат и, подмигнув Борьке, перешагнул через барьер на манеж.

Никто ничего не заметил.

— Тра-ли-ля-ля! Тра-ли-ля-ля! — беззаботно напевал рыжий, выливая в кепку яйца.

Он швырнул в кепку и скорлупу:

— Вкуснее будет! Цирк хохотал.

Рыжий сыпал в кепку муку, сахар, соль, перец, горчицу — Борька смеялся вместе с остальными, но вдруг понял, что не имеет права смеяться. «Я же подведу артиста. Если бы это была моя кепка, я бы не смеялся, наверное…»

— Что вы делаете? — завопил Борька, скорчив обиженную физиономию.

Клоун посмотрел на него с благодарностью: «Так, так, молодец! Помогай мне, помогай!» — и громко крикнул:

— Как — что делаю? Печенье пеку!

Подбежав к барьеру, рыжий захватил несколько пригоршней опилок и швырнул их в кепку. Потом налил в неё из ведра воды и стал размешивать граблями.

— Отдайте мою кепку! — вскочил с места Борька. «Молодец, молодец, так, так!» — прочел он во взгляде артиста.

Клоун крикнул:

— Не волнуйся, милый мальчик, сейчас печенье будет готово! Отнесешь его бабушке и прапрабабушке!

Рыжий поднял кепку над свечой и, подержав немного над пламенем, перевернул. На поднос вылилось грязное месиво. Люди стонали от смеха.

«А что, если выбежать к клоуну и отнять кепку? — осенило Борьку. — Ещё смешнее получиться может…»

— Отдайте кепку! — крикнул Борька.

Рыжий с интересом наблюдал за Борькой. Тот осмелел и, перескочив через барьер, выбежал на манеж.

Цирк снова застонал от смеха. Из-за бархатного занавеса выскочили артисты. Такого ещё никогда не было.

— Отдайте кепку! — как поросенок завизжал Борька.

— Бей меня, бей, — еле слышно шепнул клоун. Мальчик задубасил по спине клоуна кулаками, стараясь, однако, ударить так, чтобы было не очень больно. Рыжий пустился наутек. Борька устремился за ним. Догнав дядю Доната, он вцепился обеими руками в его штанину:

— Отдайте кепку-у-у!

Рыжий отскочил в сторону. От гнева у него зажегся и замигал нос и поднялись вверх волосы. На манеже появился белый.

— Сейчас же отдайте мальчику кепку! — приказал он.

— Сейчас отдам! Выстираю только! — ответил рыжий.

Он сунул кепку в ведро с водой, прополоскал её и вынул… совершенно сухую Борькину кепку.

Борька обалдел. Кепка была его!

Рыжий подмигнул мальчику и сказал:

— Извиняюсь! Возвращаю по принадлежности!

Раздался гром аплодисментов.

Счастливый Борька нахлобучил кепку и сел на место. Он был в центре внимания.

Шпреху долго не удавалось объявить следующий номер. Снова и снова вызывали клоунов.

Наконец, когда воцарился порядок, униформисты установили на манеже ресторанный столик, мольберт для рисования, круглую мишень, в центре которой была прикреплена горящая свеча, и положили на барьер несколько ружей и пистолетов.

Шпрех объявил:

Внимание, друзья!

Сейчас выходит на манеж

Редчайший в мире феномен

Артист Сандро Татеш!

Ребята, разбросанные по зрительному залу, с радостью переглянулись друг с другом.

Раздалась барабанная дробь. Из-за занавеса появился Сандро — во фраке, длинной черной накидке и цилиндре. Он приветливо кивнул шпреху и направился к середине манежа.

Быстрым движением он сбросил с правой ноги туфлю, поднял ногу вверх, снял ею цилиндр, подкинул его высоко к самому куполу и снова ловко поймал ногой.

Цирк ахнул. Влас крепко вцепился в Борькину руку и прошептал еле слышно:

— Калеку… калеку били…

«Так вот почему он рук из карманов не вынимал… — с ужасом вспомнил Влас. — Вот почему на уроках не писал ничего. Ногами все делает вместо рук, потому и носки не носит… Вот почему он усмехнулся, когда Маргарита Александровна сказала, что руки в карманах держать неприлично. Вот почему… Вот почему…»

— Подожди! Видишь, руки у него в белых перчатках, — испуганно сказал Борька.

— Протезы это. Калеку били… Кровь прилила к лицу Борьки.

«Теперь ясно, почему дядя Проня так встревожился, когда узнал, что Сандро помогал грузить фургоны; почему его нищий показывал. А как он зубами одеяло натянул, когда Минька его сбил… Значит, он ногами и рисует, и пишет, и мастерит все, и шьет. И перчатки… А мы ещё расспрашивали, дураки…»

На манеже появилась Нонна в костюме официантки. Сандро небрежно перебросил ей цилиндр, молниеносным движением надел туфлю, перешел к столу и опустился на стул… Нонна положила перед Сандро ресторанную карточку. Сандро снял обе туфли, достал правой ногой из внутреннего кармана фрака очки, подбросил их вверх и, поймав на переносицу, стал листать меню.

— Смотри-ка, у него на левой ноге часы, — сказал жене гробовщик.

Сандро поднес ногу к уху. Часы, по-видимому, остановились. Он снял их, переставил стрелки, завел и отложил на стол.

Нонна безуспешно старалась вытащить пробку из бутылки. Сандро быстро ввинтил штопор, вырвал пробку и, подбросив их вверх, поймал на лету ногой.

— Это уму непостижимо… — прошептала Риммина мама и спросила, глядя на дочь: — Почему ты плачешь? Что с тобой?

— Ничего…

Ромка Смыкунов боялся даже посмотреть на ребят.

— Неужели спичку сумеет из коробка вытащить и зажечь? — спросил фотограф у сына.

Валька не ответил. Вынув носовой платок, он усиленно сморкался.

А Сандро, размяв пальцами ноги папиросу, постучал ею о портсигар, вставил в рот, достал из коробки спичку, подбросил коробку вверх и на лету зажег об неё спичку.

Зал разразился громом аплодисментов. Сандро подошел к мольберту. Взяв в правую ногу уголек, он быстро набросал портрет Нонны, а потом Чарли Чаплина.

— Не может быть, чтобы у него рук не было, — говорил Манечке Иван Пантелеймонович. — Липа все это! Работает, работает сейчас ногами, а потом, в конце, разведет руки в стороны и поклонится…

Но гробовщик ошибся. Сандро, попав в мишень из пистолета и погасив свечу выстрелом из ружья, поклонился и ушел с манежа.

Шпрех объявил:

— В связи с внезапным бешенством удава дирекция цирка во втором отделении заменяет объявленный аттракцион новым, более сильным. Антракт. Желающие могут посетить конюшню и паноптикум.

 

Сандро снимал грим перед небольшим, треснувшим посредине зеркалом. Ему был виден разминающийся перед выступлением дядя Проня. Уже загримированный и одетый в открытое черное трико — борцовку, он жонглировал тяжелыми гирями.

Оба разговаривали тихо: совсем рядом, из-за брезентовой стены, отделяющей небольшую гардеробную от паноптикума, раздавался нестройный говор посетителей.

— Как же все-таки угораздило тебя в подвал этот провалиться? — спросил дядя Проня. — А может, ты не все рассказал мне, а, Шурка? Утаил что?

— Зачем не все рассказал? — закричал Сандро. — Зачем утаил?

— Кричи на дядьку, кричи. Он заслужил.

Сандро переменился в лице и подошел к дяде Проне:

— Прости, да? Больше не буду, да?

Дядя Проня отставил гири в сторону и провел своей ручищей по вихрастой голове мальчика:

— Дядька, конечно, простит.

— Зачем ты согласился «мертвец» работать? Зачем? — чуть не плача, сказал Сандро.

— А ты зачем работать пошел? Я не велел, а ты пошёл?

— Чтобы цирк горел, хочешь, да? Чтобы сбор не был?

— И я потому согласился, Шурка…

Из паноптикума доносился смех и громкие голоса.

— Мог бы Глеб Андреевич и поимка организовать… — протянул Сандро. — Поднял бы сборы и без «мертвец». Хоть и не люблю я поимка, арапство этот — но все лучше, чем «мертвец».

— Поимку сразу не организуешь, — возразил дядя Проня.

— Можно было бы не междугородный, а городской поимка устроить…

— Удав больной сейчас. Кто даст его трогать?

— Ничего удав во время поимка не сделается. Городской поимка не сложный…

Оба задумались.

Неоднократно, когда в цирке падали сборы, затевал Глеб Андреевич поимку. Поимка разыгрывалась в двух вариантах: городском и междугородном.

В местной газете появлялось объявление: «Из цирка пропал удав. Просьба ко всем, кто обнаружит следы беглеца, сообщить об этом в дирекцию цирка за приличное вознаграждение».

Несколько дней спустя появлялась новая заметка: «Удава встретили в лесу лесничий с сыном. К сожалению, им поймать удава не удалось. Просьба к горожанам, которые обнаружат удава, немедленно сообщить об этом в дирекцию цирка за щедрое вознаграждение».

В следующей заметке сообщалось, что удава видели рыбаки у моста. Когда город охватывала всеобщая паника, появлялось последнее сообщение: «Завтра, в воскресенье, в десять часов утра, в районе соснового бора состоится поимка удава. Дирекция цирка просит желающих помочь в охоте».

С раннего утра в условленном месте собирался народ. Доверчивых охотников ожидало разочарование. Заранее принесенный и ловко спрятанный удав был уже пойман… самими работниками цирка. Удав бился тут же, в крепких рыбацких сетях. Беглеца несли в цирк через весь город. — Сборы были обеспечены.

Междугородный вариант поимки был сложнее. Сандро помнил случай с крокодилом. Дело было в Нижнем Новгороде. Ящик с крокодилом поздней ночью погрузили на пароход. В Казани его до поры до времени припрятали надежные люди. А в нижегородской газете подняли шум. Пропал, мол, крокодил. Люди видели, как он плюхнулся в воду у пристани… Из разных деревень, местечек, которые находятся по пути от Нижнего до Казани, стали поступать сообщения, что встречали крокодила то пастухи, то рыбаки. Наконец пришло последнее сообщение из Казани: «Крокодил пойман! Попался рыбаку в сети. Назад в Нижний отправляют поездом». На вокзале организовали пышную встречу… Снова в цирке аншлаги!

На пороге появился Глеб Андреевич:

— Вот батарейка из кофра, вот лампочка. Еле достал. Директорская перегорела, так дядя Донат свою из носа вывернул. Сам припаивать будешь или мне прикажешь?

— Конечно, сам. Кому доверю, да?

— Ну, валяй! Паяльник сейчас принесу.

Глеб Андреевич скрылся. Некоторое время оба молчали. Из паноптикума доносился гул толпы.

— Ты что, Шурка, расстроился, что ли?

— Противно, дядя Проня. Все противно! Я жду, когда ты взорвешься, да? Недаром тебя слонище зовут. Слон — он добрый, терпит, терпит, а потом не выдержит да так разбушуется, что камень на камень не оставит, да? Вот я жду, когда ты взорвешься. Они на тебе катаются, да? Деньги зажимают, да? Штрафуют. Фамилию и то какой носишь? Итальянский? Мой имя хоть грузинский остался. Только фамилию укоротили. А у тебя и имя нет.

— Ну ладно, будет тебе! В цирке закон такой, чтобы артист выступал под иностранным именем. Ишь разошелся…

— Да, разошелся! Обидно получается, да? Почему в ЦУГЦ такой закон нет? Да, разошелся! Зачем «мертвец» согласился работать? Почему в ЦУГЦ «мертвец» не работают? Кто так рисковать разрешит? Кто у меня в жизни, кроме тебя, есть? Отец? Мать? Какой они отец, мать, если меня нищий продал? Помереть хочешь, да? Меня один на всей земле оставить, да?

Дядя Проня не ответил. Он отошел к гирям и отвернулся. Сердце его сжалось. «Ничего, Вонави, держись!» Он не хотел, чтобы Сандро видел его слезы.

В гардеробную вошел Глеб Андреевич. Дядя Проня как-то странно, боком, вышел из комнаты. Глеб Андреевич положил на стол паяльник, канифоль и кнопку от звонка.

— На, паяй! Да поскорее! Скоро первый звонок! Сандро отвернул винтики, отогнул контакты и стал монтировать провода.

— Ты чего как мышь на крупу надулся? — спросил Глеб Андреевич.

— А ты не понимаешь? Легко Вонави «мертвец» делать?

— Другого выхода нет, Сандро…

— Зачем так говоришь? Есть! Зачем не мог поимка организовать?

— Да я бы с удовольствием. Директор не пойдет на это.

— Зачем так говоришь? Что ты захочешь — так будет. Какой Али-Индус хозяин? Ты хозяин. Все знают.

Глеб Андреевич рассмеялся:

— Это фантазии ваши! Он хозяин. А какой хозяин пойдет на поимку с первых дней? Поимку в резерве надо держать. На самый худой конец.

— Что с тобой говорить! — резко мотнул головой Сандро.

— Ну, я пошел готовить могилу, — сказал Глеб Андреевич, ободряюще кивнул Сандро и удалился.

Мальчик продолжал возиться с проводами.

— Это Торквемада, первый великий инквизитор, — раздался из-за брезента чей-то молодой голос. — Жил он при Елизавете Кастильской. Я читал про него.

— Неужели взаправду раньше такие пытки были?

— Точно все показано. Паноптикум гудел. Раздался звонок.

— Быстрее, быстрее проходите. Все поглядеть хотят! — громко крикнул кто-то.

В комнату вошел дядя Проня. Глаза его чуть покраснели.

— Скандалить я не любитель, — сказал он, не глядя на Сандро. — Потому и уйдем мы с тобой тихо. Я ни на кого не в обиде. Жизнь есть жизнь. Всем жить надо. Кто как умеет, тот так и устраивается. Это спокон веков было, и ни мне, ни тебе не поменять порядку. Да и не в моем характере это. Одно скажу. Последний город мы у частника работаем. В ЦУГЦ переходим. Точно. Я давно уже решил. Вот удава выкупим с тобой, и всё… Мне ещё два взноса осталось. А за «мертвеца» директор прилично заплатить обещал. Так-то, брат Шурка…

— И зачем тебе этот удав? Будешь, как прежде, бороться. А за удав деньги обратно возьми. Ты столько за него внес, что не один, а два удав купить можно был…

— Так тебе Индус с Глебом Андреевичем деньги назад и вернут…

— Ну, а не вернут, пусть сами удавятся со свой удав…

— Нет, нет. Я так решил. Пойдем-ка поглядим, как с могилой дела.

— Нет, мне надо батарейка приладить. Дядя Проня вышел.

— А Марат умер совсем и не в постели, а в ванной. Его зарезала роялистка Шарлотта Кордэ, — раздавался за стенкой все тот же голос.

— Так надо им сказать, чтобы его в ванну переложили…

— Ребята, сюда! — крикнул кто-то очень знакомый. «Это Нина», — узнал Сандро.

Он подошел к стенке и, прильнув к дырке в брезенте, совсем близко увидел Нину, Борьку и Павлика. К ним через толпу протискивались вожатый, Влас, Римма и другие ребята.

— Ну, что будем делать? — спросил Влас.

— С чем? — спросил Борька.

— Ни с чем, а с кем. С Сандро.

Сандро инстинктивно отпрянул от глазка и затаил дыхание. Тишину нарушил Борька:

— Надо точно узнать, когда он в школу придет, и перед самым его приходом написать на доске: «Да, Сандро, мы все повидлы дешевые!» И мы должны под надписью стоять…

— И на колени перед ним упасть! — предложила Римма.

Влас рассердился:

— Надо хорошую палку найти, и пусть он нас всех хоть по разу ударит. А меня больше всех! И его вот, Ромку.

— А что? — вздохнул Ромка. — Если надо, пусть лупит…

Сандро поморщился. Он вспомнил о «темной», о песне про «карапета» и почувствовал, что дрожит от гнева. Голова закружилась так, что Сандро покачнулся и сел на ящик. «Никогда не прощу!»